Текст книги "А мы всё так же жизни главные герои"

А мы всё так же жизни главные герои
Ирина Ногина

© Ирина Ногина, 2020

ISBN 978-5-4485-7031-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1. Маша
(у которой всё началось или, точнее, начало продолжаться…)

В недрах сумки завибрировал смартфон. В то же мгновение квелая глыба бабушкиного тела, вялящаяся на смертном одре, затихла, оторопела. Сумка назойливо дрожала в изножье кровати, слишком далеко, чтобы дотянуться рукой. Бабушка совсем не двигалась, только пыхтела, чуть оттопыривая верхнюю губу при выдохе. Зоя не шелохнулась, заторможено глядя на её хлопковую ночнушку, белую в салатовую крапинку, на расплывшийся по груди подбородок, тоже салатовый, как и лицо, на закрутившиеся кончики каштановых, не так давно – с месяц тому назад – окрашенных, но уже безжизненных, волос. Боль во плоти, волею случая, раздобренного морфином, притупившаяся. Не мечется – и на том спасибо.

Когда смартфон перестал, Зоя просидела, не двигаясь, ещё минуту – убедиться, что приступ миновал, потом встала, потрогала бабушкин пульс, вытерла пот со лба и расправила простыню, прикрыв зачем-то свисающую вялыми гроздьями грудь. Подобрала сумку, остановилась на пороге, вернулась к постели, неловко перегнувшись через бабушку, торопливо трижды перекрестила её и выбежала из комнаты.

В конце коридора, перед кухней, смартфон завибрировал. Зоя сунула руку в сумку. Взвизгнула змейка. Она увидела собственные пальцы, вытягивающие из пачки сигарету, и отметила, что они трясутся. Это на долю секунду отвлекло её, и руки вопросительно поникли. В маленькой комнате прокашлялся дед. Глухо, с усилием. От этого скрипнул диван под ним. Ещё скрипит. Похоже, перевернулся. Или встаёт.

Зоя выудила смартфон, в три прыжка через кухню очутилась на балконе, притворила дверь, прислонила устройство к уху и, настроив тон вопросительной беспечности, дакнула.

– А-лё, – давний голос. Матовый. Чуть притомленный. Знакомый более чем просто хорошо. Но забытый. Аукающий через щели по ту сторону памяти. Самодовольный и самоуверенный. Симметрично разрубивший слоги, не позволив им совсем распасться за счёт подвешивания – мастерски, ювелирно – на соломинку альтового эха. – Это я. Ты меня узнала?

– Ага, – это был отнюдь не неожиданный звонок. Но невидимая, недооценённая – как мощь волны – масса этого голоса ударила её под коленки, и голова как-то странно запрокинулась, выливая всё, что там квасилось последние дни или недели. – С приездом тебя, – сказала Зоя.

– Спасибо, лапа, – улыбчиво хмыкнул смартфон. – Зоель, я звоню узнать, на каком ты этапе? И сможешь ли ты захватить кой-чего в магазине? Рядом с Машей, в трёх кварталах. Мы уже все на месте. А нет белого вина. Ты возьмёшь? Я тебе скажу, какое.

Зоя выдохнула, отрешённо глядя во двор, в поисках моста к той реальности, которую озвучивал смартфон.

– Так на каком ты этапе – ты так и не ответила, – продолжала Лолита в смартфоне. – Ты уже вышла?

– Нет… Пока ещё нет… – Зоя закурила и стала нервно стеречь взглядом кухонную дверь, опасаясь, как бы дед не засёк её, если вдруг появится. – Я всё куплю. Говори, какое вино.

– Когда это будет? Зоель, ты скоро вообще?

– Скоро, скоро, дайте мне несколько минут кое-что уладить. Я перезвоню, – Зоя заметила деда, входящего в кухню, судорожно выбросила с балкона недокуренную сигарету, несколькими взмахами разогнала дым и отключилась.

Дед замешкался у плиты, громыхнул кастрюлями, потом толкнул балконную дверь, суматошливо – яростный взгляд строго прямо – выскочил на балкон и замер. Секунда, и он с негромким хлопком выпустил газы. Потом заметил Зою.

– Уже уходишь? – спросил он.

– Да, нужно уходить, – сказала Зоя, отступив немного, чтобы он не почувствовал никотиновую вонь, исходящую от неё. – Я сейчас позвоню маме, чтобы она меня сменила.

