Текст книги "Круг обреченных"

Глава 6
ЖАРКАЯ ВСТРЕЧА

Детский сад номер шестьдесят шесть жил своей обычной жизнью. В одиннадцать утра воспитательницы вывели детей гулять. В помещении остались заведующая, сидевшая в своем кабинете, нянечки, убиравшие в настоящий момент спальни на втором этаже, и молодая повариха Катерина, обладательница пышных форм, как, впрочем, и положено поварихе. Катерина неспешно пронесла роскошное тело по пищеблоку, заварила чашку кофе и уселась возле разделочного столика.

Завтрак прошел, до обеда еще далеко, самое время отдохнуть. Потягивая кофеек, Катерина глядела в окно. За окном, в детсадовском дворике, шумело весеннее половодье. Дружно таяли сугробы, образуя малые и большие реки. Воспитательницы носились по территории, вылавливая то одного, то другого подопечного из водной стихии. Однако силы были явно не равны. Вот Зиночка Шмелева и Рита Корзинева из старшей группы испытывают на водонепроницаемость новые кроссовки. Костик Станицкий и Сережа Горбунов из средней группы пускают кораблики, а двое других преисполненных коварства мальчишек перегораживают ручей,готовя кораблекрушение.

Катерина задумалась о своей молодой, еще не устроенной жизни. Ей уже двадцать три. Так хочется иметь собственного карапуза! Девочку, такую же хорошенькую, как Зиночка Шмелева, или мальчика, такого же серьезного и самостоятельного, как Костик Станицкий. Но для того чтобы родить, надо все-таки выйти замуж. А сердечный друг Мишаня все не делает предложения. А ведь они встречаются уже полгода! Правда, этот срок следует разделить на два, поскольку Мишаня через каждые две недели исчезает. Что ж поделаешь, служба! Мишаня – омоновец. Выполняет какие-то важные боевые задания. С удивительно четкой периодичностью. Две недели через две. Зато как же сладки их встречи после долгой разлуки! Как жарки объятия, как неутолима страсть! Катерина потянулась, выкатив вперед полную грудь, которой было явно тесно в кружевном лифчике четвертого номера. Белый рабочий халатик треснул по шву. Девушка погладила руками свое богатство и сладко пропела:

– Эх, мужика бы!

Но Мишаня, которому предназначались эти слова, отсутствовал, выполняя очередное боевое задание… Давно? Да как раз уже две недели, в который раз подсчитала Катерина. Впрочем, организм, привыкший к периодичности гормональных поступлений, и без всяких подсчетов указывал, что любимому пора бы уже появиться. Девушка вздохнула, поднялась и направилась к плите. Большущая электроплита, занимавшая центр помещения, была неисправна, разогревалась очень долго, поэтому включать ее следовало как минимум за час до обеда. Поставив на черный круг одной из конфорок большущую кастрюлю с супом, Катя опять уставилась в окно.

В этот момент сзади скрипнула дверь. Катерина, охваченная сладким предчувствием, оглянулась. На пороге стоял он, сердечный друг. Черная кожаная куртка ладно облегала крепкую коренастую фигуру. Черные же тесноватые джинсы уже бугрились впереди.

– Мишаня! – вскрикнула Катя и бросилась к парню.

Мишаня без лишних слов дернул задвижку, запиравшую дверь изнутри, и тут же стиснул подругу. Пышная грудь выкатилась из глубокого разреза халатика.

Мишаня ухватил нежную плоть зубами, принялся трепать и рвать ее, словно Щенок, нашедший наконец любимую игрушку. Катерина заливалась счастливым смехом.

– Мишаня, пусти, больно же! – как бы отбивалась она.

Парень сопел, еще сильнее прижимая к себе полное тело. Его рука нырнула под полу халатика.

– Бархатная моя! Соскучился я, Катюха! – прохрипел Миша в ушко подруги.

– А я-то как! Я-то как! Сейчас как раз о тебе думала, а ты и вот! И пришел, сладкий мой!

Рука Мишани продиралась сквозь крепко сбитые ляжки вверх, добралась до увлажнившихся трусиков.

– А-а-а, – застонала Катерина и принялась расстегивать джинсы, которые, казалось, вот-вот лопнут от выпиравшего Мишаниного желания.

Слившись в поцелуе, они раздевали друг друга. Впрочем, для того чтобы раздеть Катерину, потребовалось две-три секунды. Расстегнутый халат едва держался на покатых плечах. Щелкнул, словно отлетевшая ступень ракетоносителя, кружевной лифчик, окончательно выпустив на волю тяжелую грудь.

