Текст книги "Жатва (сборник)"

Последняя осень

Этот лес выглядел так, словно война до него не добралась. Что было невозможно, разумеется.

Ведь лес начинался в какой-нибудь полусотне шагов от дома Эшлы – единственного дома в деревне, который не разграбили и не сожгли месяц назад. Дом был крайним и стоял стороне от главной деревенской улицы, в низинке. Его просто не заметили в тот смурной осенний вечер.

– С краю твоя хата, да? – подшучивали в мирное время соседи.

Дошутились.

Кое-то, наверное, всё же успел убежать от бойни и пожарища. Многих, многих не было в числе односельчан, которых Эшле пришлось похоронить. Но никто и не вернулся обратно.

Она остановилась, опершись на смолистый бок соснового ствола, холодный и влажный, как всё вокруг. У Эшлы кружилась голова, и плясали перед глазами мелкие чёрные мошки. Она шла долго, но удалилась от дома вглубь леса едва ли на версту.

Голод давно уже не мучил её. Он стал таким же привычным, как холодный воздух, сочившийся в щели дома. Как страх, из-за которого она не топила печь, хотя рядом был целый лес, и сухостоя в нем хватало.

Но кто знает, что творится нынче вокруг? Чьё внимание может привлечь взвившийся над трубой дымок, который наверняка будет виден за несколько вёрст?

Нет, она не страдала от голода. Но была очень слаба. А ей нужны были силы, ведь в этой мертвой деревне, в этой грязной серой мороси, во всей этой несчастной стране, терзаемой войной, только от Эшлы зависела жизнь четырехлетнего ребёнка.

Её малыш. Её сокровище. Когда Кирам уходил на войну, сыну сравнялся год. Он был весёлым и розовощеким, смешно топал пухлыми ножками, неумолчно лопотал и очень любил во всё совать свой крошечный курносый нос. Ничего общего с нынешним тощим созданием, которое норовит забиться в угол потемнее и неподвижно, молча сидит там часами. Только лихорадочно поблёскивают глаза, вечно полные животного ужаса.

Хотя Эшла очень старалась оградить его от всех тех вещей, которые неизбежно сопровождают любые войны.

Первый набег на деревню случился в самом начале осени, чуть больше двух лет назад. Тогда ни дом Эшлы, ни её саму не обошли вниманием. Но она успела затолкать сына на чердак и велеть сидеть тихо.

В тот раз в деревне ничего не сожгли и никого не убили. Но весь скудный урожай, жалкие заготовки и немногую уцелевшую живность вымели подчистую.

Эшла прорыдала весь день и всю ночь. Сын, маленьким уютным комочком пристроившийся рядом на кровати, осторожно гладил мать по щеке крошечной теплой ладошкой, тыкался в шею лбом, тихонько сопел над ухом и неловко пытался подоткнуть ей под бок одеяло.

Наутро, щурясь на солнечный свет опухшими глазами и слегка пошатываясь, Эшла отправилась искать еду по соседним селениям. Можно сказать, ей повезло: вторую из посещенных ею деревень налётчики обошли стороной, а у тамошнего старосты удалось сменять мешок муки и куль гречихи.

С обручальным кольцом пришлось расстаться. Всего за неделю до того дня Эшла думала, что скорее умрёт, чем расстанется с памятью о Кираме. Но война и голодные детские глаза удивительно меняют приоритеты.

Однако что такое мешок муки и куль гречихи, когда впереди – целая осень и зима, а по весне нечем засадить огород?

Каждая ложка водянистой болтушки, которую Эшла отправляла в рот, заставляла её страдать. Эшла была бы счастлива разучиться есть, но ей необходимо было как-то поддерживать собственные силы, чтобы заботиться о сыне.

Другим людям зачастую приходилось ещё хуже. После того первого налёта все глаза, с которыми встречалась взглядом Эшла, были голодными. Её собственные – тоже. Наверняка.

Месяц назад, в ту ночь, когда горела деревня, они с сыном отсиживались в лесу. Она надеялась, что он ничего не понимает. И что их дом не сгорит, потому что куда же им тогда идти?

