Текст книги "Марта из Идар-Оберштайна"

Ане постоянно хотелось плакать. Тетку передергивало от меланхоличности «уездной барышни», поэтому решила обойтись без реверансов:

– Слушай сюда, вечером ко мне должен прийти молодой человек, так что в общежитие дорога заказана. Вот тебе адрес квартирной хозяйки, а работу найдешь сама.

Анна машинально кивнула, черкнула взглядом по болотным, будто обшитым вещевым мешком, стенам станции метро «Тимирязевская» и пристроилась в хвост «орды». Оказавшись на улице, попросилась в первую же торговую палатку.

На следующий день позвонила домой и на ходу сочинила перспективную работу и аренду квартиры в новостройке премиум-класса. Папа, услышав о ее местонахождении, кричал в трубку о парке «Дубки» и о ее долге прогуляться по дубраве и зайти в храм Святителя Николая у Соломенной сторожки. Анна, с трудом сдерживая рыдания, клятвенно обещала подышать благотворным дубовым воздухом, покормить уток и помолиться у Иверской иконы Пресвятой Богородицы. Затем вышла из телефонной будки, насухо утерлась и юркнула в продуваемую всеми ветрами палатку, в которую нанялась за пятьдесят рублей в день.

Торговля шла бойко. Озабоченные москвичи и гости столицы охотно останавливались и покупали шоколадку, жвачку, сок, баночку колы или спрайта. Странно ухмылялись, получая из ее рук сдачу. Возвращались за салфетками или конфетой на палочке. Пытались девушку разговорить, а услышав, что хохлушка, приобретали еще один батончик. К вечеру, наторговав пачку денег, с гордостью вручила ее в руки бухгалтерши, но грузная усатая армянка с волосами, как у царицы Саакануш, оказалась недовольной. Указала Ане на ящик из-под Coca-Cola, а сама раздраженно защелкала кнопками калькулятора, будто хотела надавать им щелбанов. Сделала переучет и объявила недостачу в пятьдесят долларов. Девушка – в слезы. Бухгалтерша, крепко сжимая ее запястье, позвонила хозяину-сыну, и тот приехал через две минуты, словно караулил за углом. Зацокал, застыдил, припугнул, и Анна, будучи в отчаянии, достала из бюстгальтера все свои деньги.

С этого инцидента началась ее московская жизнь. В шесть утра девушка надевала фартук и снимала его только перед последней натруженной электричкой. Около полуночи спускалась под землю, проезжала с закрытыми глазами две станции и старалась побыстрее выбраться наружу, остерегаясь крыс. В начале девяностых об этом говорили во всех новостях и демонстрировали чуть ли не метровых мутантов по соседству с водоплавающими белыми тараканами. Где-то она даже читала, как крысиная чета с особым изяществом и смекалкой воровала куриные яйца. Дама ложилась на спину и мордочкой закатывала яйцо себе на живот, а кавалер волоком тащил ее в нору за хвост. После грызуны, видимо, готовили себе глазунью и дружно смеялись, издавая самобытный ультразвук.

Выходя из метро, Анна попадала на отсыревшую от недостатка солнца улицу, напичканную сигаретными и пивными ларьками, поднималась щербатой лестницей с коротковатой одиннадцатой ступенькой и юркала в крохотную комнатушку, снятую у матери-одиночки за тридцать пять рублей в день. Складывала в носок отложенную десятку, ужинала купленной в переходе ватрушкой с чаем, мылась в тазу, так как хозяйка экономила горячую воду, и ложилась лицом к стене. Старалась не думать о киноуроках и контрольных, о поездках в деревню и воскресном борще, заправленном для вкуса старым пожелтевшим салом.

Дней через десять, вернувшись домой, Анна не обнаружила ни своего знакового синего носка, ни заначки. Перерыла все. Книжную полку, дорожную сумку, заглянула под половик и под матрас. Расплакалась, высморкалась и влетела в кухню, чтобы выбросить бумажный платок. В ведре под яичным контейнером и грильяжно-трюфельными фантиками виднелась синяя резинка. Она выудила свой тайник, но тот оказался абсолютно пустым. Подросток, сидя за столом и уминая яичницу, с нескрываемым интересом наблюдал за ее сумятицей. Девушка не удержалась:

– Ты взял мои деньги?

