Текст книги "Ничья"

Глава 14

Все в нашей жизни имеет начало и конец. Вот и весна, которую так ждали, заканчивалась. Как всегда, она, хохотушка и озорница, разбудила природу, вернула домой перелетных птиц, пролилась сильнейшими ливнями, прогремела первой майской грозой и, наконец, решительно отступила, освободив дорогу рвущемуся в бой июню.

Последний майский день, выпавший, к счастью, на воскресенье, слепил ярким солнцем, благоухал ароматами цветущих яблонь, ласково морщинил воду в реке и гляделся в лужи, оставшиеся после оглушительного ливня.

Арсений Минаев, сто раз обещавший себе забыть упрямую Елизавету, опять ехал в Александровку. Что поделаешь? Сердцу не прикажешь.

Майор сердился на себя, понимая, что выглядит смешно, но не мог остановиться. Ноги сами несли туда, где жила эта дерзкая, несговорчивая и удивительная женщина, забравшая прошлой зимой его сердце.

Сидя за рулем своего автомобиля, Арсений все пытался осознать, как же так случилось, что он, опытный полицейский и взрослый серьезный мужчина, вдруг растерялся, потерял голову. Как его угораздило влюбиться в сельскую учительницу? Он до сих пор не мог понять, чем же она так его поразила.

Вопросы кипели в голове, но ответов не находилось. И он снова и снова, в который раз, ехал туда, где у околицы жила эта синеглазая учительница.

Арсений Минаев слыл везунчиком. Средняя школа – с золотой медалью, институт – с красным дипломом. Учился он не то что с удовольствием, но с похвальным усердием. А старался парень, потому что когда-то дал слово отцу.

Отец его, полковник полиции, погиб за год до окончания Арсением школы. Его, начальника уголовного розыска, задела шальная пуля при выполнении очередного задания. Просто случайность, которой могло не быть. А случайности, оказывается, сильно влияют на нашу жизнь.

Получивший пулю отец чувствовал, что умирает. Срочная операция его не спасла – сердце полковника остановилось.

Перед операцией он, задыхаясь от слабости и страшной боли, сказал сыну:

– Ты, Сенька, живи честно. Будь порядочным человеком. Старайся. Учись, сын, работай, мать береги.

Арсений, поддерживая рыдающую мать, кивнул.

– Обещаю, пап. Ты не волнуйся, поправляйся.

Хоронили отца как героя. Арсений, стоя у его могилы, прошептал, смахивая горькие слезы:

– Я все помню, пап. И все выполню. Ты еще будешь мной гордиться.

После смерти отца прошло много лет. Арсений данное отцу слово сдержал: учился, служил добросовестно, мать берег. Сослуживцы любили майора, уважали за смелость, профессиональность, доброжелательность.

Мама старела. В сыне она души не чаяла. И лишь об одном переживала. Арсению исполнилось уже тридцать девять – не много, конечно, но и немало.

Мать тихо недоумевала, и, не сдерживаясь, выговаривала сыну:

– Арсений, ведь я так и умру, не дождавшись внуков. Почему ты не женишься?

– Мамуль, не нашел такую, которая бы тебе понравилась, – отбивался, как мог, сын.

– Да при чем здесь я? – досадливо отмахивалась мать. – Лишь бы тебе нравилась.

– Но ты же моя мама, хочу, чтобы и тебе невестка пришлась по душе.

– Льстец! Не ври! Как же так, сынок? Неужели никто тебе не нравится? Ведь и в институте учился, и уже столько лет работаешь. Сколько женщин и девушек прекрасных вокруг! Ну, посмотри.

– Так уж сложилось, – разводил руками сын, – некогда мне этим заниматься. Видишь, сколько работы? На обед времени нет, а уж семью заводить – тем более.

– Ты не увиливай, – сердилась мать, – смотри, годы-то бегут. Постареешь – глазом не успеешь моргнуть, и никому не нужен будешь! Ты ведь, сынок, такой красавец! У девушек что, глаз нет? Куда они смотрят?

– Мамочка, – хохотал Арсений, – это только ты мою красоту замечаешь. Я просто не в их вкусе!

– Болтун, – шутливо шлепала его по лбу мать, – жаль мне тебя. Уже сын или дочь могли давно по нашему дому бегать, а ты все бобылем ходишь.

