Текст книги "Круг обреченных"

Глава 8
ГРУППОВОЙ ПОРТРЕТ В ИНТЕРЬЕРЕ

Спустя неделю руководитель отдела здравоохранения администрации одного из крупнейших районов города проводил совещание совместно со специалистами районного центра санэпидемнадзора. Докладывал главный эпидемиолог района:

– Итак, на сегодня можно заключить, что вспышка купирована. За прошедшие дни не зарегистрировано ни одного нового случая. Однако итоги весьма печальны, и позволю себе еще раз их напомнить: в детском саду номер шестьдесят шесть девятнадцатого апреля зарегистрированы массовые желудочно-кишечные заболевания. Пострадали пятьдесят детей средней и старшей групп. К счастью, среди детей летальных исходов нет. Заболевания продолжались в среднем около четырех-пяти дней. Сопровождались лихорадкой, многократной рвотой, симптомами общей интоксикации. Несколько детей были госпитализированы. В настоящее время их состояние удовлетворительно. Клинические проявления болезни у детей позволяют думать о сальмонеллезе.

Совершенно другая картина наблюдается среди взрослого персонала.

Заболели восемь человек. Тяжелейшая клиническая картина, напоминающая брюшной тиф. Следует особо отметить, что заболевания не поддаются обычной антибиотикотерапии. Вчера от перфорации кишечника и развившегося вслед за тем перитонита погибла воспитательница средней группы Светлана Чернова, двадцати двух лет. Кроме того, не установлена причина вспышки. Бактериологические посевы остатков пищи, фекалий, исследования сыворотки крови больных ничего не дали.

Возбудитель не типируется. Семейных вспышек не зарегистрировано, что позволяет думать о заражении именно в детском саду. Персонал связывает заболевание с употреблением в пищу фасолевого супа. Исследовать остатки супа не удалось – работница пищеблока вылила его. Видимо, различия в тяжести клинических проявлений болезни и связаны с разной инфицирующей дозой возбудителя. Дети, как известно, суп едят неохотно, что подтверждают и воспитатели. А взрослые поели от души.

– Вячеслав Павлович, провели ли вы обследование повара детского сада на бактерионосительство? – спросил кто-то из зала.

– Увы, нет.

Пожилой эпидемиолог снял очки, потер лицо, продолжил:

– Здесь вообще странная картина. Повар, молодая женщина, исчезла на следующий день после начала вспышки. Родственники утверждают, что она уехала к подруге. Адреса якобы не знают. Я вообще в полном шоке. Я впервые вижу такую вспышку. Это что-то из времен Первой мировой войны. У Черновой по клинической картине был настоящий брюшной тиф. Опрос персонала показал, что в супе…

– Благодарю вас, Вячеслав Павлович, – перебил эпидемиолога руководитель районного отдела здравоохранения. – Коллеги! Этим делом занимается районная прокуратура. В интересах тайны следствия…

– Так что все-таки было в супе? – послышались вопросы из зала.

– Прошу тишины! – грозно прикрикнул главный. – Наша задача – обеспечить проведение противоэпидемических мероприятий.

– Как же мы можем обеспечить, если не владеем всей информацией? – пискнул кто-то из работников санэпидемслужбы.

– Как? Молча! – рявкнул главный. – Работать надо, а не демагогию разводить!

– А кто разводит-то? – уже чуть слышно выдохнул зал.

– Кто не работает, тот и разводит! – отрезал главный. – Итак, прошу ответственных лиц обеспечить проведение всего комплекса противоэпидемических мероприятий, включая следующие: детский сад номер шестьдесят шесть закрыть.

Провести полную дезинфекцию помещений. Провести повторное исследование на бактерионосительство всех детей, посещающих данный сад, а также персонала.

Продолжить наблюдение за больными и контактными лицами. Организовать трехкратное фагирование контактных лиц брюшнотифозным бактериофагом.

Обеспечить…

Ответственные лица молча записывали указания.