Тот снисходительно улыбнулся и демонстративно накрыл хлеб лепестком ветчины, как персидской шалью. Откусил, медленно пережевал, закатывая от удовольствия глаза:

– А как докажешь?

Анна усилила напор:

– А кто еще мог стащить деньги, кроме тебя? Как у тебя поднялась рука, ведь это все мои сбережения!

В этот момент в кухню вплыла квартирная хозяйка и приняла «боксерскую позу»:

– Значит так, дорогуша. Я не позволю в своем доме называть ребенка вором. Раз ты такая умная, да еще частный детектив в придачу, собирай свое барахлишко и проваливай.

Анна стояла на лестничной клетке и пыталась справиться с начинающейся мигренью. Внутри все дрожало, казалось, что к каждому органу подвели переменный электрический ток. В голове усиливался шум, сквозь который прорывались какие-то голоса. Мужской заботливо уточнял: «И куда ты дальше?» Женский невпопад отвечал: «Я не умею топить печь».

Девушка оттягивала свои пустые карманы и косилась на почтовые ящики. Вспоминала, что телефонную карточку забыла в прихожей на тумбочке. Дешевый целлофановый дождевик – тоже, а еще заколку и серебряное колечко, подаренное отцом в честь окончания школы.

Спустя время вышла из подъезда и подежурила под козырьком. На улице моросил дождь, обкалывая мир какими-то сложными наркотическими препаратами, и шастали подозрительные личности. Какая-то птица имитировала скрип подвальной двери. За ней охотилась полулысая кошка в серых струпьях. Несостоявшаяся рысь подпрыгивала и билась головой о мусорный бак, видимо, страдая от оптических галлюцинаций. Неожиданно какой-то мужик приволок большую коробку, и кошка переключилась на двуногого, с трудом потащив за ним свои парализованные задние лапы. Анна дождалась, чтобы хозяин вместе с одичавшим животным отошли на безопасное расстояние, подхватила свой импровизированный дом и поволокла на верхний этаж. Там прислонила к стене, залезла внутрь и долго плакала, покуда, истощенная, не уснула.

Девушка жила в коробке почти неделю. Надевала на себя всю одежду и принимала позу эмбриона. Спала урывками, вздрагивая от каждого взлета и падения лифта. Выползая, ощущала себя карликом из «Твин Пикса» и старательно разминала ноги, встряхивая их на манер гигантского градусника. Умывалась влажной салфеткой, возила по зубам дешевой пастой, а по волосам – щеткой. Старалась не вдыхать запах яичницы из квартиры слева и блинчиков из топленого молока из жилья напротив. Не слушать плотные душевые струи, компанейский стук вилок, задор утренних программ с неизменной рубрикой «Счастье есть» и заботливое коридорное: «Возьми зонт». Подхватив дорожную сумку, направлялась к метро и становилась за прилавок. Изредка поднимая голову, наблюдала облака в виде гигантских лохматых собак, молочных ягнят и красноперых рыб. Стесняясь засаленных волос и несвежего дыхания, делала короткий, едва уловимый выдох, кивала очередному покупателю и отсчитывала сдачу. Ближе к полуночи возвращалась в свою «бонбоньерку».

На пятый день возле ее точки остановилась интеллигентного вида старушка. Седовласая, припудренная, в неуместном боа и шляпке, затянутой филейными кружевами. Мадам купила крохотный шоколадный батончик и бутылку воды, начертила на асфальте круг, шагнула в него, словно в гнездо, и участливо спросила:

– Деточка, ну как тебе здесь? Вижу, совсем худо?

У Анны вырвалось несвойственное:

– Ад не такой раскаленный, каким его себе представляют.

Старушка почему-то обрадовалась, сняла перчатки и зачирикала:

– Я комнату сдаю. Недорого. Двенадцать рублей в день. Хотите?

Анна придержала левое дергающееся веко и прошептала:

– Очень хочу.

