Текст книги "Разлюбил – будешь наказан!"

13. Сотрясение

По вечерам Антон появляется на лестнице, возле моего домика, висит на перилах и ждет, когда я выйду. За спиной у него море, над головой у него облака, под ногами скрипучие деревянные ступеньки. Удивленные мартышки оглядываются: «Как это он тут очутился, такой пушистый?» Ко мне пришел! Только увидит меня – и его детская улыбка сразу превращается в хитрый охотничий прищур.

– Я уже тебя жду, – говорит.

И я гуляю! Гуляю со своим ньюфом! Меня заносит на бордюрчик, очень хочется ножки продемонстрировать. Антон глядит с одобрением, держит за руку, чтобы не упала. Территория лагеря не меньше, чем средний райцентр. Сейчас идем на стадион, это километр. Рот у нас не закрывается, сплошное «ля-ля-ля, хо-хо-хо». Знаю, много ржать нельзя, а то реветь придется, но уж очень смешно. Антон хвастается про свои светские делишки.

– Драки? – Я совсем не в теме. – Кошмар! Почему?

– Почему… – он важничает, – перешел из другой школы – все, ты чужой. Забивают с тобой стрелу после уроков, смотрят: сдрейфил или нет.

– А сколько тебе лет? – Мне захотелось уточнить.

Антон на секунду запнулся, глядя на меня, думал, сколько нужно прибавить.

– Шестнадцать, – сказал.

Приврал один год. Я притворилась, что не заметила.

Дорожка юлила через парк. Мы забрались далеко, фонари стали встречаться реже, светили тускло, исчезли клумбы и фонтанчики, аллейку обступили густые одичавшие кусты. Мы продолжали хохотать, и я ждала, когда же он меня поцелует. Сегодня? Или через пару дней? Вдруг за моей спиной послышалось что-то неразборчивое, слово похожее на «…жопа…». Кто сказал?

Мальчик, лет двенадцати, выехал из кустов на велосипеде. Был бы у меня мозг, я бы спросила себя, откуда здесь среди ночи невоспитанный ребенок-велосипедист? Пионер остановился рядом с нами и крутил рулем на месте, чтобы удержать равновесие.

– Не упади, – я ему сказала, и он тут же грохнулся на асфальт.

– Так тебе и надо. – Я хихикнула, и мы прошли дальше несколько шагов.

Через секунду из кустов появились веселые мальчишки, но уже гораздо старше и крупнее. Откуда их столько? Человек десять. Кинг-конг и соратники. Антон подошел к ним, а я осталась под фонарем. Командир размахнулся. Антон упал и несколько секунд лежал в траве. Когда он поднялся, я увидела его бледное лицо. Губы у него сжались, щеки застыли. Послышалось что-то похожее на «ты поял», и тимуровцы испарились.

Ах, как мне стало больно! Любая сволочь может вломиться в мою историю, и я ничего не смогу с этим поделать.

Антон медленно возвращался ко мне. Мрачный, с повисшими плечами. Все, думаю, сейчас скажет: «Спасибо тебе, Софочка, давно я по морде не получал, рядом с тобой только и посчастливилось».

Он присел на бордюр и обнял меня за плечи, первый раз обнял, случайно.

– Не плачь, – говорит.

– Все из-за меня…

– Ну что ты… обычные наезды. Кубанцам скучно, мы как раз подвернулись вовремя…

– Голова болит?

– Да… Сотрясение, наверно… небольшое… – Он вытер кровь. – Платочка нет?

– Нет… – У меня никогда нет с собой платка, я лахудра.

– Извини… – говорю. – Вечно я ляпну, а потом получаю.

– Ты тут ни при чем, – Антон вздохнул. – И потом, девушка вообще не должна извиняться.

Ничего себе! Он прямо одернул меня, я слушаю и на ум записываю: 1. Иметь при себе платок. 2. Никогда не извиняться.

– Успокойся, – он обнял меня за плечи, – не плачь только, не стоит из-за меня плакать. Сейчас все пройдет. – Его губы застыли в напряжении. – Неприятно, конечно… быть мальчиком для битья… Пойдем. Пора спать.

Мы возвращались медленно. Иногда он морщился, говорил, голова кружится, так что я уже всерьез испугалась. Вы что, не знаете? Сколько случаев было: удар, гематома – и через пару дней кровоизлияние в мозг. Погулял с девочкой!