– Женюсь, не переживай ты так! Еще надоест тебе моя жена, как горькая редька!

– Обещаешь? – хваталась мать за соломинку. – Когда?

– Как только, так сразу. Обещаю, что ты первая об этом узнаешь!

– Бесполезно с тобой говорить, – недовольно бормотала мать.

Арсений задумчиво хмурился. Так сложилось, что в институте ему многие девчонки нравились, и он многим нравился, но жениться ни на одной из них ему не захотелось. Сердце не екнуло. Правда, с одной девушкой из пединститута он встречался довольно долго. И, устав от скитаний, они даже попробовали жить вместе. Но не получилось.

Сердцу не прикажешь, теперь-то он точно это знал, а тогда. Пытался быть как все, понимал, мать ждет свадьбы. Но все попытки его заканчивались крахом. Вот уж точно: если не дрогнуло в душе ничего – лучше и не пытаться.

После института у Арсения неожиданно случился еще один роман с воспитательницей детского сада. Девушка, которой он помог морозным зимним утром завести машину, сначала просто пригласила его, замерзшего и перепачканного, на чай, просто так, в знак благодарности. Позже позвонила раз, другой. Затем они встретились, разговорились. Их внезапный роман мгновенно вспыхнул, горел ярко и так же быстро погас.

Охлаждение, последовавшее за вспышкой, они переживали по-разному. Девушка еще долго звонила, стараясь его вернуть, плакала, поджидала после работы, но Арсений не хотел врать ни себе, ни, тем более, ей.

Так и пошло. Женщины его любили, он их тоже, но серьезных отношений не складывалось. И вовсе не потому, что Арсений оказался бабником, просто не хотел однодневных связей, временных пристанищ и уз, не скрепленных сердцем и душой. Он ждал любовь.

Многие коллеги подтрунивали над ним, считая друга неисправимым романтиком, а он лишь отмахивался, понимая, что в таких ситуациях лучше промолчать, чем оправдываться или опровергать. Именно поэтому, дожив до тридцати девяти лет, Арсений так и остался завидным женихом, который, с головой погрузившись в работу, не находил ни времени, ни желания заниматься делами личными, интимными, семейными.

Все изменилось в одну минуту. Так бывает.

Как только майор увидел в отделении Елизавету, в голове его, до этого занятой работой, так зашумело, что он даже опешил. Разговаривая с ней в тот день, все никак не мог сосредоточиться на деталях, не мог вникнуть в смысл ее жалобы. Ему хотелось отложить бумаги, выбросить документы и смотреть на нее без конца, не отводя взгляда, не отпуская ни на минуту.

Что в ней было такого, чего не имелось в других? Ответа Арсений не знал, но в животе его порхали бабочки, и горячая волна вскипала в груди всякий раз, когда их взгляды случайно пересекались.

Он сразу понял, что пропал. Совсем пропал, бесповоротно, навсегда. Бездна ее синих глаз поглотила его навечно. Она приходила к нему во сне, грезилась в мечтах. Он не просто помнил о ней постоянно, но ежесекундно тосковал, становился хмурым и раздраженным. Ему словно не хватало воздуха, он задыхался и нервничал, постоянно саднило там, где, говорят, живет душа.

Сообразив, наконец, что сопротивляться этому жгучему чувству бесполезно, Арсений, вопреки здравому смыслу, стал ездить в Александровку, чтобы хотя бы на минутку увидеть желанную женщину и услышать ее голос.

Елизавете это не нравилось.

Арсений чувствовал, что его приезды раздражают женщину, портят ей настроение и вызывают не самые позитивные чувства, но ничего не мог с собой поделать. Сто раз давал себе слово не видеть ее, обещал самому себе забыть дорогу в село, не звонить упрямой учительнице, но каждый раз срывался, снова садился в машину и ехал, всю дорогу проклиная свои слабость и безволие, и ее несговорчивость и холодность.

Сегодня, в последний майский день, Арсений опять собрался в Александровку. Мать, давно заметив его метания, встревоженно заглянула сыну в глаза.

– Что с тобой, сынок?

– Ничего. А что такое?

– Не лукавь. Я достаточно старая, а ты слишком взрослый, чтобы играть со мной в прятки. В глазах у тебя, сынок, тоска горит. Прямо сердце сжимается. В последнее время ты сам не свой. Случилось что-то?

