Текст книги "А мы всё так же жизни главные герои"

– Он не женат? – спросила Лолита.

Зоя покачала головой.

– Естественно, – вставила Маша. – Ну, а в целом как? Как он выглядит?

– Нормально, – Зоя пожала плечами.

– Ну, у него есть какие-то цели? Семья, там? Работа человеческая?

– Этого я не знаю, – Зоя поджала губы. – Он такой человек… спонтанный. Я не удивлюсь, если завтра он заявится с обручальным кольцом, и равно если будет балагурить до старости. А вообще, он производит впечатление очень довольного человека.

– Значит, как был психом, так и остался, – подытожила Тамара. – По женской части по-прежнему отказа не знает?

Зоя вздрогнула от собственного смешка и выразительно кивнула.

– А у вас с ним какие отношения? – вкрадчиво вмешалась Лолита.

– Хорошие, – возбуждённо хохотнула Зоя.

– Расскажи нам!

– Да нечего рассказывать. Ну, общаемся…

– Как близко?

Зоя поколебалась.

– Достаточно, чтобы сказать, что мы друзья. Приятели, скорее. Ну, друзья – приятели: где здесь грань.

– А Тамара не верит в дружбу между мужчиной и женщиной, – провокационно заявила Лолита. – Правда, Тамара?

– Не так категорично, как раньше, – снисходительно отозвалась Тамара.

– Ты же сама сказала, что Донову Зоя нравилась. Все предпосылки, – настаивала Лолита.

– Ну, согласись, что всё-таки не все.

Лолита умолкла, сверля Зою неудовлетворённым взглядом.

– Ты говорила о нём с гордостью, – констатировала она.

– Так и есть, – охотно признала Зоя и, приподняв брови, улыбнулась.

Солнце на бронзовых коленях. Волоски блестят, тонкие, белёсые. Муха среди них, как воздушный змей в колосьях пшеницы. Крылья переливаются. Сосредоточенно натирает смычки лапок. Взмах. Пацанский запах. Рука проходит рядом с её коленом, сгоняя муху. Чужая рука. Ещё более загорелая, чем колено. Ложится на чужой лоб сцарапать с него какую-то мошкару. Чужие губы кривятся в неосознанном пренебрежении к собственным прошлым и будущим подвигам. Такие непривычно крупные. Такие ничейные.

– Зачем ты её согнал? – Зоин голос, нравоучительно-дружелюбно-интересующийся. Как у маленькой девочки, которая спрашивает отца, зачем удочке требуется грузило. Умилительный и раздражающий.

Он. Косится сверху вниз, не поворачивая головы и прищурившись. Глаза выглядывают из карманов век: сами видят, но не показываются. Ресницы втрастопырку. Моргает. Смотрит непроницаемо.

– Укусит, – отвечает.

– Ты думаешь? – ужас, но разве мухи кусаются?

Фыркает со смешком, глаза включаются, сканируют, мерцают при сканировании. Глаза шамана – никаких тебе «ждите, процесс считывания мыслей выполнен на 68 процентов» или «зонд погружён, нажмите „разрешить“ для отбора грёзоматериала» – месят аналитическое тесто, сдобряя мантрами. Видит всё и потом воспроизводит, аранжированное на свой лад, выпячивает чужое считанное. Мухи, много мух, наэлектризованные волосы, ток зигзагами промежду них, разбухшие поры. Редко-редко освежающий порыв ветра. Передние лапки, цепляющиеся за волоски. Крылья, переливающиеся всеми цветами радуги.

– А ты думала, она прилетела, чтобы почухать тебя?