А потом Эшла, шатаясь от слабости и сухо всхлипывая, хоронила односельчан. Тех, чьи изуродованные трупы лежали на улицах. Тех, кто не сгорел в головешки в своих домах. Тех, кто не успел убежать, как она. Тех, кого она знала всю свою жизнь, кто делил с ней эти жуткие времена и как мог подбадривал её и ребёнка, даже если сам едва держался на ногах.

После того дня она осталась совершенно одна. У неё был только сын. И ещё где-то там, далеко-далеко – муж, которому она обещала беречь ребёнка. Как будто материнскую любовь нужно подкреплять обещаниями!

Эшла с тихим стоном выпрямилась, держась за шершавый прохладный ствол сосны. Удивленно посмотрела на свои руки.

Как страшно они выглядят! Сморщенная кожа, пятна, грязь – ладони словно принадлежали старухе, а ведь Эшле не было и двадцати пяти! Сколько дней она провела, копаясь в земле в поисках съедобного корешка? Разрывая огороды соседних, тоже сожженных и разграбленных деревень – иногда на грядках, изрытых копытами вражеских коней, удавалось найти сморщенную картофелину или чахлую морковь. В такие дни у них с сыном был настоящий праздник – горячая похлёбка. В другое время приходилось довольствоваться отваром из укропа, который буйно, словно насмехаясь над людскими бедами, разросся на бесплодных заброшенных огородах.

Она не позволит ребёнку умереть от голода. Она всё сделает и всё отдаст ради него. Когда-то ей казалось, что жертвой, положенной на этот алтарь, было обручальное кольцо. Теперь она понимала: кольцо – сущие мелочи.

Ещё Эшла понимала, что у неё ничего больше нет, поэтому весьма смутно представляла, что же такое это «всё», которое она может отдать. Но её сын не умрёт от голода. Она не допустит. И Кирам вернётся. И война закончится.

Эшла не понимала, зачем идет в эту сторону. За лесом не было никаких селений – во всяком случае, так близко, чтобы её измученное тело могло туда добраться. Но все другие направления Эшла уже обшарила.

Что может быть в лесу или за лесом? Кто знает. Хотя бы ягодный кустарник или грибница. А может быть, съедобный жучок. Или (Эшла задохнулась от собственной смелости) одуревшая от одиночества курица, чудом сбежавшая из какого-нибудь сгоревшего посёлка. Слабенькая, тощенькая, грустная курочка, из которой можно сварить изумительный суп в котелке под навесом.

Когда её сын в последний раз ел мясо? Когда он вообще в последний раз ел?

Его глаза, прозрачно-серые, вечно испуганные и голодные, всё ещё стояли перед мысленным взором Эшлы, когда она вышла на опушку леса и застыла, изумленная.

В какой-нибудь сотне шагов, у берега шустрой речушки, стояла-крутилась меленка. Из трубы просторного дома, притулившегося неподалеку, деловито валил сытый густо-белый дымок. Крышу курятника, похоже, недавно перестелили. У низенького плетня стояла телега с впряжённой лошадкой. Гладенькой, довольной, молодой лошадкой, которая бодро мотала головой и хвостом, гоняя мух.

Откуда здесь взялось всё это богатство? Ещё весной за лесом был пустырь! И как это место мог миновать весь тот ужас, что прокатился по округе месяц назад?

Эшла сглотнула и зажмурилась. Потом сжала слабые грязные пальцы в кулаки и открыла глаза. Меленка, домик, подворье – всё было на месте.

Сто шагов. Сколько времени ей бы понадобилось раньше, чтобы преодолеть такое расстояние? Сейчас она еле шла. И не сводила глаз с аккуратного деревянного дома. Эшла боялась, что он всё-таки исчезнет, если она отвернется хотя бы на миг.

До телеги оставалось каких-нибудь пять шагов, когда из дома вышли двое мужчин. Они выглядели удивительно: никаких голодных глаз, трижды залатанной одежды и звериной настороженности, которая появилась у всех в округе к концу первого года войны.

Эшла остановилась. Один мужчина, темноволосый, смотрел на неё изумленно. Второй, светлоголовый, – с грустью и жалостью.

– Я… – голос был похож на воронье карканье, и Эшла удивилась: как чуждо он звучит! Слова приходилось выталкивать из горла, словно оно забыло, как это делается. – У меня ребёнок. Деревню сожгли. Еды нет.

