Текст книги "Марта из Идар-Оберштайна"

Через неделю парень снова пришел в школу и слонялся коридорами, ожидая, когда закончится последний урок. Почитывал газету «Комета» и лучшие рассказы литературного кружка. Неожиданно мимо пробежала девочка лет восьми, вежливо поздоровалась и на полном серьезе спросила:

– А вы что, дочку ждете?

Константин растерялся:

– Да нет, учительницу.

– А у нас сегодня концерт был для родителей. Я специально для мамы номер танцевальный подготовила, а она не пришла. Работы много, она врач. Сегодня в первую смену, а потом у нее больные послеоперационные.

Константин сглотнул:

– Ничего, ты дома для нее станцуешь.

Девочка подпрыгнула и сжалась в комок:

– Да нет, вы совсем меня не поняли. Это был конкурс! Женька танцевала вместе с мамой и получила первое место. Двоечник Колька играл с папой на гитаре и получил второе. А я – ничего. Вообще ничего. Даже приза зрительских симпатий. Мой номер ничем не хуже. С лентой.

Парень чувствовал себя паршиво и не представлял, как выйти из щекотливой ситуации. Из глаз девочки катились непропорциональные слезы: из левого – большие, а из правого – дробленое пшено. Неожиданно ученица предложила:

– А хотите, я вам станцую? Не волнуйтесь, я быстро.

Он кивнул, и та подняла руки вверх, будто гипсовая женщина в Стаханове. Направилась семенящим шагом куда-то в сторону столовой и вернулась, припадая на левую ногу. В одном месте хлопнула в ладоши, во втором – подмигнула, в третьем – щелкнула пальцами и заставила ленту ползти змеей.

Номер закончился, Константин вспомнил о шоколадке, припасенной для Анны, и обрадовался:

– Умница! Отлично танцуешь. Держи свой приз!

Девочка засияла и прижала шоколадку к груди:

– Ух ты! Моя любимая. С орехами.

В этот момент раздался щебет школьного звонка, и Анна вышла из класса. Константин посмотрел на нее как на божество, схватил с порога за лацканы пиджака и встряхнул:

– Анька, я тебя сейчас убью. Слышишь? Как ты здесь выживаешь? Где берешь силы? Я тут чуть не поседел, пока тебя дождался.

Это произошло в субботу, ничем не отличающуюся от остальных. Хозяйки привычно загружали стиральные машинки и устраивали генеральные уборки, выбивая с балконов половики. На плитах кипели рассольники и говяжьи бульоны. Дети играли в «вышибалы». Солнце двигалось в сторону нулевого меридиана, и предметы, возникающие на его пути, отбрасывали неестественно продолговатые тени.

Константин явился с самого утра и позвал кататься на велосипедах. Анна выудила из шкафа спортивный костюм и расстроилась. Видимо, придется покупать одежду на размер больше. Вспомнила Франсуа Рабле, утверждавшего, что тучным людям гораздо сильнее хочется есть, чем жить, и решила исправить ситуацию с помощью утягивающих трусов.

Она с трудом переносила ощущение голода и спешила его заглушить купленным на станции пирожком, орехом или ненавистной молочной карамелькой. Как-то раз на лекции по философии услышала о некоем учителе смерти Гегесии. Тот написал трактат или, как он выражался, диалог «Умерщвляющий себя голодом» – о чудаке, собирающемся уйти из жизни и размахивающем длинным списком претензий к миру. Далее Гегесий отправился со своим опусом в люди и всюду, где выступал, находил единомышленников, полностью отказывающихся от еды. Сам же Гегесий не спешил отрекаться от ячменного хлеба с фигами и оливками на завтрак и того же хлеба со знаменитым паштетом миттлотосом, приготовленным из сыра, чеснока и меда, на обед. Пил белое и розовое вино, щедро плеская его из кожаного бурдюка, и прожил полноценно сытых шестьдесят лет. Вот и Анна никогда в жизни не голодала, стараясь не сталкиваться с физической болью опустошенного желудка, переваривающего самого себя. Никогда не устраивала разгрузочных дней, не ездила в Пущу-Водицу на очистительные клизмы, хотя всегда мечтала о тонкой талии. Некоторое время даже пыталась заниматься спортом, обертывая целлофаном бедра и живот, но вскоре забросила это дело по причине нехватки силы воли. И потом, природу не обманешь, в ее семье все – от бабушки до теток – имели фигуры, напоминающие ноябрьские груши.

