Текст книги "Боричев Ток, 10"

Понятно. Во дворе они с Ирочкой Лубан уже все перещелкали. Такие зелененькие, на траве растут. Только надо зрелые находить. Дотронешься двумя пальцами, чуть сожмешь толстенькое брюшко, а оно раз! – и завернет на две стороны тугие спиральки, выстрелит семенами.

– Ты мне не финти! – сказала срочно вызванная тетя Оля. – Был на горке?

– Был…

– Все! Идем в милицию! – не выдержала Оля.

– Не надо милицию! – испугались бабушки.

– Чего это? – искренне удивилась Оля. Про пододеяльник ей не рассказали. Потому что стыдно. – Тогда сиди дома до конца лета.

– До самого?

– До самого! А в сентябре сдадим тебя на продленку. Буду лично водить в школу за ручку. А дядя Миша пусть забирает.

Валерик задумался. Очутиться под домашним арестом с перспективой хождения в школу под конвоем не хотелось.

– Знаешь что? Наверно, они меня не заметили. Я за кусты спрятался.

– А что ж ты врал, будто они про мальчика говорили? Которого надо поймать? – Нина подпрыгнула от возмущения.

– Я не врал! Я просто немножко забыл. Ничего такого они не говорили.

– И не копали, – продолжила Нина.

– Как бы они копали? Они лежали и кушали.

– Ага! Попался! Попался!

Валерик растерянно хлопал глазами. Ну и пусть! Надоело прятаться за сундуком. Там тесно и скучно. И мыши в стенном шкафу шуршат. И на тесаке спать не очень. А уж все каникулы просидеть взаперти – извини-подвинься.

– Я перепутал, – признался он.

Так закончились беготня, волнения и тревоги.

И пододеяльник, выглаженный до зеркального блеска, лежит себе в середине бельевой стопки на третьей полке в шкафу.

И тесак нашелся.

И бандиты оказались вовсе не бандитами. А может, их вообще не было.

А смородину Алик купит. Лена с ним уже договорилась.

Колготня

Боричев Ток бежит себе прямо, пузырится булыжниками, а потом вдруг пускает вниз ручеек. На нем всего два дома помещаются: наш, да еще где живут Лубаны и лилипуты. Между основной улицей и отростком – склон, заросший лебедой, крапивой и репейником. Репетиция большой, настоящей горки, на вершине которой красуется Андреевская церковь. Маленькая горка укреплена каменной кладкой. У развилки цемент раскрошился. Можно выцарапать камни. Из темной влажной глубины в панике разбегаются трусливые жуки-солдатики в оранжевых мундирах, прячутся в зарослях репейника.

Из колючих серых шариков с фиолетовыми хохолками легко сцепить человечков: ручки-ножки-огуречик. И сделать для них мебель. Человечки намертво прилипают к дивану. Как дядя Миша после работы.

Еще под камнями раньше делали секреты. Выкладывали под осколком стекла фантики, бусины, пуговицы. Только Нина уже выросла…

Дядя Боря Лубан отвоевал от горкиного склона хороший кусок. Подкопал его как следует, выровнял. Тополь не тронул, правильно. Тополь здоровенный вымахал. В дупле иногда лежат важные письма. А в густой тени хорошо сидеть за деревянным столом на скамейке. Их дядя Боря сам сколотил. Он хозяйственный. У него даже огородик есть. Крошечный, зато не надо бегать на рынок за каждым луковым перышком или пучком редиски. А еще – вы не поверите! Виноградник! Лоза вьется по хитро натянутым веревкам над дорогой к кирпичной стене дома и оплетает ее, огибая окна и дверь. В конце лета, когда ягоды наберут солнца и станут прозрачными, как бутылочное стекло, дядя Боря встает на табуретку и срезает ножницами грозди. Ромка с Ирочкой по очереди держат корзину повыше, чтобы ему не сильно наклоняться. Когда все наедятся до оскомины, тетя Маша поставит вино.