– Ну, что ты, – Арсений ласково обнял мать. – Тебе только кажется. Все это ты сама себе придумала. Все у меня хорошо. И глаза у меня веселые, и дела идут нормально. Не накручивай себя.

– Материнское сердце не обманешь. И я не из любопытства спрашиваю, просто хочу помочь. Кто, если не мать, придет на помощь? Послушай. Уж не влюбился ли ты?

– Мама! Хватит. Ну, правда, что за фантазии?

– Я вижу, – ласково усмехнулась мать.

– Ты что, провидица? – Арсений занервничал и поспешно ушел.

Мать еще долго стояла у окна, глядела ему вслед, а когда машина тронулась, подняла руку и медленно его перекрестила.

День давно перевалил за полдень. На лавочке возле своего дома сидела баба Марфа. Несмотря на теплый день, ее согревал вязаный жакет с большими зелеными пуговицами, а голову украшал шерстяной выгоревший платок. Марфа явно скучала и, заметив приближающуюся машину, с надеждой уставилась на нее, гадая, к кому едут гости. Когда машина приблизилась, Марфа хитро улыбнулась беззубым ртом.

– Ох, да это ж Лизкин ухажер опять пожаловал!

Поправив платок, она поспешно поднялась с лавочки и, опираясь на свою вечную палку, засеменила к соседскому двору, возле которого как раз парковалась машина.

Подойдя к Лизиной калитке, Марфа радостно кивнула мужчине, как старому знакомому.

– Здравствуй, милок! Что-то тебя давно не видно было.

Арсений, не торопясь, вышел из машины.

– Здравствуй, бабушка. Да как же давно, две недели я только и выдержал.

– Маешься? – Марфа понимающе закивала. – Что ж, любовь – штука проклятая.

Она помнила, как Арсений еще в первый приезд вдруг признался ей, что любит Елизавету. Считая соседку чуть не родственницей, Марфа все же приняла сторону этого красавца. Лизу она осуждала за переборчивость и самодурство.

– Ишь ты какая! Вредоносная, – бурчала Марфа.

– Да я-то в чем виновата? – Лиза разводила руками.

Марфа не снисходила до объяснений, только сердито фыркала в ответ:

– Думай своей головой.

Ухажер нравился старой Марфе своей доброй улыбкой, искренностью, обходительностью и разговорчивостью.

Сердито нахмурясь, старуха горячо интересовалась:

– Что Лизавета? Не сдается?

– Нет, бабушка, не сдается, – хохотал Арсений.

– Ты скажи, какая настырная да упрямая, – Марфа качала седой головой. – Надо же. Словно камень! Строптивая девка да ершистая! А ты крепись, не отступай! Бабы все такие – любят натиск да напор!

– Слушаюсь, – опять смеялся Арсений.

– Можешь и не слушаться, конечно, ты мужик взрослый, но, если что, приходи за помощью.

Сегодня Арсений грустил, и Марфа это сразу заметила.

– Что-то ты нынче не в настроении.

– Да нет повода, бабушка, веселиться.

Старуха сочувственно покачала головой.

– Мать, наверное, тоже тревожится? Есть мать у тебя?

– Есть. Сегодня как раз интересовалась, отчего не улыбаюсь.

– Вот-вот, – неожиданно обрадовалась Марфа. – Люди за тебя переживают, а ты бездействуешь, – она торопливо оглянулась. – Ну, ладно. Не бойся. Стой здесь, позову твою зазнобу. Она с моей невесткой болтает.

Войдя в свой дом, баба Марфа решительно прошла в горницу и, остановившись у притолоки, сурово сдвинула брови.

– Сидите? Бездельничаете?

Ольга и Лиза, сидящие на диване со спицами в руках, удивленно переглянулись, и Ольга, давно привыкшая к выпадам свекрови, не выдержала:

– С каких это пор, мама, вязание бездельем называется?

– Ладно, ладно, – раздраженно отмахнулась Марфа. – Некогда мне. Пошутила я, – Марфа обернулась к Елизавете, демонстративно ткнула в нее пальцем. – Лизок, иди, там твой приехал.

– Господи, опять, – пробормотала Лиза.