Полдня молодые люди провели на улице. Гоняли за и против ветра, вдоль Вознесенского монастыря, построенного на средства Мазепы, и армянского отеля. Пили воду из колонки и вендинговый кофе из ближайшего автомата. Проголодавшись, ввалились к Ане домой обедать борщом, но застряли в прихожей. Начали целоваться, сшибая все на своем пути: две шляпные коробки, пуф и дождевые боты. Девушка опомнилась уже без бюстгальтера и простонала:

– Ты сейчас тоже меня спасаешь?

Константин оторвался от ее налитой заласканной груди и промямлил:

– Скорее, себя.

Затем они странным образом двигались к дивану, напоминая пионеров, принимающих участие в «Веселых стартах». Заваливались на бок и снова набрасывались друг на друга. Уронили вешалку. Стукнулись коленями и лбами. Зацепили телевизор, и тот чуть не рухнул на ковер. Торопились, скомкав, как конфетную обертку, такую важную первую прелюдию.

После, когда все закончилось, не успев начаться, смущенный неудачей Константин рассказал забавный случай из своей жизни:

– В детстве у меня, как и у многих мальчиков, возникла небольшая проблема с крайней плотью. Она приросла, и мама, обнаружив подобную «аппликацию», запаниковала. Повела к урологу – дюжему дядьке с врачебным опытом чуть ли не в сорок лет и кряхтящему, словно первый паровоз Черепановых. Док взглянул на мое хлипкое мужское достоинство и дернул, чисто стоп-кран. Я, понятное дело, в крик: «Мама, больно, целуй!» Док и медсестра зашлись от смеха. Мама попыталась объяснить, что всегда целует мои ушибленные коленки. Я весь красный, точно клоп-солдатик, стоял и обзывал про себя мучителя самыми обидными прозвищами, которые только смог вспомнить: Завхозом, Лосем и Кирпичом.

Анна рассмеялась и нервно натянула майку. Неожиданно наклонилась и обсыпала низ его живота мелкими дразнящими поцелуями. Твердые мышцы и загнутые на концах волосы, напоминающие антенны. Кожа мгновенно покрылась пупырышками, а из каждой поры просочился запах моря. Константин застонал. Анна ощутила на дне своего тела вязкую засахаренную сладость. В этот момент молодой человек снова ее отстранил:

– Прости, Анька! Опять вспомнилось. Видимо, от нервов. Просто, когда ходил в детский сад, на одном из утренников наша продвинутая воспитательница решила организовать для мам конкурс. Разлила по бутылкам жидкий сладковатый чаек, водрузила соски, выстроила мамаш в ряд и зычным голосом объявила условия: «Сейчас узнаем, какая из мам лучше всех сосет».

Анна снова хохотнула, оттолкнула парня и отправилась на кухню подогреть борщ.

Позже, когда наелись, закрыли шторы и жалюзи, остановили часы и забыли о времени и ненаписанных конспектах, Константин шептал:

– Боже, Анька, ты даже не представляешь, какая ты шелковая! Причем везде.

Анна доверительно рассказывала, как стеснялась своей безволосости в пионерском лагере:

– Представляешь, у всех девочек под мышками и внизу живота кусты, а я как канадский сфинкс. Стыдно!