Лубаны счастливые. У них квартирка хоть и малюсенькая, зато никаких соседей. Ничего, что входная дверь прямо на улицу открывается и ступенек нет. Даже здорово: переступил порог – и ты уже дома. Или наоборот. Внутри дядя Боря все перестроил. Получилась кухонька-кишка с высоким окошком, выходящим в беседку. Поэтому Ромка подслушивает всякие разговоры. В кухоньке уголок отгорожен, с дверкой. Там душ и туалет. Здорово! И комнату тоже разделил. Вышла спальня для взрослых и еще много места для всех. Тут кушают, делают уроки, смотрят телевизор, спят: Ромка на диване, Ирочка на раскладном кресле. Еще играют в лото и карты.

Днем, когда жарко, окна ставнями закрыты и крючками пристегнуты. А по вечерам настежь распахнуты. Вместе с сумерками вползают стрекот кузнечиков и острый запах табака. Он растет под окнами, на узенькой грядке, насыпанной поверх булыжников. Днем белые лепестки тесно сомкнуты. Ждут, когда солнце сядет. Тогда раскрываются и выпускают запах. Можно вынести скамеечки и слушать концерт кузнечиков-невидимок. А когда надоест, открыть дверь и в желтом прямоугольнике, падающем на мостовую, играть в дурака.

Ромка выдумал какого-то переводного. Ирочка надулась и сказала: я с вами не играю. Пришлось согласиться на лото, чтобы она не ныла. Ирочка перестала хлюпать носом и, вытаскивая бочонки из полотняного мешочка, кричала на всю улицу: «Дедушка! Барабанные палочки! Уточки! Чушки спят!» В ушах звенело. Тетя Маша не выдержала и погнала Ирочку умываться и спать. Вслед за чушками. Ирочка заревела басом, за что и получила. У всех Лубанов голоса низкие, хрипловатые. Семейная черта. Еще они плотно сбитые, крепенькие, низенькие. Может, потому, что за стенкой лилипуты живут? Наверно, лилипутство как-то передается. Есть повод задуматься. Тетя Фира говорит, что Маша спит и видит Нину на Ромке поженить. Не сейчас, конечно. Потом. В принципе можно. Ромка не вредный. Учится на четыре и пять. А то, что он из лука стрельнул, уже давно забыто. Даже шрама не осталось. И вряд ли он будет стрелять в жену. Он будет хозяйственным. Как папа. Они все время пилят и строгают, красят и копают, пропалывают и поливают. Совершенствуют мастерство.

Тетя Маша работает кассиршей в магазине водников. Могла бы загордиться: им часто хорошие вещи дают попродавать. Но она с соседями вежливо разговаривает, особенно с бабушками. Специально заходит и спрашивает: «Вам крючки надо? И мулине завезли». Иногда Нина с бабушкой Векой приходят к водникам. Тетя Маша сидит в такой стеклянной будочке и – стук-стук – выбивает чеки. У нее глаза красивые. Большие, выпуклые и кажутся еще голубее оттого, что вокруг обведены синим карандашом, а на веках переливаются перламутровые тени. Когда Нина вырастет, тоже так накрасится.

И вот что тетя Маша придумала: мы идем в оперетту! Слушать «Летучую мышь»! Мы ее уже сто раз слушали и наизусть выучили, но это ерунда. Только у Ирочки горло разболелось после вчерашнего крика, тетя Маша остается с ней. Поить горячим молоком. Там пенка… Бедная Ирочка!

Нина и Ромка идут с дядей Борей. Надо выйти пораньше: добираться-то далеко. А надо успеть продать два лишних билета. И почему так всегда: если сваливается нечаянная радость, обязательно чем-нибудь подпорченной окажется. В данном случае – Ирочкой и ее горлом.

Но все равно собираемся. И наряжаемся! Мама прислала посылку, а в ней платье. Сиренево-пушистое, вязаное. С воротником-хомутиком. А еще колготки! Сиреневые! Ажурные! Всю эту красоту мама купила на барахолке за бешеные деньги. Колготок почти ни у кого нет. Только у Иры Народецкой и Тани Булгаковой. Красные. Еще Свете Газейкиной достанут. А так девочки в чулках ходят, только не летом. Выпрашивают у родителей в тонкий рубчик. В толстый – фу! И пристегивают резинками к лифчику с пуговицами на спине. Доктор Гутман весной слушала слушалкой и сказала: «Чтоб я этого безобразия не видела! Девочка растет». Бабушки написали маме письмо про доктора Гутман и лифчик. И пришла посылка с платьем и колготками. Только мама план перевыполнила. Хватило бы пояса с резинками, как у взрослых.

