Текст книги "Улыбка Хатшепсут"

Ирина Горюнова
Улыбка Хатшепсут

© И. Горюнова – стихи, 2009

* * *

Прорастая в вечность, как цветок…

Ирина Горюнова вступает в поэзию в парадоксальное время. С одной стороны – небывалый расцвет поэзии, изобилующий всеми оттенками самовыражения (с каждым днем все трудней найти в ней свое место!), с другой стороны – дефицит читателей (с каждым днем до них всё труднее добраться!). Словно прирост поэтических имен обратно пропорционален числу читателей: частенько приходится бывать в аудиториях, где поэтов слушают только поэты или втайне пишущие…

И всё-таки потребность в поэзии несомненна, спрос на нее неслучайно будет откликаться на предложение. Предвижу и читателя, который (из простого любопытства или по толчку интуиции) возьмёт в руки книжечку Ирины Горюновой и вдруг почувствует притяжение ее мятущегося женского сердца.

 
Скажи мне кто ты:
Не моя ль
Печаль, звучащая
В рояле…
 

Сборник Ирины Горюновой, объединенный требовательным и – я бы сказал – ненасытным темпераментом автора – тем не менее как бы распадается на три части: разделение это чисто литературное, эстетическое. Для меня наиболее интересное – вторая и, особенно, третья часть (верлибры). В первой части Ирина еще в плену традиционной поэтики с её расхожим словарем, от чего искренность ее переживаний заглушается порой некоторой театральностью выражения:

 
Ты меня одари адом,
Коль иным одарить нечем.
 

Но и здесь уже – свой голос, свои удачи:

 
Зона турбулентности земная,
Вихревой таинственный поток
Свою мощь и силу набирает,
По нему иду я как хмельная,
А куда: на запад, на восток?
 
 
Я иду: мечтая, сострадая,
В мирозданье просто запятая,
Но стихи свои в него вплетаю,
Прорастая в вечность как цветок.
 

Во второй части – бунт! Ирина, словно пресытившись книжным романтизмом, гневно врывается в область современной лексики, она предстает перед нами саркастичной, беспощадной к себе и к окружающим. В ее стихах появляются резкость, раскованность и рискованность («Алиса играет ежами в крокет», «Господа, вы сегодня обнулены?»)…

Зато в третьей части, где рифма не нужна, на мой взгляд наиболее цельно и глубоко выражается ее женская нежность и удаль, ее боль и та женская мудрость, которая рождается болью.

 
там в полном одиночестве я гораздо ближе к тебе, чем здесь.
расстояния измеряются отношением.
 

Возможности поэта определяются по его лучшим стихам. Сегодняшние достижения отсылают нас к завтрашним – вложение с «процентами»:

 
Мое тело татуировано картой мира
И на нем пульсирует маленький земной шар.
Увеличиваясь в размерах, он растет и растет,
И постепенно становятся видны страны, города,
Улицы, крыши домов, машины, люди…
Растет земной шар, и я ищу на нем твой дом,
Тебя, чтобы рассмотреть твои глаза,
Заглядывающие в моё сердце и вопрошающие:
Ты есть?
 

Только женщина вправе отождествлять себя с жизнью (первое женское имя – Ева, кстати, как раз означает «жизнь»!), с самой Землёй и Вселенной. Горе тому, кто это не понимает – тому и достается кара:

 
Я – зеркало мира. Но больше не отражаю тебя.
 

Кирилл Ковальджи

Из книги «Отражения слов»

Нищая

 
В истлевших и мокрых газетах,
В неоткровенных приветах,
Во мгле и тумане, и грязи,
Где улиц сливаются вязи,
И гул подумолкших фантазий
Средь рубища, вшей, косоглазий
Скрывается в гулких мостах…
 
 
Там бродит душа неприкаянно,
С отчаяньем нитями спаяна,
И с горечью браком повязана,
И словно кому-то обязана,
На царство ничье не помазана,
Сама же собою наказана
Нечаянно, впопыхах…
 
 
Скрывается тщательно-тщательно
И прячется рванью старательно,
И в рубище, кутаясь стылое,
Таит осознанье постылое
Того, что бытье заунылое
Не холит её и не милует —
Сквозь кожу хлестает вразмах.
 
 
И нет ни спасенья, ни чаянья,
Бездомности горечь отчаянья
На паперть утянет за грошиком,
В руке её хлебушек крошится,
Душою и телом неможется,
Лишь птицы склюют это крошево
И тризну споют в небесах.
 

Не люби меня

 
Не люби меня, пожалуйста, не надо,
Не тревожь души спокойной сон,
Не хочу, чтоб стылость снегопада
Превратилась в бешеный циклон.
 
 
Не люби меня, тебя я заклинаю,
Не люби меня, тебя я не хочу,
И тогда от марта и до мая…
Я тебя, сжав губы, промолчу.
 
 
Уходи, пока снежинки тают,
На моих не трепетных губах,
Уходи, пока я отпускаю,
И пока нет солнца в облаках.
 
 
Уходи, не вздумай оглянуться,
Уходи же, это мой приказ!
Уходи, не дай же мне очнуться,
Чтобы не остаться… про запас.
 

Конфета

 
Ты снял обертку от конфеты,
Шуршащий фантик на полу,
Я многозначность буквы фиты,
Тебе приснилась наяву.
Что ты увидел в силуэте?
Биенье жилки на виске
Иль то, что стоимость конфете
Медяк в крестьянском туеске?
 

«Поёт гобой…»

 
Поёт гобой,
И я с тобой
Прощаюсь вся в слезах…
Поёт гобой
Про сон с тобой,
Про ночи в поездах.
Кривит луна
Обрывки сна —
Хватаюсь за мираж,
Но я одна
И пью до дна
Ненужный эпатаж.
 

Норны

 
Фатальность бытия куражится,
Порой выделывая па,
Или мне это только кажется,
Слепые норны волшебства
Вплели случайно нить искрящую
В холстину жесткую судьбы
Такую искренне щемящую,
Среди безумной суеты,
Что замирает сердце птахою
И недоверчиво стучит,
Пугает мистикой и страхами
И потихонечку скулит,
Боится вкус медово-пряного,
Миндально-цианистого дара
Воспринять в качестве приданого
Средь гомонящего базара.
 

«Скажи мне кто ты…»

 
Скажи мне, кто ты:
Друг ли, враг,
Что человеческого рода
Искусит сделать
Первый шаг
Тем, что зовет туда природа?
Скажи мне, кто ты:
Не моя ль
Печаль, звучащая
В рояле…
Скажи мне, кто ты,
Мне не жаль,
Что ты настолько
Нереален.
Скажи мне!
Искусом твоим
И так отравлена
Смертельно,
То демон или
Херувим
Поёт мне песни
Колыбельной
Свою тоску,
Свою печаль,
Узлом завязывая вены,
И раздирая невзначай
Струной натянутые
Нервы —
Неважно. Линия судьбы
Уже сплелась
С твоей в гордиев
Тот узел, что и отречась
Уже отравлен
Ностальгией.
Скажи, скажи ведь ЭТО
ТЫ
Все клетки тела запечатал
Своею матрицей черты
И надо мною не заплакал?
 

«По снегу позёмка…»

 
По снегу позёмка,
Спускаюсь в подземку,
Иду по бульварам
И по тротуарам…
Я еду в маршрутке,
Считая минутки,
В автобусе езжу,
И брежу, и грежу,
Мечтаю о чуде…
Но всё меня студит,
И все меня судят,
А счастья – не будет…
 

Я люблю ромашки или песнь волка

 
Я люблю ромашки, колокольчики, васильки,
Пить не люблю из чашки и расширять зрачки,
Выламываясь из тела своей оборотною сущью,
Так чтобы жизнь звенела туманной ночною глушью.
Я не люблю сумрак ночи, мчась с окровавленной мордой
И раскаленною пастью, взбивая лапами воздух.
Я не люблю репейник зубами тащить из шкуры
И когда ветер веет и когда бабы – дуры.
Я не люблю, когда скука томит меня зовом плоти,
Я не люблю разлуку, что просто меня изводит.
Я не люблю ногами топтать неокрепший росток,
Я не люблю словами шептать, что я одинок.
Люблю же, поднявши морду, выть с тоской на луну,
Люблю головою гордой склоняться в твоем плену
И голосом хриплым рыкнуть, свою укрощая страсть:
К тебе я смогу привыкнуть, ТЕБЕ отдавая власть.
 

Душа

 
Она такая маленькая и пятнистая
Как перепелиное яйцо…
Местами светлая, а где-то мглистая,
Во мне свивается кольцом.
Я кутаю её, как в вату,
В обёртку своего тела —
Это мои латы,
Она в них давно прела,
Билась, хотела на волю,
Рыдала в моей груди
О том, что душно в неволе
По лабиринтам бродить,
Дождить грехами смешными,
Судить других свысока,
Любить не тех, иными
Путями б рвануть в облака…
Она тосковала хрупкая,
Любила в куклы играть,
Кричала: «Пусти меня, глупая,
Пусти, я буду летать!»
И я отпустила бессильная
Сдержать ее, уберечь,
Душа моя своекрыльная
Ввинтилась штопором в смерч,
Ввинтилась, сверкнула молнией,
Упала ослепшая вниз…
Что же ты, моя ро́дная? Что же ты?
Поднимись!
Но нет мне ответа более…
Померкла и сжалась в ноль,
Не надо ей больше воли и
Не манит ничья юдоль.
Я кутаю её, как в вату,
В обёртку своего тела,
Недужную, виноватую
За то, что она взлетела…
 

«На свете бывает так, когда уже поздно…»

 
На свете бывает так, когда уже поздно,
Когда никому ничего не изменить,
Когда догорают последним высветом звезды,
И можешь осмелиться только и отпустить.
 
 
Когда от сожжённой тетради остался лишь пепел,
А мыслей сгоревших искорчился труп на полу,
И ты уже новую форму ваяешь и лепишь,
И новым кумирам сияешь и пишешь хвалу.
 
 
Когда тебе новую страсть уж подали на блюде,
Украсив для благости веточкой вялой петрушки,
И вкус извращенный слюной в ожидании блудит,
Мурашками тая, в лысеющей старой макушке.
 
 
На свете бывает так, когда уже поздно,
Когда никому ничего не изменить,
И сколько б ни таяли в мире последние звезды,
Но те, кто под ними, по-прежнему будут блудить.
 

«Зачем таинственной судьбою…»

 
Зачем таинственной судьбою
с тобой мы в мире сведены?
Зачем злодейкою лихою
В единый свет заплетены?
Как стало больно безысходно,
Когда единая душа
Теперь настолько несвободна,
Что без тебя ей не дышать?
Когда стираются щербинки,
А ты лишь матрица её,
И две нецелых половинки
Лишь отражение твоё?
 

«Зона турбулентности земная…»

 
Зона турбулентности земная,
Вихревой таинственный поток
Свою мощь и силу набирает,
По нему иду я как хмельная,
А куда: на запад, на восток?
Я иду: мечтая, сострадая,
В мирозданье просто запятая,
Но стихи свои в него вплетаю,
Прорастая в вечность как цветок.
 

«Я вдохновения слегка перебрала…»

 
Я вдохновения слегка перебрала,
И плохо сплю и постоянно грежу,
Похоже, мне вселенная мала,
Раз не смыкаются, ища чего-то, вежды.
Иду по тонкой грани бытия:
Ни здесь, ни там, а вроде где-то между,
Сама себе и Бог, и судия —
Дающий/отнимающий надежду.
Пьяна своими мыслями, тобой
И той мечтой, что мне когда-то снилась,
Какою-то незримой каббалой
Сознанье таинств песней мне явилось.
Я вдохновением похмельна и пьяна,
И суть вещей, их голоса я слышу,
Неизреченных знаю имена
И лишь свою не отыскала нишу.
 

«Безнадёжной любви отдаваться взаймы…»

 
Безнадёжной любви отдаваться взаймы?
Может, вовсе в ломбард отнесешь под залог?
И тогда, взяв гроши из потёртой сумы,
Охмелев, отмотаем уж как-нибудь срок!
Безнадёжной любви отдаваться взаймы?
Не рассчитывать дара мятежную горечь…
На асфальте растоптанной корчится совесть,
Что дорогою шла со своей Колымы…
А в ломбарде сказали: «Потрёпана сильно,
Безнадёжно потухла, протухла слегка,
Припорошена пеплом, посыпана пылью,
Сединою прибиты стали оба виска…»
Безнадёжной любви отдаваться взаймы?
Что еще остаётся – в ломбарде не взяли —
Говорят, что её мы до дыр истаскали,
Так что нам не судьба доплестись до корчмы.
Отдаёмся любви под залог друг у друга,
Согревая мощами бессмертье костей,
Где-то там за окном всё беснуется вьюга,
Оттого, что на миг стало людям теплей…
 

Суицидология писателя

 
Дойдем до точки – одной из множеств
Среди таких же пустых ничтожеств,
Среди трагедий, а может фарсов
Под знаком жестких кровавых Марсов.
Мелькают знаки суфлера в театре
(В психушку б надо, иль к психиатру),
Ничтожность строчки, безумье взгляда
Стучатся в разум: оно вам надо?
Иль сурдокашель птиц-рук безумен?
Тебя разбудит постылый зуммер…
Дойди до точки, не трусь, так надо!
Плеснём цикуты – не ждать распада?
 

А звезды сбоку…

 
На небе млечность пути застыла,
А звезды сбоку – не там ходила,
Не тех любила, не так пылала…
Прости, мне было тебя так мало!
Прости, но может, уйду беспечна
Во мглу тумана, в её безмлечность.
Меня так манит глухая бездна,
Пути иные хочу я срезать…
Разверзла пропасть пучины тризна,
Соблазна лунность – моя отчизна,
Моя двуликость и окаянство
И масок жутких непостоянство…
Прости, мне было тебя так мало,
Пути иные я созерцала…
И только шаг лишь, зовущий в пропасть,
Попасть под смерчи, попасть под лопасть.
На небе млечность пути застыла,
А звезды сбоку… не там ходила…
 

Полис изувеченной тоски

 
Храмовые тоги загрязнились
И потеки крови на губах,
И страницы требника лоснились,
Истончась в неправедных руках.
Что тебе мои словотворенья?
Это только жрицы пьяный бред,
Нет в тебе ни искры сожаленья:
Вдруг остыл полуденный обед?
Вдруг тебе не донесут полушку,
А мечтаешь ты о золотом,
И наполнив храмовую кружку,
Дверь закроешь грязным сапогом.
Будет день и будет пища, водка,
Будет стылый и постыдный секс,
И не протрезвевшая кокотка
Безусловный вызовет рефлекс.
Что тебе мои больные бредни?
Полис изувеченной тоски
Был просрочен даже не намедни,
Вместо он бумаги туалетной
Был тобой разорван на куски.
 

Веточкой сакуры

 
Жасминовый чай с лепестками снежными
Пью торопливо глотками небрежными,
Пью, наслаждаясь его обжиганием
Так же, как пью твоих глаз обещания —
Нетерпеливо, взахлеб, трепетанием,
Тела томлением и ожиданием,
Веточкой сакуры к солнца лучу
Я прикоснуться губами хочу.
 

Ева

 
Я возрожденная вновь Ева —
Томима искусом познанья,
И обнаженность злую нерва
Приму себе, как воздаянье
Грехов моих, твоих, потомков,
Что, проклиная нас с котомкой
По миру Идут, словно жид,
И черт им в спину ворожит.
 

«Не свастикой, но коловратом…»

 
Не свастикой, но коловратом
Перерождений бесконечность
Прозревая,
Ты постигаешь новою утратой
Себя, свою невечность,
Что пугает
Не смертностью, а новым
Возрожденьем…
Опять пути таинственные руны,
Что рвут наискось толики
Мгновений,
Доводят смехом адским до
Безумья…
Пути к Валгалле – хохма
Фаз смещенных,
И тишина в ответ на все молитвы,
Что обреченных лохов
Заманила…
 

На снос пятиэтажек

 
Те дома, которые сносят,
Вызывают болезненный интерес прохожих:
А что там? А на что это похоже?
А что сейчас там происходит?
А как умирают эманации
Чьей-то радости, чьего-то горя?
Прохожие занимаются мастурбацией,
Дорожки вокруг развалин торят.
 
 
Свисает со стен кожура обоев,
Дверца шкафа выглядывает из окна,
Спрашивают: «Когда же нас упокоят?
Когда доскребутся до самого дна?»
И так уже вывернули наизнанку —
Все нервы исхлёстаны, обнажены,
Издёвкой нечаянному подранку
Пороки общества отражены.
 
 
Такие места надо окружать забором
Высоким, бетонным, перевитым колючкой,
Включать музыку громкую впору,
Чтобы не слышать, как его мучают.
Прохожий, не стоит с любопытством алчным,
Глядеть на муки агонии дома,
Считай часы свои потраченные —
В конце ждет тебя та же кома.
 

«Я камень в центре бытия…»

 
Я камень в центре бытия,
Что брошен скучною рукою,
И на изломе жития
Волною хлынувшею смоет,
И без следа уйду на дно,
Не трепеща, одним мгновеньем…
Мелькнет, как парус, кимоно
И станет облаком забвенья.
 

«Совпаденье паденья…»

 
Совпаденье паденья,
Что творит фуэте…
Совмещенье паренья
Назло маете,
Той, что цветом маренго
Исколола глаза,
И танцует фламенко
На излёте слеза…
 

Черно-белое кино

 
В мире иллюзий как Чарли Чаплин,
Будешь ты немо играть и плакать,
Жестом смешным отпуская душу,
Образ живой создавать и рушить.
Запах иллюзий и булок сдобных
Мир заменил на поиск утробных —
Вкус кока-колы, шары попкорна
Соединились жвачкой вздорной.
Плакать в кино уж давно не модно,
Душу закрой на висячий замок.
Можешь внутри ты сиять свободно,
Только об этом смотри – молчок!
 

Рулетка

 
Играть на смерть… рулетка… выпал
Еще один последний шанс,
И круговерть… пометка… выпил
Цикуты чьей-то декаданс.
Играть в спектакле мизансцены,
Не превращая в пошлый фарс,
И реплики продать по ценам
Измены. Созданный альянс
Распался, шариком рулетки
Пропрыгав: красное, зеро,
И на одежде, как пайетки,
Рубины крови. Болеро
Играло, убыстряя ритмы,
Азартней, выше, вот сейчас…
А ты вдруг взял и просто вышел
На жизнь, на день или на час…
 

«Перезвоном последним трамвая…»

 
Перезвоном последним трамвая
Я ловлю уходящие звуки,
Не ищу я небесного рая,
Не ропщу на безделье и скуку —
Я иду в засыпающих улицах,
Отражаясь мерцанием луж,
Небо тучами плачет и хмурится,
Отмываясь от мартовских стуж.
Я иду в одуряющем мае,
Согреваясь любовью твоей,
И, как сердце замерзшего Кая,
Оживаю для сказки своей.
 

«Я люблю тебя, как любят дети сладкое…»

 
Я люблю тебя, как любят дети сладкое
И, как мать – рождённое дитя,
Любят, как любовники украдкою,
Как сверчок, что крылышком светя,
Дарит свет на миг своей любимой,
Как цветок касание пчелы
Любит, отдавая дань наивно
Той, чьи ласки светлые милы.
Я люблю тебя, как верующий Бога,
Как Иуду возлюбил Христос
И свою распятую дорогу,
Даже крест, что на Голгофу нес.
Я люблю душой своей неистовой,
Для меня нет граней и границ
И в глазах порочно-аметистовых
Ты увидишь всполохи зарниц,
Там твое лишь будет отражение,
Как печать в хрусталике зрачка,
Пронесу тебя как дуновение
Бабочки запутанной в силках.
Я люблю, как смертный, жизнь короткую,
Как святой – всех грешников, убийц…
Я любовь дарю тебе не кроткую —
У которой сотни разных лиц.
 

«Я люблю тебя, дай мне имя…»

 
Я люблю тебя, дай мне имя,
Без тебя я ничто – бездна,
Без тебя плоть и кровь стынет
И мне тело моё тесно.
 
 
Я молю, заклейми взглядом,
Я хочу быть твоей вечно,
Ты меня одари адом,
Коль иным одарить нечем.
 

«Это я пробежала мимо…»

 
Это я пробежала мимо,
Испугался и не заметил,
Превратился в немого мима…
Это я – твой шальной ветер,
Наваждением черной кошки
Между мраком и светом льдинки…
Собираешь сомнений крошки
Под рыданье слепой сурдинки…
 

Дети ночи

 
Когда мы устанем от этого мира,
Мы дождемся с тобою восхода солнца
И шагнем под лучи его наги и сиры,
В похоронном аду зазвонят колокольцы,
Нас сожжёт восходящее миру светило,
И наш ад – есть отсутствие вечное Бога,
Нашей мертвенной крови теченье постыло,
Мы ни там и ни здесь, просто мы у порога,
Мы на грани меж светом и тьмой одинокой —
Дети ночи с печатью ужасной творца,
И в глазах затуманенных похотью рока —
Отражение лика созданий Отца.
Мы – творенья постыдные экспериментов,
Зовом плоти и крови вкусившие суть,
И в один из открывшихся миру моментов,
Мы шагнем в свой последний сверкающий путь,
Чтоб понять, что наш ад – есть отсутствие Бога,
Что ты сам управляешь своею судьбой,
Мы помедлим с тобой только миг у порога,
В новый мир отправляясь душою нагой.
 

«Тихо! Я умираю…»

 
Тихо! Я умираю…
Слышишь?
По капле боль
Стуком гремит по крыше
И будоражит.
Пой!
Пой мне, пока я гибну,
Глядя в твои глаза,
Пой, когда болью выгнусь,
Переходя уже за…
Грани, которых нету,
Слов, что уже не сказать…
Нехристю мне, поэту
Легко при тебе умирать.
Если б не ты, я, может,
Долго еще жила,
Скукой скребя по коже,
Нервам… Ты мне пожелай
Быть сожжённой до пепла
Развеянного по утру,
Слова, словно детский лепет
Растают на этом ветру.
Приди ко мне на могилу
И в бурю рассыпь цветы,
Как пепел развеян стылый —
Уносит твои мечты…
Любви недопетой в шторме
Увы, уже не допеть…
Но это неважно (Sorry) —
Легко при тебе умереть.
 

«Меня ты гладишь кончиками пальцев…»

 
Меня ты гладишь кончиками пальцев
По крыльям чёрным от огня —
Душа дрожит в старинном венском вальсе
И плачет страстью, мучая меня.
Не надо, милая. Не выдержу я муки
Касаний легких невесомых рук,
Твоё дыханье, будто флейты звуки,
Поймаю я прикосновеньем губ.
Прошу, пусть этот миг застынет в вечность,
Замрет Вселенная, когда тебя коснусь…
Я превращу секунду в бесконечность —
Ведь я умру, как только я проснусь.
 

«Ты не помнишь, где мы виделись…»

 
Ты не помнишь, где мы виделись?
И ответ скрыт во тьме веков?
Фараона дворец и обители
Бога Ра средь пустынных песков?
Ты не помнишь мои раскосые,
Подведенные краской глаза,
Я, терзаемая вопросами,
За собою тебя звала…
Ты не помнишь богиню Бастет
И сжигаемых страстью тел?
И любовь тебе очи застит,
И твой жребий – есть твой удел:
Через сотни веков возрождаясь,
Быть со мною опять и опять,
И в который век уж встречаясь,
Мы судьбу искорёжим вспять,
Повернем мы в другие русла
Все течения рек и морей,
Не печалься, коль станет грустно —
Мы вдвоем всё равно сильней
Всех на свете богов и норнов,
Будем вместе всему вопреки,
И не создан на свете жернов —
Раздавить эти две руки,
Что тянулись друг к другу в вечность.
Я тебя никому не отдам.
Ты на свете моя бесконечность,
Я на свете – твой истинный храм.
 

«Смех небытия сквозь кожу подпространства…»

 
Смех небытия сквозь кожу подпространства
Мурашками скребется по костям —
Мой эпатаж на грани хулиганства
Я подаю как блюдо вам, гостям.
 
 
Я бегаю крылатая по крышам,
И черных перьев обнаженность злую
Всем напоказ порочностью распишет
Демонстративность псевдопоцелуя.
 
 
Сыграй же драму, что своим надрывом
Мне катарсисом станет в этот час,
И что души неистовым порывом,
Быть может, тронет хоть на этот раз…
 
 
Но всё не так – и смех струится чей-то,
И глух к мольбам мой Бог, мой храм,
И где-то очень тихо плачет флейта
О том, что я тебя в который раз предам.
 

«В зеркально-чёрной луже – след корабля…»

 
В зеркально-чёрной луже – след корабля,
Размокший и ненужный – комок рубля…
Играли раньше дети – в моря и шторм,
Прохожий не заметил – и напролом.
Смеркается, и в окнах – повсюду свет,
Кораблики размокли – и моря нет.
И люди так играют – в любовь. В тоске
Живут и умирают. След на песке
Затёрся новым следом или ничем.
Ты никому неведом. Да и зачем?
 

«Я строю воздушные замки…»

 
Я строю воздушные замки
В пустыне песка и ветра,
Я выйти пытаюсь в дамки,
Насчитывая километры.
Мой путь освещен луною
И свят не крестом и Богом,
Он призрачен, как каноэ,
В канале изящно-строгом
Венецианских доков
И темных домов угрюмых,
Замолкших еще до срока,
В подвалах своих и тюрьмах,
В музейном величье стылом,
Шалеющих от изъянов,
С потухшим от плесени пылом
Кривящихся, словно пьяный.
Я – зодчий своих видений
И мой мастерок – перо,
Я – дочь своих заблуждений,
Несчастный, слепой Пьеро.