С Константином Анна чувствовала себя в безопасности и могла говорить о чем угодно. Рассказала, как однажды забыла надеть в детский сад под платье майку и считала это позорнее, чем явиться без трусов; о том, что ее мама – «снежная королева», а она сама имеет опыт жизни в картонном коробе. Молодой человек слушал девушку предельно внимательно и покрепче прижимал к себе. Интересовался школьными новостями. Вел себя как телохранитель, секьюрити и нянька. Казалось, никогда не расслабляется и постоянно сканирует обстановку. Анна удивлялась:

– Зачем? Не вижу поводов для беспокойства. Нет войны, чумы, наводнения. Я не президент Авраам Линкольн и не Джон Кеннеди. На мне нет проклятия Текумсе[27]27
  Проклятие Текумсе заключается в том, что каждый американский президент, избранный в год, без остатка делящийся на 20, умрет или будет убит до окончания срока президентских полномочий.


[Закрыть] и девятой симфонии[28]28
  Проклятие девятой симфонии заключается в том, что всякий композитор, дошедший в своем творчестве до симфонии с таким номером, вскорости умирает.


[Закрыть]. Я не вхожу в «Клуб 27»[29]29
  Обобщенное название влиятельных музыкантов, умерших в возрасте двадцати семи лет.


[Закрыть], не являюсь дочерью нефтяного магната, и мой отец не владеет компанией Microsoft. Моя семья не торгует оружием и наркотиками…

Константин закрывал ее рот поцелуем:

– Я просто боюсь тебя потерять.

Прошел год. В один из дней Константин пришел другим человеком и с гордостью объявил о своем отъезде в Германию на работу. Анна отвернулась к окну и с повышенным интересом начала изучать кончики листьев гибискуса и комментировать вслух:

– Ума не приложу, почему сохнет роза.

Константин приобнял:

– Расстроилась?

Девушка, не проронив больше ни слова, расстелила постель и стащила с себя домашнее платье.

Чуть позже, когда поднялись с кровати и поставили чайник, Константин с привычной иронией рассказал, как несколько недель назад его мама отправилась к гадалке, чтобы узнать судьбу единственного сына. Предсказательница царственно кивнула и впилась взглядом в сидящую напротив женщину: «Знаю-знаю, ты насчет сына. Ждет его дальняя дорога, трефовый король и бумажные дела».

Мама ничего не поняла, но разговор передала точь-в-точь. В тот же вечер Константин познакомился с мужчиной, напоминающим пресловутого короля прежде всего усами в виде велосипедного руля и заостренной бородкой. Вместе они выпили на автостанции по бокалу пива, и под конец беседы тот оставил номер телефона: «Звони, когда будешь в Германии, помогу тебе с работой».

Константин решил, что звезды совпали, сделал себе национальную визу и взял билет в один конец. Анна осталась ждать, обложившись контрольными и переживая необъяснимое тянущее чувство в районе солнечного сплетения. Казалось, ее душа разделилась на две части: одна застряла в грудной кости, а вторая села в поезд и отправилась в страну пива, сосисок и «Фольксвагенов». Кроме того, с отъездом молодого человека в ее дом зачастили непрошеные гости. Они без спроса включали свет, хлопали входной дверью, натужно звали по ночам: «Анна!» Оставляли открытой дверцу холодильника и поминутно сбивали любимую радиоволну «Шоколад».

Микроавтобус Sprinter тащился почти сутки. Они благополучно миновали Ковель, Хелм – родину первого президента УНР Грушевского и красночелый Люблин. Одним глазом заглянули в Варшаву, промышленный Лодзь и душевную, неторопливую Познань. Константин не мог оторваться от видов за окном. Его поражали чисто выметенные дороги и мигающая разметка. Модные энергичные люди, вывески типа salon urody, означающие «салон красоты», и выставленные деревянные стойки меню, на которых большими буквами значилась чернина. Сосед слева подмигнул:

– Суп из утиной крови. Пробовать не советую. В куриный бульон поляки добавляют кровь, сухофрукты и вермишель. В прошлом веке подобным варевом кормили парней, получивших отказ в женитьбе.

Затем эстафету приняла провинциальная Германия. Водитель старательно объезжал мегаполисы и двигался через деревеньки. Справа и слева проплывали фахверковые дома, церкви, выстроенные в стиле барокко, пожилые фонари, малорослые заборы, гладкие поля и ухоженные кладбища. На нескольких надгробиях Константин рассмотрел даты жизни. Большинство умерли в возрасте 80–90 лет, видимо, люди здесь жили абсолютно другой жизнью.