В квартире Черновых готовили поминальный стол. Со дня смерти Светы-Светочки-Светули прошло девять дней. Приехали одноклассники. Из детского сада, где работала Светлана, пришла едва оправившаяся от болезни медицинская сестра Зинаида.

Ленчик молча расставлял на столе поминальную снедь, добросовестно приготовленную мамой, молча откупоривал бутылки, молча курил на балконе. Он вообще замолчал после смерти жены. Он никак не мог соотнести могильный холмик на Южном кладбище со своей любовью к Свете. Любовью, которая должна была хранить и беречь жену от всякого дурного глаза, от бед и обид. Но не сохранила, не сберегла… «Я ее мало любил, – думал Ленчик, нарезая колбасу. – Я ее мало любил. И ничего мне от нее не осталось…»

– Давайте выпьем за Светочку, вечная ей память! Уж как я ее любила! Как родную дочь! Уж какая была умница, пусть земля ей будет пухом! – с чувством произнесла Татьяна Борисовна.

Ленчик коротко глянул на мать и молча выпил. Застолье началось, как и полагается подобным застольям, тихо и печально. Но постепенно, по мере выпитого и съеденного, молодые люди, преобладавшие за столом, задали поминальному торжеству иной, отчаянно-веселый тон.

– А помните, как Светка на фоно шикарно играла?

– Ну! А голос какой у нее был! Ей вообще в актрисы нужно было идти!

Если бы не Гришка…

Ленчик вышел на балкон. Щелкнул зажигалкой. Ему невыносимо было слушать эти слова, отделявшие от него Свету-Светочку-Светулю.

– Леня, у тебя сигаретки не найдется? – услышал он женский голос.

За спиной Ленчика возникла очкастая Зинаида. Ленчик протянул пачку, ощутил неприятный запах больницы, все еще исходивший от девушки, и опять затосковал по своей медовой Светуле – Ее отравили, – без предисловий промолвила Зинаида.

– Кого?

– Свету. И меня. И всех нас. В супе этом фасолевом ампула была какая-то. Разбитая.

– Что? – ахнул Ленчик.

– То. К поварихе нашей, Катьке, в тот день хахаль приходил. В пищеблок.

Уж не буду тебе рассказывать, чего они там делали, а только я потом пришла Катьке спину спиртом смазывать, она о конфорку спину сожгла…

– Что ты несешь? При чем тут?..

– А при том! Катька потом говорила, что это я ампулу в суп уронила. А у меня в медпункте таких ампул сроду не было. Это ампула не от лекарства была!

Что я, лекарств не видела? И Катька эту ампулу раньше не видела, это точно! Я ж за ее лицом наблюдала! Видела, как она осколки в руках крутила, ничего не понимала. А потом Катька исчезла. На следующий день. С чего бы? А я по своим каналам медицинским знаю, что у нас вроде как брюшной тиф был. Я-то суп мало ем, вот легче всех и отделалась. И Катька не ела – она гормонами насытилась, у нее сперма из глаз лилась. А Света две тарелки съела.

– Кто? Кто приходил? Кто к вам приходил? – закричал Ленчик, ухватив Зинаиду за ворот блузки.

– Пусти! – захрипела девушка. – Мишка приходил, дружок Катькин. Они там на плите трахались. Она сама рассказывала. А кастрюля рядом стояла, она сама рассказывала. А Мишкина куртка на кастрюле лежала.

– Где он? – выдохнул Ленчик.

– Мишка? Откуда я знаю? Я и фамилии его не знаю. И никто не знает.

Катька с ним на танцах познакомилась. Он спецназовец, понимаешь? Мало ли какие у них задания, понимаешь? И какими средствами они пользуются, кто знает, а? – округлила глаза Зинаида.