– Хочу, хочу, хочу, – приговаривал Мишаня, передвигаясь вместе с девушкой к широкой плите и сжимая рукой шелковистую упругость с напрягшимся соском. Застрявшие на коленях джинсы делали путь мучительно долгим. Рука Катерины сжимала тугой член, свободная рука Мишани рылась в нежнейших складках, купаясь в пахучей сырости.

– Марьсергевна в кабинете, за стенкой, – сообщила другу Катя, отрывисто и часто дыша.

– Плевать, – плюнул на заведующую детским садом Мишаня.

Парочка достигла наконец плацдарма. Халат был брошен на поверхность плиты. Мишаня опрокинул Катерину на эту импровизированную простыню. Упали на пол белые трусики. Кожаная куртка шмякнулась на приоткрытую крышку суповой кастрюли.

Внушительных размеров Мишанин член погрузился в ярко-розовое лоно.

– Только не спеши, – попросила Катя.

– Ага, – сопя, отозвался Мишаня, кладя себе на плечи ноги подруги и наблюдая, как при каждом его движении сотрясаются ее ляжки. Как поверхность остывающего холодца, который часто готовила Мишанина мама.

– Ох, сладко, еще, Мишанечка, хороший мой…Ты на две недели вернулся?

– Ага-а.

Мишаня яростно вбивал себя в женскую плоть, упираясь в нечто горячее и упругое. При каждом его погружении Катерина тихонько повизгивала:

– Ой, мамочки! Ой, как сладко! Вечером придешь ко мне? Ой, сейчас умру!

Ой, Мишаня! Ой, еще, миленький!

Мишаня сосредоточенно делал свое дело, поворачивая для полноты ощущений ноги подруги как рулевое колесо. Ритм нарастал. Ноги Катерины сползли вниз.

Мишаня навалился на девушку, стискивая груди, впечатывая подругу в поверхность плиты. Катя вдруг отчего-то выкатила на Мишаню и без того выпуклые глаза, завертелась под ним и заверещала:

– Ой, горячо, Мишаня! Горячо как! Пусти, слышь!

– Ara, – отозвался парень, не думая останавливаться. – О, хорошо! Еще задом поддай, Катюха! Сейчас кончу, – деловито сообщил он подруге. – А ты как?

– Пусти, горячо!!! – не на шутку разоралась повариха.

Дверь кухни дернулась.

– Екатерина, ты что там? – послышался голос Марии Сергеевны.

– Я? Я ничего… – едва ответила девушка, умоляюще глядя на застывшего над нею Мишаню, сосредоточенно переживавшего оргазм.

– У тебя там горит что-то?

– Это… это я халат случайно подпалила.

Катерина высвободилась, вскочила как ошпаренная с плиты. Вернее – как поджаренная. Ибо плита наконец раскочегарилась. Тлел край ее халатика. Алела круглым пятном Катина спина.

– Открой, Катерина! – грозно прокричала из-за двери Мария Сергеевна.

– Я сейчас, Марьсергевна. Я переодеваюсь. Подождите минутку.

Катя стремительно натягивала одежды, постанывая теперь уже от боли.

Мишаня рванул с кастрюли свою кожанку. Приоткрытая крышка звонко громыхнула своеобразным гонгом.

– Глядите, глядите, Светлана Николаевна! – дернул воспитательницу кто-то из детей. – Это вор, да?

На глазах у изумленной публики через открытое окно пищеблока выпрыгнул молодой мужчина в черной кожаной куртке. Воспитательницы набрали воздуха, чтобы огласить окрестности криком, но тут в окне возникла растрепанная повариха.

Катерина застегивала халат и умоляющими жестами призывала коллег по работе к молчанию.

– Да это Мишка, что ли, был? – определила одна из воспитательниц, глядя вслед исчезнувшему за оградой садика парню.

– Ну да! Его куртка. И стрижка ежиком.

– Чего это он там делал?

– Угадай с трех раз, – хмыкнула другая.

– Ну Катюха дает!

Катя, словно услышав эти слова, смущенно пожала плечиками. Лицо ее тут же исказила гримаса боли. С этой гримасой она и исчезла в глубине кухни.

Персонал детского сада обедал. Катерина стояла у огромной суповой кастрюли, размахивая поварешкой и делясь с подругами пережитым. Рассказ ее то и дело прерывался взрывами смеха.