Константин направлялся в Бад-Кройцнах – курортный город с виноградниками, термальными источниками и радоновыми пещерами, но, неожиданно задремав, пропустил свою остановку и опомнился только в Идар-Оберштайне. Парень нервно натянул куртку, нырнул в сирень сумерек и растерянно огляделся. Справа и слева возвышались холмы, вились локонами дороги, собирались полчища облаков. Молодой человек достал карту, провел напряженным пальцем и присвистнул: между городами – около пятидесяти километров. Выудил из кармана бумажник и тут же засунул обратно, так как все деньги потратил на сладости в Люблине.

Неподалеку желтела телефонная будка с надписью Deutsche Telekom, и он набрал оставленный «трефовым королем» номер. Послушал несколько сердитых гудков, два щелчка и трижды недовольное: Hallo? Hallo? Hallo?! С трудом разлепил губы и спросил Захара. Голос в трубке сделал модуляцию, еще больше просел и пустился в бешеный пляс, состоящий из умлаутов[30]30
  Буквы в немецком языке с двумя точками сверху.


[Закрыть], отрицаний и диалектов. По-видимому, объяснял, что никакого Захара здесь нет и никогда не было.

Парень задеревеневшей ладонью вернул трубку на рычаг и вытер губы рукавом. На манжете осталась горечь слюны. Осознал свое положение в чужой стране без денег, знания языка и ночлега. Маршрутка уехала, а «трефовый король» оказался не трефовым, а, по всей вероятности, голым. Он вернулся на остановку и спрятался под навес. В желудке урчало, и что-то липкое медленно ползло вверх, пока не застряло в горле. Мимо проходил парень славянской внешности, и Константин рискнул:

– Вы, случайно, не говорите по-русски?

Тот засмеялся и по-свойски хлопнул его по плечу:

– Случайно говорю. А ты здесь какими судьбами?

Как оказалось, он был единственным русскоговорящим на весь городок. Угостил утренним брецелем, напоминающим руки молящегося, зеленым чаем и забрал к себе ночевать.

На следующий день Константин из военного переквалифицировался в шлифовщика дверей с зарплатой пять евро в час. Работал по двенадцать часов и жил в том же доме, в котором шкурил двери. Спал в чулане на засаленном матрасе. Иногда смотрел передачи по черно-белому телевизору и проваливался в тяжелый сон под глухой бубнеж. Экономил на еде, питаясь одним консервированным супом и тостовым хлебом. На неделю – двадцать одна банка. Благо ассортимент был велик: овощной с вермишелью, с фрикадельками, с сосисками и копченым шпеком, чечевичный и итальянский с цукини и томатами. Мексиканский, китайский с курицей, весенний, сладко-кислый, фасолевый. Через две недели парень закурил. Через три выбросил затупленный бритвенный станок и отпустил бороду. Его никто не понимал и никто ему не сочувствовал. Он с трудом перебивался скудным запасом английского, выученного в военном училище, но его словарь сводился к мостам, дорогам, автоколонне и агрессии низкого уровня. Помнил, как будет на английском «баллистическая ракета подводного базирования», «де-факто» и «парашютно-десантный батальон», но не мог попросить в аптеке таблетку аспирина.

В воскресенье спал до девяти и бежал звонить Анне. Врал о том, что нашел хорошую работу, стесняясь признаться в истинном положении вещей. После разговора кое-как сглатывал тоску, выросшую до размеров мироздания, слонялся по городу и рассматривал разноцветные домишки с гипсовыми кружевами. Оливковый дом ювелира Вальтера Куллманна, украшенный совами, дубовыми листьями, орлами и львиными головами, датируемый началом века, высоченную биржу алмазов, напоминающую сотни наших НИИ, и крохотный железнодорожный вокзал. Биржу труда, среднеобразовательную школу в виде старого лондонского пансиона времен Джейн Эйр, русский магазин и русскую школу под названием «АБВГДЕЙКА». С трудом дожидался очередного созвона, чтобы объявить любимой о ее новом рабочем месте:

– Анька, хватит сидеть за гроши! Немецкие учителя начальной школы зарабатывают от 2900 до 4700 евро в месяц. Улавливаешь?