В этот момент откуда ни возьмись ее палатку окружила стая бабочек-репейниц и мелко захлопали сотни оранжевых крыльев. Анна раскрыла ладони, и парочка насекомых доверчиво устроила привал.

Старушка оказалась дальней родственницей «шоколадного короля» Федора Карловича Эйнема, возглавлявшего кондитерскую фабрику «Эйнем», производившую лучшие чайные пряники, пастилу и карамель. Вечерами, когда Анна отогревалась после центрифуги ветров, прибывших со стороны Дмитровского шоссе и Тимирязевского леса, хозяйка с ностальгией рассказывала о коммерсанте, приехавшем из небольшого германского городка в новую страну и решившем закрутить здесь «авантюру». Сперва он занимался пилёным сахаром и поставлял варенье для армии. Со временем построил фабрику и установил новейшую паровую машину. Нанял крестьян, поселил их в новых светлых общежитиях и назначил невиданную по тем временам заработную плату в размере двадцати рублей. Кормил в фабричной столовой, уменьшил рабочую смену с пятнадцати часов до десяти, основал больничную кассу, установил в цехах вентиляцию, организовал драмкружок и хор. Назначил пожизненную пенсию. С каждого проданного фунта нового печенья жертвовал пять копеек серебром на немецких сирот.

– Он слыл большим оригиналом. В коробки с эксклюзивными конфетами, оформленные репродукциями картин Врубеля и Бенуа, вкладывал фирменные салфетки и специальные щипчики. Экстравагантно рекламировал продукцию, изображая на плакатах крепенькую девочку с пустышкой, уверенно перешагивающую через Москву-реку и направляющуюся на фабрику «Эйнем» за легким бисквитным печеньем. Нанял Карла Фельдмана, и тот написал «Кекс-галоп», чтобы любой покупатель вместе с карамелью или шоколадом мог получить ноты бесплатно. Пускал над городом дирижабль с надписью «Эйнем».

Со временем грянула революция. Фабрику отобрали, национализировали и переименовали в «Красный Октябрь». Написание рекламных стихов доверили Маяковскому, а народу заткнули рты дешевыми ирисками «Кис-Кис».

Морозы ввалились в город в середине октября и затянулись на пять недель. Ртуть на градусниках размялась, отжалась и шуганула вниз, зафиксировав минус двадцать четыре. Снег падал обильно, и хозяйка, с детским восторгом выглядывая в окно, ностальгически замечала:

– Раньше снег в Москве источал легкий аромат арбузов.

В палатке стало невыносимо, и Анна, возвращаясь домой, полвечера отсиживалась у батареи. С трудом переносила резкие контрасты – из стылого уличного холода в жарко натопленную квартирку. Роясь в сумке в поиске ключей, уже с порога ощущала жар, исходящий от обитых войлоком дверей, запах черного грузинского чая и только что испеченного медовика. Хозяйка пекла его часто, талантливо, пропитывала кремом из отвешенной сметаны, и по всему подъезду витал аромат гречишного меда и почему-то ладана. Однажды, наблюдая, как квартирантка непослушными пальцами отсчитывает свои гроши, запротестовала:

– Все! Хватит! Ты приехала заработать, поэтому давай-ка я тебя устрою на «Черкизон». Недаром говорят: Zielen ist nicht genug, es gilt treffen.

Анна вопросительно задрала подбородок, и хозяйка, уже на русском, процитировала старую немецкую пословицу: «Мало прицелиться, нужно еще и попасть».

С понедельника девушка в хозяйской сибирской соболиной шапке, сшитой еще самим Полем Пуаре, торговала шубами.

«Черкизон», раскинувшийся между Щелковским шоссе, Сиреневым бульваром, Измайловским проездом и Измайловским шоссе, занимал около двухсот гектаров и располагал сотней тысяч рабочих мест. Торговые ряды, не имеющие ни начала ни конца, подпирали горизонт, небо и поднебесные врата. Из-за них периодически выглядывал испуганный стражник, почесывал за ухом и строго спрашивал:

– Что продаете?

Ему с готовностью отвечали:

– От носовых платков до тулупа из овчины. От автомата Калашникова и пистолета Макарова до героина.

