Текст книги "Наука в современном российском обществе"

Но и «новые русские ученые» неоднородны. Продолжая традицию, заложенную Г. Селье, их ключевые типы тоже можно классифицировать в полушутливой форме (нисколько не умаляющей вполне серьезного содержания этой классификации), заложив в ее основу то, какие именно стратегии адаптации к сложившимся условиям они используют и какие из перечисленных выше признаков «новых русских ученых» свойственны им в наибольшей степени.

Тип I – «дети капитана Гранта». Ученые, основной источник доходов которых составляют исследовательские гранты научных фондов, преимущественно зарубежных, поскольку на гранты отечественных фондов после всех сопутствующих их выплате поборов не только стать «новым русским», но и вообще прожить нельзя. Этот слой тоже постоянно разрастается, поскольку все большее количество наших ученых вовлекаются в «охоту» за грантами зарубежных фондов, соответственно, возрастает и численность попавших в цель, а получив хотя бы один такой грант, можно обеспечить себе безбедное существование, по крайней мере, на несколько лет.

Тип II – «контрактники». Работают по заказам зарубежных фирм, которых, вопреки социальному заказу, сложившемуся в нашей стране, больше интересуют не наши социогуманитарии, а российские специалисты в области естественных и технических наук. Данный способ существования становится все более распространенным среди наших ученых в связи с тем, что западные страны в последнее время явно предпочитают не вывозить наши «мозги», а использовать труд ученых, живущих в России. В результате российские ученые, не покидая нашу страну, работают на зарубежных заказчиков, а так называемая «электронная утечка умов» расценивается как вытесняющая традиционную – «живую» – разновидность этого процесса (Юревич, Цапенко, 2001).

Тип III – «бизнесмены». К нему принадлежат те лица, которые «являются в академических организациях по сути “мертвыми душами”, но статистикой учитываются как живые» (Авдулов, Кулькин, 1996, с. 149), т.е. научные сотрудники (формально), которые подрабатывают за пределами науки. Их многочисленность связана с тем, что, уже в середине 1990‐х годов от 50 до 75% отечественных ученых имели приработки за пределами науки, а двойная занятость среди них наблюдалась примерно в 3 раза чаще, чем среди населения России в целом (Голов, 1996).

Тип IV – «перелетные птицы». Живут, в основном, за счет регулярных поездок за рубеж, где зарабатывают существенно больше, чем в родном отчестве. Ярко выраженные «космополиты» в смысле ориентированности не на отечественную, а на зарубежную науку. Вместе с тем не желают эмигрировать, во‐первых, понимая, что на те сравнительно небольшие средства, которые они зарабатывают за рубежом, проще прожить в России; во‐вторых, фигурируют там в качестве представителей российской науки, а в России – зарубежной, из чего извлекают немалые дивиденды.

Тип VI – «консультанты и аналитики». Ориентированы на СМИ, консультирование бизнесменов и политиков, т.е. на тот мир, где в отличие от мира науки сосредоточены большие деньги. Очень склонны создавать описанные выше «независимые» исследовательские центры, фактически не имея связей с нашей официальной наукой.

Тип VII – «латифундисты». Не имеют достаточных доходов от своей основной, да и вообще от какой‐либо деятельности, однако обладают недвижимостью, оставшейся им от прежних, благополучных для нашей науки времен: квартирами, которые можно выгодно сдавать, и т.п.2323
  Отметим, что это способ существования вообще очень характерен для значительной части наших сограждан и стоит за формированием такого специфического и опять же не имеющего аналогов в развитых странах явления, как «квазисредний класс» (Средний класс в России…, 2000).


[Закрыть] Что они и делают, зарабатывая себе на хлеб насущный не в качестве научных сотрудников, а в качестве своего рода современных латифундистов и ведя тот образ жизни, который можно условно назвать «толстовским» (напомним, что великий носитель этой фамилии жил на доходы от своего имения, а не от своей писательской деятельности, которой занимался не ради заработка, а для души).

