Текст книги "В мире людей. Психологические эссе и символ-образы"

Поражённая герань

Своей породой втайне возгордившись, она украдкой дразнит бархатистым взором искушённый мир и ждёт, безутешная, признания от него, и горько обижается, что он прямым лучом не соединяет её с солнцем и тёплым южным ветерком не тонизирует лицо во избежание морщин, и крупными дождинками не плачется в разлуке с ней, в завидной участи вольготно прозябающей, от социальных неурядиц защищённой стеклом домашнего окна.

Она всегда встревожена за что-то и в ситуациях находит негатив, под взглядом собеседника легко теряется и начинает сомневаться: в себе, в своей одежде, в правильности своих фраз. Периодами она выглядит наивной, в общении ей недоступно слово «нет», и прихоти довлеющей над ней мамаши она смиренно выполняет, ведь старость, даже полоумную, «всем надо уважать».

Её супруг, второй по счёту, активен в обществе не по годам – обширный в связях, он всегда с рублями дружит и на службе приобрёл достойный сан. И статус-кво своей семьи он тщательно хранит. Свою отраду беспокойную он жалует заботой, при этом успевая в лёгкую гормонами стрелять на стороне, ведь жаждущих его флюидов женщин много, а он из принципа не может людям отказать.

С фигурной статью и лицом чеканным, с наличием извилин в голове, она – в достатке, рядом с мужем – умудрилась свою почти полувековую историю чёрным страхом зачиркать, и в ней читаемы теперь короткие отрывки. И дело ведь не в падчерице даже, которая нахальным гадом вкоренилась в душу безотказного отца и ненасытно жрёт финансы, плодит детей, чурается работать и потребительское существование ведёт, сгорая ненавистью к мачехе-аристократке.

Ответственная до предела, она пыталась в запущенной девчонке работу мысли пробудить, и вытеснить животные инстинкты, и одухотворённость насадить, а та сейчас в манере психопатки наводит порчу грязную на миролюбивую семью, которая гостеприимно отворяет двери, предоставляя помощь по малейшему капризницы свистку.

В горшочке расписном, с поджатыми корнями, она с мольбой к Всевышнему цепляется за жизнь. И глазками цветочными укоризненно взирает на «душегубку» примитивную, которая магическими обрядами насылает на неё смертельную хандру. И вот она молчком за тридцатилетней пигалицей по пятам бредёт, и вычищает дом от колдовских фетишей, и антидотом, выданным целителем, пытается спасти своих детей. И в напряжённой паранойе, как в припадке, теперь бьётся вся её родня.

И выход прост: собраться в круге откровения, признать взаимные ошибки и друг у друга извинения просить, увидеть в маленьком монстре не соперницу, а заблудшего человека, которого не бешеной деньгой, не критикой надменной, а очищающей любовью попытаться вдосталь накормить. Бог в помощь ей, её семейству.

09.08.2008 г.

Неузнаваемый

Не узнаваемый собой, он тупо в зеркало глядится, в котором «чёрный человек» осклабленный, ему в отрочестве Есениным прописанный, незримою рукой выталкивает вон из его сердца остатки света и любви. И, бесом тронутый, он в поисках последней капли на дно бутыли устремляется и в забытьи холодного запоя становится никем. И кажется теперь уже, что лишь в его фантазиях когда-то по земле ходил красивейший мальчонка, в надежде угодить кому-нибудь и быть обласканным в ответ.

Он с младшим братом обособлен был на скудной территории, где в комнате единственной за шаткою перегородкою жизнь личную устраивала неуверенная мать. И, с дамской сумочкой, зацикленная на своей судьбе, всегда с наивными глазами, она на каблучках размеренно себя несла с работы, про ужин для семьи лишь вспоминая у трапезного стола. И по течению отправленные её дети за быт ответствовали как могли; полуголодным взглядом шаркая по продовольственным витринам, они по очереди каждый день хлеб с молоком (не более) в крупно плетёной сетке домой несли.

