Текст книги "Время не ждет. Материалы к жизнеописанию и духовному наследию протоиерея Василия Ермакова"

Верующие люди называли Прасковью Ильиничну святой: всю свою жизнь она провела в великом смирении и любви. На ее руках была большая семья Ермаковых. Она не только успевала справляться с хозяйством, но и много читала. Прасковья Ильинична была тонкой, деликатной женщиной, очень любящей своих детей, особенно Васю. Видимо, уже тогда она материнским сердцем предчувствовала его тернистый жизненный путь. А батюшка в свою очередь всегда чувствовал силу ее материнской молитвы.

Некоторое время после свадьбы Василий с Людмилой жили в Болхове. Прасковья Ильинична очень тепло относилась к Люсе. Люся, выросшая без родителей, чувствовала материнскую любовь Прасковьи Ильиничны и называла ее мамой. Но все же Люсе тяжело было в Болхове, трудно было привыкнуть к другому укладу жизни, к другой семье. Прасковья Ильинична понимала это и нисколько не обижалась. Материнским сердцем она любила Люсю, берегла ее, и Люся отвечала ей тем же. Василий и Люся вернулись в Ленинград, но постоянно вместе с детьми навещали бабушку Паню в Болхове. Матушка Людмила всегда с любовью вспоминала Прасковью Ильиничну.

Отец Василий очень хотел, чтобы старость Прасковья Ильинична провела вместе с ними. Но сложилось так, что последние годы своей жизни она жила во Владимире у младшей дочери Варвары. Прасковья Ильинична умерла двадцать первого ноября 1988 года, похоронена во Владимире. В день святой мученицы Параскевы Пятницы, небесной покровительницы Прасковьи Ильиничны, батюшка всегда служил панихиду в память о маме.

До замужества Люся регулярно ездила в Серафимовский храм на акафист преподобному Серафиму Саровскому и усердно молилась. Пройдет много лет, и она станет матушкой настоятеля этого храма.

Нелегко быть супругой священника, тем более старца. Это особый крест, особый подвиг. Отец Василий бесконечно любил матушку Людмилу, своих дочерей, внуков, но в мирском смысле слова никогда им не принадлежал.

Батюшка мало бывал дома – уходил рано, а возвращался часто, когда все уже спали. Он всегда кого-то приводил с собой. Матушка всех кормила, поила, укладывала ночевать. Она рассказывала, как после венчания отец Михаил ей сказал: «Люся, живи так, как будто к тебе сейчас придут гости», – то есть будь готова всегда принять и накормить людей. Так матушка Людмила и жила, заботясь о том, чтобы в доме всегда была еда. Она варила огромные кастрюли щей, рассольника, борща и всех кормила. Матушка так и говорила: «Все шли к нам».

В молодости матушка Людмила носила много тяжестей, в результате повредила позвоночник. В старости он стал ее сильно беспокоить. Матушка рассказывала, как однажды она несла очень тяжелый мешок с капустой для соления по Перекупному переулку, затем по Херсонской улице к Александро-Невской лавре. Еле дотащила до дома, села и заплакала. Капусты набрала много, чтобы хороший запас сделать на зиму, на Великий пост. Да запасти так, чтобы хватило на своих и на тех, кто придет. А тогда к ним часто заглядывали голодные семинаристы. На масленицу матушка обязательно пекла много вкусных, красивых, кружевных дрожжевых блинов, на Пасху – прекрасные куличи и готовила особенную пасху.

От Анны Павловны Романовой, Марии Федоровны Красновой, Надежды Ивановны Таркачевой матушка Людмила переняла этикет, культуру быта. Ее отличала необыкновенная щедрость, она всегда беспокоилась, чтобы гостям было удобно, чтобы чай наливали в красивые чашки. Отец Василий, наоборот, любил все простое. Из своего детства, из уклада семьи он вынес скромность быта, бережливое отношение к старым вещам. Он любил простую еду: рассольник на почках, гречневую и манную кашу, овсяный кисель, хлебный квас, молочный суп. Матушка не любила молочное и достаточно редко его готовила. Поэтому отец Василий шутил: «Не будет муж есть то, что не любит его жена».

Матушка вела дом, воспитывала дочерей, внуков. Однажды она сказала, что всегда молилась Господу, чтобы Он послал ей дочерей, потому что с девочками легче.

И действительно, родились три девочки. Матушка рассказывала, как учила их порядку. Она говорила: «Вот ночью придут ангелы, а у тебя крошки, не убрано. Они и уйдут».