– Куда в такую жару шерстяное платье? И рейтузы? – Бабушка Века не терпела нарушений правил. Зимой носят зимнее, летом – летнее.

– Это не рейтузы, а колготки, – не согласилась Нина. – И ничего не жара. Дождь и холодно.

Дождь действительно шел. Но он уже кончился. Одни лужи остались.

Оказывается, натянуть колготки – сущее мучение. И можно нечаянно порвать. Уф!

– Вырядилась как матрешка, – критически оглядев сестру, заявил Валерик.

– Получишь! – привычно пригрозила Нина.

 
– Вображуля, первый сорт!
Куда едешь? На курорт!
Люди едут поправляться,
А ты едешь задаваться!
 

Валерик, выкрикивая дразнилку, в восторге прыгал на одной ноге и при этом умудрялся еще и рожи корчить. Прямо Гай Юлий Цезарь недоделанный.

– Ба! Заплети косу, – проигнорировала Валеркины насмешки Нина. – Только не туго.

Туго нельзя. Голова болит. И щеки выпирают. А ехать-то от Крещатика на троллейбусе. Он подпрыгивает на брусчатке, и щеки трясутся.

Пока бабушка Лиза заплетает косу, надо сидеть спокойно и запрокинуть голову назад. Сильно-сильно, сколько получится. Тогда коса начнется на макушке и будет красиво. Только ужасно неудобно и даже немножко больно. Но приходится терпеть. Красота требует жертв. Все! Коса украшена капроновым бантом. Белым, естественно. Сиреневых лент не бывает. Они белые, черные и коричневые. Осталось надеть платье и…

– Чего смешного? – надулась Нина.

Бабушка Века смеялась. И очки сняла, потому что из глаз слезы полились. Куда подевалась ее обычная невозмутимость? Даже Аркадий Райкин из телевизора ее так не смешил.

– Ты как Иван Поддубный! И кто придумал эти глупости?

– Ничего не понимаешь. Это модно. Сейчас все так ходят, – объяснила Нина. Конечно, бабушки безнадежно отстали. – И потом: сверху же платье. Платье ты не учитываешь?

Бабушка Века махнула рукой и ушла досмеиваться в кухню. Впечатления так переполнили ее, что надо было срочно поделиться. Она стукнула в фонарь Лене.

– Лена! Знаешь, какая сейчас у молодежи мода? Цветное трико! У нашей Нины уже есть!

– Байковое? Так у меня тоже есть! – похвасталась Лена.

– Сама ты байковое! Силоновое. Такое длинное, вместе с носками.

– Человечек? – уточнила Лена.

– Да какое там! Полчеловечка. До живота.

– А к чему пристегнуто? – заинтересовалась практичная Лена.

– Я знаю? Зайди и посмотри!

Лена сначала обиделась, а потом не выдержала. Любопытство победило. Но вначале она по-честному предупредила Голду. Та не побежала сломя голову, а успела постучать к Фире. Фира больше никого не позвала. Нет, она не эгоистка какая-нибудь, просто Миры Наумовны не оказалось дома. Семен Семенович сердито буркнул, что она опять ушла шлендрать по магазинам. Его звать не стали и пришли в малом составе. Уже надетое платье пришлось поднимать повыше и вертеться: прямо, боком и спиной.

– Оно не давит? – забеспокоилась Голда и осторожно дотронулась до Нининого живота мизинцем в наперстке. Наперсток она никогда не снимала. По крайней мере, днем.

– Растягивается. Это же эластик. Химия, – снисходительно пояснила Нина.

– А если сползет? – насторожилась Фира. Ей хотелось гарантий надежности невиданной одежды.

– Не сползет. У Иры Народецкой же не сползает, – успокоила Нина.

– Очень красивое трико! – одобрила Фира.

– Это не трико, а колготки, – вздохнув, снова поправила Нина.

– Потому что сколько колготни: достать, потом еще натянуть, – засмеялась бабушка Лиза.

– А у меня до войны была блузка. Поплиновая. Такая матроска, – задумчиво и не вполне к месту вспомнила Лена. Посожалела, что вот бы к той блузке да Нинины колготки… Но, как известно, счастье никогда не бывает полным.

– Ой! А туфли! – чуть не плача, поникла Нина.

