Текст книги "Татуировки. Точка невозврата"

– Не грусти! Если не найдешь работу до вечера, приходи в порт и спроси Гвидо Фанелли – я помогу тебе с ночлегом.

– Грация сеньор, – ответил неохотно Тарантино и повернул в город.

Он стучался во все двери и заходил во все маленькие магазинчики и лавочки, предлагая свою помощь мальчика на побегушках за стол и ночлег, но ему не везло. Или место было уже занято, или магазинчики были такими бедными, что не могли себе позволить дополнительные расходы и лишний рот, но многие хозяйки засматривались на красавчика и нежно трепали Тарантино по щеке:

– Белло херубино! Ангелочек! И давали апельсин, пахнущий солнцем и пылью.

Так Тарантино прошел весь город без успеха, и только устал от бесконечных: «Бон джорно, сеньора!»

Он присел на край фонтана, спустил туда свои уставшие ноги и задумался. Он не знал, что теперь делать, а возвращаться домой, не найдя работы, было нельзя. Он вспомнил утренний разговор с грузчиком и решил пойти в порт. Солнце уже село и темнота – как это бывает на юге – без предупреждения и перехода – заполнила улицы Сорренто прохладой и влажностью.

Он добрался до порта уже в темноте, спросил в портовых воротах – где найти Гвидо Фаннели, и ему указали на большой дом, где жил портовый рабочий люд.

В здании, куда он вошёл, было накурено и шумно. Рабочие сидели в общей комнате, где стояли столы и стулья и пили дешевое вино из граненых стаканчиков, заедая свежим хлебом и твердым сыром, нарезанным небольшими кубиками. Гвидо признал утреннего попутчика и замахал мальчику руками

– А, Херубино! Пришел-таки! Ну иди, поешь.

Рабочие раздвинулись, давая место Тарантино за столом. Он не ел ничего целый день, кроме двух поданных ему апельсинов, поэтому он набросился на хлеб с сыром, как голодный скворчонок. Гвидо налил ему стакан вина – пей, Херубино!

Тарантино посмотрел на Гвидо, но отказаться не посмел и жадно выпил целый стакан до дна. Алкоголь, сыр, хлеб, усталость – все вместе перемешались в маленьком теле Тарантино, глаза его стали слипаться, и он уснул прямо за столом, положив свою ангельскую голову на плечо Гвидо. Тот грубо засмеялся:

– Устала, детка! Спать пора! Гвидо курил вонючие сигареты, но и это не мешало Тарантино сладко спать.

Гвидо поднялся, взял на руки уснувшего мальчонка и сказал:

– Ну мы пошли спать, – и подмигнул своим товарищам.

Его провожали смех и грубые замечания типа:

– Не убей Херувимчика, Гвидо! И нам оставь побаловаться! Смотри какой пупсик – спит как девчонка!

Гвидо тащил свою жертву в комнату, расположенную в том же доме, где стояла его кровать и был умывальник. Вещей у него почти не было, кроме полотенца, мыла и дополнительных штанов и рубахи. Он положил Тарантино на кровать и снял с него всю одежду. Его хрупкое, детское, ещё по-щенячьи чуть округлое мягкое тело было молочно-белого цвета, а кудри рассыпались по лицу ещё такому нежному, покрытому, как персик, мягким пушком, и Гвидо провел своей грубой рукой по его личику ангела, словно сошедшего с Итальянских церковных фресок.

Нагое тело Тарантино с неповторимыми изгибами было настолько притягательно, что Тарантино, обнажив свое не раз испытанное в бою личное мужское оружие, уже затвердевшее от желания, не смог более противиться.

Проститутки порта были дорогим удовольствием, да и их дебелые, дрожащие от жира гузки были не так притягательны, как это пленительное тело мальчика-херувимчика. Да и любой мужчина чувствует себя более свободно и естественно со своим полом – здесь всё понятно – чем с этим дьявольским женским племенем.

