Текст книги "Круг обреченных"

Глава 4
«ГОРОД НИКОЛАЕВ, ФАРФОРОВЫЙ ЗАВОД…»

Быстро расстелив серые простыни, Санек забрался на верхнюю полку.

– Эй, земеля, – окликнул его морячок, оказавшийся напротив, – присоединяйся к нам!

Морячок сидел в компании тех самых парней, с которыми недавно едва не подрался. На столике позвякивали в такт перестуку колес две бутылки водки, на газете была разложена закуска. Компания мирно выпивала, словно и не было между ними никакой стычки.

– Нет, – отозвался Санек, – спасибо за приглашение, я спать хочу.

– Да рано еще спать. Может, красавица твоя с нами посидит?

Лелька слабо мотнула головой, отказываясь от приглашения. Она лежала на низшей полке поверх одеяла и смотрела пустыми глазами в окно.

– Да мы с поезда на поезд, устали, – объяснил Санек.

Лишь бы отвязались уже, дали людям отдохнуть!

– Ну как знаете, – действительно отвязался морячок, отвернулся к собутыльникам.

Санек радостно ощущал в себе прилив легкого парения. Если быть честным, особого кайфа он уже не ловил. Но и жить без наркотиков не мог. Они нужны были постоянно, чтобы избавить организм от мучительной, изнуряющей ломки. Вот Лельке хорошо. Она на игле не так давно. Еще балдеет, плесень, любовно подумал он о подруге.

Они познакомились в Староподольске. Санек приехал в город после службы в армии погостить к приятелю, Лелька прикатила к матери из Москвы. Что-то у нее в столице не сложилось. Была замужем. Мужик не то помер, не то убили. Санек подробностей не знал. Познакомились вполне тривиально – на танцах. Саня помнил, как сразу выделил из группы впорхнувших в Дом культуры девиц маленькую девушку, почти девочку, с легкими льняными волосами и голубыми глазищами в пол-лица.

Этакая Дюймовочка.

Мамаша-то Лелькина против него была настроена. Чуяла, неладно с ним что-то. Пришлось забрать красивую и увезти в свой город Николаев, фарфоровый завод. Это песня такая есть: «Город Николаев, фарфоровый завод. Там живет девчоночка, двадцать первый год. С вами, мальчишечки, с вами пропадешь, с вами, негодяями, на каторгу пойдешь…» Санек осекся, сообразив, что напевает вслух.

Вот Лелька хорошо эту песню поет.

Да. Пожили пару месяцев у его мамаши. Та тоже взъерепенилась: чего на шее сидите? А где еще сидеть? В конторе какой-нибудь? Так все места давно заняты. Грузчиком в порт идти? Это сколько здоровья надо иметь? Попробуй под ширевом погрузи чего-нибудь. Смешно. А мамаше было не смешно. Особенно после того, как Санек ее кольцо обручальное загнал. Надо же человеку после армии погулять, поправить изломанную психику. А она давай орать: «Как ты мог? Это память об отце!» Подумаешь, память… Память, тебе не хочется покою-у. Нет, это сердцу не хочется покоя. Ну, не важно. Короче, мамаша им ультиматум поставила: или работайте, или вон из дома. Еще хахаля своего привела. При нем, значит, все и изложила. Хахаль вроде как свидетель и гарант применения санкций. Ну, он, Санек, положил, конечно, на них с прибором. Взял Лельку и – в поезд. Ничего, они и в Староподольске проживут. Тем более теперь у них свой бизнес. В рюкзаке у него лежали толстенные справочники по медицине. Страницы внутри переплетов были вырезаны. Пустоты заполняли мешочки с маковой соломкой. Этого добра в Николаевской области – косой коси. Чуть не в каждом огороде.

Конечно, везти товар прямо так, почти не скрываясь, опасно.