Став юношей с шикарным ростом и ликом ангельским, он лучших одноклассниц серебристым взором обольщал и призывал душой к общению, похожему на близость, елейными речами их ушки ублажал, но, без решительности, неуверенно топчась на месте, он их легко терял и не отчаивался, ведь ввиду внешности модельной всегда себя уловом женским баловал. Чувствительный, понятливый, эстетикой наполненный, он агрессивных срезов не имел, но попадать мог под влияние грозящих силой лидеров и пресмыкаться ради выгоды, и от нужды, родительского равнодушия он стал завистливым и о деньгах легкодоступных помышлял.

С запалом злобным и порывистым характером его брат младший погорел на крупных грабежах и плотно к зоне приобщился, выбрав жизнь бандитскую. А он с дороги постепенно скатывался, за спины прятался, подначивал других, умел, как уж, из рук выскальзывать и изворачиваться и мелкими делишками Закон дразнил. Но змий зелёный совладал с ним влёгкую, удавкой алкоголя глотку обложив, и крепко затянул его в зависимость.

И деградирующий в нечто человек счёт не ведёт своим годам (а их всего-то тридцать шесть) и скоблит даже не глазами пасмурными, а глазницами кошель подручный в поисках монет, с шакальей сутью он у падали пасётся. И нет теперь в нём сострадания, крохи совести, и от былых извилин в голове осталась ржавчина одна, и вылезли звериные инстинкты, и наступает тьма…

25.08.2008 г.

Зачарованная счастьем

Всплеск счастья каплей янтаря застыл в её очах, готовых мир обнять в неистовом порыве страсти. Ведь на её уже желтеющую в такт осеннему унынию улицу внезапно ворвалась прелестница весна. И захотелось жизни крикнуть аллилуйя, и в чувственной ноздре сквозь время, расстояние осевший аромат любимого нести.

Тряхнув пшеничною копной волос, слегка в причёску обрамлённых, она улыбкой белозубой просияет, искрящими фонариками крупных глаз осветит территорию общения и будет звонким голоском держать огонь беседы, не контролируя танцующих в ритме аллегро своих рук. Щедра на мимику, она непреднамеренно своё лицо морщинками покрыла и дамам с красотой салонной дурнушкой кажется, а зря. Тридцать пять годков помыкавшись на бренном свете, не много и не мало испытав, она, на редкость с чистенькой душой, способна проникаться состраданием к человеку, понять его и безвозмездно помощь оказать. Ещё быть искренней она умеет и в чувствах первой обнажаться, с гордыней совладав, и, боль отверженности пережив, всё той же непосредственной, наивной, уязвимой оставаться, с верой в добро смело в будущее не идти вразвалочку, а стремглав бежать.

И дом родительский капканом оказался, в котором ей было присужено при ненасытной до внимания мамочке остаться первым дежурантом навсегда. И шквал истерик яркой прима-женщины, пробив инфарктом сердце отчима, взял в оборот её, отторгнув чужеродный для стабильности семьи трансплантат устройства дочкой личной жизни. И ей пришлось смириться с этой участью. В то время как её недюжинный интеллект в профессии настырно путь прокладывал к самореализации, проворный голос изнутри не упокоившись твердил, что это ещё не конец, что подвернётся случай…

И миг их свёл на заграничной территории, куда судьба через настояние других людей обоих привлекла. И Знак им был, который вопреки разноязычию в них что-то родственное пробудил и к неуёмной близости сподвигнул, и, возвратив затем в пенаты отчие, зазор симпатии, тёплой приязни между ними сохранил. И, предоставив времени как главному эксперту вопросы подлинности связи и доверия решать, они, преодолев сомнения разума, смогли любовью свои отношения назвать, с подачи Господа аккумулируя духовные влечения.