Рассказывал о знакомстве с ювелиром, изготавливающим необычные обручальные кольца, и намекал, что уже обсудил с ним фасон кольца для помолвки. Девушка после таких слов переставала дышать и, стесняясь, бежала в киоск за журналом свадебной моды.

– Алло, Анька, привет! Ну как ты, моя хорошая? Я в норме. Живу в городе драгоценностей и ювелиров, чувствую себя графом Монте-Кристо или хозяйкой Медной горы среди бесчисленных алмазов и бирюзы. Представляешь, здесь родился «крепкий орешек» Брюс Уиллис.

– Котенька, у меня все хорошо. Сегодня проходили со своими треугольник, и я долго рассказывала об остроугольном, прямоугольном и тупоугольном. Рисовала, пела, танцевала с транспортиром, а потом вызвала одного мальчонку к доске и спросила, как можно назвать один из предложенных. Он почесал затылок и живот, подтянул брюки и неуверенно произнес: «Может, Димой?» Слушай, а вчера вообще хохма была. Одна девочка объявила, что ее папу зовут Света, а маму Вася. Дети начали смеяться, но мы быстро выяснили: папу зовут Светланом, а маму – Василисой.

Накануне Международного женского дня Константин внеурочно вышел на связь:

– Моя дорогая, поздравляю. Ты самая веселая женщина. Самая задорная из всех, кого знаю. Сегодня был в музее какого-то Якоба Бенгеля, фабриканта. До сих пор на вилле живут его потомки. Он мне показался настоящим чудаком. Еще в тридцатые делал странные женские украшения в стиле ар-деко, ставшие понятными только сейчас. Мне удалось купить одно миленькое ожерелье для тебя. Оно уже в пути.

Анна беззвучно плакала и представляла сонный холмистый городок, прикрытый мантильями туманов, и вечно проветриваемые квартирки с посудными шкафами, вышитыми белым по белому скатертями и пышками с мармеладной начинкой. Хозяйственных женщин в длинных юбках, блузах с объемными рукавами и шнурованных сапожках.

Константин поглядывал на часы и требовал, чтобы любимая пересказала свои новости. Анна с трудом справлялась с горловым спазмом и читала дурацкие стихи:

 
В небе мчатся поезда? – НЕТ!
После завтрака обед? – ДА!
После пятницы среда? – НЕТ!
Нужен вечером нам свет? – ДА!
Будет вечером рассвет? – НЕТ!
 

Со временем Константин устроился в ресторан мойщиком посуды, работал в ночь с субботы на воскресенье, и звонки от него стали раздаваться все реже. Экономя на городском транспорте, на новую работу добирался на велосипеде – десять километров в одну сторону. Аня скучала и умоляла вернуться. Вечера, длящиеся по типу семидесятилетнего сериала «Путеводный свет», пыталась убить школьными делами. Перебирала папки, заполняла журнал, проверяла сочинения. Один мальчик написал: «У Чука был брат Хек». Второй назвал своего папу «водителем автобуса дальнего плавания». Лучшая ученица поделилась опытом похода за грибами и впечатлила фразой: «Наконец-то мы увидели сосновый лес, в котором росли одни березы».

Она пристально следила за строчками, хохотала, вытирала слезы и поглаживала пальцами нежное коралловое колье Bengel, присланное Костиком. Один крупный коралл посередине, пара звеньев цепи и по два бочонка, напоминающих разрезанный пополам шиповник, с каждой стороны. Не длинное и не короткое. От застежки и до застежки – сорок два сантиметра. Девушка чувствовала себя в нем уютно и снимала колье только перед сном.