Перечисленные типы «новых русских ученых» и соответствующие стратегии приспособления к тому, что у нас называется рыночной экономикой, разумеется, выглядят очень по‐разному в свете интересов отечественной науки. В то же время все они имеют некоторый общий позитивный знаменатель – формирование среднего класса, который считается главным дефицитом социальной структуры современного российского общества. Перечисленными путями, как бы они ни выглядели с позиций «нормальной» науки, наши ученые преодолевают бедственное состояние отечественной науки, при этом не порывая с нею и – кто в большей, кто в меньшей степени – оставаясь учеными. Наверное, это наиболее реальный в нынешних условиях способ самосохранения у нас людей науки, а значит, и самой науки, хотя, конечно, хочется надеяться на то, что наступит время, когда ради занятия ею им не придется проделывать столь сложные и противоестественные социальные трансформации.

Можно предположить, что, во‐первых, «новые русские ученые» будут постепенно вытеснять все прочие страты наших научных сотрудников, во‐вторых, возобладает та их разновидность, которая ориентирована на систему высшего образования, на научные фонды и приработки «внутри науки», в то время как, скажем, «бизнесмены» будут постепенно вымываться из науки, перемещая свои трудовые книжки туда, где находятся фактически. Другие подвиды «новых русских ученых» – «латифундисты» или «перелетные птицы»,– по всей видимости, тоже сохранятся, но лишь как маргинальные группы, находящиеся на периферии новой социальной страты.

Что же касается более традиционных страт этого сообщества, например той его части, представители которой не знают иностранных языков, не получают каких‐либо грантов, да и не предпринимают усилий для их получения, до сих пор не овладели персональным компьютером и электронной почтой, не преподают в вузах и т.п., то она, скорее всего, нежизнеспособна и будет постепенно исчезать. И это послужит логическим концом нынешнего расслоения нашего научного сообщества, которое после исчезновения нежизнеспособных групп, по всей видимости, станет более гомогенным, расчерченным в зависимости от уровня способностей ученых, а не от их образа жизни, как сейчас.

Часть II
Российская наука в контексте глобализации

Глава 1
Глобализационные процессы в российской науке

Социогуманитарная наука любого времени оперирует определенным набором излюбленных терминов, по веренице которых можно проследить ее историю. Они легко отслеживаются в названиях научных книг, статей, конференций и семинаров, в языке профессионалов, по частоте употребления и придаваемой им значимости явно превалируя над прочими терминами соответствующих дисциплин.

В современной социогуманитарной науке одно из самых модных и часто используемых понятий – глобализация, которая является темой впечатляющего числа научных форумов и печатных работ. Этот фокус интересов вполне интернационален. По точному наблюдению В. Кузнецова, «уже несколько лет проблема глобализации находится в центре внимания аналитиков всего мира» (Кузнецов, 1999, с. 103). Сложилось и новое научное направление – глобалистика, претендующее на превращение в самостоятельную научную дисциплину (см.: Чешков, 2001).

Глобализация, как и любое конъюнктурное понятие, породило множество трактовок и интерпретаций: ее определяют как «возрастающую взаимопривязанность мира» (Чешков, 2001, с. 123), как «процесс сочленения различных компонентов человечества в ходе его эволюции в противоположность процессу дифференциации человечества» (Чешков, 1999, с. 114) и т.п. При этом замечено, что, во‐первых, «глобализация – термин, который толкуют и используют очень по‐разному» (Зегберс, 1999, с. 65), во‐вторых, «тема “глобализации”, широко обсуждаемая в политике, науке, средствах массовой информации, стала, с одной стороны, всепроникаюшей, а с другой, столь расплывчато трактуемой, что это не может не компрометировать сам предмет» (Максименко, 1999, с. 84).

И действительно, сама категория глобализации чрезмерно «глобалистична», а область ее значений разрослась настолько (и это тоже очень характерно для популярных понятий), что настал черед ее «вторичного» уточнения и дифференциации. Ведь, как справедливо отмечает В. Максименко, «термин “глобализация”, когда его употребляют абстрактно, как часто бывает, без указания на объект глобализации, теряет смысл» (Максименко, 1999, с. 84). По крайней мере, настала пора перейти от изучения «глобальной глобализации» к анализу того, что можно назвать «локальными глобализациями», т.е. глобализации различных областей социальной жизни.

Смысл выдвинутого тезиса достаточно прост, если вообще не тривиален: глобализация действительно «глобальна», и, соответственно, современный мир переживает глобализацию не только того, что М. Вебер называл «всей общественной жизнью», но и ее отдельных подсистем – политики, экономики, науки, образования, культуры и др. И, если в отношении, скажем, мировой, а точнее, западной науки, этот процесс лишь служит продолжением давно заложенных тенденций, в общем и целом выразимых банальной, но не совсем верной формулой «наука интернациональна», то в российской науке в силу ее специфики (отчасти опровергающей тезис об интернациональности науки) он имеет целый ряд новых проявлений.

