Текст книги "Улица Лунных кошек"

Глава 4. Радуга в ушастой кастрюльке

Егор оказался в просторной квадратной комнате, где каждое движение его звучало гулко. Он бросил рюкзак на пол у самого входа и не разуваясь направился в середину комнаты. На плите в ушастой кастрюльке булькала разноцветная жидкость.

– Часы сегодня утром не работают, – кошка с человеческий рост помешивала жидкость большой оловянной ложкой и внимательно смотрела на Егора. – Ты бы пуховик снял и ботинки тоже.

Стоя на том же месте, Егор поспешил стянуть с себя ботинки.

– Вон туда, – кошка вильнула пушистым хвостом, и у стены напротив появились обувник и вешалка.

Ага. Егор быстро убрал ботинки в обувник и накинул пуховик на вешалку. Та качнулась. Еле удержав вешалку, Егор спросил:

– А что варите? Варенье?

– Не, радугу.

– Эммм… Что?

– Радугу говорю. Тугой на ухо?

– Да нет. Вроде…

– Сейчас только доварю радугу и включим барофон, послушаем болтовню.

– А зачем вы слушаете болтовню? – Егор подошел к плите и прилип взглядом к радуге.

– Среди болтовни мы услышим сигналы точного времени. Иногда барофон выдает интересные новости.

Кошка зачерпнула радугу из кастрюльки и посмотрела, немного отклонившись назад. От радуги шел голубой пар, пахло фруктовой сладостью.

– Хм, какая-то она сегодня бледная. Вроде давно кипит, – кошка повернулась к Егору. – Я не представилась. Меня зовут Гудара.

– Приятно познакомиться, Гудара. Интересное у тебя имя. Никогда такого не слышал.

– Никогда? Да, ты только что его услышал, – Гудара пошевелила усами.

– На все у тебя найдется что сказать. Почему я никого не вижу? Мне казалось вас тут много, – Егор чувствовал себя в безопасности, здесь все предметы находились, как на ладони: вот плита, вот кастрюлька, вот радуга. Обувник и вешалка не в счет.

– Так все по делам разбежались, будут к вечеру. Они нам сейчас больше мешали бы. Предлагаю готовить твою радугу, пока мы вдвоем.

Забавно: я с кошкой у плиты. Как же вкусно пахнет сладким, аж нос щекотит. Будто в сладком облаке. Кажется, даже в уши и в нос попало. Егор вдруг почувствовал свежесть летнего дождя, закрыл глаза, и схватил за хвост детство, как ребенок цепко хватает кота за хвост и держит в маленьком кулачке.

Егору пять или шесть лет, в ярких солнечных лучах он бежит через детскую площадку к бабушке, в воздухе парят, искрятся дождевые капли, мягкий голос бабушки зовет: «Егорушка, мой хороший…» Теплые руки с грубоватой и одновременно нежной кожей обнимают его за плечи. Он поднимает глаза, сверху на него смотрит бабушка и улыбается каждой морщинкой, словно солнце, которое светит только для него.

Неожиданно в комнате послышался треск, Егор мотнул головой, стряхивая то ли сон, то ли явь. Открыл глаза. И увидел, что на одной из стен появилась деревянная полка. Звук шел оттуда. На ней что-то лежало.

– Внимание! Внимание! Сбежал опасный преступник… точное время одиннадцать часов одиннадцать минут и одиннадцать секунд… уже прошлое… как время бежит… и преступники бегут… организована погоня. Но что это мы видим? В погоне участвует… ш-ш-ш-хр-ш-ш-хр. А сейчас для вас играет легкий джаз. Птички, любовь, мечты… – и песня заполнила звучанием пространство комнаты.

Гудара подошла к полке с говорящей штукой, Егор тоже. Кошка слушала песню, а Егора больше интересовало то, что на полке. О! Да это «кирпич» – телефон, с кнопками и крохотным черно-белым экраном.

– Глядя на этот «кирпич» сложно себе представить, как вообще изобрели сенсорные панели.

– Это наш барофон. Это он и болтает.

Егор молча мотнул головой, типа, я так и понял.

