Текст книги "Честное слово"

Грех по месту жительства

Наверное, многие помнят стихотворение Бориса Пастернака “Август”, где есть такие строки:

 
“Вдруг кто-то вспомнил, что сегодня
Шестое августа по старому,
Преображение Господне.
 

Кстати, я каждый год задумываюсь над климатической загадкой этого стихотворения. Там говорится:

 
“И вы прошли сквозь мелкий, нищенский,
Нагой, трепещущий ольшаник
В имбирно-красный лес кладбищенский,
Горевший, как печатный пряник.
 

И далее:

 
“Прощай, лазурь Преображенская
И золото второго Спаса…
 

Девятнадцатое августа в Подмосковье – а ведь описывается кладбище в Переделкине – это слишком рано для золотой осени и облетевшего ольшаника. Вряд ли климат так изменился за полвека. А может, поэт силой воображения приблизил Переделкино к месту событий – горе Фавор? Видимо, литературоведы что-нибудь об этом знают. Но суть не в этом.

В 2005 году 19 августа про Преображение вспомнил не кто-нибудь, а РИА “Новости”. На сайте “Рамблера” в этот день появилось такое сообщение: “Сегодня православные христиане отмечают великий двунадесятый (один из двенадцати) праздник Преображения Господня, называемый также в народе Яблочным Спасом”.

Далее излагается евангельский сюжет: Иисус возвел трех апостолов – Петра, Иакова и брата его Иоанна – на гору Фавор и преобразился перед ними. “Просияло лице Его как солнце, одежды же Его сделались белыми как свет”, – говорится в Евангелии от Матфея… Два ветхозаветных пророка – Моисей и Илия – явились преображенному Христу и беседовали с Ним. А из светлого облака, осенившего их, раздался голос Бога Отца, свидетельствующий: “Сей есть Сын Мой Возлюбленный, в Котором Мое благоволение; Его слушайте”.

А теперь внимание – финал: “Услышавшие это апостолы испугались и пали ниц, сообщает РИА «Новости»”.

Макароническое сочетание “пали ниц” и “РИА «Новости»” в последней фразе да и сама не вполне уместная в данном случае формулировка ссылки на новостное агентство дают потрясающий эффект.

Вообще макаронизмы – это иноязычные вкрапления в тексте, как, например, в “Дубровском”: “Я не могу дормир в потемках” или у Тэффи: “Кё фэр? Фэр-то кё?” Комический эффект может возникать – в соответствии с намерениями авторов или помимо их воли – и за счет смешения стилистически разнородных элементов.

Вспомнился и совсем другой случай. В том же году, причем тоже в августе, мы плыли на теплоходе по Волге. Посетили много интересных мест и в частности – необыкновенной красоты Макарьевский женский монастырь. Экскурсоводом у нас была пожилая монахиня, которая, впрочем, выступала в роли скорее проповедника, чем экскурсовода. Изъяснялась она так: “Грех чадоубийства в утробе можно снять и по месту жительства”. Призывая стирать губную помаду перед целованием чудотворной иконы – чтобы эту икону не запачкать, – она пояснила: “А то с нас священник требует!” А когда ее спросили, долго ли нужно быть послушницей, перед тем как стать монахиней, ответила: “Все от человека зависит! Некоторые сразу вливаются в коллектив…” В общем, по языку этой монахини можно было догадаться, что когда-то она жила принципиально другой жизнью. Оказалось, что в монастыре она тринадцать лет. И на вопрос, кем работала в миру, она ответила явно заготовленной для таких случаев фразой: “А об этом история умалчивает”.

[2005]

Мещанин Фет

Как-то раз в телевизионной передаче об ученом Лобачевском я услышала, что карьера Лобачевского складывалась более чем удачно, так что в таком-то году он получил звание ЭКСТРАОРДИНАРНОГО профессора. При этом слово экстраординарный было произнесено с эдакой ликующей интонацией. Было очевидно, что человек, произносивший этот текст, считает, что экстраординарный профессор – это какой-то особый, особо важный профессор.

Действительно, в современном языке слово экстраординарный употребляется прежде всего в значении “необыкновенный”, “чрезвычайный”, тогда как ординарный – напротив, “обыкновенный”, “заурядный”. Но экстраординарный профессор в дореволюционной номенклатуре – это внештатный профессор, а ординарный – штатный, постоянный.

Так что при стандартной успешной карьере человек получал сначала должность экстраординарного профессора университета, а спустя какое-то время – должность ординарного профессора.