Донов. Его фамилия Донов. Из пятого-Вэ. Точно? В смысле, а как он выглядит? С острыми ушами. Но у того, вроде бы, не было… Это наверняка он. Донов. Зоя. Зоя Донова, пятый-Бэ. А Донов из пятого-Вэ – это ваш?…

Второй этаж. Коридор. Каменный пол. Батарея под каждым подоконником. Окна напротив каждой двери. Дверь в класс. Свеже покрашенная стена. Дверь в класс. Потолок. Свежая побелка. Дверь в класс. Медленнее. Стенгазета ко дню учителя. Слюнявые стишки. Групповые фотографии. Мерзкий почерк редактора. Изнасиловавшего высохший маркер, чтобы название смотрелось ярче. Дверь в класс. Длинный коридор второго этажа позади. Его до сих пор нет. Неужели ему интересны проповеди географички? Неужели ему не захотелось под любым предлогом вырваться из этой семинарии? Будь это Охрана жизни или Музыка, было бы понятно, что он занят морским боем или клабаром, но гейографиня не допускает полного беспредела. Правда, записки, если передавать по низу с внимающим лицом, чаще всего проходят. Кому он может писать? Пятый-Вэ – это… Лиза Гусева. Алёна Мирошниченко. Ещё, допустим, Катя Гуляк. Остальные уродины. Ах, ещё Юля Вдовенко. И Лена Кудрявцева. И вторая Катя… как её… Он может писать записки весь урок любой из них. Или каждой. А вдруг у них интересная тема? Флора Курильского архипелага? Дверь, дверь, последняя. А вдруг у него вообще другой урок? Ведь сегодня четверг? Лестница. Голубые перила. Каменные ступени. Широкие, невысокие. Удобные ступени. Третий этаж. А вдруг… Коридор третьего этажа. Дверь в класс. Слишком быстро дверь в следующий. Нельзя так торопиться. А вдруг, по закону подлости, именно в этот момент… А вдруг, понадобится журнал. Это на третьем в учительской. А если выйдет сейчас, успеет исчезнуть… Он быстро ходит. Площадка перед лестницей, скорее вниз. Спускаться намного прикольней, чем подниматься. Вприпрыжку. Хроменькая припрыжка. Тыг-дыг, пауза на взлёт, тыг-дыг – приземление. Жаль, что по лестнице нельзя спускаться в обе стороны, или выбирать, когда подниматься, а когда спускаться. Это можно было бы, если управлять направлением гравитации… Но если бы так, всё было бы… Нет, всех последствий не вообразить. Даже малой доли последствий не вообразить. Например, всем пришлось бы побриться наголо, иначе волосы стояли бы дыбом? Был какой-то глупый фильм про соединённые планеты с разной гравитацией. И что там было – не вспомнить. Лестничная площадка на втором этаже. Расписание. Четверг. Пятый-Вэ. Математика, физкультура, география. География – однозначно. А вдруг… она заболела, и у них замена… Второй этаж. Длинный-длинный коридор впереди. Посреди коридора створка двери плавно движется к стене, касается её негрубо и почтительно отступает на полшага. Сосредоточенный профиль под лохматой гривой вырывается из сонмища пятого-А. Дверь за ним закрывается. Поворачивает безразмерную свою башку, замечает и машет Зое рукой. Потом чешет в туалет. Костя Арбузов. Симпатичный парень.

Зоя Донова слишком долго отсутствует в классе. То есть, Зоя Шелест. Надо возвращаться, не то подумают, что ходила по-большому. Это ужасно. Обязательно какая-нибудь тварь будет коситься, воображая, что она была по-большому.

Над обугленными стенами главного зала санатория поднимается дым – в выпускной бал ударила молния экспромта.

– Hello, hello, hello, how low, – дорёвывает раздраконенная толпа выпускников, которую обломали ровно на середине первого припева подоспевшие ветераны нравственности и бойцы с чрезвычайными ситуациями во главе с завхозом-неврозом.

– Хитрый чёрт! Он добавил мелодию в плейлист! – орёт, перекрикивая разочарованно воющих подростков, освобождённый из подсобки ди джей.

