Текст книги "Жатва (сборник)"

Лошадь мы оставили, пригодится. И решили убираться на юг, хотя мне страшно жаль было свежеобустроенную нору. Но что делать, если про логово теперь вся округа знает и покоя здесь не будет? Я старался утешать себя мыслью о скорой осени, которая в этих краях дождливая – никогда не любил летать в дождь, на юге лучше будет.

Зачем Бринн рассказал людям про логово – непонятно. А кроме него было некому. Зачем показал людишкам какие-то топазы, возбуждая в них охотку лезь на дракона – тоже придумать не могу. Топазы точно не мои, в жизни я их не держал в сокровищнице, да и не здесь она. А где – Бринн даже не знает, только я знаю, да вот Далиша теперь.

Собрались мы быстро, пошвыряв в пару мешков самое необходимое: одежку, одеяла и подушку для Далиши, вертела, ножи и вино. В двадцать верстах к югу я знал хорошее место в диких лесах, и мы решили сначала перебраться туда, а потом уже основательней присмотреть новое логово.

В два прихода перенес я туда Далишу, лошадь и тюки с вещами, устал, как ездовой дракон, и от рубился на ночь, даже не поскучав о старом логове.

А наутро Далиша, глядя на меня виноватыми заплаканными глазищами, заявила:

– Горгий, мне нужно кое в чем признаться. Я никакая не принцесса.

* * *

Не знаю, рассказала бы Далиша правду, кабы мы не собрались уехать из этих краев. Очень уж ей хотелось повидаться с родителями хоть разочек до того, как мы переберемся дальше на юг.

В общем, оказалось, что Далиша просто служила во дворце при настоящей принцессе, меняла цветы в вазах и приносила свежие полотенчики, время от времени получала полотенчиками по лицу и терпела щипки принцесскиных братьев. Когда Далиша сообразила, что я её утащил, перепутав с государевой дочкой, правду мне рассказывать не бросилась, боялась, что выставлю её из логова на произвол судьбы, на радость волчьей стае. А потом уже как-то неудобно стало признаваться.

Так вот почему на досках вестей не было ни слова про принцессу! Вот почему никто не всполошился сверх меры! И вот почему Бринн пропал! За служанку не то что полцарства – полмедяка бы никто не заплатил, а настоящую принцессу после моего налета стали охранять пуще глазьев, так что вся затея пошла пеплом.

Но зачем Бринн навел на логово драконоборцев – это оставалось непонятным.

– Мне так сты-ыдно, – всхлипывала Далиша, и нос у неё был красный, как пироп, а может, как корнеол, – так стыдно за свою ло-ожь!

Я взял её за подбородок, поднял голову. Нет, больше похоже на гранат.

– А теперь я знаю, что в эти края не вернусь, – она стиснула мой палец, – и я просто… просто… я хочу обнять маму на прощанье, понимаешь?!

Я не понимал. Но и перечить не стал – трудно, что ли, набросить крюк? Было бы, о чем реветь. Про себя я сделал заметку подробней расспросить Далишу про человеческие семьи, когда она успокоится.

Её родители жили в приграничном городишке, западнее покинутого нами логова – примечателен был городишко именно своим положением и военным гарнизоном, который в нем стоял. На драконе в такое место не прилетишь, если дорога шкура.

Так что Далиша въехала в городишко на ослике мышиного цвета. Очень мне не хотелось перекидываться в осла, потому как нет глупее твари. Я бы предпочел лошадиную или собачью ипостась, но Далиша убедила: на собаке от приставучих соседей не уедешь, а на коня пойти вскарабкайся. И внимания ослик не привлечет, не будут потом соседи судачить, что похищенная из дворца девица разбогатела, аж на целой лошади катается.

Ох, как же я не люблю это ушастое недоразумение!

Земля стремительно приблизилась, носу стало щекотно от пыли, копыта сразу же увязли в ней до трети. Это вы называете дорогой? Это… Дорога. Путь. Пыль. Нос.

Далиша пнула ослика пятками, и тот послушно потопал по дороге.

Бок. Шаг. Путь. Пыль.

* * *

Морковка. Сладко. Сок. Хруст.