Николаевские поезда шмонают. Известное дело, с Украины почти вся маковая соломка прет. Но тут дело такое, никогда ничего не угадаешь заранее. Можно презервативы с наркотой в желудке везти, а менты найдут. Если наводка есть, то на мелкие детали тебя разберут, а найдут. А они с Лелькой так, калики переходные. Хвостов за ними никаких нет, стучать на них некому. Почему не надеяться на «авось»? В общем, по пословице: дуракам везет. И повезло. Собаки у погранцов не оказалось. Должно быть, съела чего-нибудь. К тому же Лелька так хлопала глазищами, рассказывая, что везет в рюкзаке учебники. А рюкзак тяжелый и на самом верху. Снять сверху? Конечно, можно снять. При этом чертовка смотрела на лейтенантиков таким ясным взором, словно вопрошала: «Разве такие глаза могут лгать?» Ясное дело, не могут, решили, видимо, погранцы. Короче, рюкзак не тронули. Ну а в этом поезде, на Староподольск, проверок не ожидалось.

Не та ветка.

А хорошо было в Николаеве! Собралась старая тусовка. Коля Приходько и Димка Беленький в море ходят. Люська Демидова деньгами сорила направо и налево.

Сделала карьеру девчонка, выбилась в главные путаны города Николаева. Она и научила Саню разводить ханку <Ханка – так наркоманы называют опий, сваренный на уксусном ангидриде.> кровью. Качественная наркота получается. Сначала Люська своей кровью и разводила. И пускала шприц по кругу. Потом и они с Лелькой научились. Санек тихонько рассмеялся.

– Ты чего там, земеля, во сне, что ли? – послышался внизу голос морячка. Саня затаился.

– Во сне.Во дает мужик, – усмехнулся морячок.

– А ты говоришь, Чечня… – продолжил прерванный разговор один из парней. – Когда бомбить начали, чеченцы совсем озверели. У нас мать учительницей была, тридцать лет в Грозном отработала. Ее весь город знает. Так к ней в дом ворвались. Отца к стенке приставили, под дуло автомата. А с нее цепочку сорвали золотую, отцовский подарок. В соседней комнате мать ее, бабка наша. Она уже два года лежачая. Так и на старуху налетели. Кольцо обручальное срывать стали, чуть палец не отрубили. И кто? Мамашины же ученики. Отец на следующий день от инфаркта умер. От унижения. Не пережил, что женщин своих защитить не смог. А ей на похоронах так и сказали: уезжай, мол, пока жива. Она все бросила – дом, хозяйство, все, что нажито. Бабку на носилках в поезд загружали. Как вспомним, так вздрогнем. Привезли их к себе. А сами к тому времени уже полгода без зарплаты сидели. Бабы наши – сам понимаешь, как обрадовались. Вот и мотаемся «челноками». А что сейчас продашь? После кризиса?

Разве что себя. Едва на жратву хватает да на лекарства. А ты говоришь, Чечня…

– опять забубнил парень.

Санек рассеянно слушал доносившиеся снизу слова. Чуть не в каждом поезде слышал он эти бесконечные разговоры про Чечню, Афган или бандитские разборки. Или про прошлое – как при коммуняках хорошо жилось. Как разговорятся два-три мужика, так пошло-поехало. Смешно… Чего зациклились? Вот он, Санек, свободен.

Саня опять тихонько рассмеялся. На нижней полке грезила в сладком дурмане Лелька.

Стучали колеса, поезд разрезал сгустившуюся темноту.

Глава 5
ВНИЗ, ПОД ГОРКУ

Костик выкатился из театра первым. Его пятилетний организм явно устал от общения с контрабасом, виолончелью и всякими там скрипками. Организм рвался на волю. Лена в панике кинулась за побежавшим вперед сыном:

– Костик, стой, потеряешься!

– Это уж пусть и не мечтает, – пробубнил над ее головой муж, огромный Виктор Галкин.