Закованный в объятья своей классной руководительницы, главный нарушитель и несостоявшийся громовержец Донов пребывает в той крайней степени недоумения, которую нормативная лексика безбожно искажает, ибо сам не понимает, как вдруг зазвучала песня, ведь он так и не успел её включить, будучи силой оттянут от пульта. Будь за его спиной завхоз-невроз, Донов, не раздумывая ни секунды, дал бы ему по морде и нажал бы злосчастную кнопку, но спасатели предусмотрительно натравили на Донова женщину, хуже того – его классную руководительницу. Противостоять ей Донов не мог ни нравственно, ни – в силу её баснословных габаритов – физически. Беспощадно матерясь на самого себя, он чуть было не сломал злобно стиснутые зубы. Чтобы он, Петя Донов, стерпел песню Пугачёвой в качестве финальной на своём выпускном? Все, кто хоть немного знали Донова, были уверены, что он этого не допустит, остальные – надеялись. Если бы пришлось, он бы того ди джея не то что в подсобке запер, он бы его частями в холодильник сложил. Но только Донов точно знает, что ни в какой плейлист он песню не включал. Он придумал и реализовал такой план! И споткнулся на последнем шагу. Просто не успел. И вдруг на него, уже готового к казни первыми нотами «Близких людей», повеяло юностью помилования. Пусть эти варвары зарубили Кобейна уже через полминуты, но, по крайней мере, ни о какой Пугачёвой речь уже не идёт. Ударила таки молния! Совершилось! Но как? Как это получилось, – вот самый главный вопрос.

Санаторий приходит в чувство после катастрофы. Пострадавшие эвакуируются к столу, особо впечатлительные отправляются на перекур, большинство остаются на своих местах, постепенно начиная скандировать в поддержку Донова и Кобейна. Учителя делают робкие попытки утихомирить бунтовщиков.

Завхоз-невроз охотно возглавил бы отряд обороны, да занят – озабочен наладками: что-то не то он дёрнул, затыкая рот Кобейну, и теперь суетится вокруг пульта. Вдруг он замирает, вскидывает голову, смотрит прямо на Зою, секунду-две, и наточенной стрелой бросается к ней. В Зоиных жилах стынет кровь, и она превращается в айсберг, на таран которого неумолимо движется этот винтажный Титаник.

Ожидая, что завхоз сейчас собственным когтем перережет ей горло, но в глубине души надеясь, что он пройдёт сквозь неё, Зоя хватает ртом воздух.

– Отойди, пожалуйста, – на бегу требует завхоз с той запыхавшейся вежливостью, которая едва поспевает впереди раздражения.

Зоя делает широкий шаг назад, открывая путь завхозу, и натыкается на кого-то спиной.

– Прости, пожалуйста, – хватая за руки свою жертву и неуклюже поворачиваясь к ней, бормочет Зоя.

Оля! Зоя в ужасе отпускает её руки, но теперь уже Оля берёт её за плечи и стискивает.

– Зоя! Зачем ты это включила?…

– Что?!.. – Зоин голос рвётся, как туалетная бумага под водой.

– Зачем ты включила Нирвану? – искренне недоумевает Оля. – Ты же…

Голосовала за «Близких людей», недоговорила Оля. Она права.

Чёртова дура, проголосовала за «Близких людей». Если бы она голосовала за Нирвану, девочки могли подумать, что она поддалась на агитацию Донова и заподозрили бы симпатию. Зоя была уверена, что Нирвана и так победит. Она представить не могла, что на их параллели училось столько зануд. Пугачёва победила с перевесом в два голоса. И Зоя почувствовала себя предательницей. Да, многие боялись голосовать за Нирвану, потому что опрос был поимённым. Не исключено, что завучи просто сфабриковали результаты. Но! Если исходить из того, что всё было честно, её голос мог изменить ситуацию. Чёртова дура. С такой-то кармой нужно держаться подальше от людей, чтобы кому-нибудь жизнь ненароком не испортить.

– Я ничего не включала… Ты что, Оля?