– Я сейчас видел бабушку, – не зная куда деть руки, он спрятал их в карманы спортивок. Егор хотел замолчать, но все-таки договорил начатое. – Скорее, даже обнимал ее, так явно все ощущалось. Даже во сне ни разу ее не видел с тех пор, как она умерла, Егор смотрел себе под ноги. Возвращаться в мир не хотелось. Там все так сложно.

– И нечего тебе в том мире делать. Лучше глянь вот, – кошка показала картонную коробку, откинула крышку и начала что-то искать.

Разве может это быть реальностью? Или это волшебство? Хотя, скорее всего – сон, и я не могу проснуться.

– Мне бояться или привыкать к чудесам? – Егор заглянул в коробку.

– Да разве ж это чудеса? Это обычная жизнь. Ты не можешь видеть всего не то что в мире, а даже в этой комнате. Твое время течет там, куда ты смотришь и где стоишь. Все остальные куски пространства для тебя закрыты и текут в своем времени и со своими событиями. Видение твое было реальным, но под ногами его не найти.

– Придется привыкнуть. Я бы еще раз хотел вернуться туда, ну ты понимаешь…

Егор заглянул в коробку, кошка по-прежнему что-то искала, перекладывала. Что она ищет? В коробке всего один предмет.

– Что видишь? – Гудара вдруг остановилась, подняла глаза на Егора.

– Шапку-ушанку вижу.

– А еще что?

– Ничего.

– Ну, значит доставай ее. Варить радугу будешь в ней.

– Ха-ха! Не очень смешно. Шапка сгорит на плите, и мы задохнемся от вони горелого меха.

– Умный какой. Научись мне доверять и делать то, что я велю, пока я рядом.

– Хорошо, – буркнул Егор и достал из коробки теперь уже свою личную «кастрюльку». Отнес ее на плиту.

Началось невероятное: шапка подняла свои уши и аккуратно завязала их бантиком.

– Кастрюлька у меня и впрямь ушастая, – улыбнулся Егор. – Все по технике безопасности. А что дальше?

– Задавать вопросы, конечно. Бери щепотку соли и перца, наливай в кастрюльку воду и жди.

– Получается какая-то каша из топора, а не радуга. У радуги же семь цветов, я думал мы краски будем добавлять. Ну, там акварель или гуашь. На худой конец овощи.

– Худой? Вот ты чудак. Самая лучшая радуга из специй состоит. Но прежде чем ее варить, придется приготовить бульон. Назови самую странную цифру в твоей жизни?

– Девятнадцать! – выпалил Егор.

– Ух, быстрый какой. А что у тебя с этой цифрой странного связано?

– У вас девятнадцать ступеней в каждом лестничном пролете. Вот это и странно. Максимальное число ступеней для домов похожей постройки восемнадцать. А тут, что ни пролет, то девятнадцать.

– Верно. Эта цифра означает высшее предназначение, и далеко не все здесь считают ступени.

– Это я-то – высшее предназначение? – Егор прыснул смешком.

– Смейся, смейся. Единица – это сила, но у нее нет собственной воли. Девятка направляет единицу. Девятка – это усиленная тройка, а тройка умеет выходить сухой из воды, находить решение в любой ситуации. Если коротко, то ты тут не случайно, и тебе предначертано сделать то, что другие не смогут.

– Ну и завернула. И что предлагаешь? Меня кинуть в бульон?

– Сходи девятнадцатую ступень принеси.

Егор постоял немного на месте, покрутился, озадаченно посмотрел на Гудару, потом на дверь, вышел на лестничную площадку.

– Да, задачка. Ступень оторвать и положить в кастрюлю-шапку, где кипит радуга. Да еще и доверять кошке в переднике.

– Я все слышу, – из-за двери раздался голос Гудары. – Побыстрее. У нас не так много времени. Бери ступень и возвращайся.

Егор посмотрел на крайнюю ступень, зажмурил глаза, как штангист присел, положил руки на ступень. Потер одним ботинком о бетонный пол, потом вторым. Он был готов одним сильным рывком поднять ступень над головой, но никаких усилий не понадобилось. Ступень отделилась от лестницы с такой легкостью, что от рывка Егора откинуло к двери.