Победный гимн себе под нос мяукая, она, пылая сердцем, пакует уже пятый чемодан, без толики печали в мыслях расставаясь с престижной должностью, уютным домом и встревоженной роднёй. И удержать теперь её никто не смеет, да и не сможет: она уже вся там, в единстве с ним, желанным и родным, которого годами в своих снах искала. А здесь фантом её вершит последние дела. И дай ей Бог ни в чём не разочароваться…

30.08.2008 г.

Задремавшие на рассвете

Они уже не вместе, расторгнутые ЗАГСом по обоюдному решению своих горделивых мозгов и не развенчанные церковью по сходному противлению своих любящих сердец. А их кудрявый мальчишка беспокойным мячиком продолжает скакать по корту их отношений, затягивая своих родителей в продолжительную игру, в сете за сетом накаляя азарт противоборства.

В демонстрации безразличия друг к другу они были неутомимы и меняли партнёров как перчатки, лишь бы досадить, доставить бо́льшую боль, чем тебе самому. И только объединённые ответственностью за сына они в споре за стиль воспитания, поглаживая руками его непослушную голову, как бы случайно соприкасались пальцами и, по-детски теряясь, краснели.

В очередной его приезд к ней шёл дикий ливень, в ссылке на который примагниченные друг к другу и разной тематикой подбадривающие камин беседы они дождались расположения царственной ночи, и очертя голову, с молчаливого согласия обоих рванули в её страстные чертоги.

И их давно знакомые тела по истечении каких-то двух-трёх лет уже были не в состоянии узнать друг друга. Она открылась темпераментной ему в своих ускоренных движениях плоти, но грудь её пикантная, что в свою ладонь он когда-то с восторгом умещал, вдруг недостаточной ему в размере показалась. А для неё он оказался мешковат, прелюдией «до тошноты» богатый и запалом вялый. И только возбуждающий двоих от плоти аромат, и прежняя текстура кожи, и резонансное дыхание, и одинаковый сердечный ритм, а может быть, отчаянный рывок вернуть по глупости утраченное, забросили их в сексуальный транс до самого утра…

Забрезжил свет, но не для них. Она очнулась от эмоций и ясной зорькой укатилась в крепкий сон, прильнув в последний раз к его плечу, внутри себя уже приняв решение. Он, тоже полный себялюбия, в своей душе ей не простил других мужчин, раскрывших в ней Везувий-женщину. Они правы: бессмысленно пытаться возвратить из прошлого совместный их рассвет, когда полуденное солнце каждому из них отдельную дорогу освещает…

06.09.2008 г.

Добродушный мякиш

Без камушков в характере, он полон мягкотелости и дружелюбно улыбается своей растерянной судьбе. Уж сивый весь, в пятидесятилетнем возрасте он продолжает миру кланяться, хотя бы в благодарность за то, что дышит с наслаждением, что живёт.

Некогда беспечным балагуром он хранил тепло общения и анекдотиками, в том числе и сальными, дразнил прильнувшее к нему ушко. И, похотливым взглядом лобызая плоть желанную, терялся в ощущениях, пускал слюну, шалел от феромонов и ещё шибче побасенками и комплиментами слащавыми встречной, со сносным видом дамочке закручивал мозги.

Он искренне недоумевал, за что его по команде «фас» за борт семейной шхуны вышвырнул амбал тупоголовый, которого жена на поводке из подворотни привела домой. И равнодушное предательство родного сына, и чемодан за дверью, и врезанный замок в двери его квартиры, и приговор жестокий – в сорок с лишним лет жизнь начинать с нуля…

Отторгнутый роднёй, трагедией весь наизнанку вывернутый, всклокоченный, в подтянутых до щиколоток штанцах, он в будущее брёл, не ведая пути. Но даже грамма злости на обидевших его он в сердце не копил. И с песенкой в душе «а нам всё равно» он все лишения сносил: жильё дешёвое снимал, неоднократно застревал в акульих челюстях сожительниц стервозных, дурдом работы разъездной терпел и при этом жизнелюбца прежнего не загасил в себе. Хоть и в заплатах был его пиджак, но всё ж шедеврами своей кулинарии он изрядно баловал своё брюшко и прилегающий к нему честной народ.