Темноволосый вытаращился совсем уж растерянно. Блондин вздохнул, подошёл (Эшла сделала слабую попытку отшатнуться), легко подсадил её в телегу, на аккуратно сложенные мешки.

Эшла недоверчиво погладила один из них. Сглотнула. Какое богатство! Как, откуда?

– Отвезу тебя домой, – сообщил светловолосый. – Муки дам.

– У меня ничего нет, – отчаянно пискнула Эшла.

– Мне ничего и не надо, – был ответ. – Ты погоди минутку, сейчас поедем. Отдохни пока.

Мужчина отошел. Эшла ещё раз недоверчиво оглянулась и всхлипнула, привалилась к тугому, вкусно пахнущему мешку, чуть присыпанному белым облаком, обняла его и замерла, глотая слёзы.

– Ты её знаешь? – тихонько спросил темноволосый мужчина у блондина.

Тот кивнул, осторожно вытянул шею, заглянул в телегу.

– Задремала. Это Эшла, наша блаженная. У неё ребёнок умер во время войны, тогда она умом и повредилась. И муж тоже сгинул, не вернулся.

– Несчастная, – вздохнул темноволосый. Помолчал. – Так что ж, все сорок лет после окончания войны она так и бродит по округе?

– Не, – блондин помотал головой и полез в телегу. – Так-то она нормальная старушка, коврики плетёт, а мы её подкармливаем. А вот после сбора урожая на неё временами находит – ребёнок-то ейный как раз осенью умер. В последнюю осень войны.

– От голода? – зачем-то спросил темноволосый.

– От легочной горячки. Застудился… Н-но, пошла, лошадка!

Эшла сладко посапывала во сне, обнимая мешок муки. Доброе морщинистое лицо освещала осенним солнышком счастливая доверчивая улыбка.

Приручить принцесску

Я еще даже не вырыл себе толковой норы для ночевок, когда мне на голову свалился Бринн и заявил: «Мы с тобой сопрём принцессу!»

Я с досады чуть не жахнул по этому болвану огнём. Я-то думал, в новом логове меня никто не найдет, но на тебе – еще обжиться не успел, а этот порождатель лютой ярости уже тут как тут.

Но я не жахнул. Во-первых, Бринн – хороший собутыльник, во-вторых – единственный человек, который при виде меня не убегает с дурными воплями «Драко-он!», а если я хочу научиться перекидываться в этих существ, то нужно изучать их, а не жечь.

Так что я проглотил первые четыре ответа и спросил:

– И на кой нам принцесса?

Бринн вытаращил на меня ясные серые глазищи:

– Ты глупый, что ли, Горгий?

Я уставился на дыру в виноградном навесе, которую проделал этот обалдуй. Может, и глупый.

Жрать людей я не люблю, разве что с большой голодухи, тыква – и та вкуснее. То, что мы девок насилуем – бесстыдная ложь, кто-то больной на всю голову её выдумал, а остальные больные поверили. Говорить нам будет, наверное, не о чем – ну что общего у меня с принцессой, тролья матерь забирай?

Так на кой она мне?

Бринн фыркнул в пшеничные усы.

– За неё же полцарства дадут, дуралей!

– Да? – я присел на дровяную колоду. – А кто?

Бринн в непонятном восторге хлопнул себя по тощим ляжкам:

– Во ты дуралей! Государь, конечно, батюшка ейный!

Хм-м. У нас есть похожий обычай: мы за первенца драконихе осьмушку сокровищницы отдаем. Но принцесса ведь давно родилась, да и мы с Бринном тут не при чем. Зачем государю дарить нам полцарства за принцессу?

Ну, Бринн мне объяснил, что есть у людей такой ритуал: если дракон умыкнет принцессу, то ейные родители сразу отдают полцарства тому, что дочку вернёт. Иногда еще отдают саму принцессу в жёны, но только если она страшная. А та, которую мы будем воровать – красивая, поэтому нам дадут за неё только полцарства, без довеска.

Правда, сказал Бринн, предполагается, что спаситель в одиночку прибьет того самого дракона, который принцессу упёр (тут я расхохотался так, что чуть с колоды не сполз), но мы государя как-нибудь перехитрим. Покажем ему мой выпавший сменный зуб, к примеру. То есть Бринн покажет. И скажет: всю башку отпиливать было хлопотно, устал, не могу.