Огромный кусок бетона, некогда бывший ступенью, уменьшался. Да так быстро, что на ладони уже лежала настоящая карманная ступенька, не больше брелока. Егор вернулся в комнату, подошел к кошке, пожал плечами, как бы задавая вопрос: «И что мне дальше с этим делать?»

– Бросай ее в воду и помешай до полного растворения. И часы снимай, всыпай время тонкой струйкой.

– Всыпать время?!

– Время, время. Тонкой струйкой всыпай, будто манную кашу варишь. Смотри, чтобы без комочков, а то радуга получится с дырами.

– Не понял. Мне часы потрясти что ли?

– С боку видишь головку плавхода? Вот ее откручивай, и время само посыплется.

Егор открутил головку плавхода и перевернул часы в свою ушастую кастрюльку. Посыпалось время в красках и цифрах, с песком и снежинками, с мерцающими картинками и ручьями. Струйка времени заворожила Егора, он аж открыл рот, пытаясь разглядеть и запомнить все то, что сыплется из часов.

– А потом часы работать-то будут, или им капут? – он не сводил глаз со струйки, а сам думал о том, как все это могло там помещаться?

– Ну, как сказать? И да, и нет, а может у тебя будут другие часы, а может они тебе уже без надобности.

Егор вытаращил глаза на Гудару. Последняя фраза «без надобности» настораживала.

Глава 5. Две попытки и не больше

Сторонница минимализма Гудара хранила все предметы вне комнаты и только по ее желанию они могли проявиться здесь. Вот и сейчас кошка держала в лапах лакированную шкатулку. Крышку шкатулки украшал узор из соломенных ромбиков, потрескавшийся от времени. При каких обстоятельствах и как давно появилась эта шкатулка, она не помнила. Самое главное – шкатулка умела хранить предметы и звуки.

Гудара высвободила звуки из шкатулки, и они на перебой забренчали и затикали. Можно было не смотреть, что находится в шкатулке, так как тиканье часов ни с чем не спутать. Часы до краев наполняли шкатулку и дергали своими ремешками, как рыбки хвостом.

– Вот это улов! Какие они разные. Они все сломаны.

– Почему ты так решил?

– Решать-то нечего. Они же время разное показывают. И зачем вам – кошкам – часы? Никогда не видел кошку с часами.

– Конечно, если ты не видел, то этого нет, – кошка наблюдала за реакцией Егора. – А к примеру, можешь сказать, что сейчас делают твои родители? – Гударе все больше нравился этот парень.

– Откуда я могу это знать? Я давно живу с отцом, а маму видел последний раз лет в пять. Я точно могу сказать, что они не делают.

– Уверенный какой. Запусти руку в шкатулку и достань часы, – она протянула ему шкатулку.

Егор зажмурил глаза, чтобы соблюсти чистоту эксперимента, и нащупал совсем крохотные часики на тонком, жестком ремешке. Маленькие позолоченные часики с крошечными стрелками и еще более крошечными цифрами. Циферблат в диаметре не больше десяти копеек, черный ремешок, покореженный временем, изнутри был бежевым с выбитым рисунком ромбиком.

– Я тебе уже говорила, что время живет и течет по-разному. Ты в руках держишь хранилище времени другого человека. Иногда бывает, время отведено, но им не воспользовались, и тогда оно запирается навсегда в часах того человека, – голубые кошачьи глаза пристально смотрели через линзы очков. – Который сейчас час?

– На каких часах-то смотреть? Из своих я время высыпал, а эти показывают два часа и две минуты.

– Неплохо. Человек, чьи часы ты сейчас держишь, придет к тебе. Будь внимателен и слушай все, что он тебе скажет.

– Дурацкая шутка, – Егор крепко сжал маленькие часики, точь-в-точь как у бабушки Аллы. Неужели это они?

– А я и не шучу, мой мальчик. Ты просто помни о том, что я тебе сейчас сказала. И сумей воспользоваться этой встречей. Время сегодня остановилось для тебя и для меня. Я часы и себе достала. На моих не такие радужные цифры.

– И что там у тебя? – еще улыбаясь, но уже не так радостно, он ждал ответа. Веселье казалось помрачнело в красках.

