Текст книги "Ничья"

Глава 16

И пришло лето. Долгожданное, любимое, желанное. Дарующее, зовущее и цветастое. Луг запестрел ярким ковром из первых летних цветов. Птицы, позабыв обо всем на свете, бессовестно горланили свои песни, деловито жужжали пчелы, торопясь успеть к положенному сроку, небо наполнилось первородной высотой. Пышная зелень радовала глаз, зацвела калина.

И это буйство красок, разлившееся по всей Александровке, так поражало и изумляло, что хотелось замереть и, не двигаясь, наслаждаться этой летней благодатью.

Первая неделя наступившего лета прошла в нескончаемых хлопотах.

Марфа, едва дождавшаяся, когда внуки выйдут на каникулы, вздохнула с облегчением.

– Слава тебе, господи! А то думала, не дождусь, помру. Истосковалась я тут одна, теперь с внуками хоть поговорить можно.

– Ой, не надеялась бы я на них, – усмехнулась Ольга. – Их ведь теперь днем с огнем не найдешь: то в лес, то на реку. То поход, то рыбалка, то футбол. Они теперь только ночевать дома будут. Это ж каникулы!

Марфа недовольно скривилась, но сердилась недолго. Спохватилась, просияв беззубой улыбкой:

– Олюшка, а что там у Лизы?

– А что у Лизы? – оторвалась от вязания Ольга.

– Забыла? Ведь она все же позвала Арсения чай пить. Может, сладится у них? Я бы хотела, чтобы Лиза замуж пошла, ведь какой она золотой человек! А ведь несчастна!

– Да почему же она несчастна? Что выдумываете?

– Не выдумываю я, – Марфа гневно свела брови к переносице. – Разве может баба быть счастливой, если мужика рядом нет? Одиночество никого не красит.

– Это да, – кивнула Ольга, – одиночество не красит. Но Лиза не страдает от этого. Она живет той жизнью, которую сама выбрала.

– Глупости, – раздраженно перебила Ольгу Марфа. – Она живет той жизнью, какую ей судьба послала. А сама она ничего не выбирала.

– Что это вы так воинственно настроены? – изумилась Ольга. – Пошли бы на перекресток, там бабы обсуждают свежие новости. Посплетничаете с ними, легче станет. Душу отведете.

Перекрестком в Александровке называли небольшой пятачок между двумя большими улицами, которые здесь делали плавный разворот, образуя небольшую площадь между собой. На этой площади власти Александровки своевременно поставили несколько лавочек, соорудили клумбы, особенно любимые местным населением, и не забыли про урны, спасаясь от шелухи подсолнечника – уж больно местные бабы и мужики любили погрызть семечки во время вечерних посиделок на перекрестке.

Зимой это место заваливало снегом, зато летом перекресток становился местом притяжения сельских жителей. По вечерам здесь обсуждались все новости, велись горячие споры о политике, высказывались претензии к власти, передавались сплетни и слухи. Каждая уважающая себя хозяйка хоть иногда, но забегала на перекресток, а уж старухи и старики давно стали здесь постоянными посетителями.

Марфа, скучающая без общения зимой, в прошлые годы на перекресток ходила часто, но теперь ноги болели, ей стало трудно ходить далеко. Но Ольга специально ее туда посылала, понимая, что свекрови надо двигаться, общаться с ровесниками, иначе возраст одолеет.

Марфа, что-то бормоча себе под нос, медленно двинулась к двери и, накинув на плечи свою вечную шаль, вышла на улицу.

– Уф, – облегченно выдохнула Ольга, – хоть в тишине посижу.

Но не тут-то было.

Не прошло и трех минут после исхода Марфы, как в стекло распахнутого окна она застучала изо всех ее старушечьих сил.

– Ольга, скорей! Беги сюда! Слышишь ты? Скорей же!

Перепуганная женщина кинулась к окну.

– Что случилось? Вы чего кричите?

Марфа, тыча палкой куда-то в сторону, задыхалась от спешки.

– Иди туда! Смотри, как дерутся, паразиты!

Ольга кинулась вон из дома, выскочила за забор и ахнула. Метрах в ста от их дома, прямо посреди дороги сцепились мальчишки, а вокруг бегала чья-то девчушка и что-то отчаянно вопила. Приглядевшись, Ольга узнала в одном из дерущихся своего среднего сына Егора. Марфа, видно, тоже разглядела его и толкнула невестку в спину.