Тот вежливо кивал и шел докладывать главному. Главный ни в чем не нуждался, и «Черкизон» продолжал торгашествовать «с огоньком». Гнать контрабандой дешевый товар из Китая, глушить восточной музыкой, предлагать «Лото-Миллион», услуги стоматолога, гинеколога, азиатского массажа, пиявок, траву и дешевых проституток. Здесь работали таджики, узбеки, киргизы, китайцы, вьетнамцы, афганцы, бангладешцы, сирийцы, цыгане, русские, грузины, армяне, украинцы и азеры-хозяева. Образовывались целые диаспоры: китайские, вьетнамские, горские еврейские и таджикские, а оборот, по слухам, составлял в сутки целый миллион.

Азербайджанцы продавали кожу и обувь. Турки специализировались на коврах и постельном белье. Индусы – на детских игрушках, ноутбуках и DVD. Афганцы держали кафе и аптеки. Продавали хозяйственную мелочовку: мыло, мочалки, расчески. В трех таджикских общагах проживали по пятьсот человек. Кому не хватило места, ночевали в женском туалете. Там же мылись, стирали и ужинали, как правило, жареной картошкой.

На территории «Черкизона» действовали особые законы и функционировали совсем не государственные органы власти: прокуратура, таможня, суд и даже налоговая инспекция.

В свой первый рабочий день Анна достала блокнот и стала записывать, где должны висеть шубы из мутона, а где – из норки с золотистой лисой, выращенной на специальных фермах. Специфику летних и зимних продаж. Правила ухода за карманами. Хозяйка кивала и любовно поглаживала шелковистый мех.

Шум стоял как в преисподней. Разносчики китайских газет выкрикивали новости, а цыгане с закопченной кастрюлькой, из которой выбивался едкий пар, напоминающий марихуану, болтали на смеси русского и креольского. Торговцы подзывали их пальцем, приподнимали крышку, делали глубокий вдох и платили за «понюшку» пятерку. Позже Анна узнала: трава называется испан, растет в горах Таджикистана и приносит удачу. Если товар не идет, следует окурить палатку.

Девушка даже не подозревала, что можно так много и так надрывно работать. День, оказывается, длинный, как медленный углевод, живущий в макаронине, и безразмерный на манер дешевого кольца, способного налезть на любой, даже самый упитанный палец. Ночь, напротив, всего лишь миг. Одна жалкая, закатившаяся под трюмо секунда. Стоило Анне уложить голову на подушку и представить звонок, разливающийся по коридорам диковинной песней, классную доску, покрытую темной эмалью, и Сервантеса с его Санчо Пансой, как тут же оживал будильник, взбирался петухом на жердь, задирал тощую шею и начинал нервно свистеть. В половине пятого утра девушка выбегала на улицу и наблюдала сугробы – точь-в-точь завитые бараньи головы. Темные заспанные окна и карабкающиеся по не очищенным от снега дорогам маршрутные такси. В пять уже вовсю развешивала модные «автоледи», «гусеницы», собачьи и козьи полушубки и, конечно же, королеву-норку. Встречала первых оптовиков и ошалевших от вида пятнистого, серебристого, глянцевого черного меха покупателей. Приструнивала завистливого соседа, торгующего шапками-формовками и вещающего вслед каждой счастливице: «Чем богаче шуба, тем короче поездка в автобусе».

Выходные стали непозволительной роскошью, приходилось наряжать манекены и с высокой температурой и сухим кашлем рассказывать, кто такой хонорик[25]25
  Гибрид хорька и европейской норки.


[Закрыть]. Ее хозяйка, красавица вьетнамка, научила «учительницу» многослойно одеваться, мастерски торговаться и быстро определять размеры самых разных дам. Иногда угощала фирменными голубцами или блинчиками «нэм» – крохотными, на один укус, завернутыми в рисовую бумагу. Позволяла в случае приступов мигрени немного вздремнуть, укрывшись неходовой стриженой нутрией.