Молодые люди созванивались всю весну и лето. Анна обнимала трубку и шептала:

– Котя, мне плохо без тебя.

– Мне тоже, любимая.

– Когда ты приедешь?

– В октябре, двадцатого. Уже купил билет.

В сентябре Аня взяла новый класс и погрузилась в заботы. Во-первых, новые дети и такие же, еще не изученные родители. Нужно сдружить, сводить на экскурсию в археологический музей, устроить первый сладкий стол. Подкормить амариллисы и пеларгонии. Развесить учебные плакаты, подмигивающие типографской краской, и мягкие, сдерживающие солнце шторы. Подбодрить тревожных мам и утешить скучающих за мамами.

Анна Ивановна исполняла на уроках частушки, рассказывала сказки и показывала кукольный театр. Покупала особо бедным завтраки и штопала таким же колготы. Умоляла, чтобы детей не заставляли переписывать тетрадки и ни в коем случае их не рвали. Приглашала людей необычных профессий. Возила на экскурсии в Музей медуз и Музей сыра. В банановую оранжерею. В планетарий, на конфетную фабрику и фабрику елочных игрушек. На киностудию, в редакцию журнала и на завод Coca-Cola. На пасеку с дегустацией меда. На железную дорогу прошлого. Платила за тех, кому родители не выделяли средств на входной билет, но на экскурсию ехали все до одного. В заботах не заметила, что за целый месяц они созвонились всего трижды и ни разу Костик не произнес коронную фразу: «За каждой успешной учительницей должен стоять мужчина, оплачивающий ей это хобби».

В октябре город засыпало золотыми монетами, рыбьи пруды погрузились в летаргический сон, а редкие облака, связанные из сизого воздуха, напомнили знаменитый гобелен мануфактуры «Обюссон». Двадцатого числа резко похолодало и пошел снег.

Накануне Анне приснился странный, видимо, пророческий сон. Она дернулась, стукнувшись головой об изголовье, и проснулась. Вышла на кухню, включила свет, съела на автомате полпачки зефира и разобрала видение по пунктам. Вот дед Василий на скамейке ждет корову. В одной руке – ветка от комаров, в другой – самокрутка. В кармане – угощение: хлеб с солью. Вот он подзывает внучку к себе и показывает на исчерченный клочок земли не то формулами, не то предсказаниями.

– Что это?

– Keine Freude ohne Leid[31]31
  Без страданий нет радости (нем.).


[Закрыть].

– Что это значит?

Дед грустно улыбается:

– Не бывает радости без страданий.

– Но почему?

– А это у него нужно спросить, – и касается взглядом конопатого неба.

Девушка оглядывается. Все как всегда. Сложенные друг на друга бревна, заросли витаминного кизила, тихая порез-трава и рогоз, выручавший в голодное время. Рыхлая вечерняя пыль. Урчание лягушек. Шушуканье ветра. Оперетта комаров и колокольный звон, приглашающий к вечерней службе.

Анна стояла на перроне в ожидании поезда Берлин – Киев. Мимо нее сновали горожане, провинциалы, модники и люди, одетые в вышедшие из обихода пальто. Гастарбайтеры и работяги с обидными прозвищами Тундра или Тюмень. Провожающие и встречающие. Цыгане. Женщины с грудными детьми. Командированные. Пьющие дешевый портвейн и растворимый кофе. Едущие на свадьбы, экскурсии, похороны, в отпуска, на побывку, в гости и на тот свет. Неприметные фуражечные монотонно зазывали в такси, и Анна неожиданно вспомнила Бунина:

 
Вагоны шли привычной линией,
Подрагивали и скрипели.
Молчали желтые и синие,
В зеленых плакали и пели.
 

На третьем пути отдувался запыхавшийся поезд из Херсона. На четвертом – готовился к отправке в Москву. Где-то вдалеке грузились электрички, следующие в Коростынь и Гребенку. Пахло мочой, ожиданием, отчаянием, волнительным предчувствием и даже провожающими маршами. Валялись чемоданные колеса. Не то горевала, не то ликовала ничейная кошка.