Ничего! Сейчас я сотру этих уродов, как будто их и не было. Надо чем-то зажевать этот металлический привкус.

– Представляешь, – говорю, – мой папа до сих пор дерется на улице. Да! Один раз он сидел в кафе с друзьями (я не стала уточнять, в каком кафе и в какой раз). Рядом столик, там девчонка с пацаном. И еще копна рядом. Они к ней домотались – пацан убежал. Ха! А папаня заорал: «Мы пресса!» – и на них. Домой пришел драный. Мама в него чайником…

– Весело… А я своего отца не видел ни разу. Давно когда-то, в детстве, на улице стоял большой темный человек, не помню точно, кажется, в синей форме, или мне сейчас так кажется… Не помню ничего, размытый образ остался…

– Железнодорожная форма?

– Не знаю.

– А ты спрашивал у мамы?

– Спрашивал. Не говорит ничего. Они с бабушкой орут всегда, если я их достаю, «хам растет, весь в отца»… Да, – он резко переключился, – а тебе надо было убежать.

– Почему?

– Ты же девушка.

– Да? – я удивилась.

Первый раз в жизни я подумала, что я девушка. Вообще, это слово мне не нравится, слишком коровястое. «Девушка» – такая телушка в белых колготках. Первый раз я услышала в нем новый оттенок, как будто оказалась без одежды. Мне захотелось прислониться к Антону близко, совсем близко, ни с того ни с сего.

– Все, иди спать. – Он отпустил мои руки и проследил, как я захожу в свою хижину.

Спотыкаюсь в темноте о чужие шлепанцы. Скриплю дверями. Слышу вредный шепот: «Можно потише?!» Прыгаю под одеяло. Вытягиваю ножки. А волны шумят… шумят…

Кошмар! Я полночи вспоминала, как сто лет назад гуляла с мальчиком! Пора мне уже пить что-нибудь для мозга. Пойду в аптеку, куплю себе коньячку.

14. Фрикасе

Да какой тут коньячок! Жарища страшная. Дышать нечем. Кубанцы убирают урожай. Мой муж на передовой. Вон он, вижу его из своей башни, стоит на раскаленном асфальте, пытается перекричать моторы. В центре площадки раскорячился подъемный кран, на крюке, как большая игрушка, качается сеялка, и я понимаю – любви мне захотелось не вовремя.

Весь день воняет гарью и бензином. Тарахтит погрузчик. Въезжают-выезжают длинномеры всех мастей. Между ними, потрясая жирками, бегает наша горячая кладовщица с маленьким карандашиком в руке. Рабочие сбрасывают спецовки, и видно, как напрягаются их мускулы, когда они тянут за собой тележки.

В офисе, там, где под кондиционером благоухает наша красота, то и дело хлопают дверями потные мужики. Все как один в светлом легком хлопке, все одинаковым движением вытирают лицо, с выдохом здороваются, ищут глазами кулер и, как быки, пьют холодную воду.

Иногда они путают двери, их заносит ко мне в башню, и я вижу черную рожу с усами. Ой! – шарахается гарный хлопец, увидев меня в одном лифчике с младенцем на руках. Однажды было совсем весело. Казак прошастал в мою розовую спальню. Увидел меня в постели и протягивает документы. «Можно подписать?» – спрашивает, а глаза у него круглые-круглые. «Пожалуйста!» – говорю и ставлю ему автограф за шефа.

В разгар сезона мозги кипят у всех. Но и в эти трудные времена у нас в офисе не прекращается бесконечная неделя высокой моды. Наша звезда выкаблучивается. Как хорошо стучат ее каблуки по итальянской плитке! Мне слышно каждый шаг. А между прочим, кто эту плиточку выбирал? Я. А когда мастера ошиблись и начали класть другую, я сказала им: «Отдирайте, мерзавцы!» Сейчас включу пылесос. Пусть знают, кто в доме хозяин.

Опять стыжусь – примитивные у меня игрушки. Вот бабушка моя проблемы решала! В сорок первом она оказалась в Архангельске, пошла санитаркой в военный госпиталь. Какая-то сволочь вытащила у нее из кармана хлебные карточки. Я бы сразу взвыла. Но наша старуха, тогда ей было восемнадцать, придумала вариант. Взяла ребенка, не своего, между прочим, ребенка, тетку Машку на время подкинули, взяла и пошла на вокзал. Стала гадать там на картах. В жизни никогда не гадала, а приспичило – научилась. Морду ей никто не набил. Вопрос у всех был один: вернется или нет. Бабуля знала, что отвечать. Представляю, если бы я захныкала на том вокзале «Любовь прошла!»… Как прошла, так и вернется!