– А что ты там делала? – продолжает стискивать её плечи Оли. – Я видела, ты что-то нажала.

А ведь пять минут назад Зоя, обливаясь потом облегчения, возблагодарила Бога за то, что в сумятице ей удалось улизнуть от пульта незамеченной. Ох, и гогочет сейчас, должно быть, дьявол.

– Я ничего не нажимала. Мне было интересно глянуть, что там к чему. Ты же слышала, Донов сам включил в плейлист. Да и зачем бы я включала этот наркоманский треш?

– В жизни не поверю в эти сказочки с плейлистом! – встряхивает головой Оля и ослабляет хватку. – Не хочешь – не признавайся. Но меня не обманешь, Зоя!

Серёжа спустился по лестнице, прошёл по комнате, обогнул остров, достиг стола, безошибочно выбрал сервированное для него место, сел на стул, пододвинул его ногой – не поднимая глаз и не отрывая рук от смартфона. Секунда, и перед ним, словно возникнув из шляпы фокусника, задымилась картофельная запеканка.

Зоя бросала отчаянные взгляды на Тамару, порываясь вскочить и не смея сделать это первой. Тамара и сама суетливо задвигалась, собирая столовые приборы на свою тарелку.

– Ты что творишь? – отреагировала Маша.

– Пора, – сказала Тамара.

– Ага, – тут же вскочила Зоя. – Я могу подвезти.

– Куда? – опешила Маша. – Вы что?

Серёжа со сдержанным любопытством поднял глаза от тарелки. Его челюсть бесшумно двигалась, измельчая свининно-картофельную соломку.

– Пора, пора, – безапелляционно – как часто от неловкости – Тамара.

– Боже упаси, – угрожающе воскликнула Маша и стукнула по столу двумя неизвестно откуда взявшимися чашками с чаем. Через секунду удар ещё двумя. – Расслабьтесь, девочки. Вы как маленькие.

Лолита глумливо захихикала.

– Ты уверена? – Тамара вперила в Машу остропикий взгляд.

Маша цокнула, переглядываясь с Лолитой. Зоя, отвесив челюсть, подкошено рухнула обратно на свой стул.

– У тебя спрошу, Серёжа, – Тома неверующая не удовлетворилась.

Серёжа посмотрел на неё с бессмысленным видом, как будто слова прозвучали на непонятном ему языке.

– Как на работе, котёнок, всё нормально? – негромко речетативя, Маша подала на стол яблочный штрудель. – Тренажёр заказали?

– Я договорился насчёт воды, – пробубнил Серёжа.

– Серьёзно? – встрепенулась Маша и, воодушевлённо открыв рот, задержала взгляд на Лолите. – Значит, уже со следующих выходных можно будет ехать?

– Со следующих нельзя, – Серёжа отвлекся на вздрогнувший смартфон, прочитал сообщение, быстро наклацал ответ и вновь взялся за вилку. – Во дворе ещё разрыто. В доме бардак. – Его голова свисала почти до самой тарелки. Он не поднимал её, когда говорил.

– Ну, с домом я управлюсь, а во дворе когда зароют?

– Трубу починят и зароют.

– Недели за две справятся, как думаешь?

– Думаю, – согласился Серёжа ещё глуше.

– Значит, так, девочки, как вам такая идея: через две недели собираемся у нас на даче, – Маша обвела их вопросительным взглядом. – Ремонтники всё закончат, я наведу порядок, и на выходные заедем. Потрепемся, набесимся. Вспомним молодость.

– Sounds good, – Лолита мечтательно закатила глаза.

– Согласны? Или вы не в восторге? Лолита?

– Что – Лолита? Как будто я могут быть против. Мне два раза предлагать не надо. Ты этих леди спроси. Что, Тома? Расскажешь нам, как ты занята? Небось, работаешь по субботам? А если и не работа, то всё равно many fish to fry. Выделить целые выходные, уйти в завязку от Интернета, позволить себе расслабиться – это же анриал, – Лолита манерно взмахнула руками.