Полцарства или даже его четверть мне были совсем ни к чему, зато Бринн пообещал отдать мне все каменья, какие окажутся в полцарстве.

Очень глупым посчитал я этот человечий ритуал, но решил поучаствовать. В человека превратиться сложно – говорят, сотни лет нужны, чтобы изучить их натуру и способ действий, и надо ж мне когда-то начинать!

Для виду я немного потрепыхался: не умею, мол, с принцессами обходиться, даже не знаю, чего они жрут, и возиться с нею мне вовсе не хочется, но Бринн меня успокоил. Сказал, что сейчас мне всё объяснит, а забирать девицу придет на следующий день, не позже.

* * *

Море. Красивое тут море, пахучее, серо-зеленое. И каменный дворец красивый, и выдающаяся в море терраса.

И верещащая девица. То есть заверещала она потом, когда увидела меня. Наверняка подумала плохое и, в общем-то, не зря. Я не стал томить принцесску неизвестностью: она еще не успела перехватить воздуха для нового вопля, а я уже сграбастал ее за бока.

Понятно, почему принцесску тут никто не охранял: с моря к террасе не подобраться. С воздуха – другое дело.

Я поудобнее перехватил вопящую девицу и заложил круг над замком. Бринн сказал, это часть ритуала – все должны увидеть дракона, который забрал принцесску, иначе не считается. Под пузом пронеслись башенки, потом показался сад с фонтанами и беседками, а за его оградой – полный двор государевой челяди. У всех пасти раззявлены, глаза выпуклены. Корзинки бросают, руки заламывают и приседают зачем-то, будто думают, что не достану, если захочу. И несется над башенками, над фонтанами и двориками привычный мне дурной вопль:

– Драко-он!

А я еще один круг над двором – вж-ж-ж! И огнем в башенку – тьфу! И принцесска в моих руках: «Ви-и-и!»

Загляденье!

Потом я плюнул огнем в ужасно придурочную беседку, всю в резных завитушках – просто чтоб она стала красивой, – и завис в воздухе. Полюбовался на перепуганный народец, на пожарчики, помахал челяди лапой. Отчего-то это всегда пугает людей до отключки – может, оттого, что жест похож на ихний, человечий? Вот и теперь – аж на пузы попадали, стали отплозать под кусты и скамеечки. Дуралеи. Надо будет как-нибудь поговорить с ними.

Я накинул принцессе на башку мешок, еще раз помахал кустам лапой и, набирая высоту, полетел к логову.

* * *

Понятия не имею, кто занимался воспитанием этой девицы. Наверное, дикие кабаны.

Я рассчитывал, что за время полета она припомнит много жутких историй про похищенных драконами девок и в ужасе сбежит от меня в чулан с солениями. Запрется там и будет молить богов о спасении, понемногу подъедать квашеную капустку и с надеждой поглядывать в щель меж дверными досками.

Но принцесска никуда не побежала и даже в обморок не грохнулась, а крик подняла на всю округу, всех кабанов, небось, распугала. Я ей рявкнул строго: «Место!» и указал на лежанку, но в ответ в меня полетела ругань и маринованные огурчики. Потом она стала швырять всякие другие вещи, ну, что под руку подвернулось – черпаки, горшочки, собственные башмаки и увесистые пустые кадушки.

К такому Бринн меня не готовил! Никак она пугаться не хотела, а бить её я остерегся, чтоб случайно насмерть не отшлепать. Так что в конце концов просто шугнул её струей огня подальше в чулан и быстренько захлопнул дверь, набросил засов да для верности бревнышком подпер.

Не был я уверен, что эта норовистая девица не сделает подкоп при помощи глиняных черпаков и трольей матери, но тут уж решил – пусть будет как будет. Если сбежит – мы с Бринном новую принцесску поищем, в удаленных краях. Может, она окажется поспокойней нынешней.

Я даже почти захотел, чтобы она сбежала. Я бы двадцать раз подумал, стоит ли её воровать, если б знал, что она такая бойкая. Или принцессы и должны быть такими, а у меня неправильное понимание сложилось? Все-таки людей я плохо еще знаю, хотя до сих пор все мои наблюдения говорили о том, что их образ мышления мало отличается от нашего.