У меня сегодня подхалимский ужин. Звоню своему рабовладельцу. Отвечает Шерон Стоун:

– Щас, попробую соединить… – и трубку шварк.

Дожили! Без посредников с собственным мужем невозможно связаться. Набираю сотовый, отвлекаю, мешаю, да простится мне это.

– Ну что там у тебя?

Каким надменным тоном он умеет разговаривать! Интересно, он уже мечтает меня отравить?

– А ты придешь домой? – Я продолжаю косить под тихую лапочку.

Пришел! Пришел мой голодный гладиолус! Сбросил ботинки нога об ногу. Ищет шлепанцы. Может, сейчас поцелует? Нет. Снова нет. Он морщит нос и спрашивает:

– Почему у тебя грязь на пороге?

Нет, ну вы слышали? Откуда это у него? Это не его репертуар, это монолог завхоза. У меня всегда грязь на лестнице, и песок с детских ботинок, и собачья шерсть… И что?

В зале на полу в обнимку с Максиком, в его пушистых черных лапах, валяется наша маленькая дочка. Мой цветок поднимает ее на руки и заявляет:

– Ты всегда облегчаешь себе жизнь. Тебе плевать, что ребенок пыль собирает.

– Грешна, грешна, батюшка, облегчаю. Одна у меня жизнь-то, как не облегчать.

– Я знаю, в чем твоя проблема, – деловым тоном заявил Антон. – Сейчас я тебе продиктую…

– Диктуй! Диктатор! – Меня вдруг взбесила эта его оговорочка.

– Красавица моя! – это он дочке. Целует ее в щеку, прижимает к себе, сажает за стол в детский стульчик.

На меня даже не взглянули! Меня обнесли! Я – персонал. Официантка. Уборщица. Массажистка.

Зря я изгалялась с этим фрикасе – с таким же успехом он съел бы и собачий корм. Выбритый сегодня, стриженый, отглаженный, придраться не к чему – нехороший признак, значит, волнуется. Это попахивает аудиторской проверкой, ОБЭПом, клиентскими рекламациями или… Про «или» лучше не думать. Сегодня никакого «или» – я должна вернуть себе престол.

Господин директор бросил рубашку, пиво из холодильника достал и сел на трон. Надо ловить момент. Прыгаю к нему под бочок. Лезу целоваться по-взрослому. Он чмокает меня в щеку и отпихивается.

– Не мешай, не мешай, крошка…

Тигр смотрит новости с полей. Колхозники, как всегда, плачут: «Бензин нынче дорог» и просят дотации у государства. Тигр против дотаций.

– Какие, к херу, дотации! – Он сразу шумит. – Разворуют все ваши дотации и потом впаяют вам налоги! Надо конкурировать! Кон-ку-ри-ро-вать! Когда ж вы уже поймете…

– Давай я тебе массажик сделаю. – Начинаю разминать его плечи. – Какая шея твердая!

Если честно, я хочу спать. Я устала, у меня болит голова, вы в курсе, вы эту песню знаете. Меня все раздражает: и то, что я спать хочу, и то, что я ему делаю массаж, а главное, он опять на меня не смотрит. Ах, нет… счастьице улыбнулось. Обнял меня в рекламной паузе и спрашивает:

– Когда там у тебя день рожденья? Двадцать шестого или двадцать четвертого?

Антон всегда притворяется, что не помнит.

– Двадцать четвертого! – Я делаю вид, что возмущаюсь.

– Поехали в «Золотой ларец», – говорит.

И рукой так вальяжно – ах! Как раньше купцы махали – «К цыганам!».

– Да? А может, не в «Золотой ларец»? Может, в «Спортмастер»? Мне позарез нужна беговая дорожка.

– Все-таки праздник… – Антон взял меня за ручку и посмотрел на мое обручальное кольцо. – Я давно не дарил тебе ничего золотого…

Видимо, я устала. Конечно, не выспалась. Естественно, издержки тупого советского воспитания дали о себе знать. В причинах копаться не хочется. Слово не воробей, и оно вырвалось раньше, чем я успела подумать, что говорю.

– Понимаешь… – уже произносили мои губы, – мне позарез нужна дорожка. Зачем мне золото?