Получив первую зарплату в сумме тысячи долларов, девушка долго рассматривала невиданные зеленые купюры. Складывала, трогала пальцем шершавую хлопковую поверхность, подносила к свету. Купила теплые сапоги, отдаленно напоминающие эскимосские унты, отправила деньги родителям и порадовала квартирную хозяйку книгой о повседневной жизни средневековых москвичей. К Анне быстро вернулся привычный позитив и, наблюдая хандру торгующих кожаными плащами или слушая их скулеж по поводу московских сквозняков, подбадривала:

– Девчонки, прорвемся! Сколько той зимы – январь, май, а там и лето.

Однажды в ее ряд затесалась тетка, сманившая огнями Москвы. Увидев девушку, завистливо протянула:

– Ну ты и ушлая! Какое место себе отхватила! И как тебе здесь?

Анна подняла на нее свои увлажнившиеся глаза:

– А я не здесь.

– То есть?

– Я представляю себя в классе и рассказываю о звездном небе или строении человека.

Та хмыкнула:

– Ну и дура.

С приходом весны запахло гиацинтами, ландышем, черемухой, мизерным городским солнцем и дном Москвы-реки. Андреевским прудом и Нескучным садом. Каменным углем, чистящими средствами и вишневым цветом. Ветры наконец-то поутихли, дубы прибарахлились, небо смыло плотный тональный крем. В один из сумбурных майских дней позвонил папа и сообщил, что в школе освободилось место: «Так что хватит торговать медвежьими шкурами, давай дуй домой!» Девушка обрадовалась, посмотрела другим взглядом на контейнер и решилась сделать себе подарок в виде шубы из натуральной норки.

Дорабатывала сезон лихо. Мех упал в цене, и народ шел косяком. Она едва успевала паковать полушубки и консультировать о правилах ухода. Когда прощалась с квартирной хозяйкой, обе плакали. Анна сердечно благодарила и обещала звонить. Та качала головой, просила не беспокоиться и куталась среди лета в подаренное меховое манто. Рассказывала о какой-то женщине в тугом корсете и платье со шлейфом, укладывающимся веером вокруг туфель. Она появлялась к пятичасовому чаю с засахаренным миндалем или с парижским драже и описывала свои впечатления от киевского вокзала, ежедневно принимающего и отправляющего по семь курьерских, почтовых и товарно-пассажирских поездов. Анна болезненно сжималась и обнимала старушку изо всех сил. Эйнемская наследница медленно и необратимо заболевала не то болезнью Пика, не то Альцгеймера.

Вернувшись домой, Анна первым делом купила и обставила квартиру. В их городе цены на недвижимость оказались смешными, и однокомнатная ей обошлась в тысячу долларов.

Директриса, огромная, как муравейник, посадила учительницу перед собой и некоторое время молчала, рисуя шариковой ручкой одноэтажные, видимо, дачные домики и подарочные коробки. Вслед за этим, пристроив к последней бант, произнесла:

– Надеюсь, вы отдаете себе отчет, куда идете? Это женский коллектив. У всех свои ПМС, личные и семейные неурядицы, перепады настроения, характеры. На кого-то слишком сильно влияет луна, на кого-то – вспышки на солнце. У нас тут незатухающие магнитные бури круглый год, поэтому на все эти всплески тироксинов, окситоцинов, тестостеронов и эндорфинов я больше не реагирую и вам не советую. Собираетесь здесь выжить – ни с кем не откровенничайте, даже о народных средствах от цистита, а если окажетесь настолько глупой, чтобы обсуждать собственные амурные дела, потом не обижайтесь, что подробности ваших свиданий смакует вся школа. Лучше не вступайте ни в какие коалиции, тем более что их состав постоянно меняется. Сегодня учительница химии дружит с географичкой, а завтра они злейшие враги.

Анна беззвучно закрыла за собой дверь и подошла к расписанию. Буквы, определяющие математику вторым уроком, а рисование – пятым, дружно подпрыгнули и выползали на поля, чисто колорадские жуки. Неожиданно встретилась глазами с женщиной в глухом жакете, бесформенной парашютной юбке и безобразных туфлях, напоминающих морды спящих бегемотов. Она глупо хихикнула:

– Вы новенькая? Учительница начальных классов? Добро пожаловать! У нас тут неплохо и руководство справедливое. Главное, не пейте на переменах чай с коллегами, особенно не ешьте тертые пироги. Некоторые умудряются их печь с забродившим вареньем.