И чего их изучать сотни лет, спрашивается? Не понимаю.

Ночь я провел в норе, и снились мне летающие маринованные огурчики.

Утром первым делом я проверил чулан, открывать не стал, просто прислушался у двери. К добру или нет, но принцесска осталась на месте, и я пошел дальше обустраивать свое логово. Нужно было натащить в нору бревен, выкопать приличный зал, обжечь камни – много чего было нужно, словом, чтоб нора понемногу превратилась в нормальное логово. А там, глядишь, и Бринн появится.

Принцесска соскучилась к полудню. Дождалась, пока я в очередной раз буду проходить мимо чулана, и надрывно просипела из-за двери:

– Э-эй, драко-он!

– Чего тебе?

– Выпусти меня отсюда!

Не успел я удивиться эдакому нахальству, как принцесска негромко добавила:

– Немедля.

И таким властным был её голос, что я чуть не бросил охапку камней и не потрусил отпирать двери, пригибая голову. Но вместо этого хлестнул себя хвостом под коленку, побольнее, рыкнул: «Перебьешься», плюнул огнем на порожек и прошел мимо.

Следующую попытку она предприняла ближе к закату. Я за день основательно умаялся: успел выкопать хороший кусок зала, обжечь десяток валунов, сожрать половину припасенного козленка и перетащить в логово несколько бревен. Бринн все не появлялся.

– Ну драко-он! – снова зашептала девица.

– Чего тебе?

– Тебя как звать-то?

– Горгием зови. Для краткости.

Она помолчала. Я ждал.

– Что это за место?

– Логово моё. Непонятно, что ли?

– Непонятно. Откуда у дракона чулан с солениями?

Я не ответил. Логово совсем недавно было бандитским, но я решил, что дракону оно подойдёт больше. Сами виноваты, нечего было мою лёжку выслеживать – или уж надо было сразу кидаться да забивать, а не украдываться обратно в своё логово. То ли эти балбесы решили, что я спал и не заметил их, то ли побоялись вчетвером лезть на дракона без самострелов – не знаю. А ведь забили бы, скорей всего, не такие мы, драконы, огромные, – как две… ну, три лошади. И не такие уж огне– и лапоопасные, как люди думают.

Но пусть лучше думают!

– Ты меня похитил, чтобы съесть? – подала голос принцесска. Спокойно так спросила.

– Нет.

– Значит… чтобы надругаться?

– Девочка, ты ж лопнешь, – покрутил я пальцем у виска.

Она молчала, соображала. Я ждал.

– Хочешь получить выкуп?

О, смотри-ка, принцесска не совсем дура, еще и звезды на небо не высыпали, а она уже додумалась.

– Хочу. Полцарства.

Она снова замолчала, надолго. Я постоял-постоял, да пошел себе дальше нору копать.

Отмерла принцесска уже по темени, когда я доедал вторую половину козленка, аж придремывая у костра от усталости.

– Э-эй, дракон! Горгий!

– Чего тебе? – я сплюнул косточку.

– Выпусти меня отсюда, – жалобно. – Мне тут плохо.

Я рассмеялся. Что ты знаешь про «плохо», балда в крашеном платьице!

– Тут воняет капустой. И лежанка воняет. И пол твердый. И… кхм, ведро уже полное.

Я зевнул, встал, неторопливо потянулся и принялся затаптывать костер.

– Тут темно и страшно! – повысила голос принцесска.

– Тебя обогреть, что ли?

Она заткнулась. Где там этот Бринн?!

Принцесска молчала все время, пока я разбирался с костром и лез в нору.

* * *

На следующий день Бринн не появился, и я занервничал всерьез. Принцесска маялась и со скуки задавала мне кучу вопросов: а как драконы то, а как драконы сё. Потом у неё в корытце закончилась вода, и пришлось-таки отпереть чулан.

Сбежать девица не попыталась, хотя я бы не удерживал. Но она видать, рассудила, что раз я до сих пор ей ничего не сделал, то и дальше меня можно не бояться, а с волками или бандитами может так не повезти.

Что ж там не сложилось у Бринна-то, а? Как бы узнать?