Если посмотреть таблицу чинов и должностей в России XIX века, то видно, что должность ординарного профессора до 1863 года соответствовала 7 классу по Табели о рангах, а после 1863 года – 5 классу, то есть чину статского советника. В то же время должность экстраординарного профессора соответствовала до 1863 года 8 классу, то есть чину коллежского асессора, что, конечно, не то. Хотя, в общем, уже неплохо.

Похожая история часто происходит с понятием личного дворянства.

Многие сейчас считают, что личное дворянство – это какое-то особое, самое ценное дворянство, что-то вроде персональной пенсии. Поэтому и произносят с уважением: личное дворянство. Между тем в России личное дворянство противопоставлялось потомственному, которое передавалось по наследству. И то и другое можно было выслужить, но потомственное дворянство получить было гораздо труднее.

Правила много раз на протяжении XVIII–XIX веков менялись, причем планка все время повышалась. Показательна драматическая история поэта Афанасия Фета, чуть ли не вся жизнь которого прошла в погоне за потомственным дворянством. Дело в том, что он был сыном потомственного дворянина, но незаконным – и тем самым оказывался безродным мещанином. Он считал, что потомственное дворянство было у него несправедливо отнято, и стремился любой ценой вернуть его себе. Для этого Фет после университета пошел на военную службу, где чины шли быстрее, много лет мучился, но за время его службы правила дважды ужесточались, и он так и не получил желанного потомственного дворянства. Детей у него, впрочем, все равно не было. А его товарищ Аполлон Григорьев, тоже незаконный сын дворянина, после университета поступил на гражданскую службу и в 1857 году дослужился до коллежского асессора. До 1856 года этот чин давал право на потомственное дворянство, но после этого года – только на личное. Однако Аполлон Григорьев удовлетворился малым и преспокойно ушел в отставку.

Возвращаясь к интонации, можно заметить, что часто по тому, как люди произносят те или иные слова, можно понять, что они то ли сами не знают, о чем говорят, то ли нарочно дурачат слушателей.

Я очень люблю одну рекламу. Там о каком-то товаре, в числе прочих его достоинств, сообщается его цена (предполагается, что низкая). И тут торжествующий голос прибавляет: “БЕЗ НДС!”

Звучит это очень смешно: ведь если названа цена без налога на добавленную стоимость, значит, реально, с этим налогом, она выше – так что же тут хорошего? То ли человек, озвучивающий рекламу, вообще не знает, что НДС – это такой налог, то ли нарочно говорит с такой интонацией, чтобы ввести невнимательного слушателя в заблуждение: мол, цена без чего-то там – это же хорошо.

[2005]

Эра милосердия и индукции

В 2004 году был юбилей знаменитого фильма “Место встречи изменить нельзя”. По этому поводу о фильме, естественно, много говорили. И вот в одной телепередаче я услышала такой текст: “Если метод Шерлока Холмса – дедукция, то Глеб Жеглов не брезгует индукцией – то есть общим принципом”. Все знают, что Шерлок Холмс называл свой метод дедуктивным, ясно также, что противоположность дедукции – это индукция, но говорить, что именно склонность к индукции отличает Жеглова от Холмса, по меньшей мере странно.

Дедукция – это логическое умозаключение от общего к частному, а индукция – от частного к общему, от конкретных фактов к обобщениям. Приведу забавный, но точный пример из одной книжки, где понятия индукции и дедукции поясняются на примере ухода за мотоциклом:

“Индуктивные умозаключения начинаются с наблюдений за машиной и приходят к общим заключениям.

Например, если мотоцикл подскакивает на ухабе, и двигатель пропускает зажигание, потом мотоцикл подскакивает еще на одном ухабе, и двигатель пропускает зажигание, потом опять подскакивает на ухабе, и двигатель опять пропускает зажигание, потом мотоцикл едет по длинному гладкому отрезку пути, и пропуска зажигания нет, а потом подскакивает еще на одном ухабе, и двигатель пропускает зажигание снова, то можно логически заключить, что причиной пропуска зажигания служат ухабы.

Это – индукция: рассуждение от конкретного опыта к общей истине. Дедуктивные умозаключения производят прямо противоположное. Они начинают с общих знаний и предсказывают частное наблюдение.