– Я его должен найти! Если это правда, то, что ты говоришь… Я должен…

– У меня его фотография есть! – вспомнила Зинаида. – Он к нам в детсад на Восьмое марта приходил. Цветов принес, шампанского. Он вообще добрый, Мишка этот. Мы тогда сфотографировались все вместе. Групповой портрет в интерьере детсада. Ленчик, я, может, все придумала, но я никакой ампулы в суп не кидала, честное слово! Девчонки наши все вповалку в больницах лежат. А Катька говорила, что это я… Меня уже следователь вызывал. А я что? Я ни при чем…

– Молчи! Молчи! Где у тебя фотография эта?

– Дома.

– Леня, куда ты? – вскричала Татьяна Борисовна, с ужасом глядя, как сын уволакивает из квартиры неказистую очкастую девицу.

Глава 9
ТЕРАКТ

Начальник РУВД одного из самых обширных по территории районов города полковник Алексей Васильевич Зверев потянулся в широком служебном кресле всем своим крупным телом. Полковник приближался к шестидесяти, но был еще ого-го.

Высокий, статный, с тронутыми сединой густыми русыми волосами и отменным сибирским здоровьем. Он еще раз поиграл мышцами, зевнул. Первый рабочий день после недельного отдыха давался с трудом. Собственно, с делами на сегодняшний день было покончено – выслушаны доклады подчиненных, подписаны необходимые документы, – можно было бы и домой. Но следовало еще доложиться начальнику городского управления внутренних дел – прибыл, дескать, товарищ генерал-полковник.

Но «главный» и сам отсутствовал. Находился на совещании у губернатора.

По сообщению секретаря, должен был вернуться из Смольного в конце дня. И просил всех руководителей РУВД оставаться на рабочих местах.

Значит, разнос какой-нибудь очередной предстоит, вздохнул Зверев.

– Вера Григорьевна, чайку принеси мне, голубушка, – пророкотал полковник в селектор.

Помешивая ложечкой крепчайший чай с лимоном, Алексей Васильевич с удовольствием прокрутил в памяти события прошедшей недели.

Он ездил на юбилей к отцу. Старику стукнуло восемьдесят. Люди в Сибири живут долго. Собралась почти вся семья: трое сыновей, две дочери, невестки, зятья. Внуки, правда, не приехали. Они, молодые, крутятся, им некогда. Да и то сказать, вся молодая поросль фамилии Зверевых разметалась по заграницам. Кто в Америке, кто в Европе. До Сибири далеко. Дочка самого Алексея Васильевича училась в Пенсильванском университете. Вытянешь ее оттуда, как же. Впрочем, и супруга полковника от поездки отказалась:

– Мне, Лешенька, эти прелести деревенские не по возрасту.

По косметичкам шляться – это ей по возрасту, а свекра поздравить – нет.

Дура баба. Впрочем, без нее даже лучше. Оттянулся вволю. Где еще можно пить ведрами чистейший маманин самогон, лопать мешками знаменитые сибирские пельмени, париться до одурения, выскакивать нагишом на снег, кидаться в братовьев снежками, снова нырять в темный жар истопленной по-черному баньки и выходить на белый свет трезвым, как стекло, и слабым, как новорожденный младенец? Чтобы поспать часок-другой и начать все сначала. Да еще успеть потискать темным вечером в той самой баньке молодую, сладкую соседскую бабенку.

Где еще может так расслабиться начальник РУВД одного из крупнейших районов Санкт-Петербурга? В Европе какой-нибудь? Да на черта нам эти Европы? Лучше деревенской бани, да пушистого белого снега, да сибирских пельмешек ничего на свете не изобретено.

Так Алексей Васильевич думал первые три-четыре дня пребывания в отцовском доме. А затем начинало тянуть обратно, в свое начальничье кресло, к делам своим тяжким. Опять же деньги-то кто зарабатывать будет? Пушкин? А деньжищ только на доченьку Иришку уходило немерено. Не говоря уж о собственной супруге, которая гонялась за ушедшей молодостью с остервенением борзой, спущенной за зайцем. Дура баба.

