Текст книги "Честное слово"

Суесловие

Россиеведение

Они подают нам знаки. Когда Путин сказал свое знаменитое “в сортире замочим”, это был, конечно, знак. И тут важнее не смысл выражения, а его стилистическая окраска. Если бы он сказал: будем, мол, вести решительную борьбу с терроризмом, это было бы не то. Ну, фирменный путинский стиль и характерный юморок всем давно и хорошо известны: и насчет “замучаетесь пыль глотать”, и шуточка про обрезание. Почему-то особенно полюбилась ему тема соплей: и “а мы все сопли жуем”, и “это все выковыряли из носа и размазали по своим бумажкам” (это был отпор журналисту, задавшему вопрос о его личном состоянии), и “утирать кровавые сопли”. Да что там “почему-то” – на самом деле понятно: сопли обеспечивают практически ту же степень грубости, как шутки на сексуальную или анально-фекальную тему, но без риска совсем уж окончательной непристойности.

И когда Медведев произносит: придурки, уродцы, подставили, крышу сносит, – это тоже знак. Я, мол, тоже Собакевич. Конечно, обычно трудно оценить, насколько сознательно это делается.

Я помню, как Чубайс в пору своего медового месяца с Ельциным, еще, конечно, до того, как оказался во всем виноватым, что-то такое говоря, вдруг закончил фразу столь знакомым и совсем не подходящим ему “понимаешь”… Не думаю, что он пытался подражать Ельцину – просто в ходе интенсивного общения словцо прицепилось.

В 2007 году, в День памяти жертв политических репрессий, тогдашний президент России Владимир Путин приехал в Бутово, где похоронены больше 20 тысяч расстрелянных в 1937–1938 годах. Что было с его стороны, безусловно, очень мило. Путин сказал, что в годы репрессий уничтожались “наиболее эффективные люди, цвет нации”. А, как я уже написала выше, одно из важнейших концептуальных изменений в языке последних лет состоит в том, что русские прилагательные успешный и эффективный стали употребляться не только по отношению к деятельности (успешные переговоры, эффективное лечение), но и по отношению к людям.

Поразителен здесь, конечно, и знак равенства между понятиями цвет нации и эффективные люди. Кстати, вспоминается и недавно возмутившая общество фраза о Сталине из нового школьного учебника истории – Сталин, мол, был эффективным менеджером. В общем, эффективный менеджер уничтожил наиболее эффективных людей. Свежий взгляд на гибель Мандельштама и Вавилова.

Весной 2008 года тот же оратор сказал, причем не один раз, что “России сегодня нужны более амбициозные цели”. Было бы неверно думать, что, ставя перед страной амбициозные цели вместо привычных великих целей, Путин просто хочет блеснуть иностранным словом. Нет, тут совершенно другой смысл. Великие цели туманны, и непонятно, достижимы ли они в принципе, да и нужны ли вообще. Амбициозные же цели с трудом, но достижимы и утилитарны. Слово амбициозный до совсем недавнего времени всегда выражало отрицательную оценку. Амбиции, как и карьера, значили, что человеком движет честолюбие или даже мелкое тщеславие.

Амбициозный карьерист был героем для фельетона, однако постепенно он становится героем нашего времени.

Тогда же, весной 2008 года, новый президент Медведев сказал в своей тронной речи:

“Чтобы Россия стала одной из лучших стран мира, лучшей – для комфортной, уверенной и безопасной жизни наших людей: в этом – наша стратегия, и в этом – ориентир на годы вперед.

Комфортной, уверенной, безопасной – похоже на рекламу автомобиля. Выше я уже написала о том, как быстро прижилось и каким важным стало в последнее время прилагательное комфортный – означающее, грубо говоря, “приятный, но без экстрима”.

Это то есть без всяких до основанья, а затем, без всяких любой ценой, без всяких сапог в океане. То есть нам не нужны великие потрясения, нам нужна комфортная Россия. Я лично за.

Разумеется, я далека от мысли, что Путин с Медведевым или их спичрайтеры читают, скажем, мои или чьи-то еще сочинения о ключевых словах и языковых изменениях и, найдя там описание слов комфортный или амбициозный, говорят: “Ага!” – и бегут вставлять это слово в текст новой речи. Просто, видимо, действительно не мы говорим языком, а язык говорит нами.