Туфель-то не было. Босоножки не годятся. Все пальцы повылезают, и никакой красоты.

– Может, твои надеть? – нерешительно спросила она у Веки, но тут же отвергла этот вариант: – Да ну… Они старомодные.

Векины туфли стояли в стенном шкафу возле банок с вареньем. Они были, пожалуй, постарше, чем легендарная поплиновая матроска. Примерно ровесницы нэпа. Черные, лакированные, с тупыми носами, набитыми старыми газетами. Глупые детские перепоночки вступали в глубокое противоречие с высокими каблуками. Нина иногда их примеряла и ходила по комнате, когда никто не видел. Великоваты, но можно в носки вату напихать. Только фасон никуда не годился. Будешь как безумная барынька…

Интересно, где достает модные туфли Таня? И у Сережи взрослые ботинки, только крошечные. Сережа и Таня – лилипуты. Те, что живут у Лубанов за стенкой. Нина у них никогда не была. Они детей не любят. Наверное, боятся, что задразнят. А может, обижаются, что дети растут, а они остаются на месте? На них даже смотреть нельзя. Они тогда кричат кукольными надтреснутыми голосами: «Кыш! Кыш отсюда!» Как на кур. Но никто над ними смеяться и не собирался. Наоборот – их жалко. Они ведь уже немножко старые. Сами маленькие, а личики сморщенные. У Сережи уже лысина. Таня – ничего. Она губы красной помадой красит и щечки румянит.

– Парусиновые! – Лена побежала чистить свои туфли зубным порошком.

– Жемчуг! – Фира тоже побежала. Перетряхивать шкатулку.

Голда никуда не побежала. Осталась сидеть на стуле у двери в темную комнату. Всегда там садилась: вроде как на минутку зашла и не собирается отвлекать хозяев от важных дел. И никакого чаю не надо! Даже не думайте!

Голда покачивала седой головой и бормотала, потрясенная стремительным развитием прогресса:

– Вейзмир! Спутник летал, Гагарин летал, утюг электрический, из химия колготки…

Наконец туфли сияют белизной, пыхая легкими порошковыми облачками при каждом шаге, жемчуг дважды обвивает шею и завязывается узлом на груди, капроновый бант трепещет, глаза блестят, щеки горят (это уже лишнее, но ничего не поделаешь). В одном окне теснятся бабушки Лиза и Века, в другом – Голда, Фира и Лена. Голда кричит Мире Наумовне, вернувшейся из похода по магазинам:

– Мира, где вы ходите? Вы опоздали на колготки!

Мира Наумовна ничего не понимает, но вместе с остальными зрителями любуется Ниной и немножко Ромкой. Он тоже нарядился в черные наглаженные брюки и белую рубашку. Дядей Борей не любуются. Просто вскользь отмечают, что дети под присмотром. За углом уже не видно, что дядя Боря подпрыгивает упругим мячиком впереди, не оглядываясь, а Нина с Ромкой бегут следом, но все равно отстают. Честно говоря, в колготках действительно жарко. Прямо все зудит и чешется. Но надо терпеть. Красота требует жертв. Еще надо прогонять Валерика, увязавшегося следом. Прогоняют и впрыгивают на подножку нарядного желто-красного трамвая. Он весело катится вверх вдоль Владимирской горки, звонко дилинькая.

Приехали! Дядя Боря спрыгивает со ступенек. Ромка чинно спускается и подает Нине руку, как взрослой. Она смущается и сваливается. Прямо коленками на брусчатку! Да еще в лужу! Ужас как больно! Но не это главное. Главное – колготки. Теперь уже бывшие.

– И что я теперь должен делать, по-вашему? Приклеить себе эти билеты на лоб? – озадаченно почесывает подбородок дядя Боря.

– Пап, мы сами доберемся. Переоденемся – и бегом назад, – деловито решает Ромка.

Хорошенькое дело: «переоденемся»! Колготок-то больше нет. И не будет уже никогда! Только не плакать. Нина быстро-быстро моргает, загоняя назад слезы. Дядя Боря устремляется к троллейбусной остановке, а Нина с Ромкой едут домой. На том же трамвае. Вниз он ползет уныло. Делает частые остановки, замирая со скрежетом. Боится чересчур разогнаться и улететь до самой Красной площади.