Он подумал немного и смазал Тарантино попочку – розовую и кругленькую – оливковым маслом, стоящим на тумбочке, которое Гвидо использовал для своих волос, сооружая по утру незамысловатую прическу перед отколотым зеркалом, висевшим над умывальником.

Мальчик крепко спал, устав за день и находясь еще под влиянием алкоголя, выключившим его сознание, как электрический переключатель. Гвидо ввел свое оружие осторожно в нетронутый канал Херувимо, зажав ему рукой рот на всякий случай. Мальчик проснулся, но чувствуя тяжелое тело Гвидо, навалившееся на него и не в силах закричать, так как сильная рука зажимала ему рот, он решил покориться и, превозмогая пульсирующую боль, нарастающую с каждым движением Гвидо вперед и отступающую, когда тот приостанавливал свою атаку, утомившись, он решил покориться судьбе, и больше не сопротивлялся.

Пытка продолжалась только двенадцать минут, но результаты этой ночи повлияли на всю дальнейшую жизнь Тарантино. Хотя его круглая задница на следующее утро болела, и когда тот пошел в туалет, оттуда показалась кровь, он не испытал ни ненависти ни злобы к Гвидо, зная, что такие действия мужчин, живущих вне семьи и не делящих свою кровать с женщинами, не являются чем-то неестественным и существуют веками и в армии царей, и в армии богов – монастырях.

Гомосексуализм был частью мужской жизни еще со времен Александра Македонского, проводившего свою жизнь в постелях как мужчин, так и женщин, в зависимости от рода своей деятельности – на войне его внимание было сосредоточено больше на окружающих полководца мужчинах, а в короткие перерывы между захватами чужих территорий, его внимания удостаивались и женщины.

Римляне взяли от греков философию, понятие о демократии и свободное отношение между полами. Помпеи были хорошим примером города, созданного специально для свободной любви во всех ее проявлениях.

На следующее утро все в порту знали, что появился новый гей – как его нежно называют итальянцы – феминелла. Тарантино осыпали вниманием рабочие и грузчики, а он чувствовал себя очень, даже очень хорошо в своей новой роли портовой феминеллы.

Гвидо стал его патроном, кормил Тарантино, одевал его, делал подарки, покупал лучшие сладости, и за это требовал только двенадцатиминутный ритуал вечером, да и то не каждый день, потому что Тарантино научился говорить «нет», томно ссылаясь на головную боль или усталость ото дня, проводимого в безделье и неге.

Тарантино так и не нашел работы, прожив с Гвидо целую зиму, да и работать он не хотел, холя свое молодое тело. Он научился кокетливо улыбаться, жесты его рук становились все более женственными, голос приобрёл томность. Он становился всё более жено-образным, и уже видел, как на него бросают взгляды проходившие мимо мужчины на улице. К тому времени ему исполнилось двенадцать лет.

Он потребовал от Гвидо денег на занятия пением и брал теперь уроки оперного пения у местного певца. У него завелись духи, притирания, кремы, и через год Гвидо выгнал Тарантину – как звали теперь Тарантино – из своей каморки.

Но того уже знали в Сорренто, да и деньги у него завелись, и он снял небольшую комнату в районе близком к порту, где проституция веками имела свой постоянный, известный всеми матросами, адрес. Ему и рекламы делать было не надо.

Волосы его стали длинными, с крупными локонами, и он стал позволять себе появляться на улице в женском платье, что ему даже очень нравилось. Прошло уже три года, как он стал известным геем и слава о нем, молодом, поющем в постели Херувино, достигла уже Рима.

В порту его имя передавалось с корабля на корабль, и американские матросы, прибывающие в Сорренто, знали, что у Тарантино/Тарантины их всегда встретят с улыбкой на подкрашенных губах, с лукавым взглядом под густыми приклеенными ресницами и с распахнутой постелью, где на всегда пахнущим лавандой белье их ждали утехи с таким же существом, каким они были сами – с мужчиной в женском облике. И с ним было не нужно ни говорить о глупой несуществующей любви, ни притворяться, что женщина лучше, чем мужчина. Здесь они чувствовали себя всегда дома.