Уж ему-то, Виктору, достаточно было сделать всего один шаг, чтобы ухватить яркую курточку в толпе выходящих из театра зрителей. Семейство воссоединилось и зашагало по тихой, залитой апрельским солнцем улице. Первый солнечный день после долгой зимы. Крупный мужчина Виктор Галкин, невысокая хрупкая женщина Лена Калинина и пятилетний Костик Станицкий, крепко держащий взрослых за руки и подпрыгивающий между ними неугомонным воздушным шариком.

Такое вот разнокалиберное и разнофамильное семейство.

– Костик, как тебе спектакль? – поинтересовалась Елена.

– Ничего, – равнодушно отозвался Костик, подцепив ботиком льдинку и направляя ее вперед точным движением будущего форварда.

– Что тебе больше всего понравилось, запомнилось? – не отставала мамаша.

– Все, – так же равнодушно откликнулся сын, новым ударом посылая льдинку вперед, к воображаемым воротам противника.

– То есть ничего, – вздохнула Елена. – Ничего не понравилось и не запомнилось.

– Отстань от ребенка, – вступился за мальчика Галкин, пасуя льдинку в сторону Костика.

– Что значит – отстань? Надо воспитывать в человеке чувство прекрасного!

– С чего ты решила, что оно у него отсутствует?

Футбольный матч продолжался. Льдинка, подпрыгивая на осколках уходящей зимы, металась от одного игрока к другому.

– И ведь мы даже не в филармонию пошли, а в детский театр, – не найдясь, что ответить, продолжала гнуть свою линию Елена. – Прекрасный театр, музыкальный. Такие артисты замечательные. У нас в Москве и то, пожалуй, похуже…

– У вас в Москве? – проронил Виктор.

– Ну… Просто в Москве, – смутилась Елена. – Извини, я еще не привыкла.

– Пора бы уж, – откликнулся муж.

– А это юное футбольное дарование весь первый акт вопрошало, когда мы пойдем в буфет, а весь второй – когда же все закончится.

– Не он один вопрошал, там половина зала вопрошала. Ты просто не слышала.

– Но это же ужасно! Надо прививать детям любовь к классической музыке!

Виктор отбил льдинку, и она, срикошетив от очередного дорожного препятствия, метнулась на проезжую часть, где тут же погибла под колесами навороченного иноземного автомобиля. Игроки с грустью проследили последний путь импровизированного мяча.

– Но, может, еще рано прививать?

– Сначала рано, а потом будет поздно! – раздраженно откликнулась Елена.

– Алена, а ты вообще замечаешь, что весна на дворе? – мягко спросил Виктор.

И Елена тут же устыдилась:

– Правда, Витька! Такое солнце. И капель. А я как старая сквалыга…

– Есть маленько, – согласился Галкин.

– Это я просто устала от зимы, – принялась оправдываться Лена. – Знаешь, я даже не предполагала, что у вас в Питере такая длинная, какая-то черная зима. Дня вообще нет. Ужас.

– Вас, девушка, предупреждали. Я вам рассказывал, что белые ночи лишь три недели в году. А потом длинная темная полярная ночь. Говорил или нет?

– Говорил, – улыбнулась Лена, вспомнив, при каких обстоятельствах происходил этот разговор.

Вспомнила, как рванула из Москвы в Питер с тогда еще просто давним приятелем Витей Галкиным. Как они гуляли нескончаемой белой ночью, которая закончилась на песчаном берегу в Озерках и явилась началом их новых отношений.

И привела в конце концов ее, Елену Андреевну Калинину, тридцати трех лет, бывшего прокурора Московской городской прокуратуры, на постоянное место жительства в город на Неве.

Так это пишется в протоколах.

Виктор вдруг остановился:

– Аленка, зайдем-ка. в этот двор. Посмотри, какой дом замечательный.

Елена подняла голову, оглядывая высокую арку дома, открывавшую анфиладу дворов с разбитыми в центре сквериками, и видневшуюся вдали набережную Фонтанки.