– Эй! Ты чего? – спрашивает Ромка. – Сейчас отмоешься, и никаких чулок не надо. Лето!

Нина заливается краской. С мальчиками о чулках говорить нельзя. И откуда он слово-то такое знает: «чулки»?

Но с другой стороны, и вправду – лето! А в колготках жарко. И тесно. И ну их совсем!

Вагон повидлы и секундных стрелочек

Пришел дядя Миша:

– Нинка! Иди, тебя к телефону.

– Кто? – насторожилась бабушка Века.

– Какой-то мальчик, – равнодушно бросил дядя Миша.

– Мальчик? Кто этот мальчик? – насторожилась бабушка Лиза.

Новости! Мальчики Нине еще не звонили. Ромка лично прибегал по десять раз в день, но это не считается.

– Из какой он семьи? – крикнула вдогонку бабушка Века, но ответа не получила. Внучка уже у мчалась.

Звонил Иоська Шапиро, одноклассник.

– О, Иоська! Как ты мой номер узнал?

– Чека не дремлет, – хохотнул Иоська. – Пойдем погуляем?

– С какого перепугу?

Тоже мне, ухажер нашелся. Иоську в классе и за человека не считали. Скучная, серая личность. Безнадежный троечник и молчун. Даже по физре никаких успехов: ни отжаться, ни подтянуться, ни через козла прыгнуть. В лучшем случае на козлиную спину плюхался. Да и внешне, скажем прямо, не герой романа. Длинный, тощий, с аденоидным носом, висящим унылым крючком до мокрых губ. Вечно шмыгающий, со слезящимися круглыми глазками, помаргивающими редкими ресницами. С таким выйдешь – засмеют. Он и сам понимал свою несостоятельность, поэтому заторопился объяснить:

– Тут, понимаешь, какое дело. Аркаша с тобой хочет познакомиться.

– Какой еще Аркаша?

– Друг мой.

– А я тут при чем? Сам и целуйся со своим Аркашей.

– Да ты не думай. С ним знаешь как весело!

– Клоун, что ли? – засмеялась Нина.

– Почему сразу клоун? Он тебя увидел, когда вы с Ирками гуляли. Вот и просит: познакомь да познакомь. А мне чего? Мне нетрудно.

Интересно! Таинственный незнакомец наповал сражен ее красотой! Нина посмотрелась в круглое зеркальце на подоконнике. А что? Очень даже ничего. Вот только щеки… Круглые и опять как помидоры. И что с ними делать?

– Может, он не про меня? А про Иру? Или Иру?

– Про тебя, – успокоил Иоська. – Сказал: беленькая. А беленькая как раз ты.

Это точно. Иры черненькие. Не перепутаешь.

– Ну ладно, – нехотя протянула Нина, стараясь не обнаружить трепет, вызванный первым в жизни приглашением на настоящее свидание. Пусть даже через посредника. Пусть даже такого нудного, как Иоська Шапиро.

– Тогда выходи! – обрадовался Иоська. – Мы на углу напротив аптеки ждем.

– Уже ждете?

– Ну да. Отсюда и звоним. Из автомата.

– Ладно, – согласилась Нина. – Пока!

И побежала домой. Собираться. Умылась на всякий случай холодной водой – вдруг поможет от румянца? Не помогло… Переплетать косу некогда, немножко пригладила волосы, а то мелкие кудряшки опять выбились надо лбом. Хорошо хоть ситцевое платье с утра нагладила. Не то, которое в горошек. Оно стало коротковато – то ли ситец сел, то ли она вытянулась. А другое, любимое, в бордовых цветах и с карманчиками.

– Куда? – проявила бдительность бабушка Века.

С чего бы это? Маленькая она, что ли? Осенью тринадцать стукнет. Эх, все-таки бабушки старомодные. Они-то в женской гимназии учились и никаких мальчиков не видели. А у нас, между прочим, теперь равноправие.

– Пойду погуляю немного, – опустила глаза Нина.

– С кем? – встревожились бабушки.

– С одноклассниками, – успокоила Нина. – Не бойтесь! Я скоро.

И понеслась, спасаясь от бесконечных вопросов. Вдруг Аркаше надоест ждать и он уйдет?

– Нина! Нина!! Нина!!! Кто их родители? – кричала бабушка Века из окна, но внучка на бегу махнула рукой: потом.