Как отмечает Н.Н. Семенова, «Глобализацию в сфере НИР в разные годы понимали по‐разному. Если в 1990 г. под глобализацией науки подразумевали прежде всего иностранные инвестиции, затем работу (российских ученых.– А.Ю., И.Ц.) в филиалах иностранных фирм, то в начале 2000‐х годов акцент сместился на международное сотрудничество на уровне транснациональных компаний и международных программ» (Семенова, 2006, с. 290). Но, очевидно, что и такое расширившееся понимание глобализации отечественной науки выглядит зауженным.

В принципе на процесс глобализации современной российской науки можно спроецировать основные трактовки глобализации вообще, описав его как нарастание интернациональности нашей науки, ее зависимости от мировой науки, развитие связей и «стирание граней» между ними, вхождение России в мировое научно‐образовательное пространство и т.п. Каждое из соответствующих определений было бы не более казенно и тяжеловесно, чем любое формальное определение, как правило, лишь затемняющее интуитивно ясное. Вместе с тем при переходе от этих определений к основным составляющим глобализации российской науки пустота общих дефиниций заполняется конкретными смыслами, а кажущаяся тривиальность процесса перерастает в порождаемые им проблемы и противоречия.

Анализ глобализационных тенденций в российской науке позволяет выделить целый ряд главных слагаемых процесса ее интернационализации:

• миграция ученых;

• зарубежный сорсинг;

• интернационализация исследовательского процесса;

• интернационализация содержательного контекста российской науки;

• сближение исторических ретроспектив;

• социальная и психологическая глобализация;

• изменение системы взаимоотношений науки и общества;

• внутренняя глобализация;

• использование Интернета в сфере НИОКР.

Одну из главных составляющих интернационализации российской науки принято связывать с миграцией отечественных ученых за рубеж, обеспеченной снятием «железного занавеса» и стимулированной стремлением перебраться туда, где условия жизни ученых лучше, – на Запад. В нашем массовом сознании это перемещение ассоциируется в основном с так называемой утечкой умов – выездом российских ученых на постоянное жительство в другие страны, преимущественно в США и Германию. В последнее десятилетие отношение к этому явлению в соответствии с нашей национальной традицией переходило из крайности в крайность. Мы объявляли его то трагедией России и угрозой ее национальной безопасности, то потенциальным источником баснословных дивидендов, причем его масштабы систематически и многократно завышались. Указывалось, например, что из страны ежегодно уезжает 70–90 тыс. ученых (если бы это было так, то сейчас численность нашего научного сообщества достигла бы отрицательных величин), что российская научная диаспора составляет порядка 300 тыс. человек, что наши физики‐ядерщики пустили корни в Ираке и Иране и т.п.2424
  Подобные преувеличения были основаны не только на отсутствии сколь-либо надежной статистики и объективных трудностях ее накопления, но и на естественном желании исследователей проблемы продемонстрировать ее первостепенную важность, в результате чего соответствующие работы носили не столько научно-аналитический, сколько лоббистско-алармистский характер: дескать, радикально улучшить финансирование отечественной науки, иначе все наши ученые разъедутся и, не дай Бог, в Северную Корею, Иран или Ирак.


[Закрыть] Однако по данным ОЭСР, на территории стран этой организации подобной численности не имела даже вся диаспора выходцев из России с высшим и средним профессиональным образованием, которая насчитывала в начале 2000‐х годов 256 тыс. человек, не говоря уже о научной диаспоре (Trends in International Migration, р. 143–147; OECD Migration Database). По данным другого зарубежного исследования, опубликованным Всемирным банком, число российских экспатриантов с образованием «третьей ступени», находящихся в странах ОЭСР, оценивается в 289 тыс. (Docquier, Marfouk, 2006, р. 175).

Более взвешенные оценки численности нашей научной диаспоры сводятся к тому, что в зарубежных странах осело порядка 30 тыс. российских ученых (что, конечно, тоже немало). На правдоподобие таких оценок указывают и данные МВД, согласно которым с 1992 по 2001 г. разрешение на выезд на постоянное место жительства получили около 43 тыс. российских граждан, работавших в сфере науки и образования. Однако при оценке потерь отечественной науки следует учитывать и лиц, выезжающих за границу на работу по контрактам, стажировку и не возвращающихся на родину. По данным Национального научного фонда США, в этой стране в 2003 г. проживали 17,9 тыс. выходцев из бывшего СССР (включая натурализованных мигрантов), имевших степень PhD или ее эквивалент, 80% которых получили ученую степень за пределами США, т.е. приехали туда уже «остепененными» (Science & Engeneering Indicators, 2006).