Как увидит по телику какую-нибудь диву эстрадную в своих годах, так прямо заходится вся: чего это, мол, я так же похудеть не могу? Жрать надо меньше, вот чего. Нет, жрать она здорова. А ты, Лешенька, заплати то за гербалайф, то за «кремлевские таблетки», то за тайские снадобья. А потом еще за наряды от каких-то, там кутюр, которые должны ее излишества телесные закамуфлировать. Закамуфлируешь, как же. А потом дай денег на поездку к дочери на два-три месяца. Но это была почти единственная, пусть и внушительная статья расходов, против которой Зверев не возражал. Баба с возу – кобыле легче.

Мысли полковника были прерваны звонком белого телефонного аппарата.

Этот номер прямой связи, минуя секретаря, знали немногие. Алексей Васильевич решил, что звонит начальник ГУВД. Правильно, семь часов вечера – вернулся с совещания, самое время головную боль у подчиненных вызывать.

Однако звонил не генерал, а районный прокурор Свиридов:

– Алексей Васильевич? Приветствую вас. Вернулись? Как отдохнули?

– Без замечаний, – довольным голосом пророкотал Зверев. – Категорически приветствую! Что новенького?

– Как сказать? Ничего такого уж особо нового нет. По сравнению с приключениями генерального у нас тут вообще тишь да гладь.

Зверев хмыкнул.

– Но одна неприятность все же имеется. В шестьдесят шестом детсаду массовые заболевания. Есть смертный случай. Умерла одна из воспитательниц.

– А вы при чем?

– Вот пытаемся определить, при чем мы или нет. Со слов персонала их там отравили всех. Якобы в супе ампула какая-то была.

– Какая ампула? С чем?

– Это и неизвестно. Ни супа, ни ампулы не осталось. И повариха исчезла.

Ищем, но пока безрезультатно.

– Вот как? Что-то мне мои бойцы ничего об этом не докладывали.

– Этим делом мы занимаемся.

– Это что же, теракт? – пошутил Алексей Васильевич. – Повариха, часом, не из чеченок?

– Абсолютно русская. А вот дружок у нее – неизвестно кто. Меня тут муж покойной достал уже – найдите, мол, этого парня. У нас ведь в стране теперь каждый если не врач, то следователь. Начитаются детективов, боевиков насмотрятся – и давай версии выстраивать. Вот у молодого вдовца есть версия, что ампулу дружок поварихин принес. Парень, похоже, малость тронулся. Однако, поскольку он и фотографию этого самого дружка принес, следует все же информацию отработать. Сотрудницы детсада дают показания, что поварихин дружок не то спецназовец, не то омоновец. Для женщин это одно и то же, вот и разберись с ними. Фамилии никто не знает. Я фотографией пока не занимался. Ждал твоего возвращения. Сейчас пришлю к тебе следователя с этим снимком. Глянь, вдруг опознаешь. Чушь, конечно, но все-таки…

Через полчаса следователь районной прокуратуры положил перед Зверевым любительский снимок. Среди принаряженных девушек сиял белозубой улыбкой коренастый крепыш. Глянув на фото, Зверев мгновенно вспотел.

– Три стакана чая выпил, аж пот прошиб, – объяснил полковник молодому следователю.

Повертев карточку в руках, полковник решительно произнес:

– Нет, это не наш боец. Не было у нас такого. У меня память на лица хорошая. А вообще оставь-ка мне эту фотографию, я еще уточню, – небрежно добавил он.

Едва за прокурорским работником закрылась дверь, Алексей Васильевич взялся за трубку спутникового телефона:

– Але, Олег? Где Грибов? Неделя, как сменился? Понятно. Ладно, отбой.

Еще позвоню. Он опять пощелкал кнопками:

– Степаныч? Немедленно разыщи Грибова. Слетай к нему домой. Если там пусто, подними досье, отработай всех его друзей-подружек. Из-под земли достань!