На углу спохватилась и стала медленно спускаться по крутой улице, делая независимый вид. Пусть не думают, что стоит свистнуть – и она прибежит как собачка. У аптечной витрины, в которой пылились резиновые грелки и груши, переминался с ноги на ногу нескладный Иоська, а рядом с ним мечтательно созерцал облака, скрестив на груди руки, худой высокий мальчик.

– Салют! – небрежно бросила Нина.

– Знакомьтесь. Это – Нина. А это – Аркадий, – засуетился Иоська, по-честному выполняя обязанности друга.

Нина царственно кивнула (о! если б не эти проклятые щеки!), а Аркаша предложил:

– Может, по набережной прошвырнемся?

Почему бы и нет? Аркаша показался симпатичным, особенно на фоне Иоськи-недотепы. Глаза – как мытые сливы, и прическа забавная: стоит дыбом. Каждый волосок по отдельности закручен штопором. Получилась черная пушистая шапка. Жарко, наверное?

– Пошли, – согласилась Нина.

Как-то само получилось так, что она оказалась в центре, а спутники шли по бокам. Только неравномерно: Иоська плелся, спотыкался и натыкался на прохожих, а Аркаша норовил оказаться повыше. Балансировал то на бордюре, то на каменной кладке, раскинув руки, как канатоходец. Поначалу парил молча, а потом спросил:

– Мы тебя не оторвали? Чем занималась?

– Ничем таким. Читала.

– Ты чего, все лето в городе просидела? – пренебрежительно бросил Иоська.

Можно подумать, она в заточении была. Прямо дети подземелья.

– Как всегда. Нас с братом раньше всегда на лето в Киев отправляли к бабушкам. А теперь мы все время тут живем.

– Да ну, еще не хватало в этой пылище париться, – скривил мокрые губы Иоська. – Мы с Аркашей отдыхать ездили.

– Вместе?

– Не получилось. Я в Жмеринке был. А Аркаша – знаешь где? На море! – с гордостью объявил Иоська.

– Там же холера, – припомнила Нина несостоявшийся вояж Миры Наумовны.

– Какая еще холера? На всю Алушту одна холера была: я. Бабушка меня всю дорогу пичкала и кричала: «Кушай! Кушай, холера! Кушай, чтоб ты сдох! Что соседи скажут, когда ты такой худой? Скажут: Броня, какого смысла ехать на это море, чтобы вернуться как было!»

Нина захлопала в ладоши. Здорово! Иоська не обманул: Аркаша и вправду ужасно веселый. С ним не соскучишься. Только пусть не думает, что она ничего смешного не знает. Еще как знает! Хотя бы про пирата. К Жене и Лере приходили друзья и пели под гитару. Она тихонько сидела в уголке, чтобы не выгнали как маленькую, и все-все выучила. Вот и пригодилось!

 
– Где среди пампасов бегают бизоны,
Где над баобабами закаты, словно кровь, —
 

начала она с трагическим подвыванием, чтобы было ясно, что она относится к этой ерунде с иронией.

 
– Жил пират угрюмый в дебрях Аризоны,
Жил пират, не верящий в любовь.
 

Правда, совершенно непонятно, откуда в Аризоне могли взяться дебри и особенно пираты. Может, она неправильно запомнила и надо петь «Амазонки»? Дебри там точно есть, но вот пираты под вопросом. Да ладно, черт с ними!

 
– Но однажды утром после канонады,
После жаркой битвы возвращался он домой,
Стройная фигурка цвета шоколада
Помахала с берега рукой.
 

– Классно! – восхитились мальчики, и приободренная Нина благополучно дошла до того, как пират назвал прекрасную креолку птичкой на ветвях его души. А вот дальше петь не стоило, поскольку там начинались всякие ревности, поэтому одною пулей он убил обоих и ходил по берегу в тоске. Но мальчики обрадовались и усеченному варианту. Нину похвалили. Честно говоря, несколько незаслуженно. Сразу видно: воспитанные люди. И чего бабушки всполошились?

В ответ Аркаша тоже научил новой песенке, очень смешной. Про бабушку, на которую напали совсем не страшные налетчики, но все завершилось благополучно. Нине так понравилось, что она несколько раз спела с Аркашей дуэтом припев, чтобы потом ничего не перепутать.