– Зачем? – удивился дед. – Я же никуда не ухожу.

Зоя смерила его тревожно-оценивающим взглядом.

– Не беспокой маму, не нужно, – махнул рукой дед. – Иди, куда тебе надо, – и вернулся в кухню, потоптался там возле холодильника, ушёл.

Зоя позвонила маме.

– Ну, как там? – спросила мама. Повинующийся долгу, оторванный от какого-то занятия голос.

– Уснула, – сообщила Зоя. – Минут пять как. До этого с час металась и кричала. Болит сильно.

– Жаловалась, да? – с мукой в голосе спросила мама.

– Нет, она не жаловалась, – Зоя почти приняла решение сходить за ещё одной сигаретой. – Она, мама, уже два дня ничего не говорит. Она без сознания.

– Как без сознания? – испугалась мама.

– Взгляд мутный. Ни на что не реагирует. Ничего не воспринимает.

– Господи, – вздохнула мама. – Ну, ты крепись.

– Мама, Лолита приехала. Из Америки, – сказала Зоя. – Девочки собрались. Я тоже хочу съездить.

– Подожди, какая Лолита? – с протестующим оживлением воскликнула мама.

– Оля Грайлюк. Которая в Америку уехала после школы.

– И что? – не понимала мама.

– Вот теперь она приехала. И мы все собираемся. Оля, Маша, Тамара и я. Девочки уже встретились. Ждут меня.

– Так, – мама уже поняла, но ещё не нашла, за что ухватиться, чтобы не угодить в ловушку.

– Какие у тебя планы? Ты можешь приехать, побыть здесь вечером?

– Ммм… Честно говоря, у меня есть одно дело… А дедушка там?

– Здесь.

– Думаешь, он не справится?

Зоя промолчала.

– Если, ты говоришь, бабуля уснула, зачем специально кому-то быть? Я завтра утром приеду. А ты когда вернёшься? Поздно?

Во дворе заверещал ребёнок, года два, – мать, худая носатая блондинка, насильно вела его от горки.

– Хорошо, – сказала Зоя. – Договорились.

– Дед же справится, да? – подхватила мама.

Дед, оказывается, не ушёл в свою комнату. Притаился в коридоре.

– Уже уходишь? – сделал вид, что роется в шкафчике.

– Да, – сказала Зоя, записала два номера в телефонную книжку. Крупные разборчивые цифры. Вырвала лист, показала деду. – Если ей станет плохо, позвони мне. Только эти цифры. Никаких восьмёрок. Никаких девяток. Вот это – на всякий случай, номер врача. Я на всякий случай оставляю, но ты не звони ему. Звони мне, а я дальше сама. Если видишь, что совсем плохо, звони в скорую. Как в скорую звонить – знаешь?… – Зоя добавила ещё один номер, внизу листочка, чуть мельче, зато навела для жирности. – Если станет совсем плохо – позвони сначала в скорую, потом мне. Хотя бы мне позвони. Хорошо?

– Зоя, смотри, – дед вытащил из ящика сложенную вдвое бумажку – не напрасно-таки рылся там. – Счёт пришёл. Я ничего тут не понимаю.

Зоя выхватила у него, всмотрелась.

– Хорошо, я всё поняла.

– Там написано, что я должен…

– Да, это за отопление. За весь год. Поэтому так дорого. Я положу вот здесь, – Зоя спрятала счёт под телефон. – Потом заберу. Ты только не перекладывай никуда. Ты понял, как мне звонить?

– Понял, – сказал дед без должной убедительности.

– Тогда я пошла, – Зоя вдруг сорвалась с места, рысцой пробежала коридор и свернула в бабушкину спальню.

Дышит. Похрипывает. Басовый ключ. Стон бемоль мажор. Бок вздымается, как волыночные меха.

Зоя глянула на табло электронных часов (ими три недели назад, за день до первого приступа, заменили прежние бабушкины, лет тридцати от года производства, которые своим тиканьем усугубляли бабушкину бессонницу). Встреча назначена пятнадцать минут назад. Взять такси? Бред. Ещё минут пятнадцать прождать, назад ехать – снова минут пятнадцать ждать такси. А если понадобится срочно вернуться? Значит, за руль. Заодно и вопрос с алкоголем решается. Удержаться, чтобы не напиться – проблема, которая в связи с сегодняшним вечером вызывала у Зои большую озабоченность. Не дай Бог, что с бабушкой.

