Текст книги "Когда падали звезды"

– Но, при чём, здесь, Бабий яр, при чём здесь Иисус Христос и при чём здесь люди не той национальности?! Ты что-то не то говоришь, – удивлённо и настороженно воскликнул Алик.

– То я говорю, то! Ох, Алик, ни на один поставленный вопрос ты не дашь вразумительного ответа, так же, как и я, между прочим. Ты – полукровка, и совсем не похож на еврея. Ты носишь украинскую фамилию, и никто тобой не интересуется. А моя рожа подходит, как раз, под пятую графу автобиографии. И никто мне не верит, и фамилия моя вызывает сомнение в определённых кругах. И во всех отделах кадров смотрят на меня с подозрением, с презрением, и жидовкой называют. Так, с презрением, в спину, чтобы не смогла ответить!

– Что за чушь ты несёшь?! – Возмущённо воскликнул Алик. Он даже привстал со своего стула, и стул снова отозвался противным скрипом.

– Осторожнее, ты сегодня свалишься на пол, а мне потом перед твоей Анечкой ответ держать! – Вдруг нервно рассмеялась Лариса. – Вглядись внимательнее в моё лицо. На кого я похожа? И это не смотря на то, что мать моя – украинская интеллигентка, а отец – из самой глубинки России. Я же получилась похожей на еврейку. Мне все об этом говорят, и хитро ухмыляются, когда я начинаю упорно отрицать их «справедливые» догадки! Всех почему-то удивляет то, что я, с моим потенциалом, не покинула страну. Ты вспомни, как ты сам поддразнивал меня в школе, забыл?!

– Забыл… – Чистосердечно признался Алик.

– На работу в больницу меня принимали с опаской. Никто ничего мне не говорил, не объяснял, почему к моей персоне такое осторожное, самое пристальное внимание и пренебрежительное отношение, но я чувствовала отчуждение людей, которые принимали меня на работу. Не верили они мне! Проработала я там чуть больше года. В отделении ко мне относились хорошо. Больные по пятам бегали, подарки дарили. Можно сказать, что меня там любили. Я забыла о том, как устраивалась в больницу. Решила, что мне тогда показалось. Никто не говорил мне в глаза о моём сходстве с людьми не той национальности. Только однажды один больной обозвал меня жидовской мордой. Но сотрудники за меня заступились. Тому ненормальному пришлось извиниться передо мной, тем более, что я вела его палату. Была его лечащим врачом. Потом, после скандала, он сам почему-то быстренько выписался.

Заведующий нашим отделением был предпенсионного возраста, и задумал заменить себя мной, когда он решится уйти на пенсию. Я согласилась с его предложением, и подала заявление в партию. Тогда руководящие работники обязательно должны были вступить в партию, иначе не было никакого продвижения по службе. Я работала в престижном терапевтическом отделении. Там можно было всю жизнь безбедно проработать, хорошо напаковаться так, что и детям, и внукам хватило бы жить, и горя не знать. Так, нет же, потянуло меня вверх по служебной лестнице! Ты только не подумай, что я – карьеристка. Я сознательно подала заявление в партком больницы, мне пришлась по душе идеология партии. Мне казалось, что я даже не совсем идеологически доросла до члена КПСС, но существовал кандидатский стаж, и я смогла бы дотянуть до члена партии в идеологическом плане за год предполагаемого кандидатского стажа.

Меня длительное время никто не тревожил, никто никуда не приглашал. Казалось странным такое «безветрие». Первое время я так волновалась, что ни есть, ни спать, ни работать нормально не могла. Постепенно успокоилась, подумала, что обо мне забыли, и нет смысла снова испытывать судьбу. Новое заявление писать не стала. Но, ничто в этом мире не забывается. Прошло чуть больше двух недель, и меня пригласил на ковёр заведующий нашего отделения. Оказывается, моё заявление бесследно исчезло, потерялось, и заведующий заставил меня написать ещё пять экземпляров заявления о вступлении в ряды членов КПСС. Пока я упражнялась в каллиграфии, заведующий куда-то вышел, а потом пришёл злой, чем-то расстроенный, но отказался говорить, что его так взволновало. Он забрал стопку моих заявлений, предварительно пересчитав все экземпляры, и бесцеремонно вытолкал меня из кабинета.