– Я ж говорил, его легко надуть. Такой дуралей! – худой мужчина с пшеничными усами смеялся и хлопал себя по ляжкам, глядя, как мышиного цвета ослик с удовольствием хрупает морковью. – Так где, ты сказала, его камушки спрятаны?

– Я ничего не говорила, – хмурая девушка в мужской одежде морщилась, будто у неё болел живот.

Посетители трактира обходили парочку, косились недовольно: ишь, встали перед самой дверью, до коновязи нельзя отойти?

– У-тю-тю, – протянул мужчина. – Ты важная птица у нас теперь, да? Не задирай нос, милая. Без меня ты не доберешься до камней и не продашь ни одного, ясно?

– Ясно.

Мужчина потрепал девушку по плечу.

– Не кисни, милая. Всё будет просто замечательно, – присел перед осликом, – а тебя мы с собой заберем, ушастенький. Я на тебе буду поле объезжать. А потом на живодерню сдам, когда ты ногу сломаешь. Ведь сломаешь, правда?

– Издеваться обязательно? – рассердилась девушка. – Он же тебе ничего не сделал!

– Обязательно, – с удовольствием подтвердил мужчина. – Просто потому что могу. Не люблю ползучих гадов, знаешь ли, особенно когда они шибко умными заделываются.

Мужчина щелкнул ослика по лбу, тот тряхнул головой, посмотрел сердито и захрупал новой морковкой из подвязанного к морде мешка.

– Пойдем, милая, – мужчина развернулся к таверне. – Поедим, попьем, и ты мне всё расскажешь. Ты же у меня всегда была умницей, правда ведь?

Весело насвистывая, он направился к двери. А девушка стояла и смотрела на ослика, и её голубые глаза, полные слез, были похожи на ларимары в россыпи мелких алмазиков.

– Ты идешь? – окликнул мужчина.

Девушка медленно опустилась перед осликом на колени.

– Не могу, – тихо сказала она, глядя в глупые карие глаза. – Я не думала, что это будет вот так.

– Милая, что ты делаешь? – раздраженно повысил голос мужчина.

Она схватила ослика за уши, потянула сильно, до боли:

– Посмотри на меня! Пожалуйста! Посмотри на меня!

* * *

Всё-таки люди гораздо сложнее, чем я могу себе представить. Даже если про сотни лет изучения – это байки, то на много десятков мне точно хватит. И как оно пойдет – одному мраку ведомо: я обнаружил только первое серьезное отличие между драконами и людьми, и оно меня тут же чуть не убило.

Далиша клялась никогда больше не врать, но мне это не очень-то понравилось: как я научусь отличать правду от лжи, если не по живому лжецу? Мы, драконы, конечно, любим хитрить, но по-иному: недомолвки, двойной смысл фраз, умолчания – это по-нашему. А чтобы говорить явную неправду – нет, так мы не делаем, и мне придется постигать, изучить, воспринимать эту науку, эту часть человеческой природы.

Еще Далиша пояснила, что люди живут куда меньше, чем я думал прежде, до одного века – и то почти никто не дотягивает. Так что она едва ли будет жива к тому дню, когда я сумею перекинуться в человека.

Но Далиша всё равно осталась со мной. Ей нравится жарить кабанчиков, пугать волков, летать на моей спине над морем и спать у меня под крылом. И мне это тоже нравится. Я даже почти не расстраиваюсь. Ведь любой человек может стать лишь коротким рассказом в долгой-долгой истории моей жизни.

Зато рассказ про Далишу будет счастливым. Несмотря ни на что.

Я это точно знаю.

Вопрос доверия (из цикла «Неизлечимые»)

Нужно обратиться к магу за избавлением от этой напасти, ибо маги, хоть и не всесильные, обладают поразительными возможностями. К тому же они весьма дружелюбны, очень ответственны и никогда не оставят человека наедине с его бедой.

Из обращения жреца ортайского поселка к жителям.

Жрец – осёл

Написано пальцем на слое золы

Дом горел.

Шумно и дымно, под завывания ветра, который хватал горсти злых красных искр и пытался добросить их до крыш соседей.

Вокруг дома металась женщина, кричала, снова и снова рвалась внутрь, и всякий раз ее с руганью оттаскивали.

Речка была совсем рядом, за околицей, туда-сюда бегали люди с ведрами, но вода бестолково лилась на стены, не доставая крыши.

– Р-разбежаться!