– Что опять-то? – поддержала свекровь Ольга. – Пойди, поговори с человеком. Жалко его, мужик-то видный. Ездит, ездит, терпит твои выходки, а ты все нос воротишь.

– Вот-вот, – одобрительно хмыкнула Марфа. – Надо же так измываться над человеком!

– Да кто его зовет-то? Пусть не ездит, – Елизавета нервно швырнула спицы на диван.

– Но ведь ездит, – одернула подругу Ольга. – И не раз, и не два. Другой давно бы уже плюнул на тебя, а этот. Стоит, ждет. Значит, надо просто поговорить, понимаешь?

– О чем? – Лиза раздраженно сунула ноги в шлепки. – Ну, о чем нам говорить? Прилепился, как банный лист!

– Ишь, как тебя проняло-то, – Марфа даже покраснела от вспыхнувшей в голове догадки. – Видно, не больно-то надоел. Смотри, как разошлась. Раскраснелась, разъярилась. Неспроста все это, Лизавета.

– Может, он тебе и вправду нравится, – лукаво прищурилась Ольга, – а ты просто вид делаешь, чтобы его отвадить?

– Оля, с ума сошла? – Елизавета разгневанно хлопнула по двери. – Вы кого угодно выведете из себя! Так и быть, пойду поздороваюсь.

– Вот-вот, поздоровайся, – хихикнула старуха. – Послушай меня, старую. Ты, милая, по-честному действуй: нужен – бери, а не нужен – не приваживай.

– Боже! Что угодно сделаешь, лишь бы отстали, – раскраснелась от возмущения Елизавета.

Как только она показалась на ступеньках соседского дома, Арсений, озарившись улыбкой, достал из салона машины букетик тюльпанов. Елизавета сразу это заметила, но виду не показала, спокойно кивнула мужчине.

– Добрый день. Опять вы здесь?

Он улыбнулся, не стесняясь своей радости.

– Опять. Сам не пойму, чем вы меня приворожили, но тянет сюда непреодолимо. Прямо колдовство какое-то.

– Фу, что за пошлость, – она укоризненно сдвинула брови.

Словно уличенный в чем-то постыдном, он заторопился:

– Не нервничайте. Я сейчас уеду. Простите, – он, все еще держа цветы в руке, торопливо обернулся к машине.

– А цветы назад повезете? – усмехнулась Елизавета.

Спохватившись, он протянул ей тюльпаны. И такое смятение и растерянность отразились на его лице, что сердце ее изумленно сжалось. Мгновенно нахлынувшая жалость к этому красивому умному человеку разлилась густым жаром, и впервые за долгие месяцы она подумала о нем не как о завоевателе, а как о завоеванном. Не как о нападающем, а как о покоренном.

Ошеломленная своим открытием, Лиза застыла в недоумении. В замешательстве переступила с ноги на ногу и, исподтишка бросив на него взгляд, вдруг отметила, что он смущенно ловит каждое ее движение, каждый жест. С непонятной щемящей грустью Елизавета подумала о том, что он ведь тоже чей-то сын, и у него есть мать, которая волнуется и переживает за своего взрослого мальчика.

От этих мыслей, заставших ее врасплох, у нее испортилось настроение, в голове застучали тревожные молоточки. То ли слова Марфы так укорили, то ли Ольга разбередила душу своими подозрениями, но в голове поплыли странные вопросы.

«Зачем я мучаю и тиранию его? Зачем гоню и насмехаюсь?» Воспитанная в монастыре, она ужаснулась: «Вот гордыня во всей своей красоте! Забыла я, чему в обители сестры учили. Правду Марфа говорит, я разучилась людей жалеть. Разучилась! Ожесточилась, что ли»

Запутавшись в своих мыслях, Лиза на мгновение опустила голову и, внезапно устыдившись своей холодности и беспричинной жестокости, неловко улыбнулась.

– Арсений, постойте. Так и быть. Пойдемте, хоть чаем вас напою.

Арсений чуть не выпал из машины от удивления, но радости не показал. Выдохнул, спокойно закрыл машину и пошел за Елизаветой.

В доме повисла неловкая тишина. Елизавета сразу отправилась на кухню, а Арсений, от неловкости не зная, куда деть руки, молча присел на стул.