– Я эти дворы уже где-то видела.

– Здесь снимали кинофильм «Зимняя вишня». В этом дворе жила героиня.

А ваш покорный слуга прожил здесь первые-пятнадцать лет своей забубенной жизни. Пойдем. Костик тут же отцепился от рук взрослых и помчался штурмовать ледяную горку в центре двора. Виктор и Елена уселись на ближайшую скамейку.

– Котька, только осторожно, – не своим, каким-то визгливым голосом прокричала Лена ему в спину.

Костик молча влез на горку, где стояли две девочки чуть постарше.

– Не смей съезжать на попе! – крикнула Елена.

– Если бы у нас была сказка, ты была бы в ней злой мачехой! – пробубнил Костик с красным от возмущения лицом, глядя на Елену и съезжая именно на пятой точке.

– Ты слышишь? Ты видишь? – ахнула Елена.

– Ну что ты? Что ты такая вздернутая? – тихо спросил Виктор. – Зачем ты ему замечания при девчонках делаешь? Подозвала бы к себе и сказала тихо. Нет, кричишь на всю площадку, А он у нас мужик, хоть и маленький.

«Действительно, что я? Во что я превращаюсь? Такой ли я была всего полгода назад?» – подумала Елена.

Полгода тому назад Елена Андреевна Калинина, тогда еще прокурор, участвовала в процессе по делу банды жестоких, безжалостных убийц. Она, государственный обвинитель, потребовала в зале суда вынесения смертного приговора. Главарь банды, Василий Ким, бежал по пути в следственный изолятор вместе со своей юной подругой, Нелкой, проходившей по тому же делу. А потом был похищен сын Лены, штурмовавший в настоящий момент ледяную горку, Костя Станицкий. А вслед за Костей, как рыбка на наживку, шагнула в руки бандитов и сама Елена, молясь лишь о том, чтобы сохранить жизнь своему ребенку <См. роман И. Лаврентьевой «Высшая мера».>.

К счастью, оба они, и мать и сын, живы и здоровы. Василий Ким сидит в камере смертников и ожидает исполнения приговора. Нелка погибла. Правда, для Елены итогом всей этой истории стал окончательно разрушенный брак с отцом Костика – известным в Москве психотерапевтом Владимиром Станицким, уход из прокуратуры, повторное замужество, переезд в Питер, экзамены в коллегию адвокатов.

О том, что Василий Ким и Нелли Чайка снятся ей едва ли не каждую неделю, она не рассказывала даже надежнейшему и вернейшему спутнику жизни Виктору Галкину.

– Знаешь, просто слишком много перемен за полгода. Новый город, новый муж, новая профессия. Даже свекровь новая, – ответила наконец Лена.

– И все неудачно? – поинтересовался супруг.

– Н-у-у, мужик-от у меня ничего, хороший, – окая на вологодский манер, пропела Елена.

– А плагиатом заниматься недостойно. У Ки-рюши нахваталась?

Кирюша – это Витина мама, Кира Алексеевна, которая родом из Вологды.

Впрочем, по имени и отчеству ее называла только Лена. Собственный сын величал маму исключительно по имени. В вышеупомянутом уменьшительно-ласкательном варианте. Мало того, Костик тоже навострился называть новую бабушку Кирюшей.

Возмущения Елены были на корню задавлены самой семидесятилетней Кирюшей: «И правильно! Какая я бабушка? Я женщина в расцвете сил! Я еще замуж выйду. Вот тогда вы у меня попляшете!» – хохотала свекровь.

– Кирюша у тебя просто замечательная! – улыбнулась Лена. – У нее грех не поучиться жизнелюбию. И жизнестойкости. И мудрости.

– Это ты меня таким образом соблазняешь? – довольно пророкотал Виктор.