Она мой взгляд поняла правильно и говорит:

– А может, меня не ищет никто. Может, родители только радуются, что ты меня похитил. У них нас-то семеро, принцесс и принцев, и я – самая младшая. А вдобавок у меня самый трудный характер. Даже изподкроватный монстр от меня сбежал.

М-да. Выходит, государь за принцесску полцарства не отвалит. И правильно сделает, между прочим, раз детей у него семь, а полцарствов – всего два. Проблема в том, что Бринн, когда сообразил это, сбежал вслед за монстром, кажется.

И что выходит – девица тут навсегда останется?!

– И жили они долго и счастливо, – пробормотала принцесска, словно услышав мои мысли. И расхохоталась, как будто всю жизнь мечтала переселиться в драконово логово.

Такой поворот мне очень не понравился, потому девицу я загнал в хибару (а нечего без меня шляться по логову!) и полетел на разведку к ближайшему городку.

До городка было далече, стоял он как раз на полпути между дворцом и логовом. Я приземлился за ближайшим пригорком и стал готовиться, то есть встал на четвереньки, укрылся крыльями, закрыл глаза и принялся повторять:

– Доска вестей. Доска вестей. Три квартала к югу. Ничего не жрать. Не жрать. Три квартала к югу. Не жрать. Доска вестей.

Прийти в город я решил в виде собаки. Из всех существ, в которых я могу перекинуться, она самая разумная, то есть все остальные еще хуже. Разве что лошадь тоже хороша, но внимания привлекает много, да и спрятаться ей труднее, если кто вздумает изловить.

Когда я изучу человека – жить станет проще. В человеческом теле даже жрать можно, не боясь застрять в ипостаси, потому что разум у нас схожий и большой. А животным если пожрешь – оно от удовольствия берега потеряет с концами, вытеснит драконье сознание, и вернуться потом будет почти невозможно. Опасность срастись с ложной сущностью, потерять в ней себя – толковая плата за способность менять облик!

Запахи стали острее, голова закружилась, когда тело принялось стремительно уменьшаться, и я почувствовал, как земля несется навстречу. Открыл глаза. Ковер клевера и пырея непривычно близко, прямо под мордой. Мощные лапы с серой шерстью. Сочный запах травы. Трава невкусная. Ветер трогает шерсть. Пахнет горячей кашей. Каша вкусная. Близко жильё.

Шаг. Прыжок. Дальше! Бабочка! Клац-клац зубами! Улетела, пусть. Трава трогает лапы. Трава хорошо пахнет дохлым кротом. Валяться, кататься, гр-р-рау! Трава примялась, пахнет травой. Ветер пахнет кашей. Хорошо!

Встать? Нужно бежать. Нужно в город. Там каша. Там мясо. Рядом город пахнет плохо. Пахнет крысой. Пахнет дымом. Щекотно носу. Пахнет кожей. Мокрое дерево. Лапы скользят. Мокрая шерсть. Мокрые доски. Мокро.

Пищит мышь. Под ногами мышь! Клац-клац-клац, прыжок, догнать, догнать! Нет! Не жрать. Не жрать. Что?

Город не пахнет травой. Город пахнет кашей. Пахнет крысой. Мокрые доски. Зола. Ноги в башмаках топ-топ. Пахнет горелым жиром. Три квартала к югу. Что? Город воняет. Хочу на траву. На траве дохлый крот. Крот не воняет.

Нет! Три квартала к югу. Ноги в башмаках. Башмаки пахнут старым салом. Булыжники под лапами. Лапам холодно и скользко. Хочу на траву. Доска вестей. Доска вестей. Смотреть. Зачем? Кора с чернилами. Еще кора. Пахнет воском. Чхи! Кора. Тканевый лоскут. Чернила. Доска. Пометить!

Можно вернуться на травку. Крысы под ногами. Крысы пахнут крысами. Клац-клац-клац, пры-ыжок! Не жрать! Не жрать крысу! На травку! Дохлый крот!

* * *

– Никто тебя не ищет, – «осчастливил» я принцесску. – Люди в городе поговаривают, что в этих краях завёлся я, но про тебя – ни слова. И на доске вестей ничего про нас не писано. Вообще.