Например, если ‹…› механик знает, что клаксон мотоцикла питается исключительно электричеством от аккумулятора, то может логически заключить, что если аккумулятор сел, клаксон работать не будет. Это дедукция (Р. М. Персиг. Дзэн и Искусство Ухода за Мотоциклом. Пер. М. Немцова).

Вообще говоря, Шерлок Холмс назвал свой метод дедуктивным достаточно произвольно. Он имел в виду вот что. Если антипод Холмса – Лестрейд, сыщик из Скотленд-Ярда, вечно ползающий по месту преступления с лупой, – собирает огромное количество фактов, не умея их по-настоящему осмыслить, то Холмс, в распоряжении которого только Ватсон да еще несколько лондонских мальчишек-посыльных, умеет так проанализировать и соотнести между собой, казалось бы, незначительные подробности, что по ним полностью восстанавливается картина преступления. Так же поступают и герои множества других детективов – особенно частные сыщики и сыщики-любители: и Ниро Вульф, и мисс Марпл, и Перри Мейсон. Вспомним, как при первой встрече Холмс огорошил доктора Ватсона вопросом о том, давно ли тот из Афганистана (кстати, в советском фильме слово Афганистан было подвергнуто цензуре). Он обратил внимание на характерный загар Ватсона, сопоставил это с информацией о профессии Ватсона и о том, где Англия вела в тот момент войну, и на этом основании сделал свой вывод. Разве это имеет отношение к дедукции как умозаключению от общего к частному? Между прочим, наблюдательности и сообразительности Жеглову тоже не занимать. А что Холмс не подбрасывал улики и не назначал преступников по классовому признаку, так логика тут вообще ни при чем.

[2006]

Последний парад наступает

Недавно к нам в институт пришло письмо с вопросом: что за странные сочетания замелькали в последнее время в прессе: крайний полет, крайний ремонт (самолета), мол, разве так правильно говорить? Конечно, вообще-то неправильно. В русском языке прилагательное крайний в норме не используется применительно к характеристике места какого-либо события в ряду других событий. В этом случае употребляется прилагательное последний. Говорят крайний дом, но последняя встреча.

Но тут есть одна проблема. Да, с точки зрения норм современного русского литературного языка, правильны сочетания последний полет, последний ремонт и т. п., а сочетания крайний полет, крайний ремонт и т. п. неправильны. Однако вот беда – многие сочетания со словом последний связаны со смертью (последняя воля, последний вздох, последний путь, отдать последний долг). И в славянской мифологии понятие последний играло важную роль, в частности, в похоронном обряде. Поэтому получается, что и само слово последний стало несколько рискованным.

Как известно, многим профессиям, особенно связанным с риском для жизни, свойственны определенные суеверия. Нет ничего удивительного, что в профессиональном жаргоне летчиков слово последний табуируется и заменяется эвфемизмом – крайний. Если только речь не идет о совсем-совсем последнем… – смертельном. Назвать полет последним считается плохой приметой: из-за этого полет может закончиться гибелью пилота. В объявлениях о продаже самолетов и вертолетов только так и пишут: количество ремонтов, дата крайнего ремонта. Да на автомобильном сайте читаем: “Водительскую дверь дважды уже чинили. После крайнего ремонта не прошло и недели – опять та же история”. Забавно, что возникшая пара последний – крайний соответствует английской паре last – latest. Изучающих английский специально натаскивают эти два слова не путать, именно потому, что в русском им обоим соответствует одно прилагательное – последний. Ну, пока летчицкое употребление слова крайний не стало общепринятым.

Конечно, профессиональный жаргон летчиков существовал давно, а появление эвфемизмов типа крайний полет в печати связано с тем, что в последнее время размылись границы между разными функциональными стилями речи. Раньше можно было прожить жизнь и не услышать сочетания крайний ремонт, а теперь другое дело.

Вообще надо заметить, что в наше просвещенное время влияние суеверий на язык не такая уж редкость. В последние годы очень бывает забавно слышать, как изысканные ведущие разных ток-шоу радушно обращаются к гостям: Присаживайтесь. Этот уголовно-правоохранительный эвфемизм существовал давно. Он связан с нежеланием произносить садитесь – а то накаркаешь еще. Только раньше это было приметой речи определенного круга людей, а сейчас входит – да чего там, вошло уже – в литературный язык.