Тарантино же такая жизнь очень нравилась – он, выросшей в деревне в семье крестьян, стал богатым, известным и нужным многим людям, которые им восхищались. Эта была самая лучшая пора его жизни. Он принимал гостей только тогда, когда хотел этого сам, научившись привязывать свой член так, чтобы создавалась полная иллюзия превращения в Тарантину, и как он рассказывал в последствии, весь американский флот вместе с адмиралами побывал в его небольшой квартире, похожей больше на женский будуар.

Теперь денег хватало и для поездки в Рим, который он любил и где покупал себе дорогие чулки, духи и макияж, и для поездки на воды в горы северной Италии, где ему делали массаж и где он встречал своих новых, дорогих клиентов всех возрастов.

В то время ему было двадцать пять. Он был в пике своей славы и известности.

Тарантино решил переехать в Рим, где жили богатые клиенты, навещающие его в Сорренто. Он снял квартирку в фешенебельном районе, недалеко от центра города, с террасой на крыше, где он принимал клиентов в ночные часы – лежа на мягком матрасе и окруженный сотней подушек и оливковых деревьев в кадках.

Однажды, когда он шел по улице своей характерной, чуть виляющей походкой, направляясь в кондитерскую, около него остановилась чёрная машина с тонированными стеклами и ему было предложено место в машине.

Тарантино заглянул в машину и увидел монаха в черной сутане. Тарантино довольно улыбнулся и подумал: «И в церковь проникли слухи обо мне!»

В машине он спрашивать ничего не стал, полагаясь на помощь бога и случая, но внутри ему льстило, что его знали.

Через тонированные стекла было трудно понять, куда ехала машина, да и ему было это всё равно – он привык к приключениям. За его двенадцать лет жизни гея, он никогда не был подвергнут ни унижениям, ни опасным ситуациям, что он объяснял хорошим отношением к нему бога и своему легкому, положительному характеру.

Машина въехала во двор большого палаццио, и ворота за ней закрылись. Тарантино было предложено пройти в комнату ожидания, куда через некоторое время зашел высокий монах в черной рясе с приятным, чуть строгим лицом, и сел на стул напротив Тарантино.

Он рассказал, что визит Тарантино является тайным, и таким он должен оставаться, если тот хочет иметь клиента, который живет здесь, в палаццио и который наслышан о Тарантино и его деятельности. Тарантино закивал, соглашаясь на все условия.

О деньгах речи не было, но Тарантино знал, что ему заплатят сполна. Через некоторое время монах вышел, и в дверь вошел пожилой, круглый, невысокого роста человек, как показалось Тарантино, в кардинальской одежде. Тарантино показалось, что он видел портрет этого человека в центральных газетах.

Тот поздоровался и пригласил Тарантино во внутренние покои палаццио. Там был приготовлен ужин и стояла высокая кровать с альковом. Тарантино присел к столу, наливая себе вино в старинный граненый хрустальный фужер. Вино оказалось высшего качества, Брунелло. Тут он почувствовал, что этот человек в рясе кардинала подошел к нему сзади, и, наклонившись, поцеловал Тарантино в шею, туда, где росли завитки его блондинистых от краски и солнца волос.

Тарантино развернулся всем своим женственным телом и, улыбнувшись кординалу, стал расстёгивать свое легкое шелковое платье.

Так началась связь Тарантино с Ватиканом. Никаких имён при встречах с ним – дневных и вечерних – не произносилось, да он и не спрашивал, наслаждаясь тайной, связывающей его, бедного крестьянского сына с этими высшими служителями католического бога, требующего от своих служащих клятву неприкосновения к женщинам и целибата. Но он был мужчиной, хотя и особым, геем, и умел хранить тайну глубоко в своей памяти и в сердце.