[2008]

Страшный суд следующей инстанции

Смотрела я как-то передачу “Школа злословия”, где был в гостях Валерий Комиссаров – свой семьянин (передачу такую вел – “Своя семья”), единоросс и депутат Госдумы. Говорил он среди прочего о сакральности телевидения. Тем же, кто этой сакральности не признает, придется, мол, ответить на Страшном суде. Так и сказал. Это напомнило мне другую историю.

Во время пленарного заседания Думы 30 марта 2005 года жириновцы устроили потасовку в зале. Драка началась после того, как в полемику депутатов Жириновского и Савельева вмешался Олег Ковалев: “Я бы просил всуе не поминать парламентское большинство и не поминать «Единую Россию»”.

Вообще-то единороссам свойственно говорить о своей партии в такой манере. Еще в июле 2004 года депутат Госдумы Георгий Шевцов заявил в Вологде депутатам местного Законодательного собрания: “Не упоминайте всуе «Единую Россию». Если что-то неясно, подойдите ко мне, я все объясню…”

 
Ну прямо по песне Окуджавы:
 
 
“Ничего, что мы чужие, вы рисуйте –
Я потом, что непонятно, объясню.
 

Церковнославянское слово всуе означает “напрасно”, а выражение упоминать чье-либо имя всуе значит “без особой надобности произносить имя Бога или другой святыни, обесценивая тем самым его носителя”, а также более широко – “обесценивать высокие понятия их постоянным и неуместным употреблением”. Это выражение восходит к Десяти заповедям, где сказано: “Не произноси имени Господа, Бога твоего, напрасно; ибо Господь не оставит без наказания того, кто произносит имя Его напрасно”. В Книге Левит разъясняется, что речь идет о клятвопреступлении, лжесвидетельстве и любом злоупотреблении именем Господа. Позднее, чтобы не преступать эту заповедь, имя Иегова вообще не произносили, заменяя его наименованиями Всевышний, Предвечный, Святой, Верный.

Разумеется, сейчас выражение произносить имя всуе используется в более широком значении. Так, в воспоминаниях Надежды Мандельштам читаем:

“У следователя было традиционное в русской литературе отчество – Христофорович. Почему он его не переменил, если работал в литературном секторе? Очевидно, ему нравилось такое совпадение. О. М. страшно сердился на все подобные сопоставления – он считал, что нельзя упоминать всуе ничего, что связано с именем Пушкина. Когда-то нам пришлось ‹…› прожить два года в Царском Селе, да еще в Лицее, потому что там сравнительно дешево сдавались приличные квартиры, но О. М. этим ужасно тяготился – ведь это почти святотатство! – и под первым же предлогом сбежал и обрек нас на очередную бездомность. Так что обсуждать с ним отчество Христофорыча я не решилась.

О Пушкине здесь говорится как о святыне, именно поэтому слово всуе уместно – хоть речь идет даже и не о самом Пушкине, а о его антагонисте Бенкендорфе.

Конечно, выражение упоминать всуе попадается и в более легкомысленных контекстах, как у Марины Цветаевой:

 
“Что имя нежное мое, мой нежный, не
Упоминаете ни днем ни ночью – всуе…
 

Но и здесь речь все-таки про любовь – чувство тоже в некотором роде святое.

Что же до просьбы не поминать всуе парламентское большинство, то у меня она вызывает в памяти пассаж, с которого начинается повесть Гоголя “Шинель”:

“В департаменте… но лучше не называть, в каком департаменте. Ничего нет сердитее всякого рода департаментов, полков, канцелярий и, словом, всякого рода должностных сословий. Теперь уже всякий частный человек считает в лице своем оскорбленным все общество. Говорят, весьма недавно поступила просьба от одного капитан-исправника, не помню какого-то города, в которой он излагает ясно, что гибнут государственные постановления и что священное имя его произносится решительно всуе. А в доказательство приложил к просьбе преогромнейший том какого-то романтического сочинения, где чрез каждые десять страниц является капитан-исправник, местами даже совершенно в пьяном виде.

[2006]

Священный порядок

Иногда случается, что люди некстати употребляют слова и в результате невольно говорят то, чего вовсе не имели в виду. Мне вспоминается история, которая произошла в начале перестройки. Юрий Бондарев заявил, что писатель должен быть душеприказчиком русского народа. Между тем душеприказчик – это лицо, которому завещатель поручает исполнение завещания. Получилось, что русский народ умер, а писатель должен выполнить его последнюю волю. Разумеется, ничего подобного никто сказать не хотел.

Я уже рассказывала, как своеобразно телеединоросс Комиссаров употребляет слово сакральный по отношению к телевидению и как его братья по разуму запрещают всуе упоминать “Единую Россию”.