– Одна минута первого. Придется чем-то жертвовать. Будем надеяться, что мы с тобой справимся, – Гудара спрятала в передник часы. – Ты свои тоже бы припрятал, а то, кто знает, где пригодятся. Да и глаз на них могут положить.

Егор подошел к рюкзаку и не задумываясь сунул часики на дно самого глубокого кармана. В этом кармане можно потерять что угодно, а уж маленькие часики даже не нащупать. Егор задумался о хозяйке часов. Каждой клеточкой своего тела он скучал все больше и больше, скучал по ласковой улыбке и добрым глазам бабушки Аллы. Хотелось вновь почувствовать чуть горьковатый запах ее духов и дурманящий аромат пионов, что стояли раньше в пузатой хрустальной вазе в зале на столе.

– Воспоминания – это хорошо, и у тебя будет возможность повидать бабушку, поверь. А сейчас вернемся к радуге.

Предметы в комнате исчезали достаточно быстро, если ими не пользовались. Полка с барофоном все еще находилась на своем месте, Гудара подошла к ней и вполголоса произнесла:

– Нам бы специй чуток и молочка, а то чайку даже не попить, – почти сразу на полку плюхнулись пакеты со специями и звякнула стеклянная бутылка молока. – Ну, вот, другое дело. С молоком и жить можно, – Гудара повернулась к Егору и улыбнулась, если кошки вообще могут улыбаться, и добавила. – Давай доваривать радугу.

На столе возле ушастых кастрюлек она положила пакетики со специями и поставила бутылку молока. Егор внимательно наблюдал за кошкой и пытался хотя бы запомнить цвета пакетиков. Кошка тонкой струйкой всыпала в свою кастрюльку специи.

– А почему мне нужно варить свою радугу? Разве я не могу воспользоваться твоей?

– Ты что? Исключено. Считай, что радуга – это как отпечаток твоего языка, она уникальна.

– Хочешь сказать, что по одному и тому же рецепту сварятся разные радуги? – он высунул язык и потрогал его рукой.

– Я это просто знаю. Бери фиолетовый «брабар» и «молнию», фонарик твой чинить будем.

– Он не мой вовсе. Я не знаю, откуда взялась эта странная гирлянда.

– Так уж и странная? Все, что лежит в моем кармане, – мое. У тебя, конечно, может быть иначе, если ты подворовываешь яркие вещицы.

– Что? – возмутился Егор. – Я никогда…

– Да шучу я, шучу. Мне все про тебя известно, и можешь даже не скрывать. Гирлянда твоя. Смотри, – кошка подошла к пуховику и зацепила коготком гирлянду, потянула ее из кармана. – На гирлянде есть потухшие фонарики, это те люди, что ушли из твоей жизни. И у тебя их было три. Сам считай и вспоминай. Гирлянда все время добавляется новыми фонариками и светит ярким светом, иногда фонарики блекнут – им не хватает молнии. А иногда они трескаются, как сегодня. Но это не фонарики, а люди, которых ты знаешь или еще узнаешь.

Егор совершенно запутался в фонариках, кошках, радугах и часах.

– Неужели ты до сих пор думаешь, что все случилось просто так? Случайный дом вырос перед тобой, случайная кошка в шляпе вышла тебя встречать. Случайного не бывает, и даже обстоятельства не складываются в лучшую или худшую сторону – они выстреливаются так, как им нужно, а ты либо принимаешь правила игры, либо game over. Смотри, вот это ты, – и она показала на первый фонарик в гирлянде. – Это ты. Ты просто играешь в жизнь и не понимаешь свою роль. Пока.

Егор взял в руки гирлянду и заглянул в свой фонарик. Там бежали картинки из его детства: игрушки в комнате, паровозик в парке аттракционов, воздушные шарики… Заглянув в другой фонарик он увидел, как женщина бросает чашку на пол и закрывает лицо руками. Ее взметнувшиеся длинные светлые волосы обвисли и замерли.

– А теперь посмотри на фиолетовый, который разбился. Что-то видишь?

– Там девочка и, вроде бы, кот. Она плачет. Теперь она бежит, заходит в дверь и падает.

– Что еще?

– Вижу мужчину и женщину, они ищут девочку. Но никак не найдут… – Егор затих и немного погодя добавил, – девочка этого не хочет.