Сама не верю! Это я сказала «зачем мне золото»? Не может быть! Я не могла такое сказать! «Зачем мне золото»! Какой абсурд! Какая глупость!

Антон удивился. И окатил меня таким презрением!.. Отодвинулся и сразу:

– Какая ты дура! Мужчина захотел тебе сделать подарок, а ты…

Правда, дура. Устала – реакции ноль. Не видать мне золотишка! Трудно было повизжать: «Ура! Золото!» Нервишки мои сдали. Голосишко дрогнул. Вскочила, заорала:

– И сам ты дурак! Я от тебя уеду!

– Валяй, валяй. К маме. – Он кивает, а сам уже слушает, какие там прогнозы на будущий урожай.

Бокальчик с пивом я швырнула. Брызги разлетелись, самой же все отмывать. Нет, тигра не проймешь битой посудой. Он лишь на секунду повернулся… Скорее, пока он смотрит мне в глаза, я прошипела страшное:

– Мы все равно разведемся.

Нет! Этого мало. Его еще интересуют семьдесят центнеров с гектара пшеницы. Надо подбавить газку:

– Я хочу, чтоб ты знал: мне в нашем доме не хватает секса!

Нет, не то. Директора сексом не убьешь. Надо больнее ударить.

– И денег!

Но и это его не выведет из себя. Даже если вздрогнет внутри, виду не покажет. Смотрит репортаж. Показывают конкурентов. Импортная сельхозтехника на кубанских полях. Трактор с дистанционным управлением. Один механизатор управляет двумя машинами… Интересно, да, два трактора – один механизатор, жуть как интересно. Мужчины любят про машинки, мы в курсе.

А мне плевать на ваши машинки! И на ваши брильянты! Я люблю сказки про любовь!

15. Хочу целоваться!

Ворочаюсь. Уснуть не могу. Переползаю из розовой спальни в голубой зал. С подушками, с одеялом, с маленькой дочкой. Я задыхаюсь! Выключаю кондиционер. Открываю окно. Слушаю, как шумит поток машин. Поток, я вам точно говорю. Второй час ночи, народ все рулит, прут на море, страдальцы.

Синие шторы надуваются от ветра, как паруса. Тени от клеток похожи на морские канаты. Представим, что я на корабле. Это не огни автострады, это фонари на палубе. Пассажиры думают: «Это кто ж вон та вон, рыжая помпуха? Ото ж вот та? Да вон же ж мелкие при ней. Муж у ней чи золотопромышленник, чи нефтедобытчик?» И никто не знает, что в каюте, на самом дне чемодана я прячу свой старый пиратский флаг.

Бежать, бежать отсюда срочно! Спасаться! К Антону. Солнце еще высоко, а я уже иду к нему по аллейке, под каштанами, прячусь в тень. Слава богу, с ним ничего не случилось. Проснулся к обеду, искупался в море, выпил стакан компота – и голова не болит. Вытаскивает руки из карманов мне навстречу и цветет, радости не прячет. А это значит, что сегодня, по законам жанра, Антон начнет сокращать дистанцию. Посмотрим, посмотрим, как он это сделает.

Так… Объект меняет маршрут. Никаких аллеек, идем туда, где никого нет, вдоль берега, за желтый обкусанный утес, вверх по склону. Все заросло ежевикой. Колючки царапаются. Антон веселит меня байками про свою бабушку. Старушка явно прибабахнутая, в порыве гнева швырнула в него живым котом. Кот проходил мимо.

– Я даже номер сделал для концерта «Старушка и кот». Весело получилось. Все смеются! Не понимаю только до сих пор, почему все смеются… – кокетничает Антон и между делом добавляет: – Вообще-то я хочу стать режиссером.

– Снимать кино? – Мамочки, я падаю в обморок.

Детский сад! А я все жду, когда же он меня поцелует.

– Да, а что? Хочу свою телекомпанию. «Антон Дмитровский представляет». Почему «Уолт Дисней представляет» можно, а «Дмитровский представляет» нельзя?

Как смешно он говорит! Да еще окает все время! Мечтает о телекомпании, смотрите на него! Да знаешь ли ты, несчастный, сколько денег тебе потребуется! Какой наивный мальчик! И какой красивый… В этот момент, сейчас, когда говорит о приятном, срывает черные ягоды, прикусывает нижнюю губу и весело глядит на меня игривыми глазами.

– Что ты смеешься? – спрашивает и сам смеется.