Через двое суток Звереву поступил телефонный звонок с одной из конспиративных квартир.

– Грибов здесь, – коротко проинформировала трубка.

Зверев тотчас же покинул кабинет, сообщив секретарше, что нынче уже не вернется.

– Машину подавать? – спросила Вера Григорьевна.

– Не надо, голубушка. Пешком пройдусь. Голова что-то болит. Давление, видно…

Двери квартиры невзрачной пятиэтажки открыл мужчина лет под пятьдесят с крупным мясистым носом.

В комнате, прикованный наручниками к батарее, сидел на полу Мишаня. Над парнем явно поработали, причем работали знатоки своего дела – следов побоев на лице не наблюдалось. Работу профессионалов выдавал также затравленный взгляд Мишани. Он все кособочился на правый бок и держался свободной рукой за печень.

– Взяли его на квартире у дружка. Водяру они там пили. Я ребятишек своих отпустил пока, чтобы не мешали разговору, – доложил носатый.

– А где дружок?

– А его больше нет, – улыбнулся докладчик. Протрезвевший от боли и страха Мишаня с ужасом смотрел на Зверева.

– Ну что, милый, рассказывай, – зловеще проговорил Алексей Васильевич.

– Что рассказывать?

– Все, козел, рассказывай. Это ты детсад отравил?

Мишаня молчал. Носатый резко ударил парня в пах, затем по почкам.

Грибов взвыл.

– Рассказывай, придурок! А то на куски порежем, – процедил Зверев.

– Алексей Васильевич, я не нарочно! Я нечаянно!

– Откуда ампула?

– Я… Я с Батыром в музейный корпус ходил, сопровождал его. И… и взял какую-то ампулу.

– Украл, что ли? Ты соображаешь… – взревел полковник.

– Я нечаянно!

– Украл нечаянно?

– Я… У меня соседка – старая грымза, все живет и живет. А у нее комната – двадцать шесть метров. Куда ей? А мы с матерью в пятнадцатиметровой вдвоем. Я жениться хочу. А куда я бабу приведу? А эта сука старая все живет и живет… Мамашу терроризирует. А меня по две недели дома не бывает. Я и заступиться не могу. А мамаша говорит: чтоб она сдохла, соседка то есть. Мамаша плачет, баба моя все про детишек… Замуж, мол, хочу, детишек хочу… А какие детишки? Там и трахаться-то негде на пятнадцати метрах. В прошлый раз иосле вахты вернулся, мамаша с приступом сердечным – соседка ее б… назвала. Мать мою! Я не знаю, что на меня нашло… Только я подумал: подсыплю ей заразы, соседке то есть. Кому она нужна, старая грымза? А я жизнь свою устрою…

– Ты, считай, смерть свою устроил, – процедил Зверев.

– Не убивайте, Алексей Васильевич! Христом Богом прошу!

– Не вой! Как ампула в детский сад попала?

– Так баба моя там и работает. Повариха. А я две недели на вахте. Две недели без бабы, Алексей Васильевич! Вот и дернул сразу к ней. Ампула в кармане куртки была. И вывалилась, видно.

– Ты что несешь, е… хренов? – заорал Зверев. – Что ты несешь? Ты понимаешь, что ты натворил? Если бы ампулу нашли, ты понимаешь? Где она вообще, баба твоя? Ты знаешь, что она пропала?

– Я не знаю. Я испугался.

– Я тебя, козла, кастрирую сейчас собственноручно! Чтобы ты по бабам больше не шлялся!

– Не на-адо! Лучше убейте! – взвыл Мишаня.

– Так. Бабу свою чтоб нашел, понял? Сам найдешь и сам уберешь!

– Я все сделаю, только не убивайте!

– Телефон есть?

– У кого?

– У бабы твоей!!!

– Ага, – торопливо кивнул Мишаня.

– С кем она живет?

– С матерью.

– Звони.

Носатый извлек из кармана трубку сотового:

– Какой номер?