 
Оц-тоц-перевертоц, бабушка здорова!
Оц-тоц-перевертоц, кушает компот!
Оц-тоц-перевертоц, и мечтает снова,
Оц-тоц-перевертоц, пережить налет!
 

Здоровски! А она еще сомневалась, стоило ли знакомиться с Аркашей. Надо будет бабушкам спеть про оц-тоц-перевертоц, чтобы они не думали, будто Нина дружит с какими-то такими людьми.

– А вот еще слушай: один поц звонит другому… – начал Аркаша, но Нина перебила:

– Кто такой поц?

– Ну, это такой человек… Как бы тебе объяснить?

– Гешефтмахер, – подсказал Иоська.

Нина понимающе кивнула. Гешефтмахер – это что-то вроде снабженца. Или завхоза.

– Короче, один поц звонит другому и говорит:

«Тут надо вагон разгрузить. Пришел вагон повидлы и секундных стрелочек».

Аркаша точно пародировал местечковые интонации. Нина закатилась, представив стрелочно-повидловую кашу. Нет, но разве можно веселиться, когда ближайшие родственники скучают? Надо срочно поделиться. Эх, жаль, что дома телефона нет. Идея! А Оля-то уже с работы пришла. Ей понравится.

– Давайте моей тете позвоним. И расскажем про вагон.

– Может, не стоит? – с сомнением протянул Аркаша.

– Да ты что? У меня тетя, знаешь, какая веселая? Она обрадуется. Пошли звонить.

Все сложилось само собой. Будка подвернулась возле речного вокзала, и двушки в карманах нашлись. Втиснулись втроем, еле дверь закрыли. Нина наспех инструктировала:

– Только говори взрослым голосом. Позови Олю. И пусть она не догадается, что я тут. А то неинтересно. Пусть думает, будто ей какой-нибудь поц звонит. Давай! Владимир-шесть-семнадцать-девяносто-один!

– Знаю, – отмахнулся Аркаша и стал накручивать диск. Потянулись длинные гудки, двушка с лязгом провалилась в аппаратные недра. – Алле! Позовите Олю!

Аркаша хмурил брови, не обращая внимания на хихиканье друзей. Сохранял невозмутимость. Входил в образ.

– Алле! Оля? Слушай, тут такое дело. Пришел вагон повидлы. Повидлы, говорю! Поняла? Молодец! Вагон повидлы и секундных стрелочек.

Нина с Иоськой давились от хохота, сползая вниз по стеклянным стенкам, зажимая рты руками. Но смех все равно пробрызгивал между пальцами.

– Как это ты при чем? Это тебя касается в первую очередь, Оля. Надо разгрузить повидлу и вынуть стрелочки. Вагон стоит на запасном пути. Бери лопату и беги!

И повесил трубку. Ребята вывалились из будки.

– Ну как? Ей понравилось? – Нина сияла от счастья.

– По-моему, да.

– Ура! Представляю, как там все смеются! Давайте еще что-нибудь придумаем.

– Майне либере, что захочешь.

– О! Ты идиш знаешь?

– Естественно, – пожал плечами Аркаша.

– А я почти ничего не понимаю. Так, пару слов. Бабушки говорят, когда у них тайны, – пожаловалась Нина.

– Хочешь научу?

– Конечно!

– Начнем с самого легкого, – учительским голосом сказал Аркаша. – Повторяй: майне либере моме…

– Майне либере моме…

– Гиб мир пур керблах амфн бромфн…

– Гиб мир пур керблах амфн бромфн…

Слова выучились быстро. Просто сами заскочили в голову. Порядок!

– А что это значит?

– Моя дорогая мамочка, я тебя очень люблю, – перевел Аркаша.

– Но можно сказать кому хочешь. Хоть бабушке, хоть тете, – добавил Иоська.

Очень кстати. Вдруг Оля все-таки не оценила юмора? И догадалась, что племянница причастна к повидлу и секундным стрелочкам? Тогда Нина быстренько скажет про майне либере моме, и тетя растает.

Каким плодотворным оказался день!

Какое замечательное знакомство!

Значительно расширен кругозор!

Практически выучен иностранный язык!

Жаль, что пора расставаться. Солнце уже покраснело и коснулось краешком деревьев. Но не беда. Настроение отличное.