Май уходил. Прощался он с Александровкой неохотно. Солнце то появлялось, то скрывалось за тучу. Легкий ветер шаловливо трепал тюль на окне, целовал цветы в синих горшках, путался в волосах. Огромный шмель, оглушительно жужжал и бился о раскрытые створки. Где-то вдалеке звонко лаяла собака да время от времени блеяла соседская коза, привязанная на склоне луга, который начинался прямо за Ольгиным домом.

Арсений, немного оправившись, смущенно оглянулся. Эта комната, небольшая, но очень уютная, его удивила. Сколько раз он представлял себе мгновение, когда сможет войти в этот белый дом с синими ставеньками! Зато теперь, оказавшись здесь, ощущал себя даже не гостем, а скорее экскурсантом. Не сдерживая удивления, он с любопытством осмотрелся: «Это же надо! Просто как на выставке народного творчества».

Белая скатерть, вышитая синей гладью, окаймляющей углы замысловатым рисунком, так и притягивала взгляд. Салфетки под вазами и шкатулкой казались не серебристыми паутинками, связанными умелыми руками мастерицы, а летящими по ветру осенними приветами бабьего лета. Шторы, искусно подвязанные атласными лентами, создавали ощущение праздничности и благообразия. В доме царила такая чистота, что Арсений даже застеснялся, вспомнив о своих пыльных кроссовках, которые хозяйка не разрешила снимать.

Вошедшая в комнату Елизавета заметила его смятение.

– Чувствуйте себя спокойно.

– Не получается, – усмехнулся Арсений. – Я как в музее или на выставке достижений народного хозяйства! Кто все это сделал?

– Я, – спокойно отозвалась Елизавета. – Здесь нет ничего особенного.

– Как это нет? – Арсений недоуменно уставился на хозяйку. – А все эти вышивки, кружева, плетения, аппликации? Неужели вы все это умеете?

– Не верите? – она рассмеялась. – Думаете, если я упрямая и несговорчивая, значит, ленивая и неумелая?

– Нет, что вы, – испугался Арсений. – Просто представить не могу, чтобы один человек все это сотворил. Это же произведение искусства! Кто вас научил?

– Сестры в обители, – она произнесла это привычно, но тут же осеклась, заметив, что он замер от неожиданности. – Не пугайтесь. Обитель – это не тюрьма, а монастырь. И, предупреждая ваши расспросы, скажу сразу: да, я провела в монастыре много лет.

Пораженный услышанным, Арсений смущенно опустил глаза, собираясь с мыслями. Елизавета, довольная произведенным эффектом, улыбнулась.

– Пока будете приходить в себя, я чай налью.

Он поднял голову, и их взгляды неожиданно пересеклись. Она смотрела на него спокойно и доброжелательно, а он – вопросительно и благоговейно. Елизавета, поймав его обожающий взгляд, покраснела, а он чуть не задохнулся от вмиг нахлынувших нежности и теплоты.

Жизнь умеет удивлять и делать подарки. Умеет.

Жизнь знает, когда подмигнуть, поддержать или дать по рукам. Она понимает, как помочь, согреть и послать нужный знак. Надо только заметить этот ее порыв, не вспугнуть, не пропустить.

Глава 15

Арсений просидел у Елизаветы часа три. Сам не заметил, как пролетело время. Они говорили о ее работе, о школе, о детях. Потом она рассказывала о беженцах, об их беде, об отношении сельчан. Потом еще о чем-то.

Они много смеялись, и эти неожиданные непринужденность, раскованность и естественность, царящие за столом, так поразили напряженную вначале Елизавету, что она изумленно покачала головой.

– Странно как-то.

– Что именно?

– Такое ощущение, будто мы сто лет знакомы.

– Я тоже это чувствую, – кивнул Арсений. – Но меня это не пугает, а обнадеживает. И потом, – он довольно усмехнулся, – мы знакомы хоть и не сто лет, но и не первый день. Кстати, сегодня закончился май, а встретились мы, если вы помните, в январе.

– Разве это знакомство? – махнула рукой Лиза. – Просто официальные встречи в отделении и пятиминутные возле моего дома.

– Елизавета, простите мою наглость, но все же спрошу еще раз, – осмелевший Арсений пошел ва-банк. – Почему нам нельзя встречаться? Ну, просто… Чаще видеться, без обязательств и гарантий.