Свет в комнате моргнул и потух, по стенам пошла дрожь, барофон зашипел:

– Х-р-шарах. Время… Положите… Ш-ш-рах.

– Опять скачок. Поторопимся. Сыпь молнию и брабар в радугу! – хвост Гудары дергался то в одну, то в другую сторону, она нервничала. – Держи специи, – напористо протянула два пакетика и желтовато-серую ложку для помешивания радуги.

– Да сыплю я уже, сыплю, – руки Егора дрожали, порошки всыпались неравномерно, он мешал радугу не переставая. – Что дальше?

– Макай в кастрюльку кисть! – Гудара протянула длинную кисточку из мягкого беличьего меха и сыпанула в радугу что-то такое, что та задымилась холодом. – Нам нужно остановить утечку жидкости из фонарика.

Гудара поставила перед Егором покореженный металлический поднос, на него поставила ушастую кастрюльку. Егор положил на стол опустевшие пакетики, ложку. Под ложкой растеклась радужная лужица.

– У тебя две попытки окунуть кисть.

– А потом что?

– Потом она рассыплется на мелкие кусочки. Смотри на фонарик и представь какой он был раньше, – Гудара не переставая дергала кончиком хвоста, будто пытаясь таким образом помочь.

– Я не знаю, какой он был, – Егор в растерянности смотрел на фонарик, хотелось бросить и кисть, и фонарик, бежать подальше из этой нереальной комнаты.

– Значит, придумай, – напирала кошка. – Представь, макни кисть в кастрюльку и проведи по фонарику, словно он целый, а ты его кисточкой красишь. Две попытки!

– Понял, – сердце Егора колотилось, ладошки вспотели. Он не понимал, чем его действия помогут фонарику или девочке. Представить этот треснувший фонарик целым оказалось трудной задачей. – Как? Гудара, помоги!

– Закрой глаза, посмотри на фонарик снаружи и изнутри, – голос Гудары звучал неторопливо и ласково, как будто времени – вагон. Егор успокоился и закрыл глаза.

Фонарик изнутри выглядел огромным, над головой Егора повис ровный купол, он открыл глаза и решительно окунул кисть в холодный дым радуги, очертил границы фонарика, как если бы тот был целым.

Барофон что-то опять прошипел. Рука Егора дрогнула и кончик кисти продавил купол фонарика.

– Макай еще раз и проводи вновь. Быстрее, пока не засохло.

Егор опустил кисть в радугу еще раз. Окно в комнате распахнуло порывом ветра. Время замерло, и оба увидели, как маленькое перышко приземляется в самый центр фонарика. Все, что Егор мог сейчас сделать, это закрыть движением кисти изъян. Так в фонарике появилось перышко.

– Вот тебе и птичка… – задумчиво проговорила кошка.

Егор облегченно выдохнул, вытер пот со лба и спросил:

– Ну, что? Надеюсь, не испортил?

– Ты создал. Давай пить чай, Егор, а то я что-то совсем умоталась сегодня.

Глава 6. Человеку нужен человек

Гудара разливала ароматный чай по кипельно-белым кружевным чашкам. На столе красовалась бутылочка белейшего молока, печенье на полосатом блюдце с отколотым краешком ожидало своего часа.

– Руки помой, – как бы невзначай произнесла Гудара. Она разглядывала только что отремонтированный фонарик и смотрела сквозь него на свет.

– Слушаюсь, – повернулся Егор в поисках раковины или, может, ручного умывальника. В этой аскетичной комнате могло быть все и ничего сразу.

– Сзади тебя раковина, – кошка то снимала, то надевала очки.

Егор обернулся и увидел у стены крохотную раковину, в которой можно было помыть разве что чашку из-под чая. Чересчур тут все эргономично, ничего не мешается и появляется только в нужный момент. Где же оно хранится, и сколько еще богатств и ушастых кастрюлек спрятано?

Домыв руки и не комментируя появление раковины, Егор обтер их о спортивные штаны. В местах, где попала вода, ткань заиграла пятнами неоднородного цвета. С печальной надеждой он произнес:

– Испортил я все. Руки-корявки у меня.

– Ну, почему сразу корявки? Ты сделал что-то новое, но я не знаю плохо ли, хорошо ли.