Господь услышал его тихие стенания и жертву беззащитную от хамства и агрессии рукой невидимой, но всемогущей оградил, послав подругу верную, дал направление ему в деятельности, чтобы, себя о колья социума не изранив, раскрыть потенциал и приносить существенный доход во вновь испечённую семью. И, как заправский гражданин, он теперь имеет жену порядочную, славную дочурку, комфортную квартиру и недавно приобрёл автомобиль. И ладно, складно жизнь его потекла рекой спокойной к пятидесяти годам.

И вопреки летам, спешащим тело человека подарить земле, он, искренний душой, в часы досуга через струны старой мандолины миру богатому на красавиц луноликих поёт хвалу. Неисправимый гедонист, он, втайне даже от себя, хотя бы через музыку ещё надеется пленить одну, вторую нимфу, третью…

12.09.2008 г.

Окаменевший эдельвейс

Он брошенным боялся быть и крепки ноженьки у суженой своей любовной рифмой оплетал, чтоб удержать её от злополучного ухода. То было в дни студенчества зелёного, когда она и он супругами из института возвращались в его отчий дом и, сытно пообедав, завалившись на диване, о будущем своём мечтали. Он, худосочный, низковатый для парнишки, с кудрями буйными, небесным цветом глаз, конечно, мнил себя распевным Есениным, цитируя свои стихи, дарил надежду ей на славу и успех. И на здоровье он нисколечко не жаловался, хотя в груди его ритмоводитель электронный жил. Он был внимателен, весь нежен и чувствителен, в суждениях расплывчат, даже нудноват. В противовес ему она была немногословною и в действиях решительна, и прагматична, и порой жестка. И от его наскоков поэтических она отмахивалась, как от жужжанья комара. Издержки брака раннего (зависимость от родичей, нехватка денег, личных претензий горсть), посеяв рознь, их разобщили. Он неустанно лиру ткал из раненой души, чтобы пробиться в её сердце охладевшее. Она ж ушла, не оглянувшись на его демонстративные страдания.

О том, как он барахтался в своей депрессии, и суицидом ей грозил, и вкус воды совсем не чувствовал, он в сборнике стихов, немного инфантильных, зато искренних, в метафоричной форме изложил. Ну а болезненный психологический рубец его на чуждую орбиту запустил. Он стал другим, каким-то обозлённым, саркастичным и критикой язвил на весь окрестный мир, и комплекс неполноценности вуалировал, и мужика – самца, отца, добытчика – из себя творил. И в жёны взял он симпатичную, покладистую до поры девчушку, а может быть, она, практичная донельзя, своим «хорошим телом» взяла его сама. И деток двойню он создал, и куплена квартира, но неудовлетворённость всем (собой, работой, близкими) так и не ушла. Зато исчезло творчество, души шальной порыв, потребность единиться сердцем с облаками, и вдаль лететь на крылышках мечты и радоваться, фантазировать, и быть живым, ранимым. На грани он себя влачит, где сам себе чужой, где выдуманный деспот-образ правит его жизнью, в темнице он у самого себя и из упрямства ни за что не освободится.

Он вроде доказал той своей первой и любимой на века, что он силён, «могуч», как тополёк, «накачан» и в профессии успешен, что она потеряла истинного мужика, и пусть она раскается, и пусть когда-нибудь в подушечку поплачет. Рука незримая их сводит иногда, рождая ситуации для связи, но прожитый отдельной жизни пласт их внешне сделал посторонними.