Стоило Зое очутиться на площадке перед лифтом, скрипнула и отворилась соседская дверь. Стоят вдвоём на пороге. Она – толстая, с белой, туго натянутой кожей, короткие тускло-чёрные, как будто запыленные, волосы в разные стороны – похоже, никогда их не расчёсывает. Полосатая футболка обтягивает мощный живот, разделённый на ярусы врезавшейся резинкой от юбки. Поверх футболки фартук, весь в коричневых пятнах от чего-то, по-видимому, жирно-жареного. Держит за руку чахлое своё чадо. Уставились на Зою одинаково чёрными, запуганными, кровожадными глазами.

Зоя быстро повернула ключ в замке, прошла к лифту, не здороваясь. Как назло, перехватили лифт. Он взвыл и понёсся сверху вниз.

Кашлянула, привлекая внимание. Авось, не заметили. Зоя не шелохнулась.

– Ну что, померла? – с истовым любопытством.

Зоя не отвечала.

– Нет ещё, значит, – злорадно. – А я думала, всё, померла. Тишина какая. Я думала, не дождёмся тишины. Усыпили, значит, как-то.

Зоя не реагировала. Лязгнули двери на первом этаже – так и есть, кто-то вызвал подниматься.

– Усыпили бы её совсем, – продолжает нравоучительно. – Слышишь, Зойка? Подойди тихонько, возьмись за горло, сожми на минутку. За что вы её мучаете? За что нас мучаете? Ребёнка моего. Себя же мучаете. А не можешь так – сходи в церковь помолись, чтоб Бог ей смерть послал. Нету сил это слушать. У меня ребёнок. Пожалейте её, себя и всех вокруг.

Лифт ползёт вверх, натужно скрипя. Зоя покачала головой.

– Ни капли у тебя сострадания, – подумала. Нет, сказала. Растяпа.

А той того и надо. Того и ждала. То и выманивала.

– Сострадание? – жадно гавкнула. – Ты мне говоришь про сострадание? Старухе восемьдесят лет. Великое дело – помирает. Ты моего ребёнка видела?

Зоя покосилась на несчастного – увидеть, как он поведёт себя при этих словах. Никак. Смотрит, мигает. За её руку крепко держится. Безрадостный взгляд с невнятным вопросом. ДЦП у него. Перекошенный позвоночник. Одна нога короче другой. Она его пыталась лечить. Деньги собирала. Волонтёры по квартирам ходили, акции благотворительные устраивали. Операцию какую-то должны были делать. Или сделали. Сделали. Да как-то безграмотно. Другой врач сказал, всё неправильно. Надо ещё собирать, втрое больше, чтоб правильно лечить. Она ещё собирала. И ездила в какие-то центры. Но лучше не стало. Говорила бабушке, что всё без толку. Давно надо было, лет пять назад, делать операцию. А теперь уже поздно. Что-то там в костях безвозвратно состоялось.

– У них пенсия в восемьдесят лет в два раза больше, чем у моего ребёнка. До восьмидесяти лет дожили в трёхкомнатной квартире. С салями да маслинами. Дети и внуки на тот свет провожают. Сострадания от других требуют.

Погасла кнопка лифта. Зоя спохватилась, нажала. Кажется, идёт.

– А мой ребёнок тысячу гривен получает. Кому он должен сострадание? Кому я должна? Когда я сдохну, у кого ему требовать сострадания, ты мне скажи? Кто ему салями будет носить по средам, а? Социальная служба, может быть? А за какие шиши моему ребёнку пенсию платить и салями носить, если вы налоги не платите? Так, может, ты будешь носить? За те налоги, что ты не платишь. А не платишь же! За какие шиши лечить? Я на лекарства обезболивающие полтысячи трачу. Ты представляешь, как с такой спиной жить? И когда бабка орёт без умолку. Сострадание! Да имела бы ты хоть каплю этого сострадания, давно бы её придушила!..

Дверь лифта закрылась, и Зоя провалилась, наконец, сквозь землю.

Кто-то неудачно припёр её опель, пришлось покрутиться, пока выбралась.