– Что стоишь как истукан? Беги! Вон Егор наш воюет!

Ольга, спотыкаясь, понеслась к мальчишкам. Из других дворов тоже кинулись несколько мужчин, и, добежав первыми, растащили дерущихся. Когда Ольга подоспела к ним, ее сын, вытирая текущую из носа кровь, сердито вырывался из рук соседа.

– Отпустите, – кричал Егор.

Подбежавшая Ольга, не разбираясь, дала ему подзатыльник.

– Егор! Ну-ка, прекрати! Ты чего творишь? Что случилось?

– Мам, ты зачем здесь? – сердито отозвался сын.

– Ты чей? – Ольга перевела взгляд на второго драчуна. – Чего вы тут не поделили?

Девчонка, которая металась между забияками, выскочила вперед, закрывая собой мальчишку в разорванной рубашке, Покраснев, она махнула рукой в сторону Егора.

– Это он! Он сам пристал к Макару, сам налетел на него! Это все он! Противный.

Мужики одобрительно засмеялись:

– Смотри, какая защитница у тебя! Огонь!

– Уйди, – мальчишка хмуро перевел на нее взгляд. – Лизка, иди домой!

Но девчушка не думала отступать. Она раскинула руки и встала перед Макаром.

– Макар хороший, а этот. – она ткнула рукой в Егора, – придурок, кинулся к Макару и рубашку порвал.

Ольга, чувствуя, что гнев опалил ее лицо, повернулась к Егору.

– Опять за старое? Марш домой!

– Мы сами разберемся, – нахмурился Егор.

– Я тебе разберусь, – Ольга подтолкнула его в спину. – Иди, дома поговорим, – она наклонилась к девочке. – Ты не волнуйся. Ты молодец, брата защищать нужно. А вы чьи?

Девчонка ответить не успела, ее опередил рыжий сосед:

– Да это же Степана приезжего дети. Ну, беженца нашего.

Ольга от стыда готова была провалиться сквозь землю.

– Что вы тут не поделили, а?

Макар поправил рубашку и нехотя буркнул:

– Ничего мы не делили, а сестру я в обиду не дам. Пусть не обзывается.

– Понятно, – мать обернулась в сторону дома и, заметив Егора, стоящего возле двора, вздохнула. – Забирай сестру и шагайте домой. Да не держи зла, всякое случается.

Макар исподлобья глянул на женщину.

– Да вы не волнуйтесь, мы и не дрались вовсе. Так. Потолкались чуть-чуть.

Взяв сестру за руку, Макар быстро пошел к серому дому, а Ольга, поглядев им вслед, решительно зашагала домой. Остановившись у своего двора, с горечью покачала головой.

– Что ж ты такой бездушный? Знаешь, кто это?

– Знаю, – сын упрямо отвернулся. – И что?

– А то! Вроде ты уже взрослый, тринадцать лет, а ума ни капли. У этих детей матери погибли, горе у них. Приехали в чужое место, тяжело привыкают, а ты. Неужели сердца у тебя нет?

– Да я, мам, просто пошутил, – Егор опустил голову. – У девчонки волосы белые, как снег, вот я и назвал ее белобрысой.

– Просто белобрысой? – недоверчиво сдвинула брови Ольга.

– Ну. белобрысой крысой.

– Бесстыжий ты! Ирод!

Ольга заплакала. Отвернувшись от сына, вытирала слезы, всхлипывала. Егор растерянно тронул ее за плечо.

– Мам, ты чего? Не плачь.

Ольга, глотая слезы, прошептала:

– Вот нет отца, и некому тебе всыпать. Был бы отец.

– Да не хотел я с ним драться, – совсем расстроился Егор. – Просто пошутил. А он сразу кинулся. Не плачь. Ну, прости.

– Вот иди и извиняйся, – Ольга вытерла рукой лицо. – Мирись с людьми. В одном селе живем, соседи теперь на веки веков, а ты свору затеваешь, позоришь и себя, и нас с отцом.

Егор понуро постоял, пожал плечами.

– Ну, пойду. Думаешь, испугаюсь? Ты только не расстраивайся, мам.