– Очень надо. Правда… Знаешь, я сначала ее боялась. Свалилась на голову чужая тетка, с чужим ребенком…

– Но-но, ты не заговаривайся! Какая ты чужая? Ты моя женщина. И Костик мой. Я это так и чувствовал с первого дня. Он, может быть, больше мой, чем твой.

– Приехали, – рассмеялась Лена.

– Кирюша все это в момент просекла. Все же она меня тридцать девять лет знает. Она к таким вещам человек очень чуткий. Как всякая деревенская баба.

– Какая она деревенская баба? Уже пятьдесят лет в городе живет. И не в каком-нибудь, а в самом красивом.

– О-о! Это мы возьмем на карандаш! В отношении города, который дискредитировал себя безобразно долгой зимой. Что же касается Кирюши, так она вас приняла сразу, безоговорочно. То, что мне дорого, дорого и ей. Она хоть и городская, но генами деревенская. Отсюда и мудрость, и жизнестойкость. Откуда в городских бабах такие качества могут взяться? Они все эгоистичны, суетливы и капризны. К тому же лежебоки.

– Я? Я?! – возмущенно воскликнула Елена и шмякнула мужа кулаком по спине.

– Ой, – взвизгнул Галкин.

– Мама, не бей дядю Витю! – строгим голосом приказал Костик.

– Спасибо, старик! – с чувством откликнулся Галкин.

– Все против меня! – обиженно воскликнула Елена.

– Дурочка, все за тебя! Это у психотерапевтов такой метод есть: надо разозлить пациента, потом вызвать у него катарсис…

– Что-о-о?! – взревела Елена. – Еще один психотерапевт? Мало мне Станицкого?

– Спокойно, женщина, спокойно, держите себя в руках, – верещал Галкин, уворачиваясь от острых кулачков жены.

– Мама! Не бей дядю Витю! – повторил сын, стоя на вершине горки.

На них начали оборачиваться. Лена, пыхтя от праведного гнева, засунула руки в карманы. Русые волосы разметались по воротнику.

– Черт знает что! – проворчала она.

– Итак, подведем итоги, – как ни в чем не бывало продолжил Виктор. – Муж у тебя хороший, свекровь – на таких в разведку ездят, сын здоров и всеми любим, зима кончилась. Что остается? Правильно, работа.

– Вернее, ее отсутствие, – невесело усмехнулась Лена.

– Ну и что новенького в нашей юридической консультации имени господина Плевако?

– Все то же. Все так же. Елена Моисеевна излишне любезна. Инга Павловна меня в упор не видит. Григорий Александрович противно кокетничает. Начальник в вечных разъездах. А главное – я как адвокат никому не нужна. У каждого из них своя клиентура. Меня и близко к клиентам не подпускают. Да и люди меня не знают. Ведь это как в сфере обслуживания: подстриглась женщина удачно, порекомендовала парикмахера подруге; помог частный доктор одному человеку, тот порекомендовал доктора другу. А я еще никого не подстригла и не вылечила.

– Ну так подстриги! Вылечи!

– Как? Вот представь: сидим мы в своей консультации, каждый в своей каморке. На входе – секретарь, строгая такая девица. Входит клиент.

Предположим, он вошел впервые и никого не знает. Потому что если он знает, скажем, Елену Моисеевну, то и заходить не будет, домой ей позвонит. Вот он вошел.

– Лучше она, – вставил супруг. – Высокая блондинка в норковой шубе.

– Предположим. Секретарь ее спрашивает: вы по какому вопросу? Уголовное дело, гражданское?

– Уголовное, – ответил за гипотетическую блондинку Виктор.

– Что конкретно? Убийство, разбой, изнасилование?

– Все! – голосом роковой блондинки заявил Галкин.

– Прекрасно. По убийствам у нас Инга Павловна, по разбоям – Елена Моисеевна, по изнасилованиям – конечно же Григорий Александрович. Елены Андреевны как бы и нет. Не могу же я стоять возле ее стола весь рабочий день, перехватывая клиентов. Унизительно.