Маша жила в частном секторе на окраине – лет десять тому назад иметь дом в этом районе считалось признаком зажиточности. Сегодня спросы сместились чуть севернее и ближе к морю – на первые, вторые, третьи линии от воды, но тогда всех почему-то манило именно Царское село. Машины родители в своё время владели здесь несколькими участками, очень выгодно распродали их, оставив один себе, и ещё один – презентовав чете Пресновых, когда Маша выходила замуж за Серёжу.

Серёжа был Машиным тренером по теннису (которым Маша занималась пять лет, совпавших с её учёбой на факультете романо-германской филологии), и Машин отец скептически оценивал как искренность Серёжиных чувств к единственной своей дочери, так и его финансовые перспективы. Он отнюдь не ждал, что через пять лет после свадьбы зятю удастся отстроить на этой лужайке двухэтажный дом по новому слову жилой архитектуры, ладный и светлый, в удобстве планировки и внешнем оформлении весьма превосходящий его собственный угловатый особняк. Сегодня у Серёжи современный спорткомплекс с теннисным кортом, грамотная реклама и репутация образцового семьянина, а у Маши – две Серёжиных дочери, круглосуточная няня, две помощницы по дому и стратегический запас социальной ответственности.

Завернув в посёлок, Зоя стала вспоминать, когда была здесь в последний раз. Года три назад. Чуть меньше. На Машином тридцатилетии. В марте. Был пир на весь мир. Зоя осталась ночевать и на следующий день, когда гости разъехались, они разговорились по душам. А до этого не виделись лет пять – с последнего приезда Лолиты.

Маша Кузнецова. Первый класс гимназии. В русую косу вплетена алая лента. Огромные серые глаза. Плечи расправлены, подбородок вверх. Стоит особняком. Смотрит настороженно. Никого не знает – она кончала другую начальную школу, чем большинство из этого класса. Шёлковая белая блузка плоско в том месте, где спустя десять лет обрисуется – на зависть однокурсницам – покатая мягкая плотность. Длинные ноги с сильно выступающими коленями в капроновых колготах телесного цвета. Чёрная юбка, идеально выутюженные складки. Рядом мама, то и дело приглаживает или заправляет за уши выбивающуюся из косы молодую поросль по краю лба и на висках. Яркая, нетрадиционно для той эпохи ухоженная женщина. Не слишком, как теперь стало понятно Зое, красивая. Но безупречно себя несущая. Простушки-училки перед ней робели. Мамаши оборачивались ей вслед. Лолита, в то время ещё Оля, тут как тут: новая девочка. «А как тебя зовут? А из какой школы ты к нам? А это твоя мама? А как её зовут?».

На Машином тридцатилетии запомнилась Тамара. Но очень коротко. Вскользь. Ничего толком не удалось выяснить. Только что-то про работу, которой Тамара очень довольна. Богатое какое-то предприятие. И она там на хорошем счету. А замужем ли? Не обсуждали. Одета была дорого. Волосы прямые, одинаковой длины, собраны в хвост, никаких завитушек, никаких блестящих заколочек. Профессиональный макияж. Атласное платье с умеренным декольте. Очень короткий и очень чёткий образ, без истории.

Зоя почувствовала сладковатое предвкушение. Сейчас-сейчас она всё о них узнает. Семь лет. Она не видела Лолиту больше, чем семь лет.

«Давай с тобой выпьем. Нет, Зоя, перестань гнать, послушай меня, – Оля, покачиваясь, возвышается над ней, дрыгающейся на песке и пытающейся свалить Олю. Наконец, Оля сдаётся и падает попой на песок, хватает Зою за плечо. – Я такая пьяная, я знаю. Но я хочу с тобой ещё выпить. Брудершафт. Нет, чёрт, никакой не брудершафт. Не сбивай меня! Дай я скажу! Мы с тобой… всегда будем вместе. Обещай мне. Мы с тобой старухами будем вот так сходить с ума. На берегу моря. Вот здесь. Через пятьдесят лет. Ты и я. У нас есть Маша и Томка. Но ты и я – особенно – мы с тобой никогда не расстанемся. Давай поклянёмся. Вот этому красному солнцу поклянись. Я всегда тебя пойму и поддержу. Ты клянёшься».

Chateau Bellevue белое. Надпись «… garantita & controlata». Как и просили. Сто сорок девять гривен. Не хило. «Я не снобка, но вино должно быть хорошим, – трубила Тамара под занавес Машиного тридцатилетия», – вот ещё вспомнилось. На вид – что трезвая. Только громкий голос выдаёт опьянение. Она когда пьянеет, у неё что-то со связками случается, и голос как в рупоре. Она и правда не снобка – не вспомнить, чтобы за ней водилось. Маша – возможно, в чём-то. Но Томка любила себя побаловать.

Зоя выложила деньги на кассе. За две бутылки.

– Всё? – спросила кассирша, претенциозно глядя из-под длиннющих ресниц.

Зоя кивнула.

«Зоя, но оно очень дорогое. Я тебе деньги, естественно, верну, – Маша выхватила трубку у Тамары. – Если хватит денег, возьми две бутылки. Не беспокойся, я всё верну». Беспокоится, чтобы цена вина, которое они употребляют, не отпугнула от них самих. Всегда была очень щепетильной в денежных вопросах. Всегда боялась выпятить свой достаток перед менее обеспеченными сверстницами. Всегда норовила за всё заплатить, всё компенсировать.

Зоя прижалась к бордюру, заглушила двигатель, вылезла из машины и заглянула во двор. Трава подстрижена. Висят качели. В углу батут – в прошлый раз его не было. Два велосипеда под стенкой: двухколёсный и четырёхколёсный. Машиной младшей – Полина, кажется, – на юбилее не было ещё двух. Хорошенькая, с кудрями. Больше на Серёжу. А старшую Зоя никак не могла припомнить.

Они возникли все втроём на пороге и уставились на неё, ухмыляясь. Зоя не сразу осознала, что тоже смотрит на них с глупой ухмылкой и продолжает безотчётно тянуть вверх кулёк с бутылками.

– Наконец-то, чудо, добралось, – Тамара выпрыгнула вперёд, перескочила через ступеньки, скользнула к калитке. Маша что-то шепнула Лолите, продолжающей с умилённым любопытством разглядывать Зою.

Зоя шагнула во двор, как в царство радости. От сентябрьской земли запах весны.

– О, винчик, – одобрительно кивнула Тамара.

– Держи, – сказала Зоя, роняя бутылки ей в руки.

Тамара порывисто сунула их Маше, споткнувшись о мяч у ступенек.

– Ой, отшвырни его в угол, пожалуйста, – попросила Маша. – Где играла, там и бросила. Я ей устрою.

Тем временем Лолита выступила навстречу Зое.

– Что ты застыла, лапа? Иди, я на тебя посмотрю.

Улыбается. Зубы белоснежные. Танцующая улыбка: губы то растягиваются, то чуть сужаются, то соединяются. Шёлковый нос, по-японски заострённый. Глаза огромные, чёрные, на белках ни одной красной жилки. Морщинки по краям, как будто ресницы. Длинная рельефная шея. Красивая. Что-то потерялось. Юношеская плавность черт утрачена. Скулы проявились. Потончал подбородок. Но сказать, что она стала менее красивой, – нет. Красивая. В настоящем смысле.

– Зоя! Хе-эй! I’m here! Можно я тебя обниму?

Упёрлась носом ей в плечо. Круглое, упругое. Не по сезону загорелое. Тонкий аромат лайма и мяты. Как «Мохито».

– Господи, какая ты. Девочка, – отстраняясь и оглядывая её с ног до головы, заключила Лолита.

– Маша, у тебя там что-то воняет, – крикнула Тамара, чеканя мяч.

– Воняет, – крякнула Лолита. – Не могла сказать: чем-то запахло.

Маша исчезла в доме.

– Она картошку печёт? – спросила Зоя.

– Да хрен её знает, что-то печёт, – отозвалась Тамара. – А что?

– Картошкой печёной запахло, – Зоя повела носом.

– Ты голодная? – спросила Лолита.

– Похоже, что да, – усмехнулась Зоя.

– Тома, ты уже наигралась? Мы можем идти? – Лолита, взяв Зою за плечи, подтолкнула её к двери.

– Блин, баскетбольная корзина, – подняв голову, заметила Тамара и бросила мяч. Он ударился о кольцо и отскочил ей в руки.

– Тома!

– Вы идите, я догоню, – мяч угодил в стену.

Тамара подхватила его на лету и, прицелившись, запустила в корзину, на этот раз в цель. Поймала в руки, подкинула и ударом ноги отправила в дальний угол.

Кухня была огромная. Метров тридцать пять или сорок. Вместе с прихожей, кажется, в половину первого этажа. В северной части большой обеденный стол. Всё деревянное. Цвета – ореховое дерево и чай с молоком. Вошла, и уже чувствуешь себя сытой.

Лолита носила тарелки от острова к столу. Тамара разлила вино, пригубила из своего бокала.

– Ага! То, что нужно, – похвалила.

– Прошу, накладывайте, – пригласила Маша, ставя на подставке – выше всех блюд – запечённую картошку со свининой, покрытую сырной коркой. – Так, девочки, я ничего особенного не готовила, сами видите…

Лолита с томным прищуром важно кивнула.

– Мы не мужики, можем обойтись и без ста блюд, – продолжала Маша, но тут заметила Лолитину ухмылку и уязвлённо запнулась. – Хорошо, в следующий раз я закажу пиццу. А хрена. В следующий раз сами себе закажете себе пиццу.

Лолита запрокинула голову и бесшумно засмеялась. Тамара вздёрнула брови, глотнула вино и взяла бутылку долить себе.

– Там ещё огурчики внизу? – Зоя присмотрелась к стеклянному боку блюда, испытывая гастрономическое нетерпение. – Солёные.

– Ага, – польщённо подтвердила Маша и взяла свой бокал с красным вином.

– Ну, за вас! И за Украину, – Тамара подняла свой бокал выше всех, после чего чокнулась с подругами и щедро отхлебнула.

Покосившись на Тамару и одолеваемая какой-то мыслью, Маша несколько секунд соблюдала молчание, чтобы не смущать женщин, разбирающих на свои тарелки главное угощение, а потом заговорила:

– Я всё хочу спросить, Зоя, ты ехала – что там на площади? Открыли движение? Разошлись уже демонстранты?

– Я объезжала по трассе: судя по яндекспробкам, на площади всё глухо. Если бы поехала туда, там бы и стояла до сих пор.

– Ого, а что там такое? – поинтересовалась Лолита.

– Антикоррупционный митинг по делу Юниавиа Групп, – живо отозвалась Тамара. – Сегодня слушанье в суде, на котором должно приниматься решение о результатах государственного тендера на реконструкцию аэропорта. По прогнозам аналитиков суд намерен отдать инвестиционный проект в лапы Юниавиа Групп. Они надеялись сделать это, как говорится в старом фильме, «без шума и пыли», даже заседание назначили буквально в последний момент, но благодаря инсайдерам в суде активисты узнали о слушанье и успели предупредить людей через социальные сети и организовать этот протест.

– А разве это не давление на суд? – нахмурилась Лолита.

– Не смеши меня! На наш суд одинаково плохо действуют как законы Украины, так и законы физики. К тому же, Конституция пока ещё гарантирует свободу собраний.

– А что за беда с этой компанией – Юниавиа Групп? Чья она, кстати?

– Какая-то английская, – вставила Маша.

– Чушь! – констатировала Тамара. – Это они трубят, что компания английская, тычут простаков носом в свои документы. По документам она может быть хоть марсианская – будто я не знаю, как отечественные холдинги формируют свою корпоративную структуру. То-то и оно, что это компания одного из украинских олигархов, замешанного в терроризме и нескольких громких коррупционных скандалах. Теперь под видом государственно-частного партнёрства решил оттяпать аэропорт. Потихоньку выиграл тендер и подписал договор на реконструкцию. Благо, сейчас такое время, когда информация утекает даже там, где вода не просочится. А степень общественного правосознания не позволяет бандитам так легко и безнаказанно, как прежде, обворовывать государство.

– Думаешь, этот митинг реально повлияет на решение суда? – усомнилась Лолита.

– Вряд ли, – кивнула Тамара. – Но пару голубей в турбины, думаю, сунет. Каким бы ни было сегодняшнее решение, история наверняка будет иметь продолжение, партнёры горе-инвестора, особенно, международные, хорошо подумают, прежде чем впрягаться в резонансный проект.

– Я слышала другую версию этой истории, – вставила Маша.

– Будто бы это конкуренты организовали митинг? – снисходительно предположила Тамара. – Удивительно, что ты следишь за этим процессом.