В каждом отдельном таком случае сначала кажется, что это просто косноязычие. Но постепенно начинаешь понимать, что тут другое. Пользуясь выражением Лакоффа и Джонсона, это “метафора, которой они живут”.

Вот, пожалуй, самая яркая история на эту тему.

Когда в марте 2005 года произошло покушение на председателя правления РАО “ЕЭС России” Анатолия Чубайса, спикер Госдумы Борис Грызлов назвал это покушение кощунством. Так и сказал: “Это кощунство, это невозможно оставлять без внимания”.

Слово кощунство имеет два значения:

1. Оскорбление религиозной святыни. Иными словами, богохульство, святотатство;

2. Оскорбительное отношение к тому, что глубоко чтится, что свято и дорого кому-либо.

Так, у Достоевского в “Бесах” читаем:

“Кроме кражи совершенно было бессмысленное, глумительное кощунство: за разбитым стеклом иконы нашли, говорят, утром живую мышь.

А Юрий Карабчиевский справедливо называет кощунственной строчку Маяковского “Я люблю смотреть, как умирают дети”. Таким образом, кощунство всегда предполагает оскорбительное поведение, которое ранит, унижает чувства других людей, компрометирует то, что в их глазах свято. Разумеется, у слова кощунство бывают и расширительные, образные употребления. Так, можно сказать: “Портить вкус чая сахаром – это просто кощунство”. Это несерьезное употребление, но и в нем сохраняется идея, что такое обращение недостойно такого замечательного напитка, как чай, обидно для него.

Все это никак не согласуется с фразой Грызлова. Многих людей употребление им слова кощунство покоробило или рассмешило, а журналисты сразу стали цитировать словарные толкования и пытаться приложить их к ситуации. “Независимая газета” написала:

“Чубайс – гений, конечно, но называть его произведением искусства или научным открытием я бы не решился. Что до святости – я-то согласен, что Чубайс святой, но этот вопрос вроде бы не Государственная дума решает.

Правда, Максим Соколов заявил в “Известиях”, что именно Грызлов

“сумел по первым следам явить пусть стилистически немного корявую, но по сути полностью верную реакцию. Чубайс не является сакральным существом, но порядок ведения дел, при котором пуля и бомба безусловно не приемлются в качестве допустимых средств полемики, – такой порядок является если и не священным, но безусловно необходимым для выживания общества и государства. Тот, кто своими действиями или же благожелательной реакцией на такие действия отвергает табу, – тот кощунственно относится к вопросам жизни и смерти родной страны.

Безусловно, жизнь человека священна, и в этом смысле посягательство на жизнь любого человека – чиновника, бизнесмена, врача, водителя троллейбуса – кощунство. Что до священного порядка и власти от Бога, то тут Максиму Соколову виднее. Вероятно, златоуст Грызлов действительно подразумевал что-то в этом роде.

[2006]

Это смачное слово зачистка

В свое время Высоцкий писал: “Мы говорим не штурмы, а штормб – / Слова выходят коротки и смачны…” Есть слова, само произнесение которых заставляет говорящего почувствовать себя настоящим мужчиной. Видимо, поэтому наши журналисты обожают щеголять военным жаргоном. Просто удивительно, до чего многим из этих интеллигентных и, казалось бы, мирных людей втайне хочется покрасоваться в камуфляже. В первую чеченскую кампанию им, помнится, почему-то особенно полюбилось слово отбомбиться. Что ж, хорошо словечко, как говорил Толстой. Отбомбились по деревне… А во вторую вошло в моду слово зачистка. Это слово ворвалось в язык стремительно. Вот только что оно употреблялось сугубо цитатно, да и сами военные стыдливо поясняли: “Ну, не зачистка, это вообще-то называется мероприятия по…” А уже через пару недель лишь отдельные не утратившие слуха и вкуса телевизионные комментаторы стеснялись произносить это слово, не предварив его чем-то вроде на языке военных или как теперь говорят. Остальные же бойко выговаривали его без малейшего отчуждения, а то и с особым смаком. Да, кстати о слухе. Уж сколько лет воюем, а большинству журналистов все невдомек, что, говоря о своих погибших, желательно использовать не слово трупы, а хотя бы слово тела.

Впрочем, надо признать, что в слове зачистка есть своя людоедская выразительность. Его головокружительная карьера – отнюдь не случайность.