– А почему не можешь? Это все гордыня твоя, Алена! Ты должна понимать, что являешься конкурентом для остальных. Что добровольно тебе никто ничего не отдаст.

– Я понимаю… В том-то и дело, что понимаю, но не могу привыкнуть. В прокуратуре мы делали одно общее дело. Все за одного, один за всех, как мушкетеры какие-нибудь. Но ведь так и было! Когда меня бандиты увезли, все на ноги встали, некоторые жизнями своими рисковали. Было же! Я с начальником следственного отдела ругалась, со Свиридовой, но это были споры во имя общей цели – изобличить и наказать преступников. Здесь не то что поругаться, вообще слово молвить не с кем. Каждый только за себя И против остальных. Да еще Павлов…

– А что Павлов? Что тебе плохого Сделал твой бывший начальник?

– Мой начальник бывший, главный прокурор Москвы, помог мне с трудоустройством. В эту пресловутую юридическую консультацию.

– А добрые дела, как известно, наказуемы.

– Получается именно так. Я вчера прихожу на работу, раздеваюсь за шкафом и слышу, как Инга Павловна по телефону на всю консультацию с кем-то делится. «Представляешь, – кричит, – к нам эту прокуроршу бывшую засунули. Нам только подсадных уток здесь не хватало!»

– Ты мне этого не рассказывала.

– Считай, что рассказала. У меня такое чувство иногда, что я уже с горы спускаюсь, как на склоне лет. Все еще в гору, а я – как вон Котька сейчас: с горки, на заднице. А сил-то еще полно.

– А может, тебе собственную консультацию открыть, а?

– Ну о чем ты говоришь? – рассмеялась Елена. – В единственном числе?

Прогорим в первый же месяц. Я себя в качестве адвоката еще и не знаю, если уж честно.

Лена замолчала, вспомнив, как предостерегал ее Павлов, когда она собралась уходить из прокуратуры. "Здесь ваш дом. Здесь вас любят и ценят, – говорил он. – А будете ли вы востребованы в качестве адвоката, еще неизвестно.

Но вы не сможете не работать. Нереализованность – тяжкая ноша. Если не преодолеете ее – превратитесь в визгливую, злобную тетку!" – как-то так. И оказался прав! Она заперта в четырех стенах" замучила сына мелкими придирками, раздражительна с мужем. Как до сих пор Витька терпит ее?

– Знаешь, – проговорила она вслух, – вы все спешите по утрам. Ты – в свою газету, Костик – в садик, Кирюша – по общественным делам. А я отведу Котьку, вернусь домой и болтаюсь по квартире, как…

– Цветок в проруби, – тактично подсказал супруг.

– Примерно. Никак не воображала, что обретение новой профессии столь тяжелое дело.

– Может, ты вообще поторопилась? Менять город, профессию, мужа, – ковыряя ботинком талый снег, поинтересовался Виктор.

– Избавиться хочешь? Ну уж нет! Посадил на шею – терпи! – Лена просунула руку под рукав Витюшиной куртки.

– Мы чаво? Мы не против, – просиял тот. – По этому поводу предлагаю легкий разврат. Котька, куда пойдем обедать?

– В «Макдоналдс»! – радостно вскричал Костик, подбегая к ним и утыкаясь холодным носом в Еленину щеку.

– Желание ребенка – закон для подчиненных! – провозгласил Галкин.

Лена обняла сына, прижала к себе.

– Холодный нос какой! Побежали скорее лопать американские котлеты.

Кирюша нас за это убьет, но мы ей ничего не скажем!

Когда они вышли на улицу, Виктор сказал уже серьезно:

– Знаешь, Алена, у нас, к сожалению, такая жизнь и такой город, что каждый день что-нибудь нехорошее да случается. Так что ты не майся. Твои герои тебя еще найдут, вот увидишь.