Анна осознала, что Константин не приехал, лишь когда прибывший состав последовал в депо. За это время несколько раз сменились декорации, протрубили иные гудки и промаршировали иные провожающие – некоторые даже в норковых манто, а она все еще не решалась сдвинуться с места, покуда чей-то телефон с рингтоном кудахтающей курицы не вывел ее из оцепенения. Девушка неуверенно, как на ходулях, подошла к киоску, заказала бумажный стаканчик, до половины наполненный тьмой, сделала глоток и, не отходя, бросила в урну. Вокзальное табло приближало время ужина. В ресторане «Пантагрюэль» уже вовсю подавали ризотто, в «Дежавю» – говяжий борщ.

Учительница не помнила, как добиралась домой, и пришла в себя только в парадном, когда в почтовом ящике из кучи рекламных журналов и проспектов выудила письмо. Константин писал редко, объясняя, что не в ладах с эпистолярным жанром и не в состоянии с помощью глаголов и прилагательных передать чувства. В результате даже самое доброе письмо у него получалось похожим на финансово-бухгалтерский документ. Важное следует говорить вслух. В этот раз почему-то изменил своим принципам.

Тусклая подъездная лампочка старательно пачкала стены, а выкрашенные в красный перила больными старческими венами поднимались вверх. Девушка вошла в квартиру и, не снимая пальто, распорола конверт. Из него вырвалась треххвостая плеть и отхлестала фразами: «Извини, Анька. Не приеду. Давай возьмем паузу».

Всего семь слов, одна запятая и три точки. Грамм чернил и два грамма целлюлозы. Экватор осени, половина луны, середина ее собственного цикла. Анна присела на тумбочку и вспомнила, как еще год назад они катались по полу, словно борцы сумо, и пытались стать одним целым. Сердце трепыхнулось попавшей в западню птицей, затем полностью остановилось, погасив во всем теле свет. Стало не по себе от клапанов, перикарда, полых вен. Спустя минуту двигатель заработал, но на холостом ходу.

Анна стянула шарф, жилет, теплые колготы, протопала на кухню и долго думала, каким образом включить свет. Когда наконец электричество расплескалось по стаканам и компотным кастрюлям, полоснуло кафель, разделочные доски и заглянуло в разинутую хлебницу, втиснулась между столом и холодильником и постаралась сосредоточиться на конфетах и на елочной гирлянде, сложенной из фантиков. Включила телевизор, и в ее пустоту ворвался бразильский сериал «Вавилонская башня». На экране пронеслась недостроенная башня, арки, куски пересиненного неба и сотни рабочих рук. Достала из сумки тетрадки и на автомате поставила на полях две птички и два вопросительных знака. Уставилась на чайник. Тот завозился, пару раз кашлянул и надул первый пузырь. Перед глазами настойчиво запрыгали плодовые мушки, приближая мигрень.

На следующий день Анна Ивановна стояла перед классом и не могла собраться. С самого утра ей всюду мерещился Константин. В этом кухонном углу он делал из салфетки мордатую рыбу, в коридоре впервые промахивался мимо губ и влажных глубин, в парке планировал будущее в Германии, в школьном вестибюле считал до сорока пяти и наблюдал танец с лентой. Пока дошла до класса, тело разъела концентрированная боль.

Двадцать пять пар любопытных серых, голубых, карих, выпуклых, миндалевидных и глубоко посаженных глаз смотрели не мигая. Малышня лыбилась щербатыми ртами, толкалась локтями, рылась в ранцах и ждала, что сейчас учительница начнет рассказывать о реке Амур или Енисее. Даст задание соединить пунктирные линии, и получится птица, сковорода, горшок. Попросит повторить звуковой анализ слова, в котором гласные – это кружочки, а согласные – короткие линии. Проверит технику чтения. Вот только Анна Ивановна почему-то плакала, беззвучно шевеля губами. Затем выдавила:

– У каждого случаются тяжелые моменты. Это неизбежно. Самое главное, чтобы мы умели поддерживать друг друга. Так давайте сейчас возьмемся за руки и послушаем наш гимн.