Свой первый класс Анна Ивановна запомнила навсегда. Для начала они выбрали свой гимн, нарисовали герб, придумали внутренний устав и включили в него несколько важных правил, например: в классе запрещены слова «дурак» и «тупой». В понедельник один хитрюга подбил другого съесть семена, хранившиеся для урока природоведения, во вторник девочка из неблагополучной семьи нарисовала на линолеуме голого мужчину с эрегированным членом, а в среду Антон устроил в туалете потоп.

Сентябрь радовал мягкостью и безветрием. В распахнутые окна пытался втиснуться густой, напоминающий сбитень воздух и пыльная, клейкая паутина. Акварельное солнце текло в несколько ручьев, заливая брусчатку, пешеходные переходы и узкую речку, разделяющую город, словно пирог, на две равные части. Анна Ивановна рассказывала о лещине, растущей в лесу, клевере на лугу и ряске в воде. Постоянно расплывалась в улыбке, не справляясь с объемами своего счастья.

В тот день она пришла на работу в новой светлой блузке из настоящего атласа цвета дымчатой розы, купленной на «Черкизоне». Блуза ее стройнила и освежала лицо. Во время чтения заметила, что самый рослый мальчик в классе Антон опять обедает во время урока, попивая из термоса какао, и ее кабинет, всегда пахнущий мелом, таблицами, прописями, заполняется посторонним запахом сырокопченой колбасы. Анна Ивановна подошла к мальчугану и стала громко его отчитывать:

– Антон, ну сколько это будет продолжаться? Неужели не понятно, что для еды есть специально отведенное место и время?

Паренек занервничал, термос выскочил из его рук, шлепнулся об парту, и какаовый фонтан окатил учительницу с головы до ног. Блузка прилипла к телу, стал заметен кружевной бюстгальтер, а еще – о боже! – ее крупные от природы соски. Класс дружно ахнул, и Анна Ивановна обняла себя двумя руками, сложив их крест-накрест:

– Марш за тряпкой! Она висит в туалете на трубе.

Мальчик пулей вылетел из класса, а учительница попросила открыть на четырнадцатой странице «Букварь», прочесть первое «ау», а сама сверлила взглядом дверь. Антона все не было, и в голове сочинялась чудовищная драматургия. Пришлось отправить на подмогу второго ученика, и тот вернулся с криком: «Потоп!» Как оказалось, Антон не заметил висящую на видном месте тряпку и стал отматывать сантехническую ветошь, в результате чего хлынула вода.

Анна влетела в подсобку, когда вода уже бежала по коридору несколькими петляющими ручьями, а Антон, мокрый до трусов, плакал навзрыд. Она ловко повернула вентиль и потащила ученика в класс, чтобы переодеть в спортивный костюм. Дети возбужденно кричали, и на их ор примчалась директриса. Она быстро оценила ситуацию, отправила в класс организатора, а пострадавших пригласила в свой кабинет.

Антон рыдал и повторял, что дома его убьют за испорченную рубашку и костюм. Анна сушила полотенцем его волосы и тоже едва сдерживалась. Каялась в спонтанности своего решения отправить шестилетнего ребенка за тряпкой. Директриса, чтобы хоть как-то остановить «плач Ярославны», достала из шкафчика бутылочку минеральной воды и протянула мальчику. Тот, икая и вздрагивая, дергая попеременно то правым плечом, то затылком, открутил крышку, и брызги газированной воды на этот раз окатили директрису и весь ее стол с важными документами.

Потекли учительские будни. Утром – яичница, вечно кривоватая стрелка на левом глазу, радио «Шоколад». Бдительный сосед справа, любительница котов слева, нудный дождь, расплесканное по музейным переулкам солнце, бесшумные церковные тени. Уроки и перемены. Из школы – в магазин за сосисками, спагетти, белым хлебом. По пятницам – кусочек торта. По вечерам – конспекты, тетради, любимая сливовая маска (две сливы в кашицу и на лицо) и упражнения по русскому языку. На днях проходили единственное и множественное число, и дети старательно выводили: муравей – муравьи, соловей – соловьи, перо – перья, сук —…Образовалась пауза, и Антон вместо «сучья» уверено вывел «суки».