Она медленно вышла из хибарки, глаз не поднимая, села на колоду для рубки дров, руки свесила. И так тяжко вздохнула, будто болит у неё чего. Может, живот подвело от квашеной капустки?

Так она и сидела, пока я свежевал пойманного по дороге кабанчика и разводил костер. А я понял вдруг, что даже не знаю, как она выглядит, потому что не присматривался к ней. Все эти дни принцесска для меня была просто увесистой светловолосой девахой в желтом платье. Какой смысл запоминать того, кто рядом ненадолго?

Теперь я рассмотрел её. Руки округлые, чистенькие такие, кожа белая-белая, ни веснушинки, а брови темные и щеки под ними круглые, как у ребятишек. Лица не разглядеть, потому что сидит принцесска, опустив голову, а закат ей волосы подсвечивает красным, очень красиво получается, будто голова горит.

– Ну что, – говорю ей, – придется мне назад тебя тащить. Не дают за тебя полцарства – что тут поделаешь.

Тут она голову подняла и уставилась на меня, совсем как Бринн, бывало, уставлялся. Глаза у неё прозрачно-голубые, как ларимары из моей сокровищницы, ресницы темные, щечки румяные, а нос и рот маленькие, аккуратные, как на куколках рисуют.

– Не хочу я обратно, – сказала, как отрезала. – Тут останусь.

– Вот еще! Нужна ты тут больно! Завтра же место! То есть домой!

Сунул ей шмат жареного мяса на дощечке. Схватила двумя руками, зубами впилась, чавкает, чуть ли не рычит. Выходит, принцесскам мясо больше в охотку, чем капуста – в этом они совсем как Бринн. Может, девица еще и вино пить будет?

Дожевывая на ходу кабанью ногу, я прошелся до кладовки, взял там пару бутылок яблочного. Сковырнул пробки ногтем, дал одну бутылку девице. Она на меня глазами так стрельнула сердито, но взяла.

Сидим, жрем мясо, пьем вино. Совсем как с Бринном, бывало, чтоб ему ногу сломать. Ночь уже настала, костерок трещит, звездочки с неба мигают, в лесу волки лаются – красота!

– Хотя бы ненадолго оставь меня, – жалобно так попросила, тихо. – Тут вольно, чисто. А там меня не ждет никто, не нужна я, видишь, как получилось. Дай хоть продышаться на воле. Я же никогда на воле не жила. Не гони, а?

Махнул я рукой: мрак с тобой, оставайся. Буду изучать людей на примере принцесски. Чем она хуже кого-нибудь другого из людей? А начнет доставать – возьму за бока да утащу куда подальше, всего делов. Обратной дороги она даже из ближнего леса не найдет, девица-то.

Кивнул я ей, потянулся, да и полез в нору. Устроится сама, небось, от разбойников в хибаре и кровати остались, и ящики с каким-то человечьим барахлом. Так что принцесска тут очень даже неплохо обживется. А там посмотрим.

Засыпая, я слышал, как девица чавкает остатками мяса и булькает вином.

* * *

В общем, прижилась принцесска, то есть Далиша. Она почти не путалась под ногами, мало мешала и много помогала: постепенно и нору мою мы до ума довели, и вообще в логове порядка стало больше.

Далиша рассказывала в людях всякие интересные штуки, которых мне не доводилось слышать от Бринна. Показала, как вкусно готовить кабанчиков, с чесноком и травками всякими. Научила человечьим песенкам, которые нужно петь перед сном, чтобы отвадить от жилья злых духов, что приманиваются на принцессок. И вечерам, когда она уходила спать в хибару, я еще задерживался у костра, чтобы выполнить этот ритуал.

 
Пчёлки затихли в саду-у-у,
Мышки уснули в пруду-у-у, –
 

старательно выводил я, и из леса мне подпевали волки. А в хибарке что-то хрюкало. Наверное, злые духи корчились.

Еще Далиша меня научила резаться в игры с картишками и камешками. Это оказалось еще увлекательней, чем играть с Бринном в кости. Картишки мы сделали из кожи кабанчиков, а рисунки на них – сажей, смолой и кровью. Камешки Далиша насобирала в окрестностях, а досочки для них уже я соорудил. Так что мы, бывало, целыми днями резались в картишки-камушки, сначала на интерес, потом – на то, кто будет нору рыть, воду носить из ручья и кабанчиков жарить. А потом, когда я продул целый век рытья нор и попробовал отыграться – остался до кучи должен девице жменю ларимаров из сокровищницы, голубых, как её глаза.