– У тебя все губы синие. – И я смеюсь, мне хорошо, вот и смеюсь. – Ой! У меня тоже синие, да?

– Да…

Он притих. Посмотрел на меня, как на неизвестную зверушку. Подошел ближе. И вот, вот сейчас… сейчас…

– Давай поцелуемся, – говорит.

Ну, наконец-то!

– Давай. – Я поднимаю к нему лицо.

Он слегка дотронулся губами и остановился. Посмотрел с вопросом. Не понял: взят барьер или нет? Нет, конечно. На этом нельзя останавливаться. Сейчас я научу его целоваться. Боюсь, сама боюсь, но прыгаю с вышки – начинаю облизывать его нежные, еще совсем детские губы.

Открываем глаза. Я немножко боюсь, а вдруг он сейчас скажет «фигня» и сбросит меня с обрыва? Нет, не сбросил.

– Понравилось?

– Да, – отвечает и смотрит удивленно, а потом хвать меня – и к себе в охапку.

Молодец! Меня так и надо, сгребать в охапку, а то убегу.

Кругом тишина. Абсолютная тишина, звук кто-то выключил. Внизу море – глубокий синий цвет с зеленым пятном у берега. За спиной пушистый склон. И небо совсем низко, у нас в руках, неподвижное, как на картинке. Облако повисло в стороне. Так четко прорисовано… Если бы сама все это не видела, сказала бы – мультфильм.

Сфотографируйте кто-нибудь! Я хочу запомнить себя с этим мальчишкой, на этом склоне, в один-единственный момент, без времени, без контекста. В момент, который уже исчезает, тает уже сейчас, пока мы еще стоим рядом.

Таял, таял, но, видно, так и не растаял, если сейчас вы все это видите вместе со мной. Мы до сих пор там, на склоне, в зарослях ежевики, два красивых ребенка, стоим и целуемся. А вас завидки берут.

16. Подарочки

Всю ночь не спала. Страдала без любви! А кого волнует? С утра пораньше звонит мой узурпатор, срочно требует к себе. И опять нудным деловым тоном, как они быстро его осваивают, эти директора:

– Э-э-э… Спустись ко мне на минуту. Ролик монтируем, рекламный, хочу, чтобы ты посмотрела… На всякий случай.

Нет, ну а что я хочу? Чтобы через десять лет безраздельного правообладания мой законный муж все еще радовался, что ему выдали патент? Даже смешно, если он будет приходить домой и каждый вечер удивляться: «Как! Ты снова здесь?! Неужели! Какое счастье!»

Антон Сергеич, принципиально не глядя на меня, запускает видео на своем компьютере. Попробую вникнуть в суть.

– Да… нормально вроде бы все… колоски золотые… сеялки красные… музычка прикольная… – Как сейчас я далека от всего этого железа! И от монтажа, и от рекламы я тоже далека. – Мне нравится, – говорю, – покатит. – И замечаю на столе ведомости с зарплатой и, уж извините, сую туда нос.

– Это что, у нее такая ЗП? – Я смотрю, что он начислил нашей восходящей звезде.

– Да… – отвечает мой муж как ни в чем не бывало.

– Но у меня была в два раза меньше…

– Ну! Когда это было… Мы всем повышали.

– А это что? – Я читаю графу «Премия». – За что мы секретаршам такие премии выдаем?

– Я всем выдал премию, – отвечает он раздраженно. – Мы хорошо поработали в этом месяце.

Тут открывается дверь, и красота является с подносом. Принесла свой дурацкий кофе. В глазах у нее горит мигающий зеленый. Отирается, сучка, возле молодого красивого мужика и еще премию за это получит! Завалилась в прозрачной кофте! А вы говорите, у меня паранойя. Для кого она тут своим красным лифчиком отсвечивает?

– Спасибо, Оля, – кивает пока еще мой ангел… или тигр, теперь уж не знаю, – через пять минут выезжаем…

– Да. – Она развернулась и беспардонно застучала копытцами.

– Кстати, Соньчик, только что пригнали… Посмотри.

Антон открыл жалюзи и улыбнулся, сначала в окно на свою новую машину, потом украдкой покосился на дверь, точнее, на Олину задницу.

– Ну! Как тебе мой новый танк?

– Супер! – говорю, наученная горьким опытом. – Отпадная тачка! Офигеть, какой ты стал крутой!.. А почему мне столько не платили?