Дети подхватились с мест и кинулись обниматься, чуть не свалив ее с ног, а потом соединили руки и запели:

 
Высоко облака ватные,
Упаду в траву мятную.
А кругом васильки синие,
Наберусь от земли силы я.
 

В этот момент Анна поняла, что справится. Ведь у нее есть класс, доска, контрольные. Педсоветы и каникулы. Большая и очень насыщенная жизнь. Она приносит пользу. Она востребована! Нужна!

После занятий решила заскочить к родителям и просто посидеть на своем детском табурете. Послушать о происходящем у отца в гараже, зачерпнуть ложкой мамин молочный кисель и выпить повседневный чай из шиповника. Они заваривали его в алюминиевом чайнике, начиная с ранней осени, и употребляли до конца весны, периодически подбрасывая новые бочонки шиповника. Утверждали, что лучше витаминов не придумать.

В этот раз в квартире стоял форменный бардак. Родители вздумали сделать косметический ремонт и небольшую перестановку. Анна плюхнулась на диван, выудила из недр шкафа пыльный семейный альбом и впилась в выцветшие фото. Вот неулыбчивая прабабка Устинья в окружении двух таких же хмурых братьев. Она выросла без мамы и смеялась только по большим праздникам. Молодая бабушка Мария в кофте с озерами-пуговицами и дед Василий с длинным чубом, зачесанным назад. Девушка привычно перевернула снимок, хотя и так помнила странную подпись, которую старались не комментировать: «Дорогому папаше – мужу моей жены» и год 1946. Со временем подросшая Аня стала требовать объяснений, но родственники тушевались и неуклюже меняли тему. Ссылались на опечатку и на сложное послевоенное время. Неожиданно Анна заметила странный снимок и вскрикнула. На нее смотрела она, только из другой эпохи. Женщина, одетая в темное приталенное пальто, сильно выпирающее сзади, стояла у «пряничного» дома и не мигая смотрела в камеру. Волосы, уложенные петлями, и короткая кудрявая челка делали ее похожей на гувернантку.

– Мама, кто это?

– А-а, это твоя прапрабабушка Марта. Она нездешняя. Немка. Приехала по балам расхаживать, полонезы с менуэтами танцевать, а тут облом. Муж подхватил чахотку и сыграл в ящик. Она пошла в услужение и вместо заполнения серебряной бальной книжки засучила рукава. Огород, свиньи, пасынки. Тут уж не до меховых муфт.

Анна резко поднялась и чуть не опрокинула тарелку с киселем.

– Откуда у нас это фото?

Мама, не отрываясь от телевизионной программы «Жди меня», буркнула:

– Случайно нашлось.

На экране ведущий в сером костюме и репсовом полосатом галстуке рассказывал слезную историю какого-то маленького Саши, брошенного на станции с чудным названием Ерофей Палыч. Анна схватила пульт и сделала тише:

– А где ее могила?

– Я тебя умоляю. Какая могила? Больше ста лет прошло. Никто не знает. Видимо, где-то вросли в землю два голых креста без дат и каких-либо опознавательных знаков.

Папа взял в руки снимок, наклонил голову набок и прикрыл рот рукой:

– Слушай, а ты действительно на нее похожа. И нос, и овал лица, и взгляд.

Мама шикнула, попросив не мешать смотреть. Коротко стриженный парень искал мать, бросившую его в Железнодорожной больнице № 27.

Вечером перезвонил папа и зашептал в трубку:

– Слушай, я тут нарыл кое-что. Оказывается, от прапрабабок праправнучкам передается внешность и обаяние. И еще… Интереснейший факт… Ее место рождения – твое место силы. Только там ты будешь себя чувствовать полноценной и защищенной. Вот только никто не знает, откуда она. Бабка Мария говорила о Бонне, мать придумала Штутгарт. Документов нет. Зацепиться не за что. Вспоминают, вроде бы в городке возвышались холмы и какая-то скальная церковь.