Не исключено, однако, что подобные контралармистские оценки перегибают палку в обратную сторону. Численность нашей научной диаспоры мы подсчитать не можем и в обозримом будущем вряд ли сможет, но ясно, что она хотя и не так грандиозна, как ее описывают представители столь нелестной для оставшихся в России точки зрения «все лучшие уже уехали», но все же достаточно многочисленна. Однако лишь части наших научных эмигрантов удается найти место в зарубежной науке. Тех же, кто занял там ведущие позиции, например получив постоянное место в университетах США, вообще не более 300 человек (Егерев, 2002).

Как свидетельствуют данные переписи населения США 2000 г., лишь 43% специалистов из числа наших соотечественников имели работу, соответствующую уровню их квалификации, что было существенно ниже, чем среди выходцев из Индии и Гонконга, а также большинства развитых стран (рисунок 12).

Иногда сетуют на то, что эта диаспора ведет себя не так, как китайская, индийская, корейская, индонезийская и прочие национальные научные диаспоры, представители которых регулярно посещают родные страны, читают там лекции, «привозят» гранты, выполняя роль эффективного связующего звена между национальной и мировой наукой (именно поэтому принято считать, что утечка умов может быть выгодна странам‐донорам). В Индии, например, создана специальная сеть для связи с эмигрантами, благодаря которой осуществляется не только репатриация специалистов, но и приток технологий, ноу‐хау, денежных переводов и инвестиций от индийцев, проживающих в других странах, которые поощряются правительственными законодательными и налоговыми мерами. В ЮАР также налажены связи с высококвалифицированными соотечественниками, проживающими за рубежом. Экспатрианты принимают студентов с родины на стажировку в свои лаборатории, участвуют в совместных исследованиях с учеными ЮАР, содействуют передаче информации и технологий ее институтам.

Рис. 12. Доля мигрантов мужского пола, имеющих степень бакалавра и выше, которые получили высококвалифицированную работу, по странам происхождения мигрантов, 2000 г. (% мигрантов с образованием третьей ступени, прибывших в США в 1990‐е годы)

Источник: Ozden, 2006, р. 238.

Наши же эмигранты делают все это гораздо реже, да и за рубежом, как правило, придерживаются принципа «каждый сам за себя», что позволяет лишь с достаточной долей условности говорить о них как о диаспоре (последняя предполагает достаточную развитость и прочность связей между ее членами). Тем не менее и сам факт постоянного пребывания большого количества российских ученых за рубежом, и поддерживание ими определенных, хотя и не слишком плотных контактов с российской наукой, и возможность работы в зарубежных странах, безусловно, служат одной из составляющих глобализации современной отечественной науки, т.е. ее включения в науку мировую.

По данным ОЭСР, численность российских ученых, работающих в американских университетах, растет быстрыми темпами, составлявшими в 1995–2006 гг. 5,6% в среднем в год, что выше показателей большинства других стран, кроме Кореи, Индии и Китая. В 2005–2006 гг. в американских университетах и институтах работали 2,4 тыс. граждан России. Наши соотечественники составляют в США пятую по численности группу ученых из Европы и десятую – среди всех иностранных ученых, насчитывавших в этой стране в общей сложности 97 тыс. Причем при соотнесении численности наших ученых, работающих в США, с численностью исследователей вузовского сектора науки, очевидно, что подобной миграцией охвачена существенная часть научных кадров. Отметим также и отличную от российской тенденцию к сокращению численности работающих в США ученых из ряда малых стран (Исландии, Венгрии, Финляндии, Швейцарии и Норвегии), что можно объяснить активной политикой стран их исхода по стимулированию возвращения таких мигрантов и улучшением перспектив научной деятельности на европейском континенте (таблица 15).