Он видел своих высокопоставленных церковью клиентов на первых страницах центральных газет, но рот его был закрыт от сплетен щедрыми подаяниями отцов церкви, оплачивающими его верную службу деньгами католической церкви.

Тарантино иногда ходил на исповедь в близлежащую к его квартире церковь, но никогда не выдавал ни одного имени, говоря на проповеди туманно и неконкретно. Он чувствовал, что бог его любил и охранял от неприятностей.

Так прошло еще двадцать лет. В его постели побывали многие известные в Италии люди, но он начал уставать от этого круговорота ночной жизни и решил вернуться в Сорренто. Денег было достаточно, чтобы купить небольшой домик на тихой улочке, недалеко от порта, и из своего окна он видел море. Он пел по утрам в ванной:

– О, соле мио! Но голос его уже потерял юношескую гибкость и не звучал так, как раньше. Он стал стареть, но был весел и рад каждому дню своей жизни. Бог сохранил его и от спида, и от венерических болезней – может благодаря своей крестьянской крепкой генетике, а может, и из-за веры, которая вела в его постель только хороших клиентов.

Он жил один, и семьи у него не было, но он имел множество знакомых и любил проводить дни – а просыпался он около полудня – в одиночестве, делая макияж, крася свои ногти и просто читая сплетневые новости из жизни великих, многих из которых он видел в своей постели без одежды и помпы.

Так однажды, прожив шестьдесят лет на этом свете и не увидев ничего, кроме родной Италии, он проснулся от ощущения, что что-то не то с его телом, служившим ему все эти годы правдой и верой, и вздохнув последний раз земного воздуха, он умер – легко и мирно, так же как и жил.

Душа его выбралась из его тела, посмотрела последний раз на Тарантино, лежавшего без движения в той постели, которую знали многие, очень многие и стала подниматься туда, куда после смерти владельцев поднимались все души – так называемое чистилище, чистилище душ.

Душа была спокойна и радостна – Тарантино обращался с ней хорошо и душу не предавал. Он был хорошим человеком. Всегда.

4. Решение уравнения

В одну и ту же минуту все три души – Эрика, Бригитты и Тарантино – одновременно покинули три их тела и стали подниматься в воздух. Души не знали друг друга при жизни, но встретившись, весело, как дети, приняли друг друга и интуитивно стали держаться вместе – ведь путь им предстоял в одно и то же место, называвшееся по простому – душевой. Там уже собралась толпа душ умерших, ведь на земле умирало около ста человек каждую минуту, поэтому перед душевой комнатой мешкать было нельзя.

Здесь сидел управляющий душами Ангел и задавал подходившей душе только один вопрос – вопрос не о вере, не о боге, не о хороших с точки зрения людей делах, а совсем простой, детский вопрос:

Была ли эта душа счастлива на земле?

Очень простой и короткий вопрос, на который полагался такой же короткий ответ:

Да или Нет

От этого вопроса зависила будущая судьба душ. Счастливые души, коих было очень-очень мало – попадали в райское блаженство и их земная реинкарнация была закончена, а несчастные души подвергались процедуре чистки или пересмотра, когда их старая история стиралась, и их снова посылали на землю для полного испытания человеческого счастья. Таков был этот вечный закон. Но так как на земле рождалось все большее количество людей – где-то 250 каждую минуту, то несчастные души еще и подвергали делению, чтобы всем – или почти всем рождающимся людям – хватало кусочка души, поэтому-то и души на земле, где население росло, как каша в известной немецкой сказке братьев Гримм, стали мельчать.

Три наши души подлетели к ангелу.

– Счастливы ли были? Прозвучал беззвучный вопрос

– Эрик?

– Нет!

– Бригитта?

– Нет!

– Тарантино?

– Да!