По утрам натощак Анна пила крещенскую воду, а когда вода заканчивалась, каплю агиасмы[26]26
  В православии название святой воды, то есть воды, освященной в храме по определенному обряду.


[Закрыть] разбавляла в обычной воде, как научила бабушка. Обожала пшенную кашу и стеснялась своего простецкого вкуса. Намного круче в компании приверженцев ЗОЖ нехотя заметить: «А я на завтрак предпочитаю зеленую гречку или киноа». В Крещение из года в год девушка купалась в проруби, обожала сонные одноцветные субботы и День города в третье воскресенье сентября. Затяжную, рано темнеющую зиму, короткое, будто обрезанное, лето, сезон охоты, яблок и простуд. По понедельникам – политинформация, дважды в неделю – любимое природоведение. Анне всегда нравилось предугадывать природу, и вместе с детьми она вела календарь погоды, отмечая туманы, гололедицы и начало выделения сока березами. Если сока много – лето будет холодным. На Самсона дождь – еще семь недель будут идти дожди. На Благовещение сухо и солнечно – лета стоит ожидать такого же. Воодушевленно рассказывала, как еще в семнадцатом веке при Московском Кремле вели дневники погоды. До термометров еще не додумались, и караульные фиксировали температуру на глаз. Коряво выводили: «мороз», «морозец», «мороз невелик» и «мороз непомерно лют». Иногда появлялись записи типа «тихий и красный день до самого вечера». Периодически девушка задавалась вопросом, зачем современным детям знать, что если курица стоит на одной ноге, следует ожидать заморозков, так как птица чувствует подмерзшую землю и пытается сберечь тепло. Ведь многие ее ученики никогда не видели ни петухов, ни несушек. Вот только знания поднимались из самых глубин и не давали покоя. Анна анализировала поведение одуванчиков, водных лилий и вьюнов. Откуда-то знала, что на Сретение следует освящать в церкви свечи и те, превращаясь в громничные, могут защитить от любого ненастья.

Изменения в жизни начались с покупки мобильного телефона Nokia 3310. Девушка активировала сим-карту, аккуратно зашла в меню, боясь нарушить слаженную систему, и быстро вышла от греха подальше. Между первым и вторым уроками ей позвонили. Анна испугалась и некоторое время рассматривала неопределившийся номер. Приняла звонок и вместо привычного «алло» услышала шум. Сложилось ощущение, что звонящий стоит на пронизывающем ветру, находится под землей или под водопадом. Возможно, сушит волосы мощным феном или в центрифуге. Спустя время раздался треск, еще несколько десятков помех, затем пришло странное сообщение со множеством семерок. Музыкантша, увлекающаяся эзотерикой и случайно оказавшаяся поблизости, нарисовала в воздухе что-то витиеватое, возможно, скрипичный ключ, и прокомментировала:

– Цифра ангела… К вам пытался пробиться человек, ищущий правды и справедливости. Вы догадываетесь, кто это?

– Понятия не имею.

Та поскучнела:

– Ничего не бывает просто так.

После работы Анна забежала в книжный магазин за методической литературой. Отыскала нужный стеллаж, пробежалась пальцами по корешкам, как по фортепианным клавишам, и вздрогнула от неожиданного вопроса:

– Как думаете, весна будет поздней?

– Без вариантов. Во-первых, слишком длинные сосульки, во-вторых, в этом году поздняя Пасха, значит, и весна не станет спешить.

Мужчина хитро улыбнулся:

– Надеюсь, вы тоже никуда не торопитесь.

Анна растерялась, не желая признаваться в своих абсолютно свободных вечерах. Молодой человек показался смутно знакомым. Серые глаза, волевой подбородок, красиво очерченные губы. Он имел все шансы понравиться, поэтому, спрятав улыбку в рукав и сделав вид, что внимательно изучает «Беседы о временах года», она твердо ответила:

– Тороплюсь.