– Я лежу, чувствую, еще секунда – загорюсь. А он, проклятый, прижал меня, что лев свою львицу, и не выпускает. Я кричу, горячо, мол. А он – мне тоже горячо! Поддай еще задом, говорит.

Небольшая комнатка первого этажа, служившая для персонала столовой и комнатой отдыха, опять потонула во взрыве хохота. В стену постучал сердитый кулачок Марии Сергеевны.

– Тише, а то сейчас придет, разорется… – шикнула Светлана Николаевна, хорошенькая воспитательница средней группы.

– А она, – Катерина повела глазами в сторону стены, – услышала мои визги и давай в дверь кулаком молотить. Открывай, дескать. Мы с Мишаней за одежки хватаемся, путаемся. Я едва в его трусы не влезла. Мне и больно и смешно…

– А он грозит тебе в окно, – тут же добавила одна из воспитательниц.

Коллектив детского сада, за исключением пожилой заведующей, состоял из точно таких же молодых, как и Катя, женщин, что, собственно, и делало возможным ее откровения.

Дети были накормлены обедом и лежали в постелях. Тихий час – краткое время отдыха персонала.

– Ой, не могу, просто тяжелое порно! – прокомментировала всю эту историю музыкальный работник Дина.

– Катюха, налей мне еще супчику, – попросила хорошенькая Светлана. – Я фасолевый суп просто обожаю.

– А дети не едят, – вставил кто-то.

– А какой они едят? Они вообще супы не едят. Поковыряются ложкой и отставят. Вечно полные тарелки выливаю, – проворчала Катерина, наливая Свете поварешку с самого дна кастрюли.

– Ну, куриный еще кое-как едят.

– Что же, каждый день куриный варить? Прыщами пойдут, – отозвалась Катя.

– Ну ты, Катюха, даешь! Прямо на рабочем месте… В антисанитарных условиях, – вернулась к прерванной теме одна из нянечек.

– Почему это в антисанитарных? – обиделась Катя. – У меня на кухне чисто. И раковина опять же рядом.

– До вечера-то потерпеть не могли? – хмыкнула Света, отправляя ложку в накрашенный рот.

– Тебе хорошо, у тебя муж каждую ночь под боком.

– Почему это каждую? Он в рейсы уходит. Так что и по неделе, и по две не видимся. Но чтобы сразу же, в первую минуту встречи, прямо на кухне…

– Ты, Светка, фригидная женщина. А я без мужика и трех дней не могу прожить.

Света вдруг, широко открыв рот, бросилась к раковине. По ее подбородку сползала струйка крови. О фаянс брякнул осколок стекла.

– Ты посмотри, что у тебя в супе! У тебя там стекла! – закричала Светлана, извлекая из раковины осколок. – Я рот порезала!

– Какие стекла, ты что? – закричала в свою очередь Катерина;

– Что? А вот то! Ты посмотри! Осколок какой-то ампулы! Дети порезаться могли! Или вообще проглотить! Ты что туда сунула, в свою кастрюлю?!

– Ничего я не совала, – отбивалась покрасневшая Катерина, в полном недоумении разглядывая осколок.

– А кто совал? Вместо того чтобы трахаться, смотрела бы лучше, что на обед даешь! А если бы ребенок поранился, ты представляешь, что было бы?

– При чем тут?.. Может, это Зинаида, когда пробу снимала, какое-нибудь лекарство уронила, – завелась Катерина.

– Я уронила? – вскричала медсестра Зинаида. – Что ты несешь?

Она кинулась к кастрюле, помешала поварешкой остатки супа, извлекла еще пару осколков.

– У меня и ампул-то таких нет, – пробормотала она, разглядывая кусочки стекла сквозь линзы очков.

На пороге столовой возникла заведующая.

– Что у вас происходит? – ледяным голосом спросила Мария Сергеевна.

Повисла тишина. Красная как рак Катерина умоляюще смотрела на подруг.

– Светлана Николаевна, у вас кровь на губе! ! Что это такое?

– Я… Я вилкой нечаянно поранилась, – пробубнила Света, вытирая губу платком.

– А вы не засиделись ли здесь? Что у вас в спальнях происходит? Дети там, поди, уже на головах стоят! Марш по группам. Екатерина, полдник через двадцать минут, а ты рассиживаешься!

Маленькая сухонькая заведующая строго глянула на подчиненных, развернулась, показав узкую прямую спину, и исчезла.

Настроение было испорчено. Катя пыталась оправдываться, но так толком ничего и не могла объяснить. И в этот момент дверь комнаты отворилась. На пороге вновь возник Мишаня. Катя покраснела. Женщины, неодобрительно хмыкнув, молча вышли.