Каков, собственно, первоначальный смысл глагола зачистить? Зачищают, например, контакты: с кончиков проводов, перед тем как их соединить, соскребают окислившийся слой. Кусок масла перед продажей также положено зачистить – снять с него темно-желтый налет. Идея в обоих случаях одна: надо удалить наружный, некачественный слой, и предмет явится в своей первозданности, готовым к употреблению. Вот так и в жизни. Зачистили деревню – и можно входить. Заметим, что если очищают предмет от чего-то постороннего, налипшего, то, чтобы зачистить, нужно уничтожить часть, возможно даже большую часть, самого предмета. Но часть эта плохая, ненужная, и ее уничтожение предмету только на пользу.

Зачистить отличается от очистить и еще в одном отношении. Когда мы говорим очистить, уместно спросить себя: “от чего?” А слово зачистить даже грамматически устроено так, что такого вопроса не предполагает. Зачистить – и все тут. Поэтому человек, слыша в “Новостях” по сто раз на дню, что что-то там опять зачистили, и имея полное ощущение, что он в курсе событий, может, в сущности, весьма туманно представлять себе, что именно происходит.

Бывают слова откровенно идеологические: выполнение интернационального долга, защита конституционного строя. Обсуждать их можно только вместе со всей политической концепцией. Бывают военные термины: точечные удары или ковровые бомбардировки. Тут все иначе – можно спорить, является ли тот или иной удар точечным или не вполне. А есть слова лукавые, такие как зачистка. На первый взгляд оно абсолютно конкретное, даже техническое, и напрочь лишенное всякого пафоса. По сути же – мощная идеологема.

В современном сознании чеченская война как-то странно сплелась с войной югославской. И конечно, зачистки рифмуются для нас с этническими чистками. Однако выражение этническая чистка при всей своей кровожадности совершенно простодушно. Чистка здесь – это средство достижения расовой чистоты. Так же как партийные чистки призваны обеспечить чистоту партийных рядов. Если уж слово зачистка сравнивать со словом чистка, пожалуй, уместна и другая аналогия. Чисткой русские женщины деликатно именуют процедуру, которую, если верить статистике, осуществляют в среднем по семь раз за жизнь. Тоже ничего себе образ, если вдуматься.

А слово зачистка со временем вышло из моды. Новое время – новые песни. Например, принуждение к миру – тоже хорошее выражение.

[1999]

Опозоренный имидж

Как пишут в газетах в разделе “Из зала суда”, 7 июля 2006 года движение “Наши” подало в суд Железнодорожного округа города Рязани иск о защите чести, достоинства и деловой репутации.

Последние пострадали от серии статей, опубликованных в газете “МК в Рязани” под заголовком “Обыкновенный нашизм”. В статьях, как утверждают истцы, редакция газеты “позорит имидж движения «Наши»”. Недавно “Наши” уже разобрались с “Коммерсантом”. Знай наших!

С другой стороны, в связи с соответствующими событиями на Украине, газеты все время поминали блок “Наша Украина”. Помнится, в Одессе в декабре 2004 года на Театральной площади рядом с горисполкомом было выложено из апельсинов слово “Нашизм”. Ушло почти 100 кг – “сколько бы вышло портянок для ребят”! Затем асфальтовый каток на глазах одесской публики раздавил всмятку и апельсины, и, соответственно, само слово нашизм. Связана эта акция была, понятное дело, с президентскими выборами. Оранжевый цвет апельсинов – партийный цвет Виктора Ющенко, а нашизм – ругательное слово, относящееся к ющенковскому блоку “Наша Украина”. Слово нашизм появилось на украинских выборах не впервые, хотя, возможно, независимо. Во всяком случае, когда в Красноярске возник избирательный блок “Наши”, слово нашизм сразу пришло в голову его противникам. Естественно, пошли в ход и формулы “Нашизм не пройдет”, “Обыкновенный нашизм” – по очевидному созвучию.

Все это заставляет снова задуматься о слове наши и вообще о богатом смысловом потенциале местоимений русского языка. Важная особенность системы русских местоимений состоит в том, что существуют возвратное местоимение себя и возвратно-притяжательное местоимение свой, которые могут соотноситься с любым лицом. Вот, например, на первый взгляд похожие немецкие местоимения sich и sein. Они в норме соотносятся с третьим лицом, в то время как, скажем, в соответствии с первым лицом обычно фигурируют mich, mein.