Никто не понял, откуда появились двое всадников – возникли как по волшебству среди суетящихся людей.

– Посторониться!

Всадники спрыгнули наземь и принялись выкрикивать слова на незнакомом селянам напевном языке, раскидывать руки, словно большие встревоженные птицы. В первый вздох их приняли за безумцев, потом – за непотребцев, что пришли упиться чужим горем.

А потом на горящий дом полилась вода – размашистыми плесками, будто два пришлых человека таскали ее из реки в невидимых глазу ведрах.

– Маги! – наконец догадался кто-то.

Незнакомцы расхохотались, будто услышав отменную шутку.

А дом вел себя так, словно в него вселилась злая сущность, которой хотелось гореть: там и сям занимались уже погасшие части крыши, потом пламя рванулось из окон. Можно было поклясться, что огоньки норовят увернуться от плещущей воды. Ветер тоже озлился, бросался на людей с отчаянной силой, и те пригибались, щурились, задерживали дыхание. С треском рухнула часть крыши.

– Сбоку, гляди, из окон! – орал один маг другому, и в голосе его был непонятный, неподдельный восторг.

Люди тоже что-то кричали, но маги не слышали их голосов за воем огня и ветра, за рыданиями женщины.

– Ох и силен! А два ведра махом? Слабо?

– Мне-то слабо? А вот тебе!

Вокруг дома натекали лужи, маги продолжали призывать воду из речки, а в их голосах, выкрикивающих заклинания, звучал чистейший, почти детский задор.

И пожар сдался. Перестали проклевываться новые огоньки, подуспокоился ветер – словно недобрая невидимая сила сдалась двоим неутомимым магам, решила восполнить неудачу в другой раз.

Огонь затух, по стенам лилось, утихающий ветер нес по селу клоки дыма.

Черпнув из реки еще по разу, маги угомонились, отступили. Утирали лбы, тяжело дыша, словно не колдовали, а бегали с ведрами. Одинаково мотали головами, и их длинные волосы, темные у человека и светлые у эльфа, закрывали лица. Потом оглядывались вокруг с гордостью, словно говоря: «Как мы его, а?»

Селяне глядели на магов восхищенно и снизу вверх, потому что оба были выше местных жителей.

Наступившую тишину пронзительно и жутко вскрыл женский крик. Он взвился: «Матушка, матушка!» – и тут же упал, перейдя в тяжелый нечеловеческий вой.

Женщина была грузная и простоволосая, сидела прямо на земле, край длинной юбки – в луже. Сидела, подавшись вперед, смотрела на свою выжженную хату и выла.

Прежде это был хороший дом, большой, аккуратный, чистый. Строился и обживался с любовью, не был обделен ни добром, ни уходом. Теперь на его месте дымило безобразие: почерневшее, вонючее, перекошенное.

– Он похож на зомби, – темноволосый маг дернул эльфа за рукав. – На дом-зомби.

– У тебя невообразимая способность соотносить что угодно с чем попало, – помолчав, ответил эльф.

Ветер встрепал его длинные светлые волосы, маг поморщился и снова заправил прядь за левое ухо, в котором блестела сережка-петелька.

К женщине подошел сутулый пожилой мужчина, сел рядом на землю, положил руку на плечо, тихо заговорил. Она вцепилась в его пальцы и замолчала, давясь глухими страшными всхлипами.

Потянулись к погорелице односельчане. Одни присаживались рядом и что-то шептали, другие молча касались ее руки. Несколько мужчин ходили вокруг дома, переговариваясь. Из ближайшего двора вышла женщина, поднесла магам кринку холодного молока из подпола и ковригу, завернутую в ручничок.

Все селяне, даже утешающие погорелицу, бросали на незнакомцев любопытные, жадные взгляды. Девицы потихоньку сбивались стайками, подталкивали друг дружку локтями.

Ветер уже окончательно разогнал дым, и стало видно, что маги и молоды, и хороши собой. У эльфа черты лица резкие, кожа чистая и светлая – от солнца уже начал шелушиться нос, и выглядит это смешно, потому что вид у эльфа очень надменный. Впалые щеки придают лицу сходство с кошачьим, глядит он спокойно, прямо – и мимо, как будто деревня, пожарище и люди не настоящие, а нарисованные на развешанных вокруг него картинах. У второго парня лицо открытое и улыбчивое, его не делает старше даже темная щетина на щеках, и хочется немедля улыбнуться ему в ответ и безоглядно поверить, даже понимая, что блеск в его светлых глазах – шальной, а нрав – дурной и своевольный, какой бывает у подросших щенков.

Оба были одеты по-простому, по-дорожному, но с иголочки, а поверх рубашек у них висели знаки Магической Школы, новенькие, блестящие. Маги осматривались с таким же неподдельным интересом, с каким местные глядели на них.

Эльфу наскучило первому – в селе не больно-то много было такого, на что можно посмотреть. Две неширокие утоптанные улицы, старенькие хаты из глины и соломы, плотные дощатые заборы и ветки плодовых деревьев над ними. Эльф допил молоко, вернул крынку и спросил темноволосого:

– Едем?

– Поехали, – согласился тот. – Здесь мы всё уже смогли, дальше грустно будет.

Эльф окинул взглядом улицу, смотря поверх голов селян, повернулся и пошел к лошадкам, которые щипали траву у ограды. Темноволосый жизнерадостно улыбнулся всем разом:

– Ну…

– Погодите! Погодите!

От сгоревшего дома к ним бежал тот седой мужчина, что первым подходил к погорелице.

– Фух! Не упустил! Только скумекал, что нынче ж я за старшего, пока Ухач, голова наш, в отъезде! – он суетливо пригладил седые длинные пряди, отряхнул штаны. – Жрец я, Бедотой звать. Поможите нам с водником замириться, а?

Темноволосый посмотрел на эльфа. Эльф прикрыл глаза ладонью.

– А то совсем свихнутый водник стал, спасу нет! – распаляясь, продолжал жрец. – То утопарь в колодце окажется, то жабы с неба повалятся! А теперь вона чего сотворил: хату Маланьину сжег! Харысю живцом – в головешку! Это ж водник нам пожар устроил!

Эльф поднял очи горе, словно спрашивая Божиню, чем провинился перед ней.

– Да-да! – еще повысил голос Бедота. – Водник! С утра как поперло из речки цельное посланчество утопарей! Да на село!

Эльф, продолжая глядеть мимо жреца, лениво спросил:

– Как вы связываете утопарей с возникновением пожара?

Несколько вздохов жрец осмысливал вопрос.

– А! Так мужики побежали, стали швырять в поганцев горящие ветки!

– И поганцы взлетели, – предположил ничуть не впечатленный эльф.

– Не взлетели, а поразбеглись! А тут ветрище как налетит! Да самую толстую ветку р-раз! Подхватил – и в крышу! И как понесет огнище!

– Ого! – оценил темноволосый.

Глаза у него заблестели и даже, как показалось Бедоте, стали ярче – не серо-голубыми, а почти синими. Похоже, история начинала нравиться магу – не меньше, чем горящий дом.

Эльф скривился. В молодости Бедота немного поездил по Ортаю и явственно видел, что есть в этом эльфе какая-то неправильность, но какая – жрец не мог понять.

– Подсобите нам ужиться с водником, а? Поможите узнать, чего ему надо, дурнине! Помыслить же страшно, чего он дальше выкинет, если так все оставить!

– Не берусь предположить, почему вы обращаетесь к нам с этой просьбой.

– Так вы ж маги, – сказал жрец таким тоном, словно этого было достаточно. – А сами мы знать не понимаем, как с призорцами столковаться. Не выходит к нам водник, не хочет. Или зовем его не так, или осерчал на что.

– Вызвать водника? – переспросил темноволосый. – Так это легко. Вас тут бабки ничему не учили разве?

Жрец развел руками.

– Странное дело: глухомань глухоманью, а люди беспамятные, – парень произнес это, обернувшись к эльфу, но тот лишь равнодушно пожал плечами. – Нам говорят, на окраинах устои сохраняются – а на деле окраинцы не умеют даже водника вызвать. Это как понимать вообще, а?

– Да нам не было раньше нужды, – зачастил жрец. – Прежде с призорцами травница водилась, она на отшибе жила, у опушки. Что они скажут – травница придет да повторит, а мы сделаем. Ежели чего для села надо – она призорцев попросит. А как травница померла – так понемногу и забылся порядок… Так вы подсобите? Нам лишь узнать бы, чего ему надобно, воднику!

Темноволосый маг, вопросительно изогнув бровь, обернулся к эльфу. Тот скучающе глядел вдаль.

– Была охота возиться, – произнес, не поворачивая головы. – Меня в Эллоре ждут.

Поняв, в чем ему виделась странность эльфа, Бедота едва не хлопнул себя по лбу. Маг выглядел как оседлый эльф: высокий рост, длинные волосы, обычная одежда, да тот же знак Школы, к которой уроженец Эллора и близко не подойдет. Но говорил и держался он именно как эллорец, да и серьги в ушах оседлые эльфы не носили. Ортайское семейство эльфов, сохранившее связь с исконцами, догадался жрец. Раз или два в год ездят пожить в эллорском пределе, что на востоке Ортая. Понабираются там всякого – и нос дерут потом выше сосен. Гордятся, что они, единственные из всех рас, хранят родовые традиции. При этом сами оседлые чтут Божиню, а не эльфийских предков. Каша у них в голове, да и только!

– Ну, ждут – значит, ждут, – решил темноволосый, улыбнулся жрецу. – Выходит, мы дальше поедем.

– А как же водник? – опешил Бедота.

– Быть может, в другой раз.

Парень помахал сгрудившимся поодаль селянам, словно не замечая отчаянной мольбы в их глазах, и пошел к своей лошадке. Эльф кивнул с явным облегчением, словно говоря: «Наконец-то!». Взлетел в седло легко и красиво, вызвав отчетливое девичье «Ах!» из толпы.

– Погодите! – отчаянно вскричал жрец. – Давайте срядимся!

Эльф даже ухом не повел, но темноволосый замешкался.

Что посулить магам за помощь? Бедота в первый вздох растерялся. Предлагать деньги полуэллорскому эльфу бессмысленно: не возьмет даже при отчаянной нужде. Да и откуда серьезные деньги в глухом селении? Что вообще у них есть? Огороды да скот, соления в бочках да соты медовые… Наконец нашелся:

– Кристаллами отдарим!

Темноволосый присвистнул. Эльф развернул коня, подъехал. Впервые он смотрел на жреца, а не поверх его головы, и оказалось, что серые глаза мага вовсе не холодные, а живые, умные, цепкие.

– В округе есть порталы?

– Аж три штуки!

Маги переглянулись.

– Но только не близко, – быстро уточнил жрец, – а летом детей не пускают, сами понимаете: работе время, дурачеству остаток. Так что, не серчайте, доведется выбирать из тех камней, что скоплены.

– А скоплено порядком, – закончил за него темноволосый. – Куда вам их тут девать-то? До ближнего города два дня верхом, а телегой…

Жрец усмехнулся. Маги снова переглянулись и кивнули друг другу.

– Ну что тут скажешь – встрямши! – бодро заключил темноволосый и приложил четыре пальца правой руки к левому плечу в вежливом приветствии мага к нанимателю, – я Шадек.

Эльф легко спрыгнул наземь и, вопреки ожиданиям жреца, размашисто повторил жест.

– Я Кинфер. Надеюсь, вы позаботитесь о приличной избе и достойном столе для нас?

Бедота снова удивился: имя у эльфа было не эллорское. Обычное имя выходца из восточного Ортая.

– И Кристаллы вперед! – быстро добавил Шадек.

– Хорошо, хорошо! – нетерпеливо согласился жрец. – Все будет вам, чего скажете – помогите только!

* * *

– Зачем ты притащил меня сюда? – шепотом негодовал Кинфер. – Я не умею говорить с призорцами. И в воду не полезу!

– Да он сам к нам вылезет, – Шадек хорошенько размахнулся, зашвырнул в реку камень, приложил ко рту ладони и принялся издавать непонятные эльфу гортанные вопли. Кинфер смотрел на друга с опаской и уважением.

Выждав немного, Шадек повторил призыв. Потом еще раз. И удовлетворенно кивнул, когда из глубины речки, куда упал камень, появились частые крупные пузыри, потянулись к берегу.

Из воды вынырнул старикан – грузный, неопрятный. На голове – кривой рог нездорового вида, на висках – чешуя. Он огляделся, вперил в магов пустой взгляд рыбьих глаз, да неспешно подплыл ближе, слегка шевеля плечами.

– Не могу сказать, что подобное зрелище мне приятно, – Кинфер брезгливо поморщился.

Старик остановился по пояс в воде, не доходя до прибрежных зарослей осоки, скрестил на груди толстые руки.

– На себя-то погляди, красотка волосистая, – голос у него был хриплый, будто в горле застряла рыбья кость.

Кинфер хрустнул пальцами.

– Водник знает общую речь? – обрадовался Шадек. – Это сильно облегчает дело!

– Всё ваши Странники булькучие, – неохотно пояснил рыбоглазый. – Расползлись по свету, тонут где ни попадя, торочат на своем, раков пугают. А говорто липучий, спасу нет… Зачем звали?

От водника нестерпимо смердело тиной. Ветер, как нарочно, дул к берегу.

– Поговорить хотим, – Шадек прищурился. – Про село, жабий дождь, утопаря в колодце, дом горящий. Ничего не хочешь рассказать?

– Не тяни, чаровник, чешуя сохнет.

– Врешь ты все, – встрял Кинфер и снова хрустнул пальцами, – ничего чешуе твоей не сделается! Да и сам знаешь, зачем был зван!

По речной глади мощно хлестнул коровий хвост и снова скрылся в воде.

– По нраву ты мне, чаровник, ну прям страсть до чего по нраву-то! Люблю таких смелых да грамотных, потому как долго они не живут – а у меня в хозяйстве-то молодь всегда пригодится. Молоди у нас везде дорога: косяки пасти, сомову чешую чистить, селян пугать опять же…

Левое ухо Кинфера, не скрытое волосами, порозовело, и Шадека это явственно встревожило.

– Хорош свариться, не за тем пришли!

– Шадек, да он же нарочно задирается!

– Кинфер, цыц! Говори, дядька-водник, зачем страху нагнал на селян?

Услышав уважительное обращение, рыбоглазый довольно прищурился, но отвечать не торопился. Покачивался на воде круглобоким чешуйчатым бочонком и смотрел на магов мертвыми желтыми глазами.

Губы Кинфера сжались узкой полоской, у рта прорезались морщинки.

– Не вздумай, – вполголоса бросил Шадек.

– А чего у эльфа-то уши красные? – прохрипело из речки. – Нешто злобится?

– Да катись это село к демоновой матери! – заорал Кинфер. – Вместе с лесом, болотами и этим тьиукал’лим сыном волосатого тор-ка!

– Поговорили, – Шадек махнул рукой, сел на песчано-травяной бережок и принялся дергать метелки из манницы.

Однако водник, против ожиданий, не озлился и не ушел обратно под воду, а рассмеялся, загудел «Огого!» и зашлепал ладонями по воде. Брызги полетели по все стороны, частью попадая и на эльфа.

– Вот это дело, вот это по-людски! А то встал на бережку чаровник-то эльфский, такой важный, хоть картины пиши с него! Э?

– Переверни тебя и шлепни пузом на воду, презренный фай’ка мом, – сквозь зубы процедил Кинфер и уселся рядом с Шадеком.

Водник осклабился, показав зеленоватые сточенные зубы. Тинный дух стал гуще.

Шадек выплюнул колосок и спросил:

– Ну так что, будем говорить или чешую сушить?

– Говорить, – сжалился водник. – А чего селяне сами-то не пришли, прислали заместо себя приблуд молодых каких-то? Небось совестно им поглядеть в глаза дядьке-воднику? А придется ведь, ох и придется-то!

– С чего это им должно быть совестно? – возмутился еще не остывший Кинфер. – Поганцев на село нагоняешь ты, а стыдиться должны они?

– Да вы еще дурнее, чем кажетесь! – воскликнул водник. – И селяне-то, выходит, тоже? Они думают, я им озорую?

– Они думают, ты им опсихел, – любезно уточнил Шадек. – Иначе отчего все это? Утопари, жабы. А факел в крышу? Это ж ты, выходит, с другим призорцем сговорился – с полевиком, с лешим? Зачем?

– Никакого понимания, – скорбно отметил рыбоглазый. – Ни почета дядьке-воднику, ни этого… соуживанчества.

Маги переглянулись. Водник проплыл туда-сюда вдоль берега, заложив руки за спину. На боках у него тоже имелась чешуя – тусклая, неплотно прилегающая к телу.

– И ведь мне еще не хуже многих! Вон приятель-багник по весне в Даэли утек, пока не поздно. Там дриады призорцев привечают, почитают. А у нас, в Ортае, чего? – водник так зыркнул на магов, словно вся вина лежала ни них двоих.

– А чего? – послушно спросил Шадек, хотя и сам знал ответ.

– Да порядку не стало! Позакрылись в городах за заборами, все бегом-скачком, призорцев не чтите, обычаев не помните. А мы-то не можем так! Не живем в суете промеж стенами! В старых деревнях, в глуши – еще как-то, да и то уже больше в привычку, чем с пониманием. Хатники, банники, хлевники – те пока держатся, про тех еще помнят. Хатнику молока отжалеют, хлевнику вечерю в ясли положат, баннику краюшку хлеба оставят. А вот как вести себя – про то у людей уже памяти нет. Чтоб ругань в хлеву стояла – мыслимо? А потом дивятся, что у них скотина худеет!

– Я понял, – вполголоса произнес Кинфер. – Они тут все прискорбные на голову.

– Ну а нам-то, природным призорцам, и вовсе житья не стало! Про нас вроде как знают – но не верят, не почитают, обычаи позабросили. Чистая безобразность! Приходят к реке без гостинцев, удила не окуривают. Соберутся в лес – поклонятся кое-как и клянчат хорошей охоты. А гостинец? А кровушку? Гонят скот на выпас – протараторят скоренько, сохрани, мол, и все тебе! Хлеба-соли жалко на угощение? Ну а когда они мельницу поставили, курицу не прикопавши – я уже не стерпел! И полевика поднял, и лешего – теперь мы им покажем, как мавки кочуют!

– Ты почему жрецу все это не сказал? – рассердился Шадек. – Почему к нему не выплыл?

Водник насупился, выпятил вислые губы. Под ушами у него набухли кожаные мешки, сделавшие старика похожим на жабу.

– Долго они злили нас, да крепко озлили. Или все возвернется да станет по-прежнему, как при дедах было заведено – или сживем село со свету, ясно?

– Зачем злиться, когда можно помириться, а, дядька-водник? Объяснить, воспитать…

Старик нетерпеливо замотал головой, и на воду посыпалась подсохшая ряска.

– Мы призорцы, а не няньки, чтоб каждого учить, да и нет наших сил в таком-то неверии. Из последних стоим. Но не ждите, не отступимся! Что трое нас – так то лишь начало, домашние призорцы тож подтянутся, не отсидятся! Жабий дождь, дом горящий? Да это мы еще не раззадорились! Будут вам и потопы, и пожарища, и саранча голодная! И скот поляжет, и зерно сгниет, и света белого невзвидите!

– Вот была же охота так надрываться, – Кинфер произнес это, не открывая глаз. – Перебрались бы в Даэли вслед за багником – да и жили себе спокойно.

Эльф сидел, закинув голову, жмурился на полуденное солнце. Шадек готов был поручиться, что друг еще и мурчит тихонько. Вот кто б говорил про прискорбных на голову, а Кинфер молчал бы!

Из-под воды в туче брызг снова взвился коровий хвост, змеюкой мотнулся туда-сюда.

– Отчего это мы должны уходить? Тут появились, тут и пригодились. Не нравятся наши порядки – сами пусть убираются!

Кинфер открыл один глаз, оглядел раздувшегося водника.

– Шадек, по-моему, он не шутит.

Старик фыркнул, погнав новую волну тинного запаха.

– Хорошо, дядька. Что должны сделать селяне? Принести вам подарки, угощения, что-нибудь пообещать, пляски устроить?

– Жертвы, – тихо и хрипло ответил старик.

От этого слова дохнуло такой жаждой, что даже у Кинфера по спине побежали мурашки.

Водник протянул к магам руку, растопырил пальцы с длинными кривыми ногтями, мягкими от воды.

– Малой кровью нам не замириться. Пускай на рассвете приходят, приводят козу и теленка. И до той поры чтоб ничего не просили: ни улова, ни охоты, ни травы для скота. И духу людского чтоб не было вперед жертвы, не то хуже будет!

В камышах поднялся шелест, прошла рябь по воде, ветер пригнул прибрежную траву. Водник медленно опустил руку.

– Слово мое невозвратно.

Шадек еще несколько вздохов глядел на него, потом поднялся на ноги.

– Я услышал тебя, дядька-водник, – сунул руки в карманы штанов, кивнул Кинферу. – Пойдем.

Вопреки ожиданиям эльфа, друг не стал прощаться с рыбоглазым. А тот, тоже вопреки ожиданиям, продолжал стоять по пояс в воде и смотреть магам вслед, пока они не скрылись за оградой.

* * *

До возвращения своего головы селяне решать не взялись. Загнали с выпаса гусей и немногочисленный скот, и даже кур хозяйки заперли в курятниках, чтоб те ненароком не выбрели за ограду. Траву, скошенную утром, ворошить не пошли, побоялись. Притихшие люди суетливо задабривали гостинцами своих банников, хлевников и хатников, даже если не знали точно, есть ли в их хозяйстве призорцы. Те не показывались и никак своего отношения не проявляли. Только из одного двора хлевник погнал маленькую лохматую собаку – она вылетела на улицу с визгом, метнула по земле пушистым хвостом и тут же села, принялась чесаться.

Маги, душераздирающе вздыхая, шатались туда-сюда по улице. Бедота упросил их задержаться: жрец полагал, что с селянами водник так и не станет говорить, тетешкая свою обиду. И что поутру будет надежней иметь рядом магов, с которыми вредина-призорец уже общался. Кинфер и Шадек кривились, упирались, трясли знаками Школы, поминали Эллор, Божиню, совесть и бдыщевую матерь – но в оконцовке согласились задержаться до утра.

В кошелях у обоих теперь лежало по Кристаллу о четырех гранях. У Кинфера – темно-синий с голубыми искорками – магический, дающий скорое восстановление силы магу, завязанному на воздушное начало. Шадек раздосадовался, что друг увидел этот Кристалл первым, но не отбирать же!

В сундучке у жреца в основном были мелкие камни, круглые, и назначения большей их части Бедота не знал. Не помог и соседский парнишка из тех, кто ходил через порталы и кое-как разбирался в Кристаллах. Зато он указал магу на другой четырехгранник – обережный, облегчающий пухлость и боль при пчелиных укусах. Шадек, страдавший непереносимостью пчелиного яда и детстве однажды чуть не погибший от него, охотно принял камень в качестве платы.

Когда маги проходили мимо изгнанной со двора собаки, та прекратила чесаться, внимательно посмотрела на Шадека, поднялась и деловито потрусила следом. Парень оглянулся на нежданную компанию – комок грязно-белой шерсти, полной репьев, потешная умная морда, любопытно торчащие уши. Шадек посвистел, протянул руку – псина остановилась и отвернулась. Маг пожал плечами и зашагал дальше.

После разговора с водником друзья заскучали. Четыре дня назад они выехали за ворота Школы, в которой были почти что заперты целых шесть лет, начиная с пятнадцатилетнего возраста. Месяц отвязки раз в год – это очень мало для того, чтоб увидеть мир! К тому же Кинфер, как бы там ни было, пересекал за это время весь Ортай по дороге до Эллора (пусть второпях, под приглядом родителей, но все же), да и сама жизнь в Эллоре, отличающаяся от домашней и школьной, отчасти могла утолить жадный до впечатлений ум. А Шадек – тот был вынужден и во время отвязок оставаться в Школе, как все ученики, которых больше не желали видеть в родном доме.

Теперь же впереди лежал целый мир, который за истекшие годы просто обязан был стать интересней и больше. А возможности обученных магов делали изучение этого мира сказочно увлекательным делом! Впервые в жизни предоставленные сами себе, очень взрослые и ни от кого не зависящие, Кинфер и Шадек ожидали впереди множества восхитительных открытий, и томительное шатание по сельской улице вовсе не относилось к таковым.

От каждого плетня друзей провожали любопытные взгляды: пришлые люди, из большого города, да еще маги, победители огня, с которыми заговорили вредные призорцы – о таких гостях селяне еще внукам своим будут рассказывать. Но некоторые мужчины поглядывали недобро, там и сям собирались группами, шушукались. На Шадека это не производило никакого впечатления, Кинфера же тревожило. А само состояние тревоги его раздражало, как недостойное эллорского эльфа.