– Не я – Серёжа. И рассказывает мне. И мне кажется более правдоподобным такое объяснение: два олигарха сцепились за объект своего интереса. Один выиграл тендер и получил контракт, но конкурент, естественно, не захотел с этим мириться, и развернул масштабную войну против Юниавиа Групп, используя в ней и чёрный пиар, и – что стало очень модно – возбуждённую толпу. Если сегодня суд под давлением этих легионеров не примет решение в пользу Юниавиа Групп, инвестор лишится кредита ЕБРР под этот проект.

– Красивая интрига, – Тамара с почтительной иронией наклонила голову. – Только не забывай, что мы не в сериале «Карточный домик» – применяемые в Украине политтехнологии куда скромнее. Я не отрицаю, что возможен конфликт бизнес интересов. Не отрицаю и того, что стороны конфликта стараются использовать общественные настроения в своих целях. Но это естественно! А дыма не бывает без огня. И твоё утверждение, что на площади собрались наёмные митингующие, несправедливо, Маша. Просто у нас уже другое общество – не то, что было до 2014 года, пора увидеть это, пора понять: люди наглотались уже судейского и политического произвола сверх всякой меры.

– О, это сложно не увидеть и не понять! Особенно, жителям микрорайона, у которых под окнами бушует толпа, а на окружающих улицах заблокировано движение. Что уж говорить о родственниках тех, кто не дождался скорой помощи.

– Какое несчастье, – покачала головой Лолита. – Я, когда приехала, была поражена, насколько люди обозлены. Смерти друг другу желают. Я слышу от старинных знакомых такие страшные вещи… Будто их сняли с какого-то предохранителя. Я хорошо знаю, что такое ярость, если её не обуздать, – Лолита многозначительно посмотрела на Тамару. Та моргнула. – Контролю она потом не поддаётся. Пока не выльется в какое-то разрушение, не остановится.

– Мы уже на той стадии, – сказала Тамара. – Когда разрушение неизбежно. И жертвы – увы – тоже. Разбудили ярость. Не просто так её разбудили, Оля. Было ради чего проснуться. Я в этом убеждена, знаешь? Лучше быть холериком, чем овощем. Лучше быть извращенцем, чем импотентом. Понимаешь? А теперь – всё. Надо это принять. Заплатить эту цену. И ярости не мешать.

Восьмой класс. На краю школьного двора, за стадионом, бетонные плиты, сложенные одна на другую. Демаркационная линия. Увидишь, идёт кто-то из учителей, прыгаешь на другую сторону, и ты вне зоны действия его нравоучительного запала. Вокруг плит – горы окурков, следы от плевков, кое-где пивные бутылки. Какие-то свиньи оставили. Всё равно пацаны из 11-«А» их вычислят и надерут им задницу – свой мусор здесь принято выносить самим и сразу. Тамаре тринадцать. Ноги на ширине плеч, руки согнуты в локтях, упираются в развитые бёдра, короткие вихры дыбом от гнева. Он сидит на плитах, курит с насмешливым видом, – выпендристый долбоёб из параллельного класса. Сказал ей, что она у него пососёт. В коридоре школы, когда налетел на неё, чуть не сбив с ног, и она схватила его за руку. Изогнулся, гнида, и говорит: «Сосать у меня будешь». И вырвал руку. Тамара побагровела: «Что ты сказал?». «Что слышала, сука». Она стоит, смотрит на него в упор: «Давай, делай, чтоб я у тебя сосала». Он выблёвывает идиотские смешки – думает, поверят, что ему смешно. «Я жду, – железным голосом Тамара». «Отъебись, сука». «Да я пока не приебалась. Отвечай за свои слова. Сделай так, чтоб я у тебя сосала. Или вся школа узнает, что ты балабол». «Иди в задницу, – взревел. – Пошла отсюда нах». «Я жду одну минуту…». «И начинаешь сосать? – гогочет. Противный ломаный голос. Уже не детский, но ещё и не мужской». «И ты начинаешь, – Тамара вдруг широко улыбается. Очень угрожающе. – Время, – клацает языком о нёбо. – Вышло». Она ещё секунд десять неподвижно выжидает, позволяя его насторожившейся бдительности снова мерно засопеть, а потом молнией кидается к нему, взлетает на плиты, хватает его обеими руками за шею и резко наклоняет к паху. Прежде чем он очухивается, её пальцы дёргают змейку на джинсах. Она угадывает миг, когда нужно броситься вон, – чувствует надвигающуюся мощь, что проходит судорогой по его телу, распрямляющемуся, чтобы отшвырнуть её. Она отскакивает за секунду до того, как он хватается за джинсы – застегнуть ширинку. «Ну как, вкусно? – Тамара хохочет, как безумная. – А ведь дерьмовенько, небось!». Она уже на безопасном расстоянии, – достаточном, чтобы удрать, если бы он попытался догнать её. Девочки пятятся у неё за спиной, шепча, что пора успокоиться и свалить. «Пошла на хуй, сука ёбаная! – орёт он и спрыгивает с плит на другую сторону». «Всей шко-оле, – торжествующе кричит Тамара ему вслед».