Тем самым в русском языке создается возможность конкуренции возвратных и возвратно-притяжательных местоимений с местоимениями личными и притяжательными, благодаря чему возникают тонкие смысловые противопоставления. Приведу хорошо известный лингвистам пример Алексея Шмелева.

В высказываниях “Даже в такой ситуации я бы не мог ударить мою жену” и “Даже в такой ситуации я бы не мог ударить свою жену” сказано не вполне одно и то же: мою жену – значит, конкретную женщину, на которой говорящий женат, в то время как свою жену – значит любую женщину, которой выпадет счастье связать себя узами брака с говорящим. Иными словами, первое высказывание можно понимать как “Моя жена такова, что я не мог бы ее ударить”, а второе – “Я таков, что не мог бы ударить своей жены”.

А наличие подобного смыслового противопоставления, в свою очередь, создает почву для развития у соответствующих местоимений всевозможных культурных коннотаций, тем более что вообще противопоставление своего и чужого – одна из фундаментальных культурных универсалий.

Так, слово наши имеет очень богатый ассоциативный потенциал. “Наших бьют!” – традиционный боевой клич в групповой драке. Очень характерно горделивое выражение “Знай наших!”. Уже по крайней мере в XIX веке наш человек могло означать “простой, искренний”. У Достоевского в “Братьях Карамазовых” читаем:

“Но Иван никого не любит, Иван не наш человек, эти люди, как Иван, это, брат, не наши люди, это пыль поднявшаяся… Подует ветер, и пыль пройдет…

Забавно, что выражения наш человек и Вот это по-нашему! особенно часто фигурируют в контексте выпивки, если, например, человек выпил залпом большой стакан водки.

Само по себе местоимение наш означает “принадлежащий некоторой группе, к которой говорящий причисляет и себя”. Естественно, слово наши в роли существительного может употребляться для указания на разные вещи: на родню, на соплеменников, на свою сторону в войне или драке и т. п. Конечно, человек может себя идентифицировать одновременно с разными группами, отсюда контексты типа советского анекдота времен Шестидневной войны: “Хаим, ты слышал, наши взяли много наших танков”. Советский еврей осознает себя и гражданином СССР, и евреем.

В советское время существовало идеологическое осмысление понятия наш в смысле советский, правильный, идеологически выдержанный. В этом смысле антоним слова наш – чуждый. Это часть понятия “мы”, как в названии антиутопии Замятина. В пьесе Л. Зорина “Добряки” говорится о тайном голосовании: “Что-то в этом есть глубоко не наше. Наш человек должен голосовать открыто”. Можно вспомнить миниатюру Аркадия Райкина о смехе: “Смех бывает оптимистический – пессимистический ‹…› наш – не наш”, а также знаменитую фразу управдома, героини Нонны Мордюковой, в фильме “Бриллиантовая рука”: “Наши люди в булочную на такси не ездят!”

Из этого словоупотребления, как отталкивание от него, в послесоветское время возникло понятие “наши” в смысле красно-коричневые. В этом значении слово вошло в широкое употребление после репортажа “Наши” о действиях ОМОНа в Вильнюсе во время событий 12–13 января 1991 года, который был показан в передаче “600 секунд” по Ленинградскому и Центральному телевидению (Толковый словарь русского языка конца XX в.).

Совсем иные ассоциации у слова свои. Свои – изоляционистское слово. Это скорее слово меньшинства, которое стремится держаться вместе, защищаясь от большинства. Ср. Бежать к своим, только для своих, свой круг. “Кто там?” – “Свои!” – “Свои все дома”. Слово свой используется и в национальном смысле, хотя это и звучит несколько просторечно; ср.: “Ты ей не нужен, она выйдет замуж за своего”.

Скорее всего, это относится к “малому народу”. Слово свой в советское время активно употребляла интеллигенция. “Он свой?” значило – можно ли при нем рассказывать антисоветские анекдоты. “Он наш” – значило скорее, что он настоящий комсомолец, коммунист и т. п. Конечно, сейчас это звучит немного по-другому, но фразу “Он свой” по-прежнему можно услышать.

Разумеется, во многих случаях различия между двумя местоимениями оказываются несущественными. Вот названия книги С. Довлатова “Наши” и поэмы О. Чухонцева “Свои” – оба произведения посвящены семейной истории. Однако немало и таких случаев, где эти различия приобретают принципиальное значение.

А слово наш, когда его пишут на знамени, по-прежнему вызывает образ подавляющего большинства, которому нужен мир, желательно весь. В общем, обыкновенный нашизм.

[2006]