Лицо Мишани было чем-то озабочено.

– Слышь, Катька, ты уборку в пищеблоке после моего ухода не делала?

– Ничего я не делала, – буркнула девушка. – Ты зачем вернулся? У меня и так неприятности, а тут ты глаза всем мозолишь!

– Пойдем, возьми швабру. Надо пол протереть.

– Еще чего? Ты что, мне начальник? Я пол после ужина мою.

– Помоешь сейчас, – грозно прошипел Мишаня.

– Иди ты к черту! У меня стекла в супе откуда-то взялись, а ты со своим полом. Чего тебе надо-то?

– Какие стекла? – одними губами спросил Мишаня.

– Откуда я знаю? Вон, смотри! – сквозь слезы проговорила Катя, кивнув на лежавшие на столе осколки и не замечая изменившегося лица парня.

Мишаня тупо разглядывал останки ампулы.

– А… Это… Что, обед был уже?

– Был. А что, поесть хочешь?

– Не… Ты это… Где остатки супа-то?

– Вон, в бачке. Девчонки домой берут. У кого собаки есть. Кормят. А что?

– Ты вот что. Ты вылей остатки в унитаз, слышь? И стекла выброси.

Размолоти мелко и выброси. А кастрюлю помой хорошенько.

– Да что ты раскомандовался? – опять вскипела Катерина. – Это… твоя, что ли, ампула? – вдруг спросила она.

– Кто тебе сказал? Откуда у меня? Ты думай, что говоришь! Это я о тебе забочусь, чтобы не привязывались к тебе, дура! И вообще, пора мне. Я попрощаться пришел. Меня опять на задание посылают, – затараторил Мишаня.

– Как? Ты же только вернулся! На сколько? ахнула Катя, мгновенно забыв о своих неприятностях.

– Не знаю. Надолго. Не меньше чем на месяц.

– Мишанечка-а-а, – запричитала Катя, повиснув на его шее.

– Ну все, все, кончили. Жди. Твое дело ждать. И не говори никому, что я у тебя утром был здесь, слышь? А то у меня проблемы будут. Я должен был сразу к начальству с докладом ехать, а не у тебя тут торчать, поняла? Скажешь кому – меня из органов турнут, поняла?

– Поняла, Мишенька, – часто закивала Катя, сморкаясь в край халата.

– Все. Не реви!

Мишаня оторвал от себя девушку, выскочил за дверь. Катя опустилась на стул и разрыдалась.

Глава 7
ТРЕВОЖНАЯ НОЧЬ

Над кухонным столом разливался мягкий свет настенного светильника, скрытого желтым абажуром. Лена поглядывала в окно. Сквозь тюль занавески мерцали окна противоположного дома. Разделявший их проспект был слишком широк для того, чтобы чувствовать себя невольным свидетелем чужой жизни, а с другой стороны создавал ощущение некоего единения с незнакомыми людьми. Вот и там, в доме напротив, сидят вечерами на кухне, пьют чай, разговаривают. Значит, ты не один во вселенной.

Лена с Виктором очень любили поздние вечерние часы.

Кирюша – типичный жаворонок: встает чуть свет, но и ложится рано. Едва раздаются позывные вечерней программы «Время», свекровь уходит в свою комнату знакомиться с последними новостями, и уже через минуту по квартире разносится ее звучный, прямо-таки мужской храп. Костик тоже посапывает в своей постели – жаворонок не жаворонок, просто птаха Божья. Как и все дети, впрочем.

Так думала Елена, помешивая в кастрюльке пахучее варево.

– Ну что, колдунья, когда снадобье готово будет?

Витька встал, подошел к жене, заглянул через ее плечо в кастрюльку, как бы мимоходом погладил русые волосы. Елена варила глинтвейн. Особых роскошеств молодая семья позволить себе не могла ввиду скудности семейного бюджета, но бутылку сухого вина – для Елениного горячего (и горячительного) напитка – да пару бутылок пива для Витюши – эти траты бюджет выдерживал. Иногда можно было себе позволить. Они иногда и позволяли.

– Как у тебя волосы хорошо пахнут. – Витя склонился к ее невысокой фигурке.

Кончилось это тем, что убежавшее вино с шипением растеклось пенной шапкой по плите.

– Витька, проклятый! Опять! Все из-за тебя!

– Ну и пусть! – откликнулся муж, одной рукой отодвигая кастрюльку, другой – прижимая к себе гражданку Калинину.