Подавляющая часть наших ученых не проявляет эмиграционных намерений, ориентируясь на иную «выездную» модель. По данным нашего опроса, проводившегося в 2003 г. среди 800 представителей различных звеньев отечественной науки, 48% ученых выезжают за границу для участия в конференциях, 18% – для проведения совместных (с зарубежными партнерами) исследований, 12% – для работы по индивидуальным грантам, 8% – для чтения лекций и столько же – на стажировки (Юревич, Цапенко, 2007). Наблюдаются и различия в миграционном поведении представителей разных наук. Так, гуманитарии реже естественников выезжают за рубеж для проведения совместных исследований и участия в научных конференциях, зато более активно читают лекции, работают по индивидуальным грантам и стажируются в других странах. А Е.З. Мирская констатирует: «Картина отъездов не была единообразной. Действительно, ряд биологических лабораторий в начале 1990‐х годов эмигрировал почти в полном составе; в то же время из гуманитарных институтов за рубеж уехали лишь единицы» (Мирская, 2002, с. 357).

Таблица 15

Численность иностранных ученых, работающих . в американских университетах

Источник: OECD Science, Technology and Industry Scoreboard, 2007.

Следует отметить и то, что взаимоотношения между российскими учеными, живущими за рубежом, и их коллегами, оставшимися в России, складываются отнюдь не безоблачно. В России сожаление по поводу отъезда значительной части наших ученых за рубеж сочетается с отсутствием восторга по поводу их достижений в зарубежной науке: дескать, и отсюда уехали и там ничего существенного не добились. Анализ статистики показывает, что доля лиц, занимающих ключевые преподавательские позиции, в российской научной диаспоре незначительна. Так, эмигранты составляют примерно 20% всех преподавателей престижных учебных заведений США. Лидируют выходцы из Индии, замыкают первую десятку профессора‐греки, а по россиянам и выходцам из других стран СНГ нет данных. Но считается, что «100–300 преподавателей на постоянных позициях в университетах США – это максимально лестная для наших соотечественников оценка» (Егерев, 2002, с. 280). Отмечается и то, что наши эмигранты четвертой волны, работающие в сфере науки, не повторили и, скорее всего, никогда не повторят выдающихся достижений эмигрантов послереволюционных, «и, следовательно, удел нашей системы подготовки научных кадров – поставка за рубеж не лидеров, а крепких и надежных “рабочих лошадок”» (там же, с. 281). Г.С. Хромов пишет: «Нам все время твердят, что уезжают “лучшие”. Ну, это еще как посмотреть. По моим собственным наблюдениям, речь идет скорее о шустрых, чем о лучших, а это, согласитесь, не одно и то же» (Хромов, 2002, с. 216). И в такой оценке звучит не слишком позитивное отношение к эмигрантам.

Отмечается и то, что, если российский ученый, живущий на Западе, при этом поддерживает контакт с каким‐либо серьезным российским научным заведением, его авторитет в глазах зарубежных коллег и работодателей повышается (Хромов, 2002) и в принципе имеется взаимный интерес в сотрудничестве нашей научной диаспоры и российских научных учреждений. Однако в этом плане к нашим эмигрантам предъявляются претензии за их сугубо прагматическое отношение к российской науке, «примазывание» к ее достижениям, замыкание ее контактов с мировой наукой на себя, дабы извлечь максимум дивидендов из своего посредничества, и т.п. Например, М. Ковальчук пишет про эмигрантов: «Они, оправдывая свой выбор, объясняли, что в России наука прекращает свое существование. При этом они фактически строили свое благополучие на ее результатах, часто используя базу и потенциал отечественной науки» (Ковальчук, 2002, с. 240).

Опросы, правда, показывают, что подавляющая часть ученых, живущих в России, не осуждают отъезд своих коллег за границу, а основные причины отъезда видят в низкой оплате научного труда, невостребованности науки в современной России, невозможности для ученых реализовать свои идеи в нашей стране и т.д. («Утечка мозгов» в общественном мнении, 2002). Однако отношение к отъезду российских ученых за рубеж и отношение к самим ученым‐эмигрантам – не одно и то же, и здесь могут наблюдаться более сложные психологические конструкции, вовсе не являющиеся, в терминах психологической науки, «диссонантными», т.е. внутренне противоречивыми. При этом существенно, что, как считают некоторые исследователи утечки умов, «ученые, оставшиеся в России, в целом более доброжелательно относятся к уехавшим, чем уехавшие к оставшимся» (Егерев, 2002, с. 279).

Симметричный по отношению к утечке умов канал глобализации – миграция к нам зарубежных ученых. Как хорошо известно, именно этим путем формировался при Петре I контингент ученых в России. В советское время зарубежные ученые, приезжавшие в нашу страну с лекциями или по какой‐либо другой надобности, были диковинным феноменом. Исключением, естественно, были ученые из соцстран, но, поскольку наука там была построена по нашему, советскому образцу, данный вид международных контактов отечественной науки обеспечивал в лучшем случае ее «локальную глобализацию».

В последние годы иностранные ученые приезжают к нам все чаще – и не только наши бывшие соотечественники, но и коренные представители зарубежной науки. Причем если раньше ареал их пребывания редко распространялся за пределы Москвы и Ленинграда, то нынче иностранных гостей можно встретить во многих региональных университетах, где находятся средства для выплаты им достойных гонораров за лекции.

Правда, переезд к нам зарубежных ученых пока представлен лишь единичными случаями2525
  В отличие от других стран, таких как Тайвань, Гонконг, Южная Корея, Сингапур, где обратный поток эмигрантов стал реальностью и, более того, возникла конкуренция эмигрантов за рабочие места в родных странах (Егерев, 2002).


[Закрыть]. Однако, по крайней мере, наши эмигранты начинают возвращаться в Россию, формируя второй «кадровый» вектор глобализации современной российской науки.

В отличие от России в западных странах на долю иммигрантов уже приходится существенная часть ученых, занятых как в предпринимательском секторе экономики, так и в образовательных и исследовательских центрах. А в Канаде они даже численно превосходят местных исследователей (таблица 16).

В США в начале 2000‐х годов доля иностранцев среди исследователей в вузовском секторе науки достигала 35%, а в странах ЕС их прием осуществляется в более скромных масштабах. Соответствующие показатели составляли всего 5% в Португалии, 7,5% во Франции и 10,5% в Норвегии (Science and Technology Statistical Compendium, 2004, р. 32). Даже в ведущих европейских исследовательских центрах этот показатель составлял в среднем лишь 10%, достигая существенно более высоких значений – порядка 30% – только в малых странах, таких как Нидерланды и Швейцария (Innovative people…, 2001).

Основная часть иностранных ученых работает в исследовательских сферах, связанных с ИКТ, сельским хозяйством, здравоохранением и медициной. Так, в США 24% иностранных ученых заняты в сфере медицинских наук и 17% – естественных (International Mobility of the Highly Skilled, 2001). Причем иностранные ученые, как правило, сосредоточены в ведущих научных центрах стран проживания. В США, например, в Национальном институте здравоохранения, крупнейшем исследовательском центре в сфере биомедицины, в 2000 г. численность иностранных исследователей, приехавших для обмена опытом, а точнее, для ознакомления с ним, достигала 2500 человек и составляла 14% штата института. Среди прочих центров в области медицины подобными «магнитами» для иностранных ученых являются Массачусетский технологический институт, Стэнфордский университет, Калифорнийский университет в Беркли. Именно в них сконцентрированы американские лауреаты Нобелевских премий в области медицины, по числу которых за вторую половину ХХ в. доля США в мире возросла с 50 до 74%, и именно работающими там учеными было подано за последнее десятилетие наибольшее число патентов по сравнению с другими центрами страны. Как показал опрос немецких ученых, проводившийся в США в конце 1990‐х годов, 28% респондентов были сосредоточены в ведущих академических центрах Калифорнии – Сан‐Франциско, Лос‐Анджелеса и Сан‐Диего. Среди швейцарских ученых, обследованных в 2000 г., большинство проживало в районах Сан‐Франциско и Сиэтла. А 15% всех иностранных ученых, работающих в Великобритании, сконцентрированы в Оксфорде и Кембридже.

Таблица 16

Доля лиц, имеющих ученую степень (phd), среди коренных и пришлых жителей старше 15 лет в развитых странах, 2000–2001 гг.

Источник: Trends in International Migration, 2004, р. 143–147.

Весьма показательной характеристикой научной иммиграции в США является тот факт, что среди америкпнских ученых, ставших в 1985–1999 гг. Нобелевскими лауреатами по химии, 32% были иностранного происхождения (OECD Science, Technolgy and Industy Outlook, 2002, р. 229). Симптоматично и то, что на долю уроженцев других стран в США приходится свыше 18% получателей наиболее известных патентов и премий за инновации (International Mobility of the Highly Skilled, 2001, р.88). В конце 90‐х годов иностранное происхождение имели 60% американских авторов наиболее цитируемых трудов по физике и 30% – по другим естественным наукам (The Economist, 1999, р.40.)