Извините… Я хотела сказать совсем другое… Я имела в виду «На мою задницу смотри!».

– Когда это кончится? – закричал Антон. – Может, ты тут за меня посидишь, а я наверх пойду?

– Что ты орешь? Ты пойди на свою красоту поори!

– Как меня уже это достало! – Он швырнул в меня связку ключей.

– И меня достало! Я уеду от тебя! – пропела я свой последний хит и опять хлопнула дверью.

Докатились! Да лет пять бы назад мы бы вместе в обморок рухнули от такой классной тачки. Сходили бы отметить куда-нибудь, катались бы всю ночь, и на заднем сиденье… Ох! А теперь… Я смотрю из своей башни, как мой муж выходит на парковку. Мужики его обступили. Как маленькие! Глазеют на новую игрушку. И Оля за ним, от бедра, на мое законное переднее сиденье прыгает. «В налоговую!» Вот как это теперь называется.

И я поеду. Заведу свой тарантас. Покатаюсь по городу. Помыкаюсь одна по миру. Сначала потрачу все деньги. Все до копейки на разную фигню спущу. А потом отвезу детей в зоопарк – «К жирафам!». И знать не хочу, когда он вернется.

Выдрипываюсь я обычно до вечера. И всегда возвращаюсь домой. А куда же еще мне с детьми и с такой огромной собакой возвращаться? Я не могу жить одна, я беззащитная, слабенькая, доверчивая, меня так легко обидеть. Тигр меня охраняет. Нет, это не он заточил меня в башню. Это я сама заточилась. Тигр ни в чем не виноват. Надо срочно мириться, у него же утром самолет.

Собираю мужу чемодан, бегаю со шваброй и время от времени поглядываю в окно. Нет, не вернулся еще. Разлюбил, и за это будет казнен. Хотя ужин на всякий случай надо приготовить. И грязь эту на лестнице наконец-то…

Моя маленькая дочка ползает под столом. Пробует собачий корм. Ей нравится. Ей хорошо, а мне плохо. Я срываю зло на сыне:

– Ну, убери ее! Ты видишь, она ест из собачьей миски, – говорю я противным директорским голосом и режу, режу, режу лук на тонкие колечки.

А чего орать? Корм отличный, тридцать процентов протеина, витамины – волноваться нечего. Ох, палец порезала! И телефон запел не вовремя. Держу окровавленную руку в полотенце и опять на сына:

– Телефон! Подай мне телефон, что, не слышишь? Где? Откуда я знаю! Ищи.

Это тигр, больше мне никто не звонит. Говорит неожиданно ангельским голосом:

– Крошка, ты дома? У меня для тебя сюрприз.

А сам уже подъезжает, уже сигналит. Я выхожу на балкон и вижу – за ним катится фургончик. Из него выскакивают два грузчика, вытаскивают большую длинную коробку. Антон улыбается мне снизу. Улыбается! Хоть и на какой-то звонок отвечает, а смотрит на меня, мне рукой машет! Что там в коробке? Неужели? Беговая дорожка! Моя тяжелая артиллерия!

– Это еще не все. – Он забегает на ступеньки в мою башню и достает из кармана…

Простите… Знаю, знаю, как неприлично хвалиться… но это была маленькая бархатная коробочка, а в ней… темно-синие камушки… в белом… Все-все-все, молчу. Молчу-молчу. Оказывается, я обожаю сапфиры!

Мама мия! Он меня целует! В губы! Сам! Без принуждения! Кажется, ему даже приятно.

– А ты думала, я уеду в твой день рожденья, оставлю тебя одну и без подарка? – улыбнулся мой ангел и улетел.

Улетел и давай названивать. Из Милана: «Крошка, ты лучше всех. Я без тебя не могу… Здесь такая обалденная пицца. А мясо фуфел, ты в сто раз вкуснее готовишь…» Из Болоньи: «Крошка! Мы тут у Антонио на заводе. Какой у него винный погреб! Я показал всем твои фотографии. Итальянцы оползли, у них такие страшные бабы…» Из Вероны: «Крошка! Я тут в замке у Джульетты в журнальчике расписался. Да есть тут специальный журнальчик. Пишешь имена – и любовь гарантирована. Титяк тоже расписался…»

Вижу, вижу, как вас затошнило от этой идиллии. Ничего не поделаешь – многим неприятно, когда у других все хорошо. Все, молчу. Понимаю вас прекрасно. Меня тоже иногда передергивает от чужого счастья.