Почти всю жизнь батюшку с матушкой сопровождала большая неустроенность с жильем, теснота. Семь лет они снимали комнаты в разных районах города. Когда расселяли дом на Шлиссельбургском проспекте, жильцам на выбор предложили разные варианты. Отец Василий с матушкой выбрали квартиру на улице Шаумяна, поближе к лавре. Они были счастливы, что получили хоть и очень маленькую, смежную двухкомнатную, но все-таки отдельную квартиру. Жили в тесноте, да не в обиде: в любви, в согласии, в терпении. И на их семейный огонек заглядывало очень много людей, и из духовного круга, и светских. Со всеми они находили общий язык.

Венчание Василия Ермакова и Людмилы Никифоровой в храме Иова Многострадального на Волковском кладбище 21 июля 1953 года. Передний план (слева направо): Борис Воскресенский, отец Михаил Ипатов, Людмила Никифорова, Василий Ермаков (архив О. В. Ермаковой)

Мария Федоровна Краснова с дочерьми отца Василия Ольгой и Верой. 1958 год (архив О. В. Ермаковой)

Ипатов Михаил Яковлевич (1890–1973) окончил Ленинградскую духовную семинарию и два курса академии. Служил дьяконом в академическом храме ап. Иоанна Богослова и в церкви прп. Серафима Саровского на Серафимовском кладбище. После рукоположения во иереи служил в храме Иова Многострадального на Волковском кладбище. Отец Михаил крестил Веру, Ольгу и Галину, дочерей отца Василия (архив О. В. Ермаковой).

Матушка Людмила со старшей дочерью Верой. Ленинград, 1954 год (архив О. В. Ермаковой)

Как-то матушка Людмила вспоминала, что однажды они пришли в гости к знакомым. Там были Даниил Гранин (он был хорошо знаком с отцом Василием), Никита Толстой и другие представители творческой интеллигенции. Они задавали батюшке каверзные вопросы, он, как всегда, убедительно и четко отвечал на них. Вскоре его попросили прийти в рясе. Он пришел, отслужил молебен, и все встали под благословение.

Матушка много лет пыталась выхлопотать жилье побольше. Но когда она приходила с заявлением, то ей говорили: «Вы не работаете. Принесите справку с места работы мужа». Когда видели справку с крестом, то тут же заявляли: «Так вы оба не работаете, и ничего вам не положено». А однажды один честный начальник ей прямо сказал, что им никогда ничего эта власть не даст. В 1981 году они переехали в кооперативную квартиру по адресу: проспект Большевиков, дом № 33; и только в 1999 году, благодаря духовным чадам отца Василия, у батюшки с матушкой появилась наконец просторная квартира, которая всегда была полна людей.

За их долгую совместную жизнь отец Василий с матушкой очень мало бывали вместе. Матушке Людмиле очень тяжело было принять самоотверженное служение людям, отличавшее отца Василия. Эмоции, чувства, переживания накапливались в душе… Она, как могла, старалась не выплескивать их наружу, лишний раз не расспрашивать батюшку, если видела, что он устал или чем-то расстроен. Она волновалась за отца Василия, видя, какой груз он несет.

Он же никогда не жалел себя. До самой ночи, а часто и ночью, он говорил с людьми. Молился по ночам. Матушка говорит, что даже не знает, когда он спал. Батюшке никогда не удавалось побыть в тишине, которую он так любил. Он всегда был окружен людьми. Страждущие ни на секунду не оставляли его в покое, ни днем, ни ночью, даже дежурили под окнами. Телефонные звонки можно было услышать глубокой ночью, но отец Василий не разрешал отключать телефон. Он никогда никому не отказывал.

Как-то, рассказывая о своей сложной жизни, матушка Людмила прочитала последнее четверостишие из стихотворения Ф. И. Тютчева, несколько раз повторив последнюю строчку:

 
Растленье душ и пустота,
Что гложет ум и в сердце ноет, —
Кто их излечит, кто прикроет?..
Ты, риза чистая Христа…
 

Я иду, Господи

Что такое священник? —

Олицетворенная вера, надежда и любовь.