А вот что пишет критик Антон Долин:

“Не сдержусь: ненавижу, когда говорят “Присаживайтесь”. Этимология ясна – типа, если скажешь “Садитесь”, так это значит в тюрьму сесть. Во-первых, пора отучаться от этой лагерной логики. Во-вторых, в “Присаживайтесь” слышится какое-то бюрократическое жлобство – мол, садитесь, но на краешек стула, и уютно себя не чувствуйте, ни-ни! Так что, прошу вас, – исключительно “Садитесь”.

Возможно, тот или иной ведущий и чувствует, как вульгарно звучит это присаживайтесь, но боится травмировать кого-нибудь из гостей предложением сесть. Забавно, кстати, что слово присесть, в свою очередь, может употребляться в значении “сесть в тюрьму”: За такое вообще-то можно и присесть лет эдак на пять.

Долгое время меня жутко раздражала принятая у вахтеров формула: Вы далеко? На мой слух она звучала чудовищно по-хамски, пока я не поняла, что это такая особая просторечная вежливость. Есть примета: Не кудакай – пути не будет. Вот вахтер дружелюбно и говорит мне: Вы далеко? вместо Вы куда?, чтобы меня не сглазить, а то дело, по которому я иду, сорвется. И теперь я не раздражаюсь, а только удовлетворенно отмечаю про себя разницу культурных кодов.

[2007]

Мученики Аляски

Бывают смешные обмолвки: вот как-то по телевизору – “Бригады мучеников Аляски”. А слово волеизъявление почему-то регулярно произносят как волеизлияние. Так и видишь нервного гражданина, который отправляется на выборы, чтобы излить наконец все, что накипело, написав на избирательном бюллетене слово из трех букв.

Поразительно часто в результате оговорок рождаются вполне осмысленные фразы, только смысл вылезает не тот, который планировался. Так сказать, фрейдистские обмолвки. Классика этого жанра – изречения вроде “Хотели как лучше, а получилось как всегда”.

А один военный или милицейский чин выразился так: “В этом здании дистанцировался ОМОН”. Ну конечно, все понятно: он перепутал слова дислоцироваться, то есть “находиться, располагаться”, и дистанцироваться, то есть держаться на расстоянии. Однако образ, который возник в результате, просто замечателен: ОМОН, который затаился и всячески старается держаться в стороне от конфликтной ситуации.

Мою любимую оговорку сделала одна телеведущая: “Правительство должно создать мелкому бизнесу режим наибольшего благопрепятствования”. Вот уж воистину подарок старику Фрейду. Ведь какое емкое получилось слово – благопрепятствование. То есть, всячески демонстрируя дружелюбие и готовность посодействовать, в то же время создавать непреодолимые препятствия.

Однажды по телевизору корреспондент сказал: “Правительство будет гарантировать срыв поставок”. Конечно, источник ошибки понятен: человек не смог согласовать между собой всевозможные встроенные в слова отрицания и в результате сказал нечто противоположное тому, что собирался. По этой причине постоянно можно услышать: нарушился дисбаланс вместо нарушился баланс или возник дисбаланс. Со срывом поставок смешно получилось – если вы почему-то ваши поставки самостоятельно не сорвали, то правительство вам гарантирует: уж оно обязательно расстарается и придумает что-нибудь такое, что ваши поставки будут сорваны все равно.

Михаил Касьянов, в бытность свою премьер-министром, выдал замечательную формулировку, которая обошла все газеты: “Чтобы не было сомнений в зыбкости принятых решений”. Действительно, какие тут могут быть сомнения? Мы, в общем, и так были уверены в зыбкости этих решений.

В книге математика и лингвиста Владимира Андреевича Успенского “Труды по НЕ математике” также обращается внимание на массовые случаи вставления лишнего отрицания. Приведу в сокращении одну из цитат на эту тему:

“Священноначалие Русской Православной Церкви – стремилось ИЗБЕЖАТЬ того, чтобы канонизация новомучеников российских, и в частности царской семьи, НЕ послужила аргументом в политической борьбе…

Иными словами, Церковь добивалась того, чтобы канонизация царской семьи послужила аргументом в политической борьбе. Оно, может, и так, но едва ли автор текста, митрополит Крутицкий и Коломенский Ювеналий, хотел это сказать.