Ольга, шмыгая покрасневшим от слез носом, улыбнулась.

– Я же знаю, что ты у меня хороший человек, а тут испугалась. Иди, сынок. Повинную голову меч не сечет, помнишь, отец всегда так говорил? Не стыдно извиниться, стыдно подлецом прослыть. Иди.

Она постояла у двора, глядя вслед своему тринадцатилетнему сыну. Он шел сначала медленно, неуверенно, а потом все смелее, быстрее и решительнее.

– С богом, – Ольга тайком перекрестила его в спину.

Марфа, услышавшая шаги невестки, всполошенно вскинулась:

– Ну? Что там такое?

– Егор подрался с сыном беженца. Оказывается, его зовут Макар.

– Ах, ты ж! Господи! Этот ж брат Лизоньки, которая к нам и к соседке нашей в гости ходит.

– Вот она и защищала брата. Смелая!

– Что ж они не поделили?

– Ничего страшного, уже разобрались. Обычные мальчишечьи шалости.

– А ты плакала что ль? – подозрительно прищурилась Марфа.

– Нет, соринка в глаз попала, – Ольга отвернулась.

Первый июньский день выдался неспокойным. На то оно и лето. Детям – забавы да шалости, родителям – волнения да тревоги. То ли еще будет.

Ольга давно привыкла, что ее дети мирной и безмятежной жизнью жить не могли: то в лесу терялись, то в поле в яму провалились, то в ледоход на льдине оказались, то в школе физруку нагрубили. Перечислять можно бесконечно, да это и понятно: старшему весной исполнилось пятнадцать, среднему – тринадцать, а младшей – восемь. Вот и попробуй отвлекись хоть на мгновение. Спокойной жизни, как говорится, никто не обещал.

Женщина прошла в спальню, достала из комода альбом, выбрала оттуда лучшую фотографию погибшего мужа и, положив ее на подушку, прилегла рядом. Закрыла глаза, пытаясь представить его лицо.

Прошло только пять лет, а черты любимого лица уже расплывались. Теряли четкость и точность, становились туманнее и неопределеннее. Ей хотелось вспомнить, как он улыбался, а морщинки собирались вокруг его глаз. Но отчего-то изображение ускользало, не складывалось в яркий портрет, не будоражило воображение реальностью. Ольга обняла подушку, на которой лежала фотография горячо любимого мужа и, уткнувшись в нее носом, заплакала.

Тишина плыла по дому. Тихо дремала у окошка Марфа. Сопел рыжий кот на подоконнике. И только легкий ветерок смело теребил ситцевые шторки на окнах.

Жизнь продолжалась. А пока мы живем, и память наша жива.

Глава 17

Степан обернулся на скрип отворяемой калитки. Красивая худая черноволосая женщина с короткой стрижкой стояла возле ворот, держа в руках что-то большое, завернутое в полотенце.

Степан, который пытался привести крыльцо в порядок, медленно распрямил уставшую спину, вытер руки о перепачканный фартук.

– Вы что-то хотели?

Женщина, чуть замешкавшись, спохватилась:

– Добрый вечер. Простите, что без приглашения.

– Да какое там приглашение. Проходите. Что вы хотели?

– Я – Ольга. Соседка, – незнакомца смущенно шагнула вперед. – Наши мальчишки подрались вчера. Вон там, на перекрестке. Вот хотела извиниться. Егор не хулиган, просто задира. Но добрый. Он пошел к Макару вашему извиняться, а я – к вам.

– Ольга, да что ж вы извиняетесь? Это ж дети. Мальчишки! Им сам бог повелел драться, хулиганить, озорничать. Как без этого нормальным человеком вырасти?

– Ой, слава богу, – облегченно выдохнула Ольга. – Ну, тогда вот. хочу вас угостить. В знак примирения и знакомства. Я сегодня пирожки пекла, принесла и вашим детям.

– Спасибо, – Степан покраснел, – но как-то неудобно. Не нужно было. Зачем?

– Как это не нужно? – Ольга уже пришла в себя, и ее неуемная энергия забурлила. – Попробуйте. Ну, по-соседски, – она смешливо сморщила нос. – Может, и в дом пригласите? А то я сейчас уроню, неудобный поднос, слишком широкий.