Святой праведный Иоанн Кронштадтский

Василий был рукоположен в диакона первого ноября 1953 года епископом Таллинским и Эстонским Романом в Николо-Богоявленском соборе, а четвертого ноября, в праздник Казанской иконы Божией Матери, митрополитом Ленинградским и Новгородским Григорием (Чуковым) в Князь-Владимирском соборе – в иерея. Благодаря митрополиту Григорию иерея Василия направили на службу в кафедральный Николо-Богоявленский Морской собор Ленинграда (Никольский собор), главный храм города. Старинный Никольский собор, задуманный еще Петром Первым и построенный при императрице Елизавете Петровне, находится в самом центре города. Площадь, на которой располагается собор, когда-то служила плацем Морского полкового двора. В центре площади находилась деревянная Никольская церковь. В 1762 году по проекту блистательного зодчего, главного архитектора Адмиралтейств-коллегии С. И. Чевакинского, на месте деревянной церкви был построен каменный Николо-Богоявленский Морской собор как главный храм Российского флота. После закрытия в 1929 году Морского собора в Кронштадте Николо-Богоявленский собор вплоть до последнего времени оставался единственным морским собором Петербурга (только в 2012 году был вновь освящен Кронштадтский Морской Никольский собор). В нижнем храме собора и сейчас хранится старинная, подаренная в семнадцатом веке греческими купцами, особо почитаемая петербуржцами чудотворная икона святителя Николая, покровителя моряков. С Никольского собора началась и любовь батюшки к военно-морскому флоту.

В пятидесятые годы в Никольском соборе было самое большое количество прихожан в городе, в основном коренных петербуржцев: блокадников, бывших военных, интеллигенции. В соборе служили такие известные священники, как Александр Медведский, Николай Наумов, Иоанн Птицын, Константин Быстриевский. Отец Василий особенно отмечал отца Александра Медведского, отсидевшего три года по обвинению в «проведении антисоветских проповедей в церкви перед верующими», как исключительно талантливого проповедника, а об отце Константине Быстриевском говорил, что он был поистине народный пастырь.

Во времена Хрущева и Брежнева Никольский собор как самый посещаемый храм города был под особым контролем советских властей, стремившихся во всем подчинить себе церковную жизнь. В результате этой политики государства по отношению к Церкви многие священнослужители смирились с тем, что церковная жизнь обречена на уничтожение. В те годы лишь очень немногие священники, рискуя собственной жизнью, своей семьей, активно вели пастырскую деятельность. Одним из таких пастырей был отец Василий Ермаков.

Отметим, что темой диссертации, то есть выпускной работы, завершающей курс обучения в духовной академии, Василия Ермакова стала тема «Национально-государственные заслуги и защита православия русским духовенством в эпоху польско-шведской интервенции»[57]57
  Ермаков В. Т., прот. Национально-государственные заслуги и защита православия русским духовенством в эпоху польско-шведской интервенции. СПб.: Агат, 2002.


[Закрыть]. Эта работа дважды подвергалась критике в советской печати за то, что в ней ярко и аргументированно была показана роль Церкви в защите Отечества в трудные для него дни, в частности роль преподобного Сергия Радонежского и Патриарха Гермогена. Через всю диссертацию красной нитью проходила мысль о том, что русское духовенство всегда принимало самоотверженное участие в исторических судьбах русского народа, особенно в те моменты, когда нормальная государственная жизнь нарушалась какими-либо обстоятельствами, разлагавшими организм Отечества. Во вступлении к диссертации читаем следующие строки:

«В самые страшные минуты для нашей Отчизны, когда во всем своем ужасе восставал роковой вопрос ˝Быть или не быть России?˝, двигателем народной мысли и силы всегда являлось именно православие».

«Православная вера явилась и основою русского национального патриотизма, воспитав в русском народе мужественную преданность своему Отечеству и своей Церкви, о чем свидетельствует наша история».

Очевидно, что тема, поднятая в диссертации, актуальна и сейчас, когда всячески принижается значение Церкви в жизни государства. Читая диссертацию, думаешь и о громадной роли пусть и почти уничтоженного, но не сломленного русского духовенства в победе в Великой Отечественной войне, в тяжелейших условиях немецкой оккупации возглавившего духовное возрождение русского народа. Неудивительно, что автор привлек внимание органов государственной безопасности.