Обследования иностранных ученых в США и Канаде свидетельствуют об их более высокой продуктивности и мотивированности к достижениям по сравнению с их местными коллегами, это проявляется, в частности, в большем количестве научных публикаций, более быстрой подготовке диссертаций, большем проценте их защит и нередко более высокой заработной плате2626
  В США опрошенные ученые иностранного происхождения через 6–10 лет после получения ученой степени зарабатывали в конце 1990-х годов 55 тыс. долл. в год, тогда как местные уроженцы в аналогичных условиях – 49 тыс. (International mobility, 2001).


[Закрыть].

В условиях интенсивного развития знаниеемких отраслей экономики развитые страны уже сегодня испытывают острую нехватку ряда категорий специалистов, отмечающуюся на фоне снижения численности местных студентов в области естественных и технических наук. Так, например, возросший интерес общества к исследованиям в сфере медицины, направленным на поиск средств продления жизни и противодействия тяжелейшим человеческим недугам, и усилившаяся их материальная подпитка со стороны государства сопровождаются ростом потребностей в привлечении в сферу здравоохранения ведущих зарубежных исследователей. Следует подчеркнуть, что, учитывая вклад иммигрантов в научно‐техническое развитие стран‐реципиентов, между развитыми странами развернулась настоящая конкурентная борьба за привлечение зарубежных умов и талантов.

В 2005 г. директивой Совета Европы, регламентирующей процедуру приема граждан из третьих стран для проведения научных исследований, введены особые льготные правила въезда иностранных ученых – так называемая научная виза. Австралия, Германия, Япония, Швеция, США и Великобритания предоставляют стипендии и ссуды одаренным иностранным студентам и аспирантам для окончания учебы и последующей работы в этих странах. Япония, Австралия, Франция, Италия, Испания и Греция также привлекают стипендиями и грантами иностранных ученых и ученых‐экспатриантов. В Великобритании Королевское научное общество выделяет специальные средства для обеспечения высокой оплаты труда выдающихся ученых, которых страна стремится привлечь из‐за рубежа. В Ирландии примерно половина средств, выделяемых по ряду программ Научным фондом Ирландии, предоставляется высокостатусным иностранным и возвращающимся на родину ирландским исследователям. Фонд А. Гумбольдта предоставляет выдающимся ученым возможности для проведения исследований в Германии. Во Франции иностранные профессора, приезжающие на работу сроком до 3 лет, имеют те же условия занятости, что и местные профессора.

Осуществляются программы содействия переселению ученых‐эмигрантов. В Швейцарии реализуется программа «Ребрэйн», которая адресована швейцарским исследователям с ученой степенью, находящимся в США и Японии и планирующим вернуться на родину. Программа предусматривает возмещение транспортных издержек репатриантов и их расходов в период поиска работы после переезда. В Финляндии, Германии, Канаде, Ирландии и некоторых других странах осуществляются меры, содействующие возращению ученых‐соотечественников, проживающих за рубежом. Следует также отметить опыт государственной поддержки инновационного бизнеса в сфере биотехнологий в Испании, Германии и Исландии, развитие которого способствовало возвращению в эти страны ранее эмигрировавших из них ученых данного профиля.

Тайвань, Сингапур и Южная Корея также привлекают высокой зарплатой и перспективами быстрого профессионального роста экспатриантов, получивших образование за рубежом, в особенности научных работников и специалистов в области высоких технологий, и добиваются в этом заметных успехов. В Китае реализуется так называемый «Проект XXI», призванный подтянуть к мировым стандартам научно‐академический уровень 100 ведущих университетов страны, которые будут обеспечивать возможности преподавательской и исследовательской работы лучшим национальным кадрам.

Еще одна кадровая форма глобализации науки – все более широкое распространение такого явления, как ученый, прошедший обучение за рубежом. Самые большие в мире контингенты иностранных аспирантов/докторантов принимают США (79 тыс. чел. в 2001 г.), заметно опережая своего ближайшего конкурента в этой области – Великобританию (34,5 тыс. в 2004 г.). А наибольшая доля иностранцев среди аспирантов отмечена в Швейцарии (43%) и Великобритании (41%), а также в Новой Зеландии, Канаде, Бельгии, Австралии и США (26%) (Education at a Glance, 2007).