– Я думаю, у меня получится, – невозмутимо отозвалась Тамара. – Только давайте заранее…

– Естественно! – перебила Лолита. – Забей нас в органайзер прямо сейчас, пока никто не занял эти даты, – она перевела раззадоренный взгляд на Зою. – Детка, ты-то не будешь привередничать?

Зоя вздохнула.

– Я так скажу: если не случится форс-мажора – конечно, да.

– Здрасьте, пожалуйста, и эта съезжает.

– Я не съезжаю, – с тихой твёрдостью сказала Зоя. – К сожалению, моя бабушка может умереть в любую минуту. Если это случится накануне или если ей будет так плохо, что её нельзя будет оставить, я не приеду.

Лолита сокрушённо отвесила челюсть.

– Господи, прости меня, детка, я совсем… не учла… – пролепетала она.

– Ничего, просто не привязывайтесь ко мне. Планируйте. Я очень хочу присоединиться, и, если судьбе будет угодно, так и поступлю.

Лолита участливо закивала.

– Ей настолько плохо? Ты говорила, что она больна…

– Она умирает, – пожала плечами Зоя. – Я думаю, всё случится раньше, чем… Но молюсь об обратном.

Зоины губы дрогнули робкой улыбкой, когда она встретила Лолитин взгляд: встретила и увязла в его сочувствующей нежности, которая, по мере того как Лолита длинно выдохнула, растеклась по кухне, искупая неловкость момента и как бы проматывая для них всех положенную в данном случае паузу.

– Котёнок, как тебе пирог? – Маша буквально заглядывала ему в рот.

Серёжа кивнул.

– Я добавила апельсиновую цедру. Скажи, так вкуснее?

– Да, очень вкусно. Спасибо.

– Шедевр, он хотел сказать, – воодушевлённо вмешалась Лолита.

Серёжа скользнул по ней рассеянным взглядом и кивнул. Маша с досадливой иронией переглянулась с Лолитой и спросила светским тоном:

– Серёж, вы тренажёр заказали? Ты так и не ответил.

– Не заказали. Вадим отпросился на митинг. Аванс нельзя провести. Завтра.

– На какой митинг? – выкатила глаза Маша.

– Ну, какой – свидомый.

Маша заторможенно уставилась на Серёжин висок.

– Так вот почему ты такой подавленный.

– Просто устал, – одними губами произнёс Серёжа.

– Вы поссорились, да?

Серёжа отрицательно качнул головой.

– Просто не хочешь мне говорить, – прищурилась Маша. – Естественно, вы не могли этого не обсудить. Представляю, что это был за разговор.

– Он несчастный человек, – хмыкнул Серёжа с мрачноватой весёлостью, вдруг высоко поднимая голову. Потом его взгляд снова поник вместе с корпусом и головой. Ухмылка сползла с лица. – Очень стало показательно, как много у нас несчастных людей, – чуть слышно добавил Серёжа, глядя в избранную им точку между Тамарой и Лолитой, которые, притихнув, пили свой чай.

– Кого ты имеешь ввиду? – спросила Маша, бросив азартный взгляд на Тамару. Та невозмутимо, без видимого внимания к разговору, пощипывала свой кусок пирога.

– Что? – Серёжа вздрогнул, с долгим сипом втянул воздух, словно подводя черту под своими размышлениями, посмотрел довольно ясным взглядом на Машу и ответил. – Вся эта ситуация, показала, как много у нас людей, которые настолько глубоко запутались, что… – протянул Серёжа, сходя на бас. – Это не злые люди. И не глупые. Больше скажу, это часто умнейшие люди. Самые что ни на есть порядочные люди. Просто несчастные. Я Вадима знаю десять лет. Он современный и здравомыслящий человек. Никогда не был ни честолюбцем, ни фанатиком. А сейчас сидит за компьютером, читает комментарии к новостям, и у него глаза кровью наливаются, – Серёжа выставил ладонь ребром на столе. – Я ему пытался говорить: зачем ты это читаешь, они же для того публикуют, чтобы тебя взвинтить, – Серёжа выставил и вторую ладонь и развёл обеими. – Бесполезно. Он начитается троллей, взбесится и ищет повод злобу сорвать. Во имя внутреннего убеждения. Он этим проникнут. Он этим живёт сейчас.