И вечером он, трепетный отец, прочтёт своей дочурке полюбившуюся сказку «Цветик-семицветик», в которой девочка эгоистичная, что-то главное поняв, с цветка срывает лепесток последний с просьбой другу дать выздоровления-счастья.

19.09.2008 г.

Самотерзающийся

Он красочное представление, точнее шоу, всякий раз устраивает свету, когда, прессуемый ответственностью, в косных рамках общества застрявший, всем недовольный, в том числе самим собой, он в поисках внимания и признания путы холодного рассудка рвёт и выпускает на прогулку зверя…

Довольно сложный по характеру, он лениво, по-обломовски способен неглижировать себя в контексте достижений и от развития своих талантов отбояриваться, ссылаясь на тщетность бытия. Но на сильных, властью наделённых мэтров он заворожённо заглядывается и, завистью страдая, в сердцах чинит им чёрный оговор. И в тридцать три своих расцветных года он сокрушается, что слишком поздно ему подвиги творить, что царства личного у него нет, что панегирики в его честь никто не сочиняет. И пока плёнка фильма-ужаса «Про то, чего у меня нет» бесперебойно крутится в его упрямом мозгу, он, завернувшись в плед отчаяния, по самому себе скорбит и депрессивными цитатами себя замораживает.

И вдруг толчок – не то земной, не то небесный, и будто в мании всё у него несётся кувырком. Презрев свою жену, умом, красой, смиреньем одарённую, от дочки-инвалида, угнетения морального он спринтером в горячке обладанья бежит к очередной подружке с происками любви. И рушит всё он на пути, самца в себе взрыхляя, – он должен деву покорить, семью её разбить, саму её поработить и, утолив свои амбиции, скорее про неё забыть. И хоть являла она собой типаж его «маман», но содержания достойного в ней было маловато.

Его шатун-энергия в мандраже держит всю родню, где льются слёзы, слышатся стенанья, съедается попурри из упрёков, прощений и прощаний, и, вытянув все жилы из себя и из других, довольный результатом мастер эпатажа спокойно засыпает на жениной груди до следующего эмоционального разряда.

Конец всему приходит, в том числе терпению семьи, и с гордо поднятой главой его супруга, грязь текущего предательства с плеча стряхнув, надела на себя сутану самообладания. И, в темноте непонимания нащупав дверь, она рывком её открыла и отчаянно ступила. И не сорвалась она в никуда, а цель престижную увидела и свободно полетела, в одном крыле сжимая бедное дитё. А он в утопии обогащения с подружкой, в прошлом легковесной попрыгушкой, на злато-серебро разинув рот, включился инстинктивно в супергонку.

Он шёл бы, может быть, бежал туда, куда не знал бы сам, на самом деле от себя спасаясь. И каждый раз, горя негодованием на здешний мир, он каплей воска ниц спадал и застывал в узоре собственного неудовлетворения…

21.09.2008 г.

В сутане самовластья

Из полумрака логова она с гремучей настороженностью на белый свет выползла и волной попутных обстоятельств была на пьедестал правления вознесена. И, в контрактуре гордости застыв своим упругим мощным телом, она властным шипением округу огласила, призвав к порядку, подчинению ей подопечный коллектив.

В своей семье сама собой взращённая, всегда самостоятельная и полная ответственности за младшую сестру, она, тревогой наделённая, старалась идеальной быть, чтоб не любви до приторности сладкой, а уважения со стороны родителей снискать. И током бьющие амбиции ей рост катализировали в жизни; в своём стремлении стать умной, независимой, успешной она достигла совершенства. И на людей ущербных в этих сферах она, держа дистанцию, презрением палит и, если есть возможность, колит критикой до боли.

Она собой являет парадокс: властолюбивая, категоричная, порой жестокая особа, способна длительно кровить обидой на какой-то пустячок, скребнувший даже невзначай по её персоне, и чувство мщения в душе плодить, и линчевать нещадно жертву, чтоб от неё остался мокрый след. А после, вдруг прозрев, ей станет стыдно за себя, зачем охоту было снаряжать на трепетную мошку, и всплеском жалости она вернёт отлучённого ко двору и подсобит ему в делах немножко.