– Тогда давайте торопливо выпьем кофе. Я знаю, где его варят не хуже, чем в «Семадени».

Девушка попыталась освежить в памяти знакомое слово и не смогла. Парень представился Константином, оплатил ее брошюры и пригласил на квартирник. Они вышли на улицу, обогнули слежавшиеся сугробы в виде манных клецок и отметили агатовое небо, напичканное карликовыми планетами. Прошлись мимо ларька, торгующего пончиками, старой типографии с облезшим фасадом и ювелирной витрины, полной заурядного желтого золота. Поднялись на пятый этаж «сталинки» и уселись на складные табуреты. Рядом на полу, на стульях, одеялах и пуфах сидели зрители и шелестели написанными от руки программками. Затем вышел дуэт гитаристов, и в их пальцах мелькнули треугольные медиаторы. В постоянно изменяющемся ритме колыхались шторы. С потолка сиганула репризная тень.

Константин, выпускник военного училища с отличной выправкой и широким кругозором, оказался интересным собеседником, искренне интересующимся ее школьными делами. Любил море, все оттенки синего и парфюм с нотами ореховых перегородок. Одевался в голубые рубашки и классические джинсы. К каждому свиданию готовился похлеще, чем к лабораторной по физике, и придумывал праздники на ровном месте. Водил в самые неожиданные места: на игру «Что? Где? Когда?», просмотр документальных фильмов, в детский дом и на исторический бэкграунд. С юмором рассказывал о студенческих годах и о том, как в детстве норовил всех спасти:

– Рос я очень благородным мальчуганом и мечтал уберечь от бед все человечество. Подбирал растрепанных воробьев, тащил домой безглазых кошек и бинтовал лапы собакам, вступившим в очередную «рукопашную» за какую-нибудь гунявую суку. Однажды мы с родителями выехали за город и недалеко от бензоколонки увидели колоритных девушек в коротких кожаных юбках и ботфортах. Они стояли, как по мне, в достаточно неудобных позах, словно изогнутые сосны, и с тоской провожали каждую проезжающую фуру и авто. Меня, конечно, такие необычные барышни заинтересовали, и я спросил у папы, что тети здесь делают. Отец нервно закашлялся и промямлил: «Понимаешь, сыночек, они очень бедные, поэтому вынуждены здесь прозябать в надежде заработать хоть пару копеечек на хлебушек». Я мгновенно выступил с предложением: «Папа, а можно, я их спасу?»

Анна, в свою очередь, вспоминала, как однажды с учениками вышла поиграть в догонялки. В этот момент ее внимание привлек щуплый паренек с заострившимися чертами лица, одетый в коричневые брюки, дешевый базарный свитерок и старательно прячущий в рукав сигарету. Учительница, недолго думая, подлетела фурией к старшекласснику, вырвала из холодных пальцев окурок и браво растоптала каблуком, словно молодая кобыла копытом. Парень испуганно клацнул зубами, а она процедила: «В следующий раз поймаю – позвоню родителям». Тот так и остался стоять с открытым ртом.

В тот же день после уроков объявили педсовет, который Анна про себя называла «оперативным совещанием» или сокращенно – «оперативкой». Она вплыла в учительскую этакой речной баржей и чуть не провалилась от стыда. За первым столом сидел обруганный «курильщик» и что-то старательно записывал в тетрадь – он оказался новым учителем истории.

Любовь в стиле «Грозового перевала» вспыхнула внезапно. Анна похудела, сделала модную стрижку, сшила брючный костюм и начала излучать магический свет. Научилась готовить кёнигсбергские клопсы и неожиданно для себя записалась на курсы немецкого языка, стараясь избавиться от предубеждения, что на этом языке можно только чертыхаться, но никак не признаваться в любви. Костик встречал ее после занятий и вел в кофейню «Эклер». Помогал делать кормушки для голодающих птиц. Посетил несколько уроков и даже наравне со всеми тянул руку вверх во время викторины. Составлял кроссворды, играл в «ТОП-5», а когда прозвенел очередной звонок, вышел к доске и признался в своих чувствах. Анна мастерски держала лицо, ощущая сердце расплавленным сыром моцарелла.