– Ну и пусть, – согласилась с Галкиным легкомысленная гражданка.

Глинтвейн убегал каждый раз, потому что каждый раз происходило одно и то же: Лена смотрела, смотрела за кастрюлькой… А коварный Галкин отвлекал ее своими поцелуями. Так было и сейчас.

– Все, хочу вина! – отстранилась Елена.

– Пьянычка, – констатировал муж, пытаясь продолжить прерванное занятие.

– А сам? От кого сегодня спиртным попахивало?

– Я полагаю, препирательства здесь неуместны, – оскорбился Галкин. – Я был при исполнении. Общался с депутатом. А это очень вредная работа, требующая последующей разрядки. И зачем только наш главный придумал этот газетный сериал про депутатов! И зачем только я за это взялся?

– Это же твой профиль – политики.

– К сожалению. Но сердце мое далеко от свинцовых мерзостей нашей жизни… Да ты не слушаешь меня, – пригляделся к жене Галкин.

– Я? Я слушаю. Давай рассказывай, весь вечер терпел. Кого ты там нынче допрашивал? Кто из народных избранников на сей раз обнажил свою гнусную сущность?

Супруги переместились за стол. Витька отхлебнул пива. Елена – своего горячего компота, как называл глинтвейн Галкин. Но едва Витька раскрыл рот, дверь комнаты распахнулась и в коридор вылетел Костик, бросился в туалет. Лена кинулась следом за сыном.

– Котенька, что с тобой? – послышался ее испуганный голос.

– Мама, мне плохо, – жалобно ответил Костик.

– Витька, он весь горит! – крикнула Лена. Ночь была бессонной. Приступы рвоты мучили мальчика до самого утра. Лена металась от постели сына на кухню, рылась в аптечке, неслась обратно. Виктор бестолково путался под ногами, и перепуганная Лена то и дело покрикивала на ни в чем не повинного мужа. По сигналу боевой тревоги поднялась Кирюша.

– Надо вызывать «неотложку», – решила Лена. – У него температура тридцать девять.

– Ага. Мальчонку тут же в бараки какие-нибудь упрячут, – высказалась свекровь. – Погоди, Елена, не мельтеши.

Оценив обстановку, Кирюша, не обращая внимания на плач Костика и причитания Елены, заставила мальчика выпить два литра кипяченой воды с марганцовкой, затем, когда желудок был промыт до состояния новорожденности, сунула Котьке несколько таблеток активированного угля. В задумчивости полководца, оценивающего ход битвы, проследила, чтобы таблетки «прижились» в захворавшем организме. Убедившись, что уголь делает свое дело, заварила каких-то трав и по ложечке стала поить мальчика горячим отваром. После чего обтерла его водой с уксусом. Костика переодели в сухое белье, переменили постель. В шесть утра он заснул безмятежным сном.

– А ты говоришь – «неотложка», – буркнула свекровь, дотронувшись до прохладного лба ребенка, и тут же повалилась на соседнюю постель. Через минуту комнату вновь оглашал богатырский храп.

– Как хорошо, что есть Кирюша, – едва промолвила Лена, обессиленно рухнув на кухонную табуретку.

– А чего это было? – ошарашенно спросил Виктор.

– Откуда я знаю? Отравление какое-то.

– Чем? Он и не ужинал толком. Кашу гречневую есть отказывался, помнишь?

А ты его заставляла.

– Господи, его не заставишь – он вообще ничего есть не будет!.

– Не кричи.

– Не буду. Слушай, может, это в садике? Надо позвонить кому-нибудь из его группы.

– В семь утра? Кому?

– Ну… Воспитательнице-то я могу позвонить? Хотя бы для того, чтобы сказать, что Костик сегодня в садик не придет. У нее рабочий день в восемь начинается. Так что должна уже встать. В конце концов, я имею право знать, кто отравил моего ребенка?

Елена решительно потянула с подоконника аппарат и телефонную книжку.

– Але? Доброе утро. Извините, пожалуйста, можно Светлану Николаевну попросить? – стараясь быть любезной, проговорила Елена.

– Кто это? – грубо спросил мужской голос.

– Вы извините за ранний звонок, это мама Кости Станицкого из ее группы.

Я хотела…

– Света в больнице, – отрывисто бросил голос.

В трубке раздались короткие гудки.

Любительница фасолевого супа Светлана Николаевна, а для мужа Света-Светочка-Светуля, вернулась после работы со страшной головной болью. То и дело накатывала и разливалась по телу одуряющая слабость. Нелепо выпирал вперед обычно плоский животик.