– То есть, дело только в этом, ты считаешь? – с сомнением спросила Маша. – Что-то я не уверена, что все разделяют такие мотивы. Вот спроси у Томы.

Серёжа перевёл удручённый взгляд на Тамару.

– Я не собираюсь спорить, – беззлобно заявила та. – Ни по поводу мотивов, ни, тем более, по существу. Особенно если изначально ясно, что Серёжа стоит на противоположных позициях.

– Я не стою на противоположных позициях, – вдруг с увлечением возразил Серёжа. Он распрямился, вырос над столом. – Я о том твержу, что расходиться на позиции – это корень проблемы. Нами манипулируют, внушая нам, что нельзя оставаться в стороне. Война начинается со слова. Точнее, с провокации, которая увеличивает дистанцию между конфликтующими, вместо того чтобы, наоборот, локализовать конфликт, и за его пределами искать компромисс. При обострении конфликта все, кто не стоят на крайних позициях, то есть, поголовно все трезвомыслящие люди, объявляются предателями в обоих лагерях. За эту масса некрайних начинается борьба между лагерями. Из каждого кричат: надо определиться, с кем ты, иначе ты хуже, чем враг – ты предатель. А что я могу сделать, если мне равно противны обе стороны? Как можно удивляться тому, что некто более могущественный, чем ты, не сидит и не рассуждает как мещанин в своей кухне, а действует естественным для агрессора образом? Как можно воспринимать всерьёз этих экспертов, считающих, будто они что-то понимают в ситуации, в которой невозможно никому ничего понять, на том основании, что они побывали в горячей точке или почитали новости в Интернете, где всё объективно и правдиво, а ты посмотрел канал, где тебе пудрят мозги? И поэтому ты – отстой, продукт пропаганды, а они – продвинутые, светлые головы. Я столько раз пытался вникнуть, за что они друг друга на три буквы посылают. Но так и не понял, почему во всём виноваты те, кто во всём виноваты. Я только понял, что их расстрелять будет мало. И если их расстрелять, то тем, кто на этом настаивает, точно станет лучше. Я открыт к доводам. Пожалуйста, с удовольствием послушаю умного человека.

– Серёжа, я не хочу ввязываться в спор, – отрезала Тамара. – Тем более что похожие мысли я уже сегодня слышала. Правда, приписывала им другое авторство. Теперь мне яснее.

Маша с улыбкой возмущения оттянула подбородок, взглядом требуя солидарности у Лолиты.

– Тамара считает, что лучше быть извращенцем, чем импотентом, – вбросила она. – Что ситуация слишком накалилась, чтобы проходить мимо и ничего не делать. Как-то так. Я правильно передала смысл?

– Прекрасно, – с нескрываемым разочарованием изрёк Серёжа. – Я могу вообразить, что быть импотентом, конечно, малоприятно. Но импотент, по крайней мере, безобиден. А когда все станут извращенцами, к чему мы придём? К великой и благой цели? Будем шагать, не глядя под ноги, а когда уже не останется сил идти, глянем – а вокруг трупы. По трупам идти быстро устаёшь, а цель как была, так и осталась, – абстрактный силуэт. Сколько раз уже было. Преступление обращается подвигом, если совершается во имя благой цели. Классическая уловка. Цель абстрактна, но эпохальна, а преступление, хоть и конкретно, в масштабах цели теряет существенность.