– Откуда взялось это перо? И сквозняк некстати ворвался. Я бы предпочел ничего не делать, особенно, когда чувствую, что промахнусь, или не получится. Знаю, что сработает закон подлости.

– Скажи мне, а какую музыку ты любишь?

– Да разную люблю. Все зависит от настроения.

– Иначе вопрос задам. Тебе нравится рок или Моцарт?

– Фу-у-у, только не Моцарт. Только не этот сопливый клавесин!

– Так ты слушал Моцарта? – Гудара смеялась и смотрела на Егора. Какой же он смешной в своих суждениях, милый и прямолинейный. – Знаешь слово «клавесин».

– Знаю и что? Вот к примеру, рок мне нравится больше, а Моцарт – старье.

– А я не про старье тебя спрашиваю. Посмотри на это с точки зрения классической музыки. Когда-то только Моцарта называли классикой, а рок был новым направлением в музыке. Ты можешь назвать рок классикой?

– Да! – твердо ответил Егор.

– Тогда, выходит, твои руки-корявки изобрели нечто новое, и сдается мне, что очень скоро в фонариках появятся не только перья, – Гудара замолчала, она думала.

Радуга в ушастых кастрюльках варилась на медленном огне. Егор и Гудара швыркали чаем. Он теплыми струйками проскальзывал в их улыбающиеся рты. Руки Егора и лапы Гудары держались за тепло в кружках.

– Помешай радугу и тяни вверх. Она не должна подгореть, – Гудара дыхнула на свои лапки. – Что-то холодно мне. А ты не мерзнешь?

– У меня не подгорит ни радуга, ни картошка, – подмигнул он, не ответив на вопрос. – Знаешь, какой я мастер в жарке картошки? Я могу часами говорить про то, как аппетитно она выглядит, как вкусно пахнет, а жаренки какие делаю… закачаешься, – Егор потянул ложку вверх, радуга слилась с ложки.

– Радуга открывает путь в любую сторону времени, пространства, энергии. Считай, что она некий трансформатор. Если она будет жидкой, то это попросту вкусная конфета. Попробуй на вкус.

– Не. Я боюсь это есть. Сама попробуй.

Гудара протянула ложку, зачерпнула радугу, лизнула варево Егора и промурлыкала себе под нос что-то еле слышно.

– Ну, что?

– Радуга.

– Я понимаю, что не огурец. На вкус какая?

– Попробуй и узнаешь, – она смотрела на Егора и думала о том, как справиться с тем, что ждет их впереди.

Он взял ложку из ее лап, скривился, но лизнул-таки.

– М-м-м. Неожиданно…

Вкус находился не на языке, он проник под кожу. Тело наполнилось разноцветной жидкостью. Егор взял с полосатого блюдца печенье и откусил, запив чаем, комната поплыла под ногами.

…На полу – разбитая чашка. Женщина сидит на коленях и собирает осколки, молча плачет. Мальчик лет пяти в синих колготках, белой футболочке стоит рядом и в оцепенении смотрит на нее, мужчина отчаянно жестикулирует.

– Ты не можешь так поступить. Нельзя! Ее больше нет, но есть он, и, прошу, останься матерью. Ты можешь не любить меня, но только не его, – мужчина рукой показывает на мальчика.

– Не-мо-гу, – надрывным голосом отвечает женщина и сжимает в руках собранные осколки, на пол медленно падают красные капли крови.

Мужчина поднимает на руки мальчика и выходит из кухни, дверь захлопнулась…

Егор рухнул на пол. Комната поглотила звук падающего тела. Кошка аккуратно обошла Егора, наклонилась над ним. Тот ровно дышал. Холодными подушечками лап Гудара потрогала лоб Егора. Он открыл глаза.

– Жив?

– Жив. Только я не п-понял, что это б-было? – от волнения Егор начал заикаться.

– Нужно успокоиться, – Гудара провела мягкой лапой по его голове.

Видение оказалось коротким, но ярким. В согретой варевом комнате по телу бежал озноб и не собирался останавливаться. Тогда Гудара достала из духовки теплое одеяло и накрыла трясущегося Егора, он закрыл глаза, но из страха открыл вновь и спросил:

– Од-деяло из д-духовки? П-почему?