– Я не владею информацией, чтобы с тобой спорить, – задумчиво проговорила Лолита. – Но ты кажешься мне слишком агрессивной, чтобы быть правой.

– Пусть! – возбуждённо согласилась Тамара. – Я говорю вам откровенно, что думаю: сегодня нет права абстрагироваться от происходящего в стране. И в этом я категорична. Если вчера каждый мог позволить себе думать только о собственном благополучии, то сегодня каждый обязан – я это подчёркиваю – осознавать себя членом общества. Если наступит жопа, то она не сможет не коснуться вас и ваших семей. Понимаете? В обычное время можно пропускать мимо себя кучу разного дерьма, и это, наверное, правильно, и даже мудро. Но теперь уже не обычные времена…

– Всё это прекрасно звучит, – Маша уклончиво поджала губы. – Хоть и немного пафосно, не обижайся, Тамара. Но меня смущает, что многие правильные мысли превращаются в пропаганду насилия и разрушения в устах радикалов. А тем, кто пытается говорить о последствиях, закрывают рты, мол, сейчас не до дискуссий, ситуация форс-мажорная: действовать надо, а не думать.

– Это радикалы! Их небольшая прослойка была, есть и будет в любом обществе! Но показывать на них пальцами, давая характеристику ситуации в целом, – это просто нечестно!

– Да, Тамара, ты права. Радикалы есть, и позиция их понятна. Но когда они остаются управляемым меньшинством, – это одно. А когда их подхватывают те, кто до сегодняшнего дня радикалами не были, – это тревожный сигнал.

– Это естественно! Люди на эмоциях!

– Вот это и страшно! Я не знаю, что у нас произошло и происходит на самом деле, и не верю, что кто-то может знать. Меньше всего я верю телевизору и интернету. И даже если у меня есть свои догадки и соображения, я предпочитаю молчать. Если кто-то спросит меня о помощи, я рада помочь, чем могу. Но брызгать слюнями от ненависти! Вместо того чтоб выравнивать позиции? Я знаю, Тамара, что когда происходят такие вещи, как у нас, вся чернота лезет наружу. Слетаются, как стервятники на падаль. Жрут и гадят, пока все остальные отвлечены спасением и переустройством страны. Я одного боюсь: что мы себя сильно переоцениваем. Ведь мы только возмущаемся и кричим. Выбираем мнение как колбасу в магазине, а затем пиаримся в социальных сетях, клепая пафосные тексты, – но ведь это же злостный фарс какой-то! Не верю я, Тамара, что этими митингами на каждом углу можно страну спасти. Нужно что-то большее для реальных перемен, пассионарность какая-то, что ли, поголовная готовность действовать и даже жертвовать чем-то. Но в нашем сегодняшнем обществе, как я его вижу, градус понтов выше, чем градус пассионарности. Оттого я и опасаюсь, что не случится никаких изменений, а только будут новые и новые жертвы во имя чьих-то амбиций. Может быть, тебе с твоей высоты виднее, где правда, – Маша пожала плечами, глянув на Тамару. – Я отвечаю только за то, что сама вижу и чувствую, за то, как сама это понимаю.

Тамара посмотрела на неё с улыбкой, в которой мелькнуло что-то вроде снисхождения.

– Я тебя, Маша, много лет знаю. Знаю, какой ты человек. И очень уважаю. Поэтому я не буду с тобой спорить. Но я очень, очень надеюсь, что однажды тебе станет стыдно за сегодняшние твои слова.

– Аминь, Тамара! Дай Бог, чтобы время упрекнуло меня в малодушии! Я буду надеяться на это вместе с тобой, и крепко.