– Конечно, конечно, – мужчина поспешно наклонился к ней. – А я, кстати, Степан. Давайте. Я возьму, помогу. А вы проходите в дом, я просто растерялся.

– Осторожно, – он указал на крыльцо, – не испачкайтесь. Решил крыльцо покрасить. Наступайте вот сюда.

Ольга вошла в дом, с интересом огляделась. Здесь было чисто. Прохладно. На окнах уже стояли горшки с цветами. Полы, давно не крашенные, но вымытые до блеска, поскрипывали. Стол, покрытый обычной клеенкой, стоял посреди большой комнаты. Чуть в стороне, за перегородкой, виднелась старая русская печь.

Мужчина, заметив ее внимательный взгляд, пожал плечами.

– У нас тут все запросто. Пока не было ни сил, ни времени, чтобы ремонтом заниматься. Просто обживаемся и привыкаем к тому, что уже есть.

– Да что вы, Степан. У вас хорошо. Главное, чисто. Ставьте сюда, – она указала на стол, сняла полотенце, в которое аккуратно закутала дома поднос, и гордо кивнула на пирожки. – Ну? Красавцы? Эти с яблоком, эти с капустой, вон те с картошкой. Где ваши дети?

– Да кто ж их знает, – усмехнулся Степан. – Моя привычка контролировать каждый их шаг здесь, похоже, невозможна. Их не удержишь. С утра вскакивают, и бегом из дома. Появились друзья, подруги, дети перестали бояться незнакомых. Другая жизнь.

– Ну, тогда ставьте чайник, – рассмеялась Ольга. – Есть он у вас?

– Конечно.

– Будем чай пить. У вас же четверо? Правильно?

– Четверо. Теперь четверо.

– Да, я знаю. Мне Лиза рассказывала. Лиза, которая к вам приходила со школьниками, моя соседка и подруга. Наши дома вон там, у околицы.

– Моя племянница Лиза к ней очень привязалась, – кивнул Степан. – В гости уже сходила, весь вечер щебетала о том, что тетя Лиза будет ее учить вязать и вышивать.

– Соглашайтесь, – Ольга одобрительно улыбнулась. – Лиза – лучший мастер во всей округе, а я думаю, что даже во всей стране. У нее руки золотые, а терпение адское! Она такие кружева плетет, голова кружится от восторга. И невозможно поверить, что все это руки женские сотворили. Она – удивительная искусница!

– Значит, мы соседи? – Степан с любопытством оглядел женщину.

– Конечно. Мы – соседи, да в нашем селе все люди – соседи. – Ольга нахмурилась. – Трудно вам здесь? Скучаете по своим краям?

– Здесь не трудно, – Степан опустил голову. – Просто забыть ту жизнь не получается.

– Расскажите, – Ольга, отодвинув чашку с чаем, тронула его за руку.

Степан озадаченно замолчал. О чем рассказать? Как? Для чего? Тяжко ворошить прошлое. Да и нужно ли будоражить воспоминаниями только-только успокоившееся сердце?

Но, подавив сомнения, мужчина тяжело выдохнул:

– Да что тут рассказывать? Жили, чтобы выжить. Детей растили, об опасности старались не думать. Если зациклиться, можно сойти с ума. Жили, как могли. За много лет привыкли и к взрывам, и к сиренам, и к отсутствию продуктов каких-то. А вот к смерти привыкнуть так и не смогли.

Ольга, замерев, слушала Степана.

– Тоскуете без жены? Вы простите, что я с порога вас терзать вопросами стала, но ведь мы все тут рядом живем. Тоже смотрим телевизор, слушаем новости, пытаемся разобраться. Не верится, что в мирное время люди гибнут.

Степан закрыл глаза, покачал головой.

– Я до сих пор не могу поверить, что ее нет. Иногда забываюсь и зову ее. Окликаю по имени. А потом спохватываюсь и плачу. Потихоньку, чтобы дети не видели.

Степан не понимал, зачем он все это говорит малознакомой женщине, но почему-то ему хотелось ей рассказать о том, о чем он вообще ни с кем не говорил.

– Моя жена слыла первой красавицей в районе. Глаза – бездонные, талия – тонюсенькая, руками можно обхватить. Веселая, озорная была, хохотушка и плясунья. Как праздник, она тут как тут: руки в боки, плечи расправит и поплывет по кругу словно пава! Ох, и танцевала! А как готовила. – Степан встал со стула, подошел к окну. – Знаете, почему я выжил? Не сдох от отчаяния и тоски.