Серёжа остановился, угадав распирающее Тамару желание что-то сказать. Но Тамара помедлила, убедившись, что он намеренно и выжидательно замолчал. Она словно проводила внутреннюю работу, уговаривая себя не заводиться. Она успела ещё понаблюдать за Машей, которая сидела, скрестив руки на столе, подле стынущего чая, с застывшим на Серёже увлечённо-тревожным взглядом.

– Иными словами, отсутствие зла – уже добро? – более мягко, чем могла бы, уточнила Серёжино резюме Тамара.

– Нет. Отсутствие зла – это просто отсутствие зла. Самое меньшее из зол, если хочешь.

– Допустим. Это звучит логично, – в Тамариных глазах зажглась зелёная лампочка. – Но этот принцип – лучше ничего не делать, а то станет ещё хуже, – очень удобен для тех, кому выгодно успокоить буйство.

Серёжа усмехнулся, с досадой качнув головой.

– А принцип, который высказала ты, – это идеальный катализатор агрессии: ничего не делать – это самое худшее. Ваше бездействие открывает врагу все дороги. А что нужно делать? А это подскажут вам те, кому виднее, потому что они ближе к источнику. Бунтуйте, боритесь. И Бог с вами. Бог с вами – это беспроигрышная гарантия. А что, не во имя ли веры, под эгидой самой гуманистической из всех религий, веками истязали и убивали людей? Теперь патриотизм. Ровно такая же благая абстракция, под знаменем которой должны пролиться реки крови, разорваться родственные связи, люди должны воспылать ненавистью друг к другу. Одни и те же грабли. И мы идём на них, как бы не замечая, что всё это до боли знакомо.

– Так, да не так, – угрюмо возразила Тамара. – Просто людям нашего времени свойственен пофигизм. Такая себе философия «акуна матата». Что бы ни случилось – take it easy. Скажи whatever. Мы пропускаем всё мимо себя. Вот и всё.

Серёжа поднял на неё изумлённый взгляд.

– Ты серьёзно так думаешь? Мои рассуждения кажутся тебе пофигистическими?

– Я не думаю, что ты делаешь это осознанно, – не моргнув глазом, ответила Тамара. – Но это веяние. Альтернатива заведомо тщетным поискам лучшего. Принятие всего происходящего таким, какое оно есть. В том числе, принятие зла. Отсутствие поступков. Отсутствие даже мыслей о поступках. Акуна матата. В мире куча проблем. Они меня не касаются. Если вмешаюсь, будет только хуже – это проверено. Книги об этом писали, история об этом свидетельствует. Примерно так. Это жизненная позиция многих людей. Этим сложно не проникнуться.

Серёжа скатил с её лица на стол взгляд, полный обиженного сострадания.

– Я никому не судья. Никого ни к чему не призываю и ни от чего не отговариваю. Кто хочет искать – пусть ищет. Но ты верно сказала: и книги, и история, и обычная человеческая интуиция, подпитанная здравым смыслом, позволяют предвидеть, к чему придут те, кто ломают то, что плохо. А знаешь, почему я не предвижу ничего хорошего? Потому что никто из них не знает, что они могут предложить взамен тому, что поломали. Они говорят: сначала сломаем, а потом будем думать, что и как строить. Это «что и как» будет умно, благородно и с использованием передовых технологий. И, важнее всего: даже в самом плохом варианте, это будет лучше, чем сейчас, потому что хуже, чем сейчас, – уже некуда. Вот это «хуже некуда» – раз удочка. Потом «бездействие – рабство» – два удочка. И, наконец, благая цель. Три. Они говорят, что устали быть рабами. За что боретесь? За свободу. А как можно быть свободными после всего, что вы уничтожили? А ведь я не говорю, что ничего не нужно делать. Но важно понимать, что делаешь. А кто из них понимает, что делает? А кто-то вообще задумался, что это нужно понимать? Ты?..