– Зачем?

– Поговорить. Вот так посмеяться, чаю выпить. Я вам так противен?

Она торопливо замотала головой, опять чувствуя себя горделивой гусыней.

– Нет-нет, что вы! Просто я не чувствую в себе сил и желания что-то менять в моей нынешней жизни, понимаете? Мне и так хорошо.

– Но я не собираюсь разрушать ваш мир и ваш порядок жизни. Но общение ведь тоже нужно. Не может же молодая красивая женщина прожить всю жизнь одна, взаперти.

– Во-первых, я не взаперти, а во-вторых… Почему? Может. Одной непросто, не спорю, но когда привыкаешь, то любое вторжение на твою территорию считаешь агрессией. Поэтому, наверное, я была с вами так нетерпима и жестока.

– Не нужно ничего объяснять, – выпалил, позабыв свои страхи, Арсений. – Было как было. Просто я хочу вас видеть чаще. И. Я никогда не сделаю вам больно.

В этом его выдохе было столько боли, искренности и преданности! Она ощутила, что все это чистая правда.

– Я и не сомневаюсь, но. Как бы вам объяснить. Поймите, все сложно в этом мире. Запутанно. Порой грязно, порой лживо. Я вижу, что вы – прекрасный собеседник, замечательный человек. Давайте просто останемся друзьями. Я с удовольствием буду с вами дружить.

– Нет, – он потемнел лицом. – Еще месяц назад я бы просто умер от счастья, услышав ваше предложение о дружбе. Но сейчас. Я когда-то, еще в первый приезд, признался вашей соседке, бабе Марфе, что люблю вас. Думаю, и для вас это не секрет. Как же я могу дружить с вами?

– У вас нет выбора, – виновато пробормотала Елизавета. – Либо вы приезжаете ко мне так часто, как захотите, но по-дружески, либо эта беседа станет первой и последней.

Он встал и нервно заходил по комнате. Она и вправду не оставила ему выбора.

– Могу я спросить?

– Попытайтесь.

– Я только хочу понять. Я ни на что не претендую, но вы – одинока, я не женат. Мы не разрушаем ничьи семьи, не делаем детей несчастными. Мы не обманываем жен и мужей, не навлекаем на себя проклятия, не совершаем подлости. Почему не попробовать? Люди встречаются, пробуют, узнают друг друга.

Она долго молчала. Видела, как Арсений, затаив дыхание, ждет ответа. И решилась.

– Так и быть, расскажу вам.

– Подождите, – Арсений остановил ее движением руки. – Можно, мы перейдем на «ты»? К чему это выканье? Я и без него не перейду границ дозволенного, зато будет проще общаться.

Елизавета нерешительно остановилась.

– Можно, пожалуй.

– Уф, – облегченно выдохнул Арсений. – Спасибо! Боялся, пошлете меня подальше.

– Ну и мнение у вас обо мне сложилось, – Елизавета недоуменно округлила глаза. – Прямо будто я монстр!

– Прости, – Арсений развел руками.

– Да, ладно, не оправдывайся, – Елизавета кивнула на чайник. – Еще чаю?

– Нет. Чаю не хочу, – он задумчиво окинул ее взглядом. – А вот твой рассказ послушаю с интересом.

Елизавета, собираясь с силами, отошла к окну.

– Эту историю из здешних знает только Оля. Есть еще несколько человек, которые в курсе, но они из другого мира. Да это, в общем, и не история, а так, кусочек моей сложной жизни.

Он слушал, затаив дыхание. Не перебивал. Не переспрашивал.

Елизавета встретила Олега, когда училась в педучилище. Любовь сразу накрыла ее с головой, но Лиза, выросшая без отца, не знавшая семьи, не понимала, как вести себя. Она просто любила. Отражалась в нем как в зеркале. Любила без оглядки, отдавала себя без остатка. Каждый день встречала с улыбкой. Не думала о себе. Только о нем. О его проблемах и заботах. Дышала с ним в унисон. Придумывала бесконечные сюрпризы. Покупая платья, всегда выбирала его любимый цвет. Писала ему письма. Настоящие, бумажные, длинные. Бродила по прохладной росе, рисовала себе картины будущего. Складывала мозаику из совместных фотографий. Все прощала, погрузившись в море любви. Жила его жизнью, мечтала стать его второй половинкой и забыть о себе навсегда.