Иерей Василий с самого начала поставил перед собой ясную и определенную цель: «Я обязан рассказать о Боге обманутому советскому народу. Потому что я сам – из той же среды. Служа в Никольском соборе, я спустился с амвона и разговаривал с народом. Кто-то говорил: зачем это надо? Но только так, в непосредственном, живом общении я смог понять, что нужно сказать человеку, пережившему блокаду, войну, потерявшему своих родных. Я до сих пор помню, с какой жадностью на нас, священников, смотрели глаза этих людей. Меня учил отец Константин Быстриевский в Никольском соборе: “Когда служишь молебен, ты спроси: а что с этим человеком случилось? Особенно если увидишь в списке заключенных или болящих”. И я внял его отеческому совету и стал расспрашивать народ. Я давал обет Богу, меня владыка митрополит Григорий (Чуков) напутствовал: “Иди, учи народ!” И я понимал: если меня народ кормит, то я обязан ему отработать. Я живу на народные деньги, и я обязан послужить. Потому я терпеливо всех выслушивал. И я знаю, что Господь меня покрывал, мне грозили, но я не сдавался»[58]58
  Ближе к народу, ближе к Богу, ближе к храму. Интервью с прот. Василием Ермаковым // Газета «Эском – Вера». URL: www.rusvera.mrezha.ru/480/3.htm (дата обращения: 20.03.2016).


[Закрыть].

Отец Василий учился и у пожилых прихожан, и у малых детей, а накопленный опыт передавал другим. Он никогда не отходил от самого главного в своей жизни, а именно – лично разговаривать с народом. «У меня не было личной жизни, я жил людьми, их духовными потребностями, заботами. То есть так началась моя пастырская жизнь, так я шел своей дорогой жизни, боясь Бога и стремясь донести до сознания богомольцев Никольского собора крепкую веру в Бога и научить любить храм, любить литургии и достойные правила Причащения», – говорил батюшка[59]59
  Беседа с прот. В. Ермаковым. Беседа вторая. О Санкт-Петербургских духовных школах.


[Закрыть].

Яркий пример: каждое воскресенье – и на ранней, и на поздней службе – в Никольском соборе было по две-три тысячи исповедников. Отец Василий стал выяснять у людей, есть ли у них на шее крест. «Если нет, – говорил батюшка, – идите купите». Свечница смеялась: «Опять, наверное, отец Василий исповедовал. Я продала больше трехсот крестов сегодня».

Иерей Василий очень внимательно изучал церковную жизнь Никольского собора. Проблемы, в первую очередь связанные с богослужебным уставом, предназначенным для монастырей и трудно применимым в приходских храмах, с богослужебным языком, с практикой совершения церковных таинств, существуют давно. Они выносились на Поместный Собор 1918 года, но не были рассмотрены, так как Собор разогнали большевики. В результате каждому священнику эти вопросы приходилось и приходится до сих пор решать самостоятельно.

Отец Василий рассказывал, как решал вопросы пастырского окормления мирян. «Это было труднейшее послевоенное время, когда постепенно, очень-очень трудно Церковь возвращалась на круги своя, когда приходили в храм Божий одни – полюбопытствовать, а другие – принести благодарение Богу за то, что они остались живы. Служа в Никольском соборе, я смотрел внимательно, кто туда приходил. Приходили, повторяю, фронтовики, блокадники, люди, уставшие от того страшного времени. Они шли за тем, чтобы помочь своей душе, получить на сердце бальзам веры, укрепиться в том трудовом подвиге, который они совершали в послевоенное время. Работали они все шесть дней, только в воскресенье был выходной, потом дали два. Работали до шести вечера. Заботы житейские, неустроенный послевоенный быт, коммунальные квартиры – все это заставляло людей торопливо прийти и помолиться. Тогда в сознании возник вопрос: как сделать так, чтобы люди получали хотя бы малое удовольствие от своего пребывания в храме Божием, в доме молитвы? Мы сокращали, не все стихиры читали. Пропели три стихиры, “Слава и ныне”, канон обыкновенно читался на три, на четыре. А та практика уставная – для монастырских храмов, я скажу прямо, она нигде не исполнялась. Да тогда и не было певчих, не было чтецов, кто бы мог так красиво преподнести святые строки стихир и канонов. И здесь требовалась душа, душа священника, душа дьякона, душа псаломщика. Люди приходили и получали духовное утешение, самое главное – духовную поддержку в своей не до конца потерянной вере в Бога. Как могли, мы их поддерживали, чтобы они действительно думали о Боге, а не о ногах. Как говорил митрополит Филарет (Дроздов): “Лучше сидя думать о Боге, чем стоя – о ногах”. И мы старались так в течение двух часов дать возможность людям насладиться теми священными гимнами для утешения своей души и получения благодати Божией. Почему они и приходили в Никольский собор. И он был забит полностью на всенощное бдение, и в дни поста Великого мы не видели оскудения храма Божиего»[60]60
  Беседа с прот. Василием Ермаковым. Беседа третья. О пастырском служении.