– Почему? – прошептала Ольга.

– Она меня научила жить. Словно знала заранее, что так получится. Говорила, мол, что бы ни случилось, надо быть стойким. И помнить о детях, жить для них. Представляете? Будто чувствовала, – он взъерошил свои седые волосы. – А еще она учила меня прощать. Такая затейница и выдумщица была! Невероятная фантазерка. Вставала на рассвете, будила меня, и мы ходили к заутрене. Склоняли головы перед святыми иконами, вслушивались в стройный хор певчих, старательно повторяли знакомые с детства слова вечных молитв, несущих обновление и успокоение. А еще ездили в деревню и ходили на заре в рощу за деревенским прудом. Она находила там белоствольную березу, прижималась к ней щекой, – Степан непроизвольно всхлипнул, но справился с эмоциями. – А вечером на закате смотрели на солнце и, прощаясь с ним до завтра, загадывали желания. Она говорила, глядя на заходящее солнце, что все уходит, чтобы вернуться. Что мы теряем, чтобы обрести. И прощаем, чтобы самим быть прощенными. Представляешь?

Он сам не заметил, как перешел на «ты», а Ольга, погруженная в его горе, даже не отреагировала, приняв это как должное.

Мужчина долго молчал, борясь со слезами. Она, притихнув, боялась двинуться, чтобы не нарушить это молчание, вставшее пеленой печали между ними. Потом вспомнила и свой вчерашний вечер, когда и она плакала, уткнувшись в подушку.

– Знаешь, а ведь это так правильно и мудро, – прошептала, нарушая тишину, Ольга. – Уходим, чтобы вернуться. Теряем, чтобы обрести. И прощаем, чтобы самим быть прощенными. – Она ласково тронула мужчину за плечо. – Степан, надо жить. Надо. Все равно надо жить! Помнить, плакать, тосковать, но жить во что бы то ни стало. У меня тоже пять лет назад погиб муж. Молодой, сильный, красивый, добрый. И в одночасье я оказалась вдовой. Просто вышел человек из дома, а через час его не стало. И не было войны, не было взрывов! Но человек исчез, словно растворился в речном тумане.

– Как же так? – ошарашенно уставился на нее Степан.

– Вот так, – грустно произнесла Ольга. – Я тогда тоже думала, что сойду с ума от горя. Так меня беда накрыла, что даже руки и ноги отнялись! И самое трудное – поверить, что человека нет. Мой мозг, например, отказывался это понять. И твой, наверное, отказывается, поэтому ты иногда забываешься и зовешь ее. Я и сейчас иногда просыпаюсь, ищу его руку, он всегда обнимал меня во сне. Но это прошлое, понимаешь? Прошлое. Их не вернуть. Не забыть, но и не вернуть, – Ольга глотнула из чашки холодного остывшего чая. – Сколько твоим детям лет?

– Макару – тринадцать. Это он с твоим сыном схлестнулся. Насте – одиннадцать. Лизе – восемь, Сережке – шесть.

– А где отец Лизы и Сережи?

– Погиб четыре года назад, случайная пуля. А у тебя, кроме Егора, дети есть?

– А то! – Ольга озорно подмигнула ему. – Не только ты богатый родитель. Старшему Сашке – пятнадцать, Егору – тоже тринадцать, а дочери – восемь, как и твоей Лизе.

– Слушай, – Степан оживился, – так может, они в один класс ходить будут? Здорово было бы, да?

– Так и будет, – улыбнулась Ольга. – У нас все дети села в одной школе учатся. А ты чем занимаешься? Почему на работу не устраиваешься?

– Мне дали немного денег, чтобы устроиться на новом месте, но теперь уже надо работать, пора. Но где здесь можно устроиться – представить не могу.

– Кто ты по профессии?

– Врач.

– Врач? Да ты что?

– А что? – он недоуменно нахмурился. – Ты тоже врач?