«Готовься к поступлению!» – Грубо крикнул мне вслед.

Неожиданно меня вызвали в райком партии и стали задавать вопросы. Показалось, что поверили в мою искренность, и предупредили, на какой день нужно быть готовой к самому главному экзамену в моей жизни. Не забывай, я поступала в партию не только для карьерного взлёта, но и по собственным убеждениям. Я собиралась расти в идеологическом плане… У меня все жилки и поджилки задрожали. Стресс был такой, что ручку в руке удержать было трудно. Мне же, наконец, поверили! Весь отпуск я штудировала Устав члена КПСС. Даже муж устал от бесконечных цитат, слетавших с моего языка.

После отпуска снова наступило затишье, но потом, совершенно неожиданно, меня вызвали в партком больницы. У меня ноги подгибались от страха, когда я шла по коридору отделения. А, навстречу мне, из другого конца коридора, шли двое: парторг нашей больницы, полная женщина пенсионного возраста (её фамилия была Шевченко) и инструктор из райкома, молодая, яркая девица в красивом кожаном пальто, сумевшая выплеснуть в своём взгляде полное презрение ко мне. Меня словно холодной водой окатило, поползли мурашки по позвоночнику от этого её ледяного взгляда. Появилось нехорошее предчувствие. Было неправдоподобно тихо в отделении, и звуки их голосов долетали, не искажёнными, до моих ушей. Я сумела разобрать каждое слово.

«Посмотрите на неё, это же вылитая жидовка, и фамилией русской прикрывается. Какая из неё Кораблёва?! Вглядитесь в её жидовскую морду! – С запалом объясняла наша парторг этой молодой инструкторше своё видение моей проблемы и возмущённо трясла рукой, указывая в мою сторону. В своём запале она не замечала меня. В тот момент я для неё не существовала, потому, что была человеком не того сорта! – Я выбрасывала её заявления, а она упорная, без конца строчит и строчит их, как под копирку. Вражина! И бумаги ей не жалко!»

Инструкторша согласно кивала головой, а наша парторг выглядела справедливо возмущённой правдолюбкой, и шагала победоносной походкой, до сих пор, не фиксируя меня в своём поле зрения. Она не знала, что я сумела услышать и разобрать каждое её слово. Когда же мы встретились, на её губах мгновенно включилась, будто приклеилась, мерзкая снисходительная улыбочка. Она что-то хотела сказать, но я не дала ей и рта раскрыть. Волна возмущения захлестнула меня своей могучей силой, и остановиться я уже не смогла.

«Знаете, – сказала я инструкторше из райкома, стараясь быть предельно спокойной и вежливой. – Если в вашу партию кандидатов выбирают по морде, а не по убеждениям, то я отказываюсь вступать в ряды такой партии. Я лучше в церковь пойду и помолюсь за убогих. Вот, оттуда меня точно не выгонят, не смотря на мою внешность. Не сочтите за труд, порвите все шесть моих заявлений, и убирайтесь из отделения. У нас карантин по гриппу. На дверях объявление висит, не читали? Рискуете заразу подхватить!»

Они выглядели ошеломлёнными, и ничего не ответили на мой выпад. Ушли. А на следующий день меня вызвали к главврачу. Вот, там я и швырнула заявление на стол. Не стала слушать умные речи. Ушла. Даже положенных двух недель не отработала. Ушла, и всё.

Да, меня уговаривали остаться, даже силой пытались удержать, но я не смогла простить той Шевченко её нечаянных и таких грязных слов. Не смогