Текст книги "Плохим мальчикам нравятся хорошие девочки"

На душе даже не кошки скребутся, а загнанные в угол дикобразы беснуются. Мы не виделись все выходные, ограничиваясь короткими разговорами и ещё более короткими сообщениями, и я так ждала понедельника, чтобы обнять его… Но Витя в школе не объявился. А теперь ещё и на звонки не отвечает.

Не хочу, но снова себя накручиваю. А если что-то случилось? А если он не сдержал слово и, едва я уехала, опять дрался? И теперь лежит с осложнениями, пока в него втыкают трубки, но сознаваться мне в этом не хочет, вот и молчит? А если Яна, улучив момент, решила его "приободрить" и он теперь не знает, как мне об этом сообщи…

Так, тпруу.

Куда тебя понесло, Чижова? Забыла? Доверие. Доверие, доверие и ещё раз доверие. Необоснованными подозрениями я унижаю не только Витю, который пока не давал повода в себе усомниться, но и саму себя. Это не дело. Это априори тропинка, ведущая в никуда, а, значит, будем умнее и не станем на неё ступать.

И всё равно виски надсадно сдавливает. Под настроение как нельзя подошёл бы дождь и пасмурная хмурость, но куда там. Сквозь кристально чистое стекло слепит от солнца, а от громкой танцевальной музыки у бассейна даже тройной стеклопакет не спасает.

Сквозь тонкие прутья балкона несложно разглядеть отдыхающих и даже чей-то надувной круг в виде пончика, забытый на газоне. Аниматоры отплясывают на тропинках, уговаривая разлёгшихся в шезлонгах станцевать "макарену", а возле бара "на воде" не иссякает очередь к прохладительным напиткам.

Движение и шумиха у нас здесь всегда, буквально двадцать четыре часа на семь, вплоть до наступления холодов, так как главный бассик с подогревом. И обычно беззаботная атмосфера нисколько не напрягает. Наоборот, по утрам отлично бодрит.

Однако не сегодня. Сегодня всё только раздражает.

Обняв себя руками, стою у окна, смотря на множество ярких точек внизу, а внутри всё сдавливает. Чара, словно чувствуя мой раздрай, ободряюще толкается мокрым носом в ногу, гавкая. Мол, выше нос, хозяйка. Прорвёмся.

– Прорвёмся, ― благодарно улыбаюсь ей, почёсывая загривок. ― Правда, Бегемот?

Пушистое, вылизывающее себя чудо, неохотно вскидывает голову и, потеряв равновесие, неуклюже падает с задранной лапой на покрывало. Неповоротливый тюленёнок.

– Мяв, ― недовольно прилетает мне за то, что отвлекла.

– Прости, ― в нерешительности стискиваю телефон. ― Как думаете, позвонить снова или будет слишком навязчиво?

Возможности подумать не даёт стук в дверь. На секунду сердце недоверчиво ёкает, вырисовывая образ того, кто может оказаться за дверью, но нет. Это всего лишь папа.

– Можно? ― интересуются деликатно.

После пятницы между нами что-то неуловимо изменилось. Не могу сказать, что выстроилась стена, но напряжение в общении возникло однозначно. И это при том, что мы не ругались. Не было ни ссоры, ни скандала, даже отчитываний с ультиматумами ― и тех не было.

Папа сроду не повышал на меня голос. Не повысил его и после того, как увёз с боёв. Лишь уже по приезду, наедине, объяснил свою позицию: вежливо и предельно доходчиво. Обрисовав не самую радужную перспективу для подобного рода отношений. Даже примеры привёл из собственного опыта и наблюдений.

После этого мы толком больше не пересекались. И тем более не разговаривали. Я даже не спускалась, чтобы присоединиться к родителям на обедах и ужинах, но не потому что устроила бойкот, а потому что кусок в горло не лез и не лезет по сей момент.

А теперь вот он пришёл. Лично.

– Конечно, ― даю ему войти, удерживая за ошейник Чару, чтоб та не умчалась на волю.

Неловкость ― вот, что я сейчас чувствую. Не зная, что говорить ― замираю посреди комнаты и накручиваю на палец подол сарафана.

– Отвлёк от чтения? ― кивают на раскрытую книгу, лежащую корешком вверх в кресле.

Отрицательно мотаю головой.

– Пыталась. Не могу сконцентрироваться.

Глаза цепляются за знакомые буквы и даже складывают их в слова, а те в предложения, но маломальский смысл упорно ускальзывает, оставляя в голове кашу.

Папа, осторожно отложив книгу на кофейный столик, присаживается в кресло, сцепив руки в замок. Напряжён, взгляд прячет. С удивлением осознаю, что неловко не мне одной.

– Вероятно, сейчас ты зла, обижена или вовсе меня ненавидишь.

– Это не так.

– Надеюсь. И да, я допускаю, что могу быть местами неправ или излишне резок, но прошу благосклонности. У меня не так много дочерей-подростков, чтобы спокойно наблюдать, как они губят свою жизнь.

– А губят ли?

– Сама как думаешь?

– Думаю, что каждый имеет право учиться на своих ошибках.

– Отчасти, да. Но зачем наступать на грабли, если можно этого избежать?

– Ради роста личности? Опыта?

Мой ответ вызывает тихую усмешку.

– В этом возрасте все считают себя очень самостоятельными. Сам таким был. Но ведь вы оба: и Виктор, и ты ― ещё дети.

– И как же повзрослеть, если не давать нам шанса?

– Видимо, в какой-то момент родителям всё же стоит уступить и ослабить поводья, надеясь на лучшее.

Непонимающе хмурюсь.

– Значит ли это, что…

– Я не стану мешать, если ты об этом. Но и не в восторге от твоего выбора, как ты можешь догадаться.

Чувствую… облегчение, да? Не камень с души, но увесистый булыжник точно сейчас перестал сдавливать плечи. Подчиняясь мимолётной эйфории, делаю то, что делала всегда, вне зависимости от возраста: залезаю к папе на коленки, обнимая его.

– Ты видишь только одну сторону медали. Она неказиста, верно, но есть ведь и обратная. Витя тебе не нравится. Я понимаю: почему. По тем же самым причинам изначально он не понравился и мне, однако… Он другой. Со мной ― он другой. Гораздо лучше, чем хочет казаться.

– Надеюсь на это, дочка. Я надеюсь, ― поглаживая меня по спине, удручённо откликаются. ― Пока ты была маленькой, всё было куда легче.

– Девочка выросла, ― прижимаюсь к нему покрепче, вдыхая горький запах одеколона. ― И влюбилась. Сильно влюбилась.

– Вижу. Поэтому и понимаю, что удерживать тебя силой не получится. Хотим мы того с мамой или нет, но мы уже ничего не решаем. Остаётся только принять, ― перед моим носом промелькивает киндер. Киндер!? Вопросительно отстраняюсь. ― Он ждёт тебя внизу, ― вручают мне сладость, а я от его слов забываю, как дышать. ― Хочет кое-что сказать.

От накрывшей радости, смешанного с недоверием, впадаю в ступор.

А затем срываюсь с места.

Несусь к двери, и снова зависаю. Возвращаюсь к папе, быстро целую его в щеку, забираю киндер и лишь потом уже лечу к лифту. Окрылённая и счастливая.

Какой же медленный старый скрипун! Не видишь, я спешу? Остервенело вдавливаю бедную кнопку, хоть и понимаю, что от этого тот быстрее не приедет, но ведь нетерпение грызёт под ложечкой. Как тут стоять спокойно?

Наконец, загорается зелёный треугольник, вот только четыре этажа ― это так долго! Ещё и кабина останавливается на каждом, подбирая народ, который смотрит меня как на чокнутую, когда, растолкав их локтями, я первой вылетаю в холл.

Но там пусто. В смысле, нет, разумеется, тут редко бывает безлюдно, вечно кто-то отдыхает на диванчиках, но тот, кто нужен ― его нет. Интуитивно выхожу на улицу и… нахожу того, кого искала.

Витя курит в сторонке, возле того самого дерева, под которым мы целовались. Замечает меня, выбрасывает едва зажжённую сигарету и идёт навстречу.

На секунду включается паника, возвращая все сомнения, что я успела выстроить шаткими баррикадами в своей голове. Только это заставляет меня затормозить, ожидая первого шага от него. И Сорокин делает его, хватая меня за плечи и привлекая к себе для поцелуя.

Долгого, пылкого, пусть и с никотиновым привкусом, но такого прекрасного, что всё вокруг растворяется. Смотрят на нас или нет, какая разница, если тебя так целуют. С удовольствием бы растянула эту секунду в бесконечность, однако Витя отрывается первым.

– Я скучал.

Я тоже. Очень. Он даже не представляет, как. Вот только отвечаю очень по-женски.

– Мог прийти раньше.

– Не мог. Были дела.

Блин. Меня настолько окрылило его появление, что только сейчас замечаю, что он мрачнее тучи.

– Есть проблемы? ― с плохим предчувствием царапаю ногтями ткань его свитера. Белый. Белый свитер. Я так привыкла к одной и той же чёрной толстовке, что белое, вне стен школы, просто не могу на нём воспринимать.

– Надо поговорить, малая.

"Надо поговорить" ― звучит как занесённая над осуждённым сталь, за секунду до обезглавливания. С этой фразы обычно либо всё заканчивается, либо начинается не очень хорошее. И всё же я послушно позволяю увести себя по деревянному настилу, что ведёт вглубь территории.

Люди, занимающиеся ландшафтным дизайном нашего отеля ― настоящие профессионалы, потому что такой цветущий оазис ещё не везде в этом месяце встретишь. Сейчас, конечно, бутоны садовых роз уже тихонько осыпаются, но зато другие вовсю цветут. Как та же Канна, веточку которого по пути срывают и протягивают мне.

Ммм… можно ли считать, что Витя Сорокин подарил мне "вонючий веник"?

Уходим по "декоративному" навесному мостику к берегу, мимо закреплённых за номерами личных соломенных бунгало. На пляже уже менее людно, чем у бассейнов, хотя находятся те, что не боятся закалки прохладными температурами.

Мы не рискуем и, отойдя в сторонку, усаживаемся на гальку. Плечом к плечу. Так, чтобы всё постороннее осталось за спинами, а перед нами накатывали пенные волны, доходя практически до кончиков пальцев моих вытянутых ног. Снимаю шлёпки, роя среди мелких камушков углубления. Приятно, романтично и… волнительно.

– Это Яна, ― первым нарушает молчание Витя, разглядывая рассекающий вдалеке воду катер, пока я, заправив Канну за ухо, шуршу обёрткой от помятого киндера. Скрыть нервяк ведь как-то надо. ― Яна позвонила твоему отцу.

– Знаю.

– Он сказал?

– Нет, ― разламываю шоколад, угощая Сорокина и облизывая сладкие пальцы. ― Догадалась.

Несложная задачка, уровня начальных классов.

– Ну вот. Теперь можешь не беспокоиться о ней. Она больше не станет проблемой.

– Почему?

– Потому что я таких подлянок не спускаю.

Хм…

Нет, я рада, конечно, что на один головняк станет меньше, но всё же… не слишком ли жестоко?

– Она тебя любит, ― грустно замечаю, соединяя половинки выпавшей из капсулы игрушки. Не повторка, надо же. Жираф, фламинго, крокодил и кенгуру уже есть. А теперь вот ещё забавный пингвин в комплект попался.

– Да, она сказала.

Ого.

– И что ты?

– А что я? ― усмехаются, оборачиваясь ко мне. ― Я люблю другую, ― ну вот, снова заливаюсь краской. Он же это обо мне, да? А то мало ли… ― Но, видимо, не судьба нам быть вместе, ― продолжают и сердце с треском разбитых осколков ухает вниз.

– На это есть веская причина?

– Более чем. Через пару дней я уезжаю.

– Куда?

– На сборы, ― из кармана достают смятый лист и протягивают мне. Беру, а у самой руки ходуном ходят. Едва не рву тонкую бумагу, сглатывая ком при виде всего одного только слова.

– Повестка? Ты же учишься, у тебя отсрочка.

– Уже не учусь, ― в раскрытый от недоумения рот задувает ветер, и мне его услужливо прикрывают. ― Папаша Маркова весьма оперативно всё делает. Да и вообще, оказался почти вменяемым, по сравнению-то с сыном. Даже, вон, ― кивок на повестку. ― Подсобил, а то ещё ждать бы пришлось неизвестно сколько.

– Подсобил? ― скептически морщусь.

– Именно. Это моё решение. Уйти из школы и пойти в армию. Только моё. По-хорошему, мне, конечно, сперва нужно было посоветоваться с тобой, но…

– Но ты слишком привык быть самостоятельным, чтобы спрашивать чужое мнение.

– Отчасти, да, но по большей части просто зассал. Боялся, что передумаю, если увижу тебя раньше, чем мы всё подготовим.