Ангел даже опешил. За его восьмичасовой рабочий день через него проходили около 50.000 душ – небольшой город, и это была только третья душа за сегодня, которая сказала – да. Он посмотрел на душу Тарантино.

Все верно! Душа не врала и не обманывала себя (да души и врать-то не умеют). Несмотря на все свои унижения и неустроенность жизни, душа этого гея была счастлива.

Ангел дунул, и душа Тарантино переместилась в рай, остальные же две души – «Бедолаги», – подумал ангел – отправились на смывку личной истории, чтобы несчастными воспоминаниям не мешать следующей реинкарнации.

В эту минуту появился его сменщик – свежий, улыбающийся, розовощекий ангел.

– Тебе пора отдыхать, с улыбкой сказал он и начал свою смену. Его уставший коллега печально улыбнулся и растворился в воздухе.

«Нет, подумал он, все таки что-то Бог сделал неправильно. Почему только три души из 50.000 были счастливы в жизни? Что им не хватает? Почему они живут и не радуются?»

Но он решил, что это дело не его, а Бога. Он же устал, и сейчас ему хотелось только одного – выспаться на райском лугу, вдыхая аромат цветов и наблюдая за полетом красивейших бабочек. Ведь он был простым ангелом – добрым, светлым, прозрачным.

А уравнение с тремя неизвестными – пусть люди сами решают, ведь стоит же в библии:

– Вы – боги!

«Так и будьте ими», – подумал ангел и уснул под райскими кущами.

217А

Он открыл емайл и его пронзило как током. Клиника извещала его, что услуги донора 217А больше не нужны и ему впредь запрещается пользоваться услугами подобных банков биологических продуктов в его стране, так как качество его клеток может привести к неконтролируемой мутации в следующем поколении.

Он сначала был зол на клинику – его ежемесячный, лёгкий доход в пятьсот нужных ему долларов прекратился – и навсегда, а он им пользовался уже более пяти лет, сочетая приятное с полезным. Но потом он впал в тоску – безысходную тоску безработного, у которого отняли последний кусок хлеба с маслом.

У него были ежемесячные расходы – квартира, любовница, машина, и теперь ему придётся себя ограничивать. Он подумал, что от машины он отказаться не мог – она давала ему свободу передвижения, а вот от этой начинавшей надоедать ему истерической бабы, впадавшей в депрессии по любому поводу, несмотря на свою красоту, – вот от неё ему уже давно пора отказаться. Она забирала кучу его времени, платя сексом и постоянным контролем, называемым ею любовью.

Он её не любил, но было приятно внимание этой красотки, раздвигавшей ноги по любому случаю, хотя она стала слишком навязчивой, включая его в свой мир – такой же непонятный и нервозный – с фатализмом, мистицизмом и чудесами, в который он никогда не верил, но из вежливости слушал ее бесконечную болтовню.

Он набрал номер ее телефона. Она была на работе, где брать телефон не разрешалось, поэтому он легко вздохнул и стал наговаривать на ее автоответчик:

– Кися, наш роман завершен, и я прошу тебя больше не звонить – я нашёл другую.

Он знал, что подобное сообщение введет ее в месячную депрессию с периодическими истерическими выбросами неконтролируемой энергии несчастья, но ему было все равно – он отвечал только за себя, как и каждый член его индивидуалистического общества, а ей он оставлял лазейку с психиаторами, таблетками счастья и сильным снотворным, давящим любые мечты и покрывающим серым дымом безразличия дневную социализацию.

Он открыл страницу клиники, где находился самый большой в мире банк мужской спермы, применяемой для искусственного осеменения женщин, все чаще покупающих сперму доноров для производства контролируемых – хотя бы частично – по качеству детей.

В последнее электронное время, когда гугл предоставлял возможность путешествовать он-лайн в любые точки нашего земного шарика – не выходя из дома и даже не поднимая своей задницы с компьютерного кресла, когда уважаемый Кембридж открыл доступ ко всем книгам мира электронно и когда е-бей и Амазон объединили всех продавцов и покупателей в одну глобальную мировую сеть купли-продажи, выбор мужа и производство детей стало сводиться к электронным аферам на дейтинге, искусственному осеменению с заранее выбранным профилем будущего ребёнка и покупкой спермы он-лайн.

Пять лет назад в Скандинавии одному предпринимателю, в то время отбывающему заключение за очередную финансовую миллионную аферу в комфортабельной компьютеризированной скандинавской тюрьме с современным фитнес центром и возможностью проводить викенды дома, пришла в голову, уже начинающую седеть, но набитую от рождения долларовыми идеями, мысль попробовать открыть скандинавский банк первоклассной спермы на продажу для искусственного осеменения богатых клиенток, не желающих иметь дома «24—7» особ мужского пола, но хотящих гарантированных по качеству детей – конечно, за хорошую плату.

Заключенный даже вскрикнул во сне, когда эта блестящая золотом мысль проскочила в ночной тьме, и, как всегда, он проснулся и аккуратно записал эту идею в свой блокнотик, всегда ночующий около его подушки вместе с маленьким фонариком – ночником и ручкой-самопиской. Он записал мысль о спермобанке и тут же уснул опять, пуская сладкие слюни на подушку и видя себя уже свободным и опять миллионером. Миллионером он был уже не раз, начиная с пятнадцатилетнего возраста, когда он первый в стране выпустил финансовую газету для школьников, где предсказывал курс выигрышных акций.

Некоторые школьники обогащались, слушая его советы, а некоторые разорялись, но он заработал свой первый лёгкий миллион на газете – школьников в стране было много, а дураков, хотящих стать за одну ночь богатыми – ещё больше. Потом он вложил этот миллион в свой компьютерный сервер, где продавал страницы мелким фирмам, а деньги отмывал, вкладывая в картины и вывозя их из своей страны, но его хитрая комбинация была раскрыта вездесущей налоговой инспекцией, и он попал первый раз в тюрьму, решив, что лучше уж сидеть в тюрьме и управлять бизнесом из-за решётки, чем возвращать деньги государству.

Именно он и создал первый скандинавский банк спермы, сидя в тюрьме, сделав миллионный заем, конечно, без намерения отдать, у отца своей теперешней жены, с которой он потом, выйдя из тюрьмы, конечно же развелся. Несвободу он не любил, но терпел временно, если это сулило для него материальные преимущества.

Банк спермы был открыт, куплены криостаты, где сперма могла храниться при низкой температуре вечно, оснащена современная лаборатория профилирования искусственных детей, где на него работали две смазливые лаборантки, рассматривающие весь день сперму под микроскопом и собирающие стерильные стаканчики со свеженакаченной спермой у платных доноров, сидящих в полутемных комнатах, где постоянно крутилось крутое порно и лежали журналы, полные секса и голых тел для экзальтации и запуска процесса.

Бизнес пошёл. Мировых знаний хватало, чтобы не только собирать сперму и использовать её, как это делали китайцы уже тысячи лет, готовя из свежей клейкой китайской спермы кремы для омоложения женских лиц и других частей мягких стареющих тел китайских красавиц, но и для возможности компьютерного прогнозирования будущего поколения детей, полученных от скрещивания яйцеклеток богатых мам со сперматозоидами отобранных по каталогу доноров. Конечно, компьютерная программа не была стопроцентной гарантией желаемого, идеального по параметрам результата, но вероятность попасть в яблочко все же имелась.

Банк не занимался осеменением самок, желающих заполучить выбранных в каталоге детей, а лишь продавал качественную сперму в клиники искусственного оплодотворения по всему миру. Банк был чисто мужским заведением, что создателю его очень нравилось – он терпеть не мог самок, хотя был уже окольцован три раза – и все по глупости. Самки устаревали быстро, и так же быстро росли их требования к новым платья, сумкам, путешествиям и яхтам.

Всем клиентам клиники присваивались анонимные номера после тщательной проверки качества их спермы. Клиентов-доноров хватало, но после года существования клиники он, директор и создатель этого миллионного бизнеса, осознал, что определённые типы доноров пользуются повышенной популярностью у хотевших легко и без проблем забеременеть самок, а именно – двухметровые красавцы-атлеты с густыми курчавыми блондинистыми волосами ангелов и голубо-серыми глазами – они шли под литером «А» в картотеке клиники.

Донор 217А был частым клиентом клиники, так как деньги были ему нужны, а маструбировать на качественное порно он любил. После месячной проверки его спермы и кучи анкет его признали качественным донором, и жизнь его стала гораздо легче, подпитываемая долларами от продажи своей спермы.

Единственным тёмным пятном в этой истории был его брат, который был болен редкой болезнью размягчения костей, сидел всю жизнь в инвалидном кресле и употреблял бесконечное количество лекарств, и про которого он не написал в анкетах о семейных болячках ничего. Может, его гены не несут этой болезни, думал 217А – может, пронесет.

Но не пронесло. Прошло пять лет с того дня, когда он пересек порог клиники. С тех пор его сперма была продана четырехстам с хвостиком женщинам, рассеянным по всему миру. Более четырехсот раз его сперма проникала в тела этих женщин, ему не известных, около четырехсот раз эти женщины становились беременными, наполненные его спермой, около четырёх сотен детей было рождено от его спермы. Все они были братьями и сестрами, так как имели одного отца – его, донора под номером 217А.

Четыреста новых жителей нашей планеты несли в себе его гены вместе с генами своих матерей – и они все вышли кудрявыми, блондинистыми, с круглыми лицами и серо-голубыми глазами. Но каждый пятый из этих четырёхсот младенцев был болен генетической болезнью размягчения костей уже с однолетнего возраста – страшной болезнью, принесенную его некачественными генами.

«Тайное всегда становится явным» – сказано в Библии, и вот день судный для донора 271А – настал.

Как-то в мужской кампании, после сильной выпивки его собутыльники стали хвастать, скольких самок они обрюхатили. Десять, пятьдесят, сто, двести – кто больше? «Четыреста», – скромно сказал наш герой – и все замолкли.

«Откуда ты знаешь? Ты ведешь статистику? Это неправда!» – слышалось вокруг, а он не стал объяснять им ни о клинике ни о своём донорстве, так как подписал документ о нераспространении конфиденциальной информации, но слово уже вырвалось. В эту кампанию затесался бойкий журналист из желтой прессы, который решил проследить нашего героя, так как всегда искал материал для новых сенсаций.

Журналист следил за 217А три дня, и вышел всё-таки на клинику, куда он и проник как зарегистрированный под фальшивым именем донор, наблюдая эту среду странного мужского, но законного бизнеса. После месячной проверки сперма журналиста не была утверждена, как генетический чистый материал, так как был он мал ростом, худ, плешив и угреват. Кроме того, его ДНК были загрязнены возможностью диабета, рака и слабых лёгких в последующих поколениях. Он был отвергнут как донор, и по быстроте реакции, памяти и психической стабильности. Но зато он встретил в клинике его, нашего героя – 217А, который приходил туда два-три раза в неделю для сдачи своего качественного наследственного материала.

Журналисту удалось, завязав маленькую интрижку со смазливой лаборанткой клиники, скопировать файл 217А и узнать много интересного о тех, кому была продана сперма этого избранного быка-осеменителя. Десять женщин жили в этой же стране, и журналист взялся за своё исследование. Он нашёл этих женщин, половина из которых жила в лесбиянском союзе, увидел и сфотографировал скрытой камерой их детей, узнал о трагических судьбах части этих искусственно созданных малышей, которые уже с первого года жизни проходили химотерапию и переливание крови из-за неизлечимой болезни, подаренный им донором 217А.

Журналист покопал ещё и нашел двадцать других женщин, родивших детей от этого донора и живущих в близлежащих странах. Для него было просто удовольствие копаться в этой несомненно сенсационной истории, сулящей ему и его газете известность и деньги. Он решил сделать сенсационное телешоу и собрал всех матерей с детьми, рожденными от донора 217А, в студии.

К назначенной дате все женщины с потомством, заинтригованные телевидением и возможностью стать известными – хотя бы на час, прибыли в студию, и журналист, как фокусник, вынимающий кролика из пустой шляпы – представил детей друг другу как ближайших родственников – все дети походили друг на друга, были красиво-голубоглазы, с ангельскими белокурыми завитушками вокруг круглых, карточных личиков. Но из двадцати детей пять были безнадежно больны болезнью, занесенную грязными генами их общего отца под номером 217А.

В воздухе студии пахло грозой, или, скорее, угрозами: матери кричали, шумели и чувствовали себя обманутыми, так как купили некачественный продукт. Их надули, обещая идеально здорового, идеально красивого ребёнка с интеллектом выше среднего. Они были возмущены обманом клиники и донора 217А – их общего отца-осеменителя.

Именно в это время 217А сидел перед экраном телевизора и с ужасом смотрел на выводок своих собственных детей от нуля до четырёх лет, мальчиков и девочек, чем-то похожих друг на друга и на него, их общего отца. Они были разные, но все же одинаковые. Их было двадцать в телестудии. Где-то в большом мире было ещё 380 таких же малюток – белоголовых, кудрявых, голубоглазых и, вероятно, больных. Его охватил ужас. Первый раз он осознал, что не просто сдал сперму в стаканчик и получил деньги, нет! Случилось гораздо хуже – мир стал населённым его детьми – без его контроля и его малейшего желания. Он даже вспотел от такой сумасшедшей мысли. Слава богу, что никто не знает, что это его дети! Слава богу, что все анонимно! А вдруг – нет! Что он будет делать с четырёхстами больными детьми? Он их в жизни не прокормит! А с четырёхстами женами? Да ещё лесбиянками?

Он выпил вина и решил лечь спать. Ночью ему снилось, что он – тот бог Саваоф, про которого он когда-то слышал, который один осеменяет всех самок мира, и все дети похожи на него. «Папа, папа», – кричали дети во сне, собираясь вокруг него и протягивая ему свои маленькие ручки. «Я не хочу болеть, папа! Зачем ты дал нам болезни? Папа! Почему ты нас не любишь?»

Он проснулся в холодном поту. Была ночь, и он решил уехать подальше, спрятаться от этой истории, пока его не нашли и не призвали к ответственности. Он сел к компьютеру и стал искать билеты на какие-нибудь далёкие острова – только подальше от этого сумасшедшего мира! И вдруг он подумал:

«А ведь не только он отвечает за производство этих несчастных больных детей. Эти самки, конечно, злы на него и его некачественную сперму, ну а как же с этим миллиардом мужиков, впрыскивающих ежедневно свою сперму в тела лежащих под ними подруг? Кто проверял их генетический материал? Кто утверждал их сперму, как генетический материал, для дальнейшего воспроизводства качественного человечества? Какое право они имеют производить больных детей?» Он тут окончательно запутался.

«А как же свободная воля – урод-не урод – хочу и рожу! Авось, все обойдётся? Нет! Это не его дело решать – кому можно детей иметь, а кому нельзя. Гитлер уже пытался создать нацию здоровых арийцев – где же они? Римский папа вместе с мусульманскими муфтиями призывают к бесконтрольному рождению – урод-не урод – пусть родиться! Где же правда?»

И 217А решил – лучше в эти дела не встревать, никому ничего не говорить а об этом деле лучше забыть, вычеркнуть из своей памяти – так легче. И детей у него не было и не будет, и семьи нет – и не будет. Никогда.