Парень, заикаясь, еле выговорил номер. Носатый пощелкал кнопками, сунул трубку к Мишаниному уху.

– Утри сопли и говори спокойно! – рявкнул Зверев.

– Але, Галина Афанасьевна? – изо всех сил стараясь, чтобы голос звучал как обычно, заговорил Грибов.

– Мишка, ты, что ли? – закричал в ответ взволнованный женский голос.

Закричал так громко, что в комнате было слышно каждое слово.

– Я. А Катюха дома?

– Какое дома! Нет ее! Пропала. Постой, ты откуда звонишь-то?

– Я… Я из автомата. Я только с задания вернулся, прямо с вокзала звоню. – Мишаня при этих словах вопросительно глянул на Зверева. Тот кивнул.

– Так приезжай сюда. Или нет, лучше не приезжай. Меня и про тебя уже спрашивали. Куда тебе позвонить можно?

Зверев глянул на Степаныча. Тот прошипел номер. Мишаня повторил его трубке.

– Галина Афанасьевна! Вы минут через десять перезвоните. Я по этому телефону буду. Слышите? Обязательно!

– Слышу, слышу. Перезвоню, не сомневайся.

– Теперь у этой калоши номер моей «трубы» есть, – пробурчал носатый.

– Разберемся, – коротко бросил Зверев. – Закурить хочешь, придурок? – спросил он Мишаню.

– Ага.

– Покури и прекрати трястись. Того и гляди, в штаны наложишь.

Ровно через десять минут «труба» запиликала. Носатый сунул ее Мишане.

– Мишка? У нас тут горе такое, а ты пропал, черт окаянный! У Катюхи на работе неприятности! Она под суд попасть может! Меня уже следователь на допросы затаскал – где она да что она! – затараторила Катина мать.

– А где она?

– В Новгород я ее отправила! К подруге своей. Ой, Мишка, спасай девоньку! Она сама не своя уехала. Говорит, что ты помочь должен. Надеется на тебя, слышишь? Если взятку надо кому сунуть, ты скажи кому – я все, что есть, отдам. А то сама я боюсь: вдруг дам, да не тому. Еще хуже будет…

– А что случилось-то?

– Так позвони ей, она тебе сама все и расскажет. Записывай номер…

Носатый записал номер телефона.

– Хорошо, Галина Афанасьевна! Я сейчас же с ней свяжусь. Да вы не волнуйтесь. Все образуется. Я все устрою.

– Дай-то бог! Ну, пока, Миша. Как связь держать будем?

Мишаня глянул на Зверева и повторил за движением его губ:

– Вам позвонят. Скажут, что от меня. До свидания.

Парень прислонился к батарее.

– Та-ак, – с расстановкой проговорил Зверев. – Теперь звони в Новгород.

Говори с ней ласково, успокой. Скажи… – он глянул на часы, – что сегодня же приедешь. Учти, это твой единственный шанс сохранить собственную жизнь. Понял?

Мишаня покорно кивнул.

«Пятерка» цвета «белая ночь» подъехала к Новгороду около девяти часов вечера, еще засветло. В машине находились четверо: Мишаню конвоировали носатый Степаныч и двое. крепких ребят из его свиты. Степаныч достал сотовый:

– Звони. И без глупостей.

Мишаня взял трубку:

– Катюха? Это я. Да, приехал. Нет, ты сама выходи. Попрощайся с хозяевами. Скажи, что я тебя в Питер забираю. Мама твоя в курсе. И передай, чтобы домой вам не звонили. Квартира на прослушке, ясно? Где встречать тебя? У кинотеатра? Какого? «Волхов»? Лады. Через пятнадцать минут буду.

Мишаня отключил трубку. Руки его дрожали.

– Что трясешься, как алкаш похмельный? – рявкнул Степаныч. – Раньше трястись надо было. А ну, соберись!

«Пятерка» остановилась неподалеку от кинотеатра, возле которого уже прогуливалась полная белокурая девушка.

– Она? – спросил Степаныч. Мишаня сглотнул слюну, кивнул.

– Иди. Скажи, что соскучился, ты ведь у нас кобель ненасытный, так? Ну и веди ее к реке. В тихое местечко. Там акт и устроишь. Террористический, – хмыкнул носатый и тут же зловеще добавил:

– Учти, мы сзади. Я каждое твое движение фиксирую. Шаг влево, шаг вправо – расстрел. Ну, пшел!

* * *

– Я в ужасе, Мишаня! Просто жить не хочется! Девчонки в больницах, Светка погибла, мне мама по телефону сказала.

– Она что, из дома звонит?

– Не, из дома боится. Она так и думала, что телефон прослушивают.

Карточку купила, звонит из автомата. Мишаня, что же это случилось-то? Я ведь никого не травила!

Они брели по песчаному берегу Волхова. Темноту время от времени разрезали – огни проплывавших по реке кораблей.

– Там сзади идет кто-то! – остановилась вдруг девушка.

Она прислушалась. Но протяжный гудок баржи заглушил тихие шорохи.

– Чего ты? – успокоил ее Мишаня. – Гуляют, наверное. Такие же, как и мы, парочки.

– А что ты сам-то дрожишь?

– Соскучился. Давай посидим.

– На поезд опоздаем.

– Не, еще полтора часа. Мотор возьмем, до вокзала за пять минут доедем.

Садись, Катюха.

Мишаня расстелил на песке свою кожанку, усадил девушку. Катя прижалась к его плечу.

– Миша, расскажи мне все. Я ничего никому не скажу. Я стекла во дворе закопала, никто не найдет. Ты только скажи мне, что это было? Что это за ампула была? – тихо попросила девушка.

– Молчи, – оборвал ее Мишаня. Он опрокинул Катерину на песок.

Послышалась легкая возня. Катя вдруг захрипела, отчаянно заколотила ногами.

– Пусти! – вырвавшись, закричала она. – Ты что? Ты чуть не задушил меня!

– Не могу-у, – так же отчаянно закричал Мишаня. – Не могу!

Тут же из темноты на них прыгнули две фигуры. Послышались приглушенные хлопки – один, второй…

* * *

Катина мама не находила себе места. Непонятная тревога все сильнее сжимала сердце. С чего бы? Кажется, наоборот, неделя безумного напряжения закончилась. Мишка наконец прорезался. Значит, не бросил Катюху. Поможет. Он как-никак из органов. А у них там рука руку моет, дело известное. Но тревога не отпускала. "Ну что? Чего ты? – успокаивала себя Галина Афанасьевна. – Мишка звонил днем. Сейчас одиннадцать вечера. Что могло за несколько часов случиться?

Ничего. Утром встану, сразу сбегаю позвоню".

Галина Афанасьевна все ходила кругами вокруг телефонного аппарата. Она категорически запретила себе звонить в Новгород из дома. Но тут телефон вдруг сам разразился пронзительным звонком.

– Галина Афанасьевна? – спросил незнакомый мужской голос.

– Да, – выдохнула женщина.

– Я от Миши.

– Случилось что-нибудь?

– Вам нужно выйти из дома и немедленно позвонить Кате.

– Да что слу…

– Тихо, не кричите! Пока ничего не случилось. Просто вы должны сейчас же с ней связаться. Из дома звонить нельзя, ясно?

В трубке послышались короткие гудки. Галина Афанасьевна быстро сунула ноги в стоптанные туфли, схватила плащ, кинулась в прихожую. Когда она распахнула дверь, из темноты лестничной площадки в квартиру шагнули двое мужчин…

Труп Галины Афанасьевны обнаружили через два дня. Женщина сидела в домашнем халате и тапочках перед включенным телевизором. Вскрытие показало, что она умерла от острой сердечной недостаточности.

Галина Афанасьевна напрасно боялась звонить из дома – никто ее телефон не прослушивал.