 
Оц-тоц-перевертоц! Прыг через ступеньку!
Оц-тоц-перевертоц! Сразу через две!
Оц-тоц-перевертоц! Вот я и вернулась!
Оц-тоц-перевертоц! Сколько тут гостей…
 

– О! У нас праздник?

– Сейчас начнется, – пообещала Оля.

Ого! Даже толстая Бася сверху спустилась и уселась посреди тахты, потеснив влево бабушек, а вправо Фиру, Лену и Голду. Они с трудом умостились «елочкой», как в автобусе в час пик. Мира Наумовна, Женя и Лера хорошо устроились на стульях вокруг стола под оранжевым абажуром. Тихой бабушке Соне места не хватило. Она присела на кровать, взяв на колени Валерика.

– Так! – воинственно уткнула руки в боки Оля. – И с кем это ты шлендрала?

– С одноклассниками, – испуганно пискнула Нина. Кажется, шутка с повидлом не удалась.

– И с каких пор твои одноклассники стали босяками?

– Она с Иоськой была! И еще с каким-то длинным, – доложил Валерик. Предатель несчастный! Снова увязался и подглядывал.

– Нашла с кем ходить, – поморщилась Лера.

– Можно подумать, нет приличных мальчиков, – поддержала сестру Женя.

Конечно! Им хорошо. У них-то щеки нормальные… От обиды аж в носу защипало.

– Они хорошие. Просто хотели пошутить. А как ты догадалась, что это мои знакомые звонили про вагон?

– Еще бы! Ты так хихикала – глухой бы услышал. Это ж додуматься надо! Связалась черт знает с кем!

– А шо такое? Шо она натворила? – встревожилась неосведомленная, как всегда, бабушка Соня.

– Подружилась с босяками, – пояснил Валерик.

– А! – потрясенно воскликнула бабушка Соня.

– Моя дочка тоже ходила с босяком. Он имел одну пару штанов, – влезла Бася со своими воспоминаниями. – Я ей говорю: хочу врача. Так сильно хочу врача, нет сил терпеть. Ой-ой-ой! И дочка вышла за врача, шоб он перевернулся! Такой сволочь!

Из Басиной истории логично следовал вывод: нечего лезть в чужую жизнь. Но выводов никто не сделал. К сожалению. Наверное, потому, что на горизонте Нины никакого врача не наблюдалось. Еще не хватало: будет в горло ложкой лазить и лоб щупать.

– Когда к вам приходят мальчики песни петь про тетю Маню и соленый огурец – вам, значит, можно, – попыталась защититься Нина, обращаясь к троюродным сестрам.

– Сравнила!

– К нам нормальные люди приходят. А ты мала еще по свиданиям бегать.

Это уже запрещенный прием. Как что – так сразу маленькая. Лере уже почти пятнадцать, а Жене – семнадцать. А Нина что, не человек? И вечно все ругаются…

– Я не хотела… я думала… я не знала…

– Что вы хотите от бедного ребенка?

– А кто их родители?

– О чем только твои мысли? И где твоя голова?

– Она больше не будет. Нина, скажи: «Я больше не буду».

– А я вам скажу: девушка должна иметь гордость. Если девушка не имеет гордость…

– Немец-перец-колбаса, на веревочке оса! – ни к селу ни к городу в восторге закричал Валерик. Не нашел подходящую к случаю дразнилку. Но и молчать не мог.

И тут Нину осенило. Надо сказать волшебные слова про дорогую мамочку (которые годятся и для бабушек, и для тети, и, наверное, для соседей тоже. Про соседей Иоська ничего не говорил).

– Майне либере моме! – начала Нина, и все замолчали. На лице бабушки Сони появилась мечтательная улыбка. Нина звонко вылепила дальше: – Гиб мир пур керблах амфн бромфн!

И победоносно выпрямилась. Знай, мол, наших!

– А-а-ах! – пронесся всеобщий вздох.

Что было дальше – не спрашивайте. Пришлось дать честное пионерское, что она больше никогда в жизни не пойдет гулять с этими босяками.

Потому что первая половина фразы действительно была про дорогую мамочку. Зато во второй прозвучало категоричное требование: «Дай мне два рубля на водку!»

Эх, надо было спеть про оц-тоц-перевертоц!