«Фасоли переела, от этого и метеоризм, – ругала себя образованная Светочка. – А слабость от чего? И голова болит? Может, я беременна?» – подумала она.

Предположение было тут же высказано мужу, вернувшемуся из очередного рейса, водителю-дальнобойщику Ленчику.

Ленчик бессмысленно вылупил глаза и принялся обцеловывать свое сокровище. Но Света от объятий уклонилась, застонала и поплелась к дивану.

Татьяна Борисовна, мама Ленчика, с неодобрением наблюдала эту сцену.

Тоже мне, принцесса на горошине! А этот-то, сыночек единственный, носится вокруг нее, как щенок полоумный. «Вот если бы я захворала, вокруг меня бы так не носился», – распаляла себя мама. Она ревновала сына к невестке и в сердцах ушла на кухню.

– Мама, Светочке плохо! – сообщил Ленчик, возникая на пороге.

– Чего это? Вроде не перетруждается, – ехидно ответила мама.

– Она, может, того… Беременная.

– Вот как? Это что, точно?

– А что? Что ты губы-то поджимаешь? – окрысился сын, ставя на плиту чайник. – Мы в законном браке. Нам уже по двадцать два года. Я зарабатываю…

– А ничего! Прежде чем детей заводить, пригляделся бы, любит ли она тебя…

– Опять двадцать пять! Когда ты уймешься? – рявкнул сын.

Он молча заварил в кружке чай и вышел из кухни.

Татьяна Борисовна прикусила губу. Вечно она не сдерживается, а толку?

Только отношения с сыном портятся. Надо молчать и терпеть. А что, собственно, терпеть? Ее никто и не обижал. Просто материнское сердце страдало от безоглядной любви единственного сына к этой профурсетке. Ведь с четвертого класса влюблен! С того момента, как Света переехала в их район и оказалась на одной парте с сыном. Ребята смеялись над ним – уж больно откровенной была влюбленность мальчика. И портфель ее носил, и уроки за нее делал. А та только носом крутила. Известно, как девчонки к одноклассникам относятся. Никак. За людей не считают. И у этой кавалеров было не счесть. Все из старших классов. А Ленчик убивался не на шутку. Едва руки на себя в десятом классе не наложил. Это когда у Светки роман с футболистом был. Затем сына забрали в армию, и Татьяна Борисовна даже радовалась. Думала, забудет девчонку. Куда там! Только вернулся, тут же к Светке и побежал. А у той – полное кораблекрушение. Футболист бросил.

Из пединститута выперли по причине неуспеваемости.

Через два месяца свадьбу сыграли. Это она с горя за моего Ленчика вышла, с привычной обидой думала Татьяна Борисовна. Разве она его ценит? А парень-то орел! Сколько сейчас молодых людей без работы болтается? А он при специальности, дальнобойщиком вон пристроился. Деньги в дом приносит. Не пьет, не курит. А она…

– Мама! – раздался отчаянный крик сына. Татьяна Борисовна бросилась в комнату молодых.

Света лежала на диване. Она была непривычно бледна. Под глазами залегли глубокие тени. Живот женщины поднимался плотным курдючком, словно беременность имела уже как минимум шестимесячный срок. Глянув на свекровь, Света бессвязно заговорила:

– Мама! Хорошо, что ты пришла! А Гриша где? Пусть придет, хорошо, мамочка? Завтра надо Любочку встретить. Она звонила, что приезжает. Только как я пойду? У меня голова болит. И червяк внутри. Я его вижу. Большой такой…

Надо его покормить. Нет, не надо. Пусть сдохнет! Только тогда и я умру, мамочка! Что же делать? Он уже в мозгу сидит, видите? Позовите .Гришу! Я проститься хочу! О-о-о, голова! Голова! Дайте что-нибудь!

– Светуля! Ну что ты? Что с тобой? – чуть не плача, крикнул Ленчик.

– Гриша, это ты? Как хорошо, что ты пришел! А я умираю совсем!

Татьяна Борисовна попятилась к дверям. Невестка никогда не называла ее «мамой». Никогда в их доме не произносилось имя проклятого футболиста. Любочкой же звали Светланину тетю, которую похоронили полгода назад.

– Их уже много, Гриша! Они все ползают по мне! Господи, противно как! И голову сжимают! И живот! Больно, Гриша! Как мне больно! Прогони же их. Гадины скользкие, убирайтесь! – диким голосом закричала Света и потеряла сознание.