Мы. Мы ― это он и Марков-старший? Тандем, который мне не приснился бы и в страшном сне.

– А точно ли нужно это делать, раз есть сомнения?

– Моё единственное сомнение ― ты. Остальное ― костяшки домино, сами сложившиеся в нужном порядке. Ты сама прекрасно видишь, что эта школа ― не моё. Она душит меня, а не имея возможности двигаться дальше, я буксую и загниваю.

– И армия тебе в этом поможет?

– Даст время подумать. Всё равно ведь пришлось бы туда идти, так что лучше сейчас.

– Понимаю, ― не верит. Только снисходительно хмыкает. ― Правда понимаю. Хоть принять и сложно.

– Догадываюсь, но чтобы был толчок ― нужен разгон. А менять что-то давно пора. Город, место, направление…

– Девушку, ― подсказываю, за что получаю по губам. Ай!

– Не говори так. Никогда.

– То есть, ты меня не бросаешь?

– Полагаю, это сделаешь ты.

– С чего бы?

– А есть альтернатива? Ты мне ничего не должна. Глупо ждать год того, с кем знакома всего-ничего, поэтому просить я не буду.

– Да и не надо просить, ― кладу голову ему на плечо, прижимаясь поближе. В глазах стоят слёзы, но не пускаю их в ход. Держусь. ― Ты ведь будешь мне звонить, писать? По возможности. Там же можно брать с собой телефон?

Пауза.

– Ты серьёзно?

– Ну, ждать было бы гораздо легче, будь ты хоть иногда на связи.

– Я не об этом. Год, понимаешь? Год ― это долго.

Очень долго. Безумно долго и, если честно, я в смятении от новости. Поэтому пока что не могу рационально мыслить. Знаю лишь одно: я не готова его терять. Точно не вот так.

– Да всего-то триста шестьдесят пять дней. Хотя, не спорю, это будут очень непростые триста шестьдесят пять дней. Придётся шваброй как-то отбиваться от поклонников. Видишь, там целая очередь уже выстроилась, ― насмешливо киваю в пустоту.

Юмора не оценили.

– Тупая шутка. Не надо так. Я ж, когда вернусь, всех нахрен выпотрошу. Слово даю.

– Ччч, ― успокаивающе глажу его по руке, а то прям завёлся. ― Расслабься. Ну какие поклонники? Сорокин, я ждала восемнадцать лет тебя. Если нужно, подожду ещё немного. И никого другого мне не надо. Неужели ты так до сих пор и не понял, что не в моих привычках распыляться? Я свой выбор сделала. Дальше зависит только от тебя, ― Витя просто смотрит на меня и молчит. Даже не моргает. И меня это напрягает. ― Ты только скажи: хочешь ли этого сам? А то вдруг это такая аккуратная попытка загаситься от отношений, которых тебе, если что, уже точно не избежать по возвращении.

Снова ойкаю, но на этот раз от того, что меня сгребают в охапку и усаживают верхом на себя. Так, чтобы мы оказались лицом к лицу.

Мамочки. Я уже говорила, что он обалденно целуется? Я это просто обожаю. Так же сильно, как и его несдержанность, с которой он обхватывает меня ладонями за голову, покрывая пылкими поцелуями каждый миллиметр кожи.

Вот только даже его необузданная, местами немного корявая, но такая обезоруживающая нежность меркнет рядом с тем, что вырывается из него с придыхом в следующую секунду:

– Я люблю тебя, знаешь?

– Теперь знаю, ― голос дрожит и первые слёзы всё-таки прорываются на свободу.

– И чего ревём, дурочка? ― стирая большими пальцами мокрые дорожки, вздыхают тоскливо.

– Эмоции.

– Это ты ещё моих не знаешь. Но так надо. Сложно объяснить, я просто это чувствую.

– Надо так надо, ― шмыгая, накрываю его руки своими.

– И ты даже не злишься?

Почему сегодня все меня об этом спрашивают?

– Я немного расстроена, но это ничего. Год пройдёт быстро.

– Думаешь?

– Я умею себя развлекать. К тому же впереди выпуск и экзамены на поступление. Нужно усердно готовиться. Так что это даже отлично, что ты со своим шикарным телом не будешь маячить в поле зрения, отвлекая.

Снова неудачная попытка пошутить, но своей цели она достигает ― разряжает обстановку.

– Отлично. Рад, что мой отъезд принесёт тебе пользу.

– Нам обоим. А к тому моменту как ты вернёшься, я уже, надеюсь, подыщу съёмную квартиру. И если захочешь, мы сможем…

Звучит так красиво и неправдоподобно, что язык не поворачивается договорить. Но Витя делает это за меня.

– Жить вместе?

– Попробовать. Если захочешь.

Широкая искренняя улыбка Сорокина ― отдельный вид прекрасного. Зачем он её прячет? Впрочем, нет. Пускай прячет. Пусть она будет принадлежать и адресовываться только мне.

– Обсудим это попозже, ― блуждая кончиком носа по моим скулам, негромко отвечают. ― Где-нибудь через годик. А то как знать, может ты к тому моменту всё-таки найдёшь себе кого-нибудь получше.

– Эй, а как же обещание всех выпотрошить? Противоречишь сам себе. Нет уж, не рассчитывай. Ты так просто не соскочишь.

– Как там твой покойный любимый француз вещал? "И только смерть может разлучить их"?

Несмотря на ситуацию, меня пробирает на смех. Запомнил! Запомнил ведь! Я была уверена, что он толком и не слушал всё то, что я ему зачитывала вечерами, разбирая диалоги Эдмона Дантеса на составляющие, а он слушал!

– Вы рассуждаете, как устрица, друг мой, ― салютую ему с умным видом, воплощая маленькую мечту и используя, наконец, одну из любимых цитат в жизни.

К сожалению, вся дурашливость быстро улетучивается. Слишком уж горчит осадок от понимания скорого прощания.

Всё изменится.

Не успев толком завязаться, скоро всё изменится.

Поёрзав на Сорокине, устраиваюсь поудобнее на глухо отстукивающей груди, обхватив его за пояс.

– Теперь не осталось никакого стимула ходить в школу. Раз тебя там не будет, ― с грустью замечаю.

– Да, ― поглаживая меня по спине, соглашаются. ― Меня тоже беспокоит, что я не смогу присматривать за тобой.

– Вот как раз это заботит меня в последнюю очередь. Справлялась ведь как-то до тебя.

– Именно. "До" меня. Но, по крайней мере, Марков точно теперь заткнётся.

– Что так? Дал обет молчания?

– Да не. Всего лишь переводится в другую закрытую школу. Куда уж, не в курсе.

– Ого. Неужели его отец согласился?

– Выбора не было. Это уже решение дирика. Челу надоело выслушивать в свой адрес угрозы и, вытащив из архива жалобы, что катали на его сынишку учителя последние пару лет, он решил проблему радикально. Теперь никто не прикопается: два ученика затеяли драку ― оба вылетели. В назидание другим. Так что шакалы присмиреют. Но если что, и Алис ― я серьёзно, сообщай мне. Обо всём.

– И тогда ты дезертируешь, примчавшись разбираться?

– Сомневаюсь, что получится. Но с батей твоим я договорился: он побудет на подстраховке.

Офигеть. С "батей" он моим, видите ли, договорился. Обо всём позаботился, чтоб спуску мне не давать и контролировать ситуацию на расстоянии. Нет. Как бы папа скептически к Вите не относился, но в одном они точно споются: в общем желании окружить меня гиперопекой.

– Нора знает?

– Знает.

– Как отреагировала?

– Лучше, чем я думал. До отъезда на сборный пункт у неё перекантуюсь. Она там уже вовсю планирует "прощальный" ужин. Ну чтоб как положено: с соплями в салате и рыданиями в кастрюлю. Ты тоже, кстати, приглашена.

– Отлично. Краситься тогда не стану. Чтоб тушь не поплыла.

И сейчас не стоило, потому что слёзы опять текут ручьём, оставляя кляксы на его свитере. И Витя это прекрасно чувствует.

– Эй, ну хорош. Чего нюни распустила? Прям в последний путь провожаешь. Хотя согласен, кое-что особенно обидно, ― горячие пальцы мягко соскальзывают со спины и красноречиво ныряют под юбку сарафана, с хозяйской деловитостью сжав моё бедро. ― Мы не всё ещё с тобой попробовали из того, что я запланировал. Но ничего, у нас ещё есть немного времени. Как думаешь, успеем наверстать?

Улыбаюсь в пустоту, хлюпая носом и стискивая его ещё крепче. Настолько, насколько могу. Настолько, насколько хватает сил.

– Успеем. Ночи длинные. Если не спать. Так что планы на то, где "перекантоваться", тебе придётся пересмотреть.

– Хм. Мне определённо нравится ход твоих мыслей, ― как же приятно. Просто сидеть и обниматься. Дышать в унисон. Чувствовать в унисон. Растворяться в ком-то. ― Малая…

– Ммм?

– Запомни: ты моя Саламандра. Только моя.

Уму не постижимо, но впервые дурацкое прозвище вызывает у меня не отторжение, а восторженный трепет.

– Твоя.

Только его. А он ― мой. Теперь уж точно.

Эпилог

POV СОРОКА

За окном проплывают смазанные очертания бесконечных российских лесов и полузаброшенные деревни. Иногда выскакивают пожухлые луга, с пасущимися на них коровами и козами. Ещё реже ― станции, часто находящиеся в такой глухомани, что непонятно, как и оттуда появляются новые попутчики, деловито загружающиеся на поезд с тюками наперевес.

Чем дальше уезжаем от севера на юг, тем сочнее становятся краски. Будто кто-то прибавляет контрастности в настройках. В Новосибирске всё уже жёлтое, а деревья торчат из земли голыми палками, зато на подъезде к Краснодару кругом зелено.

За трое суток какую погоду только не застаём: и дождь с пасмурностью последних дней октября, и ветер, тушащий торопливо выкуренную на короткой остановке сигарету, и пробивающееся сквозь тучи слепящее солнце. А теперь мы снова в вагоне, слушаем умиротворённое "тыгыдык-тыгыдык" по рельсам и провожаем взглядом машущие нам вслед оборванными листовками столбы электропередач.

Несмотря на постоянный конвейер выходящих-входящих, плацкарт забит битком. Поезда новые, так что, к счастью, кондеи пашут исправно, иначе бы мы тут все давно задохнулись от переизбытка ароматов. И не всегда гастрономических. Ещё бы звук кто приглушил, но чего нет, то нет. Всем охота потрещать с соседями, а кому-то и музыку послушать. Без наушников.

Три с половиной дня в таком режиме. Естественно, по большей части народ между собой успел перезнакомиться и едва ли не сродниться. Серый и вовсе умудрился склеить какую-то девчонку, пару раз трахнуть её в общем сортире, после чего преспокойно помог спустить чемоданы, высадив под Волгоградом.

А я… А я как одержимый сверлю взглядом экран треснутого смартфона, который так и не успел заменить, снова и снова включая гаснущую подсветку.

– Ля, слюни подотри, ― ехидно толкает меня в бок Муха, щедро отматывая от рулона туалетку и услужливо протягивая мне. Глумится, собака. ― Скоро уже, скоро свою куколку увидишь. Надеюсь, она после этого выживет, а то ж год воздержания. У тебя там ещё не скрючилось за ненадобностью?

– Заткнись, ― огрызаюсь, но умеренно миролюбиво. Подколы-то дружеские. Без желчи.

– Отвали от него, Муха. Будь у меня такая красотка, я б тоже её фотку под матрасом прятал, ― вытянув ноги на верхней полке, блаженно кемарит Блок. ― Но меня дома ждёт только Анфи.

Анфи ― это морская свинка, если чё.

– Не гони, ― не могу не возразить ради вселенской справедливости. ― Под матрасом я ничего не прятал.

– Нет, конечно. Только в наволочке, ― ржут в ответ и вот тут уже затыкаюсь. Уели.

Ох, как пацаны ржали, когда из подушки высыпалось сокровище на матовой бумаге, размером девять на двенадцать, присланное по моей просьбе с одной из многочисленных посылок. Тогда в казарме все и заценили "мою девушку", заочно одобрив, так как эта хитрюшка не скупилась, отправляя сигаретные блоки и "вкусняшки" поистине в грандиозных масштабах.

Это я ей как-то случайно обмолвился, что старшие любят потрошить почту, зажимая часть сладостей себе, а бодаться новобранцам с ними невыгодно, можно не только вляпаться в дополнительный наряд и лишиться увольнительного, но и оказаться на губе. А это, скажу, совсем не кайф. Вот малая и перестраховывалась весь оставшийся год, затариваясь на всю роту. Чтоб всем хватило.

Моя девушка.

Статус, который я так и не переварил. Можно ли считать кого-то своей девушкой, если последний раз видел её на присяге? Подарок со вкусом солёных от слёз поцелуев, на который я не рассчитывал, потому что путь до учебки выходил не ближний и я, признаться, никого не ждал. Тем более знал заранее, что Нора отпроситься с работы не сможет.

А малая приехала. Снарядила подругу, несколько часов тряслась с ней в машине и всё ради возможности побыть со мной наедине каких-то жалких несколько минут. Ну хорошо, не жалких. Погорячился. Это были бесценные минуты. Такие же бесценные, как и её прощальный подарок.

Алиса восхитительно покладистая и способная ученица, охотно идущая на эксперименты, однако один предел мы так и не осилили до моего отъезда. То ли робость, то ли женская гордость не позволила, но я в любом случае не настаивал. За это, видимо, и получил награду после присяги, когда мы смогли ненадолго уединиться.

Отвечаю: тот минет стал моей любимой фантазией на все последующие месяцы. Возбуждающая картинка стоящего передо мной на коленях ангела: такого невинного, безбожно сексуального и крышесносно развратного… Просто отвал башки. Лишь мельком цепляю в памяти это видение, а в штанах уже жмёт.

Ааа! Томительное ожидание хуже пытки. Но ничего, терпим. Ещё немного я, наконец, дорвусь до своей леди. И не в эротических снах, а по-настоящему. Так что Муха верно подметил: надеюсь, она выживет после моего татарского нашествия. Потому шашка не то, что дымит ― она полыхает, никакое самоудовлетворение не спасает.

Чтобы отвлечься от пошлых мыслей, лезу в ватсап. "Скоро увидимся ♡", висит последним прочитанным сообщением от Алисы, а выше… Монолог из размашистых текстов.

В истории переписки моего телефона сейчас хранится буквально каждый её шаг. Каждый её день. Где она была, что делала, как прошёл выпускной, как сдавались вступительные, куда они ездили с Мией и Скворечником. Фотки, войсы, подробные отчёты. Всё. Абсолютно всё.

Мы об этом не договаривались. Чижова лишь вскользь поинтересовалась: хочу ли я, чтобы она рассказывала, что происходит у неё. Разумеется, я хотел, но не рассчитывал получить в личное пользование в прямом смысле женский дневник. Который в редкие минуты, когда удавалось втихушку достать перед сном телефон, зачитывался до дыр.

Триста шестьдесят пять дней полного отчёта.

Без единого пропуска.

Первый месяц было забавно и непривычно. По истечении второго возникали сомнения: сколько ещё она вот так продержится? К концу четвёртого я уже конкретно охеревал, потому что у самого бы точно не хватило терпения ваять простыни, считай, что в пустоту. Ведь отвечать удавалось не всегда. У нас на "доске почёта" столько смартфонов гвоздями был прибито в назидание, что лишний раз не рисковали светиться.

Я сутками молчал, а послания приходили и приходили. Спокойные, без истерик и упрёков, зато полные нежности. И каждое "письмо" всегда заканчивалось одинаково: "люблю, жду ♡".

Всегда.

Короче, моему тормознутому мозгу потребовалось полгода где-то, чтобы осознать очевидное: если я на ком и женюсь когда-нибудь, то только на ней.

– Скоро увидимся, малая, ― эхом откликаюсь, бездумно листая переписку.

– Чегось? ― мычит Серый, присасываясь к горлышку пивной бутылки. Чувак отдыхает по полной, наслаждаясь гражданкой. Бухлишко, секс, полная свобода и больше никакого плаца ― что ещё нужно для счастья?

Плюс, мы ещё и в форме, что по какой-то неведомой причине значительно повышает внимание противоположного пола. До такой степени, что я, признаться, слегка в осадок выпал, когда мне помимо девочек-первокурсниц ещё и проводница пыталась глазки построить ― так на секундочку, тучного вида дамочка далеко за "дцать".

– Ничего.

– Хех. Гляньте только на него. На низком старте поц. Уже готов мчаться во весь опор к своей блондиночке. Когда познакомишь?

– Никогда. Перебьётесь.

– Что? Боишься, уведу?

С сомнением поглядываю на сослуживца. Обычный дворовый пацан, задира, манерами не блещет. Да и морда у него на любителя. Так и хочется вякнуть, что такая утонченная особа как Алиса на подобного замухрёныша сроду не глянет, но вовремя прикусываю язык. На меня же почему-то глянула, а я немногим лучше его. Из той же породы.

– Попробуй. И тогда ты труп, ― не угрожаю. Всего лишь предупреждаю.

– Ля, не кипишуй. Я ж пошутил. Братан у братана девушек не уводит, ты чё. Но познакомиться всё равно хочется. У неё подружки симпатичной нет, случаем?

– Есть. Только та подружка тебя сожрёт, а костями в зубах поковыряется.

– Вау, ― Серый даже подаётся вперёд в предвкушении. ― Она мне уже нравится.

Усмехаюсь, но ничего не отвечаю. Завёл себе дружбанов, блин. Серый ― это позывной, ясное дело. А по паспорту он скромный Серёга. Муха ― Тоха Мухин, Блок ― потому что тот ещё поэт-романтик. Томный, блаженный очкарик.

Как его в армию взяли ― тайна покрытая мраком, потому что от его "минуса" все окулисты в ахере. Но в военкомате решили иначе, да и в роте сильно не трогали: писарем посадили. Так весь год он бумажки и заполнял, со скотчем ковыряясь вместо автомата.

Нам в целом повезло, в хороший взвод попали. Без дедовщины и под адекватным командованием. Хотя, конечно, всякое бывало, без междусобойчиков не обходилось, но между собой большинство скорешилось. Временно. Всем ведь очевидно, что расстояние оборвёт связь. Нас уже разбросало по необъятной, только, вон, вчетвером и остались. И то, я выйду вот-вот, остальные до конечной и на автобусах в разные стороны.

Но сейчас меня это заботит меньше всего. Четверть часа до остановки и нетерпение кусает пятки. Я реально на низком старте: постельное белье сложено, матрас свёрнут, сумка упакована. Сижу и нервно отстукиваю берцем по полу, ища по карте маршрут до Алискиного универа. Она знает, что я еду, но не знает, когда именно прибуду. Не стал говорить, чтоб нежданчиком заявиться. У неё как раз пары должны к тому моменту закончиться.

За окном сменяются декорации. Появляются сначала городские виды, а следом и очертания вокзала. Поезд медленно замедляет ход, пока по громкоговорителю объявляют остановку. Составы только-только начинают тормозить, а большая часть пассажиров уже ломится в тамбур, создавая давку. Вот и нахрена? Боитесь, что дверями прихлопнет?

Я тоже тороплюсь, но всё же дожидаюсь, когда основной поток схлынет и только тогда, попрощавшись с ребятами, спрыгиваю на перрон.

Так, где там выход в город?

– Эй, Сорока в камуфляже! Ходь сюды! ― слышу окрик и не верю своим глазам. Нора, Мия и… Скворечник. Стоят аккурат под номерным табло.

Мия первой срывается ко мне, едва не налетев на проезжающий мимо чемодан, и с визгом виснет на шее, заставляя выронить сумку.

Вот же вымахала! Я, конечно, видел фотки и короткие видео, так как малявка стала частым гостем в отеле Алискиных предков, резвясь там на славу, но они не передают и одной трети.

– Кому-то пора заканчивать со шведскими столами. Если и дальше будешь отъедаться, ни один жених не поднимет.

– Не поднимет ― значит, мелкий и хилый. А нам таких не надо, сам говорил, ― отбирая у меня форменную кепку и нахлобучивая на себя, фыркает та, гордо вздёрнув носопырку. Которую только и видно теперь. Размерчик-то малость великоват.

Ёпт. И не поспоришь.

Удерживая на себе цепкую обезьянку, вперевалочку погребаю к остальным.

– Вы что тут делаете? ― всё ещё охреневаю, когда наступает черёд приветствий с тёткой. До чего же эмоциональная дама ― опять рыдает, крепко стискивая меня в самых настоящих материнских объятиях.

– Как что? Тебя встречаем.

– Я не говорил, во сколько приеду.

– Конспиратор из тебя хреновый, а ещё разведчик, ― хихикает Карина, безжалостно стискивая Бегемота, по ходу, смирившегося с участью плюшевой игрушки. ― Совет на будущее: ты когда сюрприз хочешь сделать, не пали контору. На заднем фоне во время разговора отлично было слышно, когда посадка и во сколько отправление. Остальное уже несложно вычислить… ― освобождаюсь от бабской нежности, но Скворечник уже на очереди. Вопросительно вскидывает ладонь, как бы спрашивая: "а меня?"