[Закрыть].

В практике проведения богослужений батюшка опирался на свои жизненные наблюдения, на опыт митрополита Григория, на опыт проведения богослужений в Пюхтицком и Валаамском монастырях. Попытки создать служебное единообразие, как рассказывал батюшка, делались сразу после войны. Митрополит Григорий благословил так совершать богослужения в академическом храме лавры, чтобы студенты обязательно могли выполнять свою самую первую обязанность, а именно – учиться, а не молиться по монастырскому уставу. С 1946 года отец Василий посещал Троице-Сергиеву лавру. Там шло сокращенное богослужение и пел прекрасный хор. Но трудно было стоять, когда канон читался на восемь, на десять песен. Батюшка вспоминал, как тридцать лет ездил в Пюхтицы, и всегда светлой памяти матушка игумения Варвара более полагалась на подвиг труда, который совершали сестры в обители, и давала указания, что надо сокращать при чтении канонов. Говорил отец Василий и о том, что даже если почитать описания жизни Валаама довоенного времени, то там также была практика: человек, который трудился на послушании физическом, не посещал богослужения. Батюшка говорил: «Потому что мы должны быть не телоубийцы, а страстеубийцы. Это первое и основное. И сегодня, когда я разъезжаю по России-Матери, когда я вижу, что стоит один богомолец, а батюшка читает девятый час и псаломщик поет, я говорю: “Отец Александр, зачем это надо, ведь людей-то нет?” – “Так положено по уставу”, – отвечает он. Устав, конечно, дело хорошее, но он должен быть не мертвой буквой к исполнению, а должен быть живым указанием, как надо идти к Богу». Отец Василий писал: «Время само диктует: надо все это пересмотреть и властью архиерейской, святительской, соборов русских святителей дать точное и определенное указание, как нам надо молиться, по совести, не нарушая устав».

А вот к попыткам перевести богослужение на русский язык батюшка относился отрицательно. «Русского языка как такового у нас не существует, – сказал он, выступая с циклом бесед на радио “Град Петров”, – потому что у нас остался язык уличный. Язык Толстого, язык Достоевского и прочих писателей не остался. Потому что двадцатый век наложил отпечаток на сознание русских и советских людей. Мы думаем по-советски, мы читаем по-советски и воспринимаем всё, что читается, по-советски. Поэтому, если бы сегодня мы всё это вписали в богослужебный текст, это было бы страшное кощунство. И когда некоторые священники читают Священное Писание по-русски, канон Андрея Критского по-русски и еще ряд богослужений по-русски, я не вижу результата, того, чтобы больше стало приходить прихожан в этот храм.

Такая попытка была еще во времена обновленцев. Было страшное время. Как это было, вы можете почитать в литературе. Престолы выставлялись на середину храма, все было “по-русски”. Но народ в своей массе не принял эту “русскую” традицию. Он не пошел за новоявленными священниками, даже архиереями, которые думали: “Я читаю по-русски, за мной пойдет народ”. Народ искал, особенно в Москве и также, наверное, в Петербурге, храмы, где читают на родном непонятном им церковнославянском языке. Они остались верными той практике, которая была у Русской Православной Церкви.

Я скажу о своем храме. У меня народа много, особенно идет послевоенное поколение русских людей нашего города. Они славянского языка не знают, но они идут, чтобы здесь насладиться прекрасным чтением. Когда мы читаем так ясно, отчетливо канон Андрея Критского, храм забит. Когда говорят о том, чтобы насильственно через русский язык привлечь русского человека к Богу, это попытка очень слабая. И еще, повторяю, я сам пережил, я пришел к Богу, не зная ни одной церковнославянской буквы, я сам через семь лет пришел и научился. А более того, сегодня есть тексты, переведенные на русский язык. Каждый, желающий толково понять смысл того или иного текста богослужения, возьмите, почитайте, все переведено на русский язык. Пожалуйста, читайте Новый Завет, Деяния апостолов, канон Андрея Критского, вы всё найдете. Я считаю, что ломать уже здесь ничего не стоит»[61]61
  Беседы с прот. В. Ермаковым. Беседа третья. О пастырском служении.


[Закрыть].