Но однажды он молча ушел. Просто открыл старый потертый чемодан, побросал в него свои вещи, забрал из ванной зубную щетку и с вешалки выгоревшую кепку. Ничего не сказав, захлопнул дверь.

Ее мир рухнул в одночасье.

Ничего не понимая, она бежала за ним до остановки трамвая, кричала, умоляла остановиться. Бесконечно звонила до утра, истерично рыдала в подушку. Утром кинулась к нему домой, громко барабанила в закрытую дверь, сидела, дико воя, на полу, прислонившись спиной к холодной стене, проклинала и себя, и его.

Глотала таблетки от головной боли, слушала оглушающую тишину, перебирала воспоминания, словно намоленные временем четки.

Прошли годы. Лиза наконец, научилась жить без него. Полюбила свое одиночество. Простила себе сумасшедшую страсть. Вернулась к подругам, прожила лето в обители, с утра до ночи разговаривала с отцом Леонидом. Мать Серафима поначалу даже не оставляла ее одну и поселила в своей келье.

Потом она вернулась в училище. Успокоилась. Стала сдержаннее и мудрее. Научилась ценить каждое мгновение, любить свои размышления, окружающих, вернула веру в людей.

Однажды, поздней осенью, он вдруг позвонил. Что Елизавета чувствовала – рассказать невозможно. Дыхание сбилось от неожиданности, сердце колотилось, в мозгу стучали тысячи молоточков.

Телефон звонил и звонил, но трубку она не подняла. Слезы лились по лицу, она задыхалась от рыданий, ее трясло, но Елизавета сдержалась, не ответила.

Она уже ничего не хотела. Не могла опять упасть в этот омут. Поэтому только печально покачала головой и чуть слышно прошептала: «Нет. Только не это. Не хочу. Любовь здесь больше не живет».

Елизавета, замолчав, закрыла лицо руками. Она долго так сидела, сдерживаясь, чтобы не заплакать. А потом вздохнула.

– Знаешь, я тогда поняла, что любовь делает нас сильнее, а предательство – мудрее. Осознала, что главное в любви – не потерять себя. И что в жизни нет иного смысла, кроме того, какой ты сам ей придаешь. И что выстоять в этом неравном бою – значит, победить свою слабость, стать прозорливее и проницательнее. А самое главное знаешь что?

Он почему-то шепотом спросил:

– Что?

– Верить в себя. И благодарить за все.

Арсений встал, и, подойдя к ней, выдохнул:

– Лиза, я не уйду от тебя без объяснений. Никогда.

– Конечно, не уйдешь, потому что уходить тебе не от кого. Во всяком случае, я второй раз в одну и ту же реку не шагну. Ты не теряй со мной свое время, Арсений. Не надо. Ты – хороший человек, но не для меня. Моя жизнь уже как-то устаканилась, улеглась, устроилась. Я работаю, учу детей, помогаю людям. И ничто другое меня не манит. А тебе надо любить, строить семью, растить своих детей. Ты молод, силен и красив. Ну, правда. Ни к чему все это.

Арсений, кивнув, молча пошел к двери.

– Я провожу тебя, – вздохнула Елизавета.

Когда он сел в машину, с соседнего участка раздался скрипучий голос вездесущей бабы Марфы:

– Ох, и долго ж ты гостя чаем поила! Я уж заждалась вас.

– А чего ждать-то? – Елизавета сердито обернулась к ней.

– А кто его знает, – хитро прищурилась Марфа. – Может, сложится у вас что. Лизок, ну что? Не договорились?

Арсений, захохотав, кивнул Елизавете.

– Я приеду еще. Скоро.

Майский вечер догорал.

Каждый вечер нашей жизни особенный. Вчера он сладко пах цветущей черемухой, долгими задушевными разговорами, вязкой тоской по ушедшему детству. Еще день назад он наполнялся непролившимися слезами, уставшими от долгих переездов людьми, тревожным вскриком странной птицы и ярким багрянцем заходящего солнца.

Сегодняшний вечер благоухает теплым молоком, свежеиспеченным хлебом, едва заметными почками на молоденькой вишне и долгими телефонными разговорами.

Каждый вечер нашей жизни особенный, если в доме живет любовь.