– Ну, как сказать почему? – она пожала плечами. – Я вижу твой страх и хочу тебя отвлечь. Я не пеку одеяла в духовке, если ты об этом, – попыталась изобразить смех Гудара. – Я должна была предупредить тебя о печенье. Ты уж прости меня.

– А что с ним н-не так? Оно оч-чень вкусное. Мне даже пок-казалось, что п-печенье чернич-чное-прич-черничное.

– Это печенье едят не часто. Оно погружает в прошлое, и тогда можно насладиться моментами, которые уже никогда не вернутся. Если его съесть без подготовки, то увидишь самые темные, тревожные уголки памяти. Я готовлю его редко, но помногу. На всякий случай. Это зрюн-печенье.

В молодости я много экспериментировала с едой, искала неповторимый рецепт и нашла, превратив обычное сахарное печенье в зрюн-печенье. Помогала людям и заметила, что те часто упускают время из-за своей гордыни, ложных убеждений, а некоторые – в силу неопытности. И в момент, когда что-то менять поздно, изнутри начинают атаковать страхи. Избавиться от страхов можно лишь встретившись с ними лицом к лицу, а это возможно лишь в прошлом.

– Гудара, к-какое же это наслажд-дение, когда меня трясет, и я не знаю от ч-чего? Вер-рнее, знаю, но не с-совсем.

– Ты без подготовки его съел. Вот и полезло из глубин всякое. Обычно страхи лезут. У тебя тоже что-то там сидит: темное, похожее на клубок разных ниток. Ко мне иногда приходят взрослые, правда, редко. У них все проросло глубоко, пустило корни. Тут ничем не помочь. Но дети – другое дело. Помочь им я могу, пока их темнота в метании ищет укромное местечко в душе. А вот ты уже на границе взрослой жизни стоишь, и потому темнота корни пустила, но не глубоко. Вырвать можно еще.

– П-пустило знач-чит… А как вырвать-т-то? Туда же не з-залезть руками.

– Руками нет, а радугой можно. Много чем можно. Важно – знать что это. В видении были твои родители и ты?

– Д-да.

– Расскажешь?

– Поп-пробую, – Егор глубоко вздохнул. Тело под теплым одеялом расслабилось, будто что-то высвободилось, и он начал неторопливый рассказ. – Сам я п-помню мало, большую ч-часть мне рассказала б-бабушка.

Лето. Жара. В нашей комнате открыто окно. Подоконники широкие, на них сидеть можно и там всегда стоят цветы. Но сегодня их там нет. Мы с сестрой на полу. У меня машинки и железная дорога, а у нее – куклы, разноцветные такие. А вот, сестра карабкается на подоконник. Что!? Не понял, что это было? Она просто исчезла в окне.

Прибежали родители. Мама бросается к окну. Кричит. Как страшно кричит! Аж холодно внутри. Отец трясет меня, что-то спрашивает, паровозик жужжит колесами по рельсам, гудит. Не хочу! Не хочу! Не трогай меня, отпусти! Я хочу в мой домик!

– Что было дальше я не знаю. Они, наверное, побежали вниз или еще куда, но я один сидел под столом и ковырял обои. Я только сейчас услышал их слова. В моей памяти лишь обрывки картинок. Я даже не помню, чтобы отец меня уносил или отрывал от мамы. Бабушка говорила, что уговаривала маму вернуться в семью, но безуспешно. Она ее почему-то жалела и утверждала, что я обязательно ее пойму, когда вырасту. Вырос. Но не понял.

Почему-то я оказался не нужен маме без сестры. А мама ведь не умерла. Она просто ушла. Я так ждал ее. Искал среди прохожих.

– Представляешь, оказывается, все это время мама жила в нашем городе. Никуда не уезжала. Это ведь я к ней шел, хотел сказать в глаза, что я вырос без нее. У меня и адрес есть, правда, он одиннадцатилетней давности. Мне хотелось… мне очень хотелось, чтобы она была рядом. Чтобы у меня были и мама, и папа. А не так… Гудара, разве человеку не нужен человек?

В почти пустой и совсем невероятной комнате разлилось такое…