Стрелка движется вниз рывками, вздрагивает, как ресницы, когда наблюдаешь за ними сбоку, чуть наклонившись, чтобы поставить возле него чашку с чаем. Когда Петя говорит об одиночестве, у него всегда вздрагивают ресницы. Серёжино лицо неподвижно. Только взгляд немного меняется. Тамара, ёрзает и замирает, тухнет и снова зажигается десятки раз во время его реплики. Но вслух больше ни слова. Научилась укрощать себя. Маша с Лолитой раз десять переглядываются, прощаясь. Тамара выбирается из дома в тумане мыслей. Разочарована.

В машине молча смотрит в окно. Зоя косится на её матовые серо-синие брюки, под которыми слегка колышется при езде стройная мягкость бёдер, и невольно вспоминает громоздкое бабушкино тело под выцветшей сорочкой, от которого её отделяют теперь считанные минуты. Может быть, сидя в бабушкиной спальне и наблюдая, как воздух, развлекаясь, заворачивается в воронки вокруг её вздымающегося туловища, Зоя, как сейчас вспомнила о бабушке, вспомнит о Тамаре – о её ногах и брюках, о её взгляде, таком же чуждом и неожиданно холодном, как первый порыв осеннего ветра, и таком же, в сущности, безобидном, когда привыкаешь к нему; вспомнит, и сердце её утешенно шмыгнет.

С середины пути Тамара отключается от своих мыслей, изредка поглядывает на Зою. Но все темы под грузом бабушкиного тела разом отступают, стоит воззвать к ним в поисках добровольца.

Живая Тамара. Можно в это поверить? На пассажирском сидении её машины. А только что – живая Лолита. Что-то похожее, наверное, испытывает ребёнок, попавший в Диснелейнд и встретивший своих любимых героев. Зоя пытается вспомнить, часто ли она думала о своих подругах. Нет, не часто. Но теперь она будто вспомнила, что есть дом, который она когда-то оставила. Он пуст, но все они встречаются во дворе и испытывают похожее чувство: они радуются возвращению, но ещё не понимают, хозяева они здесь по-прежнему, или нет. И по причине этого чувства неуверенного обретения даже бабушкина глыба на смертном одре пугает уже не так сильно, но жжёт ещё больнее. Реальность становится острой, как последние схватки перед рождением утешения.

Зоя насторожилась, увидев кольцо, которое должно быть на пальце той руки, которая должна быть на коробке передач. Рука оказалась вполне добросовестной – оказывается, она освободилась, потому что они уже приехали.

– Что-что? – беспомощно переспросила Зоя, уловив в воздухе какой-то вопрос.

– Ну, ты и психичка, Зоя, – выпалила Тамара, то ли с уважением, то ли с пренебрежением. – Водишь во сне, как очумелые дальнобойщики.

Зоя услышала собственный смех. Тамара стала, как вкопанная, у машины, глядя на неё через пассажирское окошко. Зоя сунула смех в пасть подкравшемуся зевку, протянула его на высокой ноте, отряхнулась от сонливости.

– Она очень боялась смерти. Но, в конце концов, преодолела свой страх и умерла…

– Господи, Зоя…

Зоя снова захихикала, внушая себе заткнуться. Не сметь, не сметь об этом думать. Не сметь больше ничего ляпать. Не сметь смеяться. Кто вообще дал нам право трендеть о своих тревогах, увешивать своим бременем кого бы то ни было? Тем более, людей, к которым мы хорошо относимся.

– Фью-фьюу, – присвистнула Тамара. – Люди, зовите санитаров.

Зоя зашлась истерическим хохотом, вцепившись в руль. С полминуты она смеялась как сумасшедшая.

– Давай уже вали, дурище, – покачала головой Тамара. – Береги себя. И бабушке дай Бог… – Тамара возвела глаза к небу.

– Пока. Спасибо тебе, – Зоя кивнула, потихонечку стартовала и благовоспитанно перестроилась в нужный ряд.