Один журналист с большим пафосом рассуждал о языке, утверждая как раз, что даже случайные обмолвки, по Фрейду, не случайны. Один журналист с большим пафосом рассуждал о языке, утверждая как раз, что даже случайные обмолвки, по Фрейду, не случайны. Непосредственно после этого он стал цитировать известный пассаж Тургенева о русском языке (о нем рассказывается в этой книжке отдельно), что, мол, нельзя верить, чтобы такой язык не был дан великому народу, в порыве страсти вставив в него третье не – не великому. В результате получилось, что Тургенев якобы считал, что такой язык может быть дан только ничтожному народу… Уж не знаю, что бы сказал Фрейд, но я вообще-то думаю, что бедняга журналист ничего такого непатриотического не имел в виду, а просто запутался в отрицаниях.

[2008]

Младограмматика

Ветру и орлу. Споры о языке и глобальное потепление

Как-то раз я участвовала в телевизионной дискуссии о русском языке. По одну сторону баррикады со мной были поэт и эссеист Лев Рубинштейн и Алексей Шмелев, мой коллега.

Мы пели свою либеральную песню, что язык, мол, живой организм, что он правдив и свободен, что государство не должно особенно руководить языком. Мол, лучше бы побольше словарей издавать и передач про русский язык делать, а не требовать санкций за использование заимствованных или просторечных слов. Язык, мол, стихия, океан, и не так-то просто нам, грешным, что-то ему навязать. И все будет хорошо.

Оппоненты же наши пели, естественно, свою державную песню: язык портится, мировой заговор, кругом враги, покушаются на духовность русского народа путем лингвистической диверсии, а вы вообще Пушкина не любите.

Но неожиданно к атаке на нас присоединился находившийся в зале Александр Городницкий: как это – язык не гибнет, ведь ужас что творится, надо спасать, надо остановить порчу языка, а про океан вы мне вообще не говорите, это я тут океанолог. Ну что ж, океанолог так океанолог.

А через пару дней включаю я телевизор, а там сидит тот же самый Городницкий и отвечает на вопрос о глобальном потеплении. Ему говорят: ужас, ужас, надо что-то делать, ведь это мы устроили глобальное потепление, надо срочно его остановить! А он отвечает: да нет, тут стихия, существует естественное колебание температур. Сейчас средняя температура действительно повысилась. Через какое-то время понизится, и человеку просто не под силу тут особенно напортить.

Людям, говорит, нравится, когда их пугают, но я пугать не буду – никакой климатической катастрофы нет. И все будет хорошо.

Я была поражена сходством его аргументации и общей тональности рассуждений о климате, об океане с тем, что мы говорили про язык и против чего сам Городницкий тогда так активно возражал. Я подумала, что эта разница во взгляде, в оптике в общем-то понятна. Когда всю жизнь занимаешься какой-то наукой, постепенно начинаешь ощущать мощь изучаемой стихии, ее дыхание, энергию ее саморазвития, на фоне которой так ничтожны “все наши глупости и мелкие злодейства”. И думаю, что вопрос о том, почему пали редуцированные, по своему экзистенциальному накалу не уступает вопросу о том, почему происходит потепление.

То есть, может быть, кто-то и умеет это объяснять. Или думает, что умеет… Вот взяли редуцированные гласные и пали. Да так аккуратненько, в соответствии с определенными закономерностями. И попробовал бы кто-нибудь запретить это падение декретом, спасти язык от этой страшной порчи!

Вообще-то я как раз люблю объяснять: ну там, почему такое-то слово прижилось, а такое-то изменило свое значение. Но иногда заметишь в языке какое-нибудь пустяковое новое явление – и стоишь, прямо “как Эдип, пред сфинксом с древнею загадкой”. Вот, например.

В последние годы я наблюдаю, что все чаще вместо союза что стали говорить то что. Сначала замелькали фразы типа Я думаю то, что… или Я считаю то, что… – вместо Я думаю, что, Я считаю, что… Это еще ладно. Да тут даже и закономерность можно увидеть. Во многих типах русских сложноподчиненных предложений возможно или даже обязательно наличие такого указательного слова в главной части. И, пожалуй, есть некоторая тенденция к активизации таких слов. Пушкин писал: “Блажен, кто смолоду был молод” – сейчас скорее сказали бы “Блажен тот, кто смолоду был молод”. Как, например, у Окуджавы: “Счастлив тот, чей путь недолог…”

Но дальше – больше. Стали говорить: Я сомневаюсь в том, то что…, Я рад, то что…, Мы поссорились потому, то что… Возможно, вы мне даже и не верите. Честное слово, вы просто внимания не обращали, а я это слышу постоянно. С чего вдруг стал плох старый добрый союз что, зачем понадобилось это наращение? Поди пойми. А вы говорите глобальное потепление.

[2008]