В общем, привыкли мы друг к другу, даже привязались, и речи про то, чтобы отправить Далишу обратно во дворец, я уже не заводил. Зато еще больше захотел постичь человечью натуру и научиться перекидываться в человека. Потому что Далиша мне очень, ну просто очень нравилась. Только я чувствовал, что до таких превращений мне еще пахать и пахать. Я не мог сообразить, что такого сложно и непостижимого в человечьей природе: ну во всем они, люди, были похожи на нас – и при этом видел, что даже краем не познал их натуру. Куда нужно смотреть, чтобы увидеть недостающее – я пока не понимал. Но очень меня это тревожило: если я и правда потрачу на это сотни лет, то Далиша, наверное, сильно расстроится. Сейчас ей нравилось устроиться у меня под крылом и мурлыкать, топорща чешуйки на боку, но едва ли ей захочется провести так еще лет триста.

А потом на логово напал драконоборец.

То есть, это он так думал, что он драконоборец и что напал. Я-то на расстоянии полета стрелы услыхал топанье его лошади и бряцанье железок. Не то чтобы меня пугал один конный балбес, но за ним мог тихонько подбираться еще десяток балбесов с арбалетами, а это – верная смерть.

Помирать мне было не к спеху, потому, когда драконоборец спустился к логову, встретила его невозмутимая Далиша, волоокая пятнистая корова и жареный кабанчик на вертеле.

Драконоборец был рыж, бледен и смердюч. А Далиша теперь была загорелой, носила штаны с кожаными лоскутами и пряжками да рубахи с тесемками, которые остались в логове от разбойников, волосы заплетала в косу, очень ловко обращалась с ножами и яблочным вином. Немудрено было её саму принять за разбойницу, и драконоборец, судя по вытянувшемуся лицу, сначала так и подумал. Потом задал Далише несколько осторожных вопросов про дракона, убедив меня, что приехал сюда не случайно. Потом подтвердил, что государева награда за меня назначена еще «С того дня, как паршивый гад напал на замок». О том, что я принцессу умыкнул – ни слова. Назначенная государем награда была так себе, о логове никто ничего не знал, есть ли у меня сокровищница – тоже было непонятно, так что охотников скакать на разведку как-то не находилось. Потому и на досках вестей эти воззвания скоро залепили поверху другими. А на днях всплыла пара топазов «умыкнутая из сокровищницы гада, пока тот спал» и более-менее точное указание на само логово. Откуда всплыло – драконоборец сказать затруднялся, но на разведку снарядился. Один. Поскольку совсем дурной.

Все это я воспринимал коровьим ухом, как бессмысленный бубнеж, обдумал уже потом. А пока этот бледный и смердючий разливался перед Далишей, я больше был сосредоточен на кусучих слепнях, сочной травке за пределами логова и противном зудучем голосе, который не пускал меня к травке.

Потом драконоборец осмелел, уверовав, что девица в этом месте как есть одна, и попер на неё вовсе не с драконоборческим интересом – сначала осторожненько, а потом, когда она растерялась, испугалась и за нож не схватилась – уже решительно.

Корова – животина страхотно тупая, но опасность для человека-хозяина понимает будь здоров, как любая скотина. Потому я не в собаку перекинулся – та бы бросилась на драконоборца сама. А смирная корова опасной ситуации испугалась, заметалась и ухватилась за сознание не смирного меня.

Не смирный я принял свой обычный облик и сказал драконоборцу:

– Привет.

– Твою мать! – заорал драконоборец, отскочил от Далиши и попытался дать дёру.

То, что от него осталось, я прикопал за пределами логова и прижарил землю хорошенько, чтоб волки не лезли. Нечего человечину жрать. Далиша, опомнившись от первого испуга, выразила желание попрыгать на остатках драконоборца, чем изрядно меня удивила. Прыгать я ей, конечно, не дал. Подвернет еще ногу, возись с ней потом. Не до того нам теперь будет.