– Нет, – Ольга отмахнулась. – Я – человек самой приземленной профессии. Я бухгалтер. Это не так романтично, как врач, но без бухгалтерии всякое дело застопорится. Но сейчас не обо мне речь, а вот то, что ты врач – это же здорово! У нас здесь раньше был свой фельдшер и медицинский кабинет, который наши местные бабки амбулаторией называли. Но фельдшер, вернее фельдшерица, выскочила замуж, и работать некому. А ведь селу доктор очень нужен! А ты в администрации сельской говорил, что ты врач?

– Вроде бы говорил. Но, если честно, здесь, в селе, все было так сумбурно, волнительно, о работе и профессии я в тот момент меньше всего думал. Вот в области, когда нас привезли, там мы документы заполняли. Многие из наших попутчиков в городе остались, а я так устал от напряжения военных будней, от неустроенности, от вида разбитых домов, от страданий людей, что сразу попросился в село. Хотелось тишины, спокойствия и побольше природы вокруг, чтобы дети могли в себя прийти. Почему-то мне тогда казалось, что чем дальше от города, тем спокойнее. Теперь думаю, возможно, я совершил ошибку. Ведь детям учиться надо будет, профессию получать, а я их в такую даль увез.

– Да ты что, наоборот! Ты сделал правильно! Здесь они и духовно воспрянут, и физически окрепнут. Посмотри, какие у нас просторы. Какие восходы и закаты, какая река, воздух, леса! Здесь они позабудут все свои горести. Ты же видишь, сколько друзей у них уже появилось.

– Может быть. Не знаю. Время покажет.

– Ничего оно не покажет, – нетерпеливо перебила его неугомонная Ольга, – если сидеть сложа руки.

– А что делать-то? – он растерянно посмотрел на нее.

– Все, решено, – Ольга сжала кулаки. – Завтра приходи в администрацию села. Знаешь, где это? Нет, не завтра, а послезавтра. Завтра наш главный в область поедет.

– Ну?

– Не ну, а приходи часам к десяти утра. Я отведу тебя к главе, и он примет решение. Ты сам-то хочешь быть сельским врачом? Или у тебя другие планы?

– Врачом-то я хочу, конечно, работать, я только этим и занимаюсь всю жизнь. Но ведь я врач-хирург, и неплохой хирург. А что я тут делать буду? Когда сюда ехал, не думал об этом, не до того было, а вот сейчас как обухом по голове.

– Да, это проблема, – помрачнела Ольга. – Но все равно приходи, будем что-то решать. Ну? Придешь?

– Приду, – сдался под ее напором Степан.

– То-то же! Смотри, не забудь: послезавтра к десяти! Ладно, я пойду. Я ведь приходила вас всех пирожками угостить, а просидела столько времени. Спасибо.

– Да мне-то за что спасибо? Тебе спасибо! Ты легкий человек. Я сейчас поймал себя на том, что даже не заметил, как стал говорить тебе «ты», – он виновато глянул ей в глаза. – Ты не обиделась, соседка?

– Ой, – отмахнулась, Ольга, – я только рада. Здесь в селе мы все немножко родственники. Соседи, друзья, приятели, кумовья. Ничего, освоишься. Ну, все. До завтра.

Она поспешно вышла за ворота, Степан же, задумчиво поджав губы, медленно прошел по двору, оглядывая свои новые владения. Жизнь за этот месяц так изменилась. Вроде бы все налаживается, дети привыкают, соседи принимают, а все-таки душа болит. Болит, ноет, тревожится за тех, кто там остался. За тех, кто слышит разрывы, звон бьющихся стекол, крики раненых, вой сирены. Как они там?

Он помнил, что, провожая его, коллеги плакали. И он плакал. Они понимали: если бы не смерть жены и сестры, он бы не решился уехать. Но четверых детей, оказавшихся у него на руках, надо было спасать, увозить. И тогда он, едва объявили эвакуацию, решился.

Степан пошел по саду. Вдыхая аромат цветущих деревьев, закрыл глаза. И как наяву предстала перед ним погибшая больше года назад жена. Хохотушка, потешница, певунья. Нежная, ласковая, заботливая.

Степан вздрогнул от явственности картинки, открыл глаза, спотыкаясь, подошел к ближайшему дереву, обнял старый толстый ствол, крепко прижался к нему щекой и горько заплакал. И эти слезы, обильно стекающие по худым небритым щекам, очищали душу, смывали черную тоску и успокаивали сердце.