Ей надо видеть в людях недостаток, чтоб поучать, воспитывать, как нерадивых школяров, и, громогласно призывая в работе к прилежанию, она сама, бревном в своём глазу страдая, способна разложить компьютерный пасьянс, устроив себе время для четвёртого обеда. И только ей одной дано знать и решать, что, где, когда и как, и не будите лихо…

С хорошим вкусом и хозяйственными навыками, она женой примерной в обществе слывёт. Но, взвинченная своим высокомерием, с очередной эмоцией внутри себя не сладив, она по невиновным людям хамским словом бьёт и искренне недоумевает, чего ж ей вверенный народ в её присутствии то лебезит, заискивает перед ней, то в щели спешно ускользает. А может, что-то натворил он?

Ранимая и острая на язычок, она признания требует, жаждет безукоризненного повиновения. И, возвеличенная в руководстве, она, удерживаясь всеми силами за место, менторским гласом как бы метит территорию и каждым шагом старается транслировать себя. И хотя ей совсем не чужды аспекты экзистенции, и теория духовности чрез книги постигнута дамой наверняка, ей равно трудно как принять, так и отвергнуть свои инстинкты, где она – самка, собственница и охотница – в пятьдесят лет по-прежнему крепка.

08.11.2008 г.

Не в своём веке

Век беспринципный нынешний, загаженный инстинктами, ей, деве целомудренной, не кажется своим. И, выдыхая тягостно в пространство равнодушное, она в ведро отходное выбрасывает год за годиком своей жизни отрывной календарь. И близорукими глазами, полными отчаяния, она теперь не в состоянии своего будущего разглядеть.

Как в грёзах наяву, промчалось сорок с лишним лет, в которых она подготавливалась к счастью: училась восторгаться красотой природы, искусство грамотно ценить и в мир возвышенной поэзии душою погружаться. Прилипнув навсегда к родительскому дому, она на тему бытия могла без устали часами рассуждать, а томик полюбившихся стихов, как оберег, хранил её благое настроение.

И грусть её воловьих глаз, и речь размеренная, и хандра аристократки были востребованы на ура давно, когда-то, не сейчас. И благороднейший месье, под локоток придерживая, увлекал её романтикой беседы и в чувственном порыве приближался к ней лицом, чтоб разглядеть ответной страсти блеск в её пленительных очах. Она его запомнила и долго ожидала, а он замучился её искать, в своей любви они разминулись на два столетия.

В её провинциальном городе, в запросах подражающем столице, нет барышень и кавалеров нет. Есть инстинктивной жизни турбулентный вихрь, в котором сила, связи и манипуляции вперёд дорогу простирают, где только на деньгах центрирован успех. В нём хищные самцы, затаптывая в грязь приличия, что есть мочи гонятся за прибылью и яркими бездушными девицами по пути потчуют себя. И самки им под стать, модными бутиками заражённые, научились по расчёту ноги раздвигать. Страдают все: кому-то очень мало, а кому-то слишком много, чтоб быть счастливыми, чтобы любить. И на своей работе она лекарствами латает сердца людей, разбитые от горя, ярости, обид.

Ей надо выживать на крохотной зарплате, и мама старится – тревоги ком в груди. «Что делать?!» – мысль рефреном жжёт уставшие спасение искать мозги. Где выход? Может быть, профессию сменить? Но возраста лимит её желания гасит. И шансы нулевые встретить человека, который может бескорыстно поддержать. За голову схватившись, ей не до жалости к себе, когда нужда с издёвкой в спину дышат. Она готова на колени встать, но не перед кем. Просто меценаты отсутствуют в её кругу. И только остаётся ей уповать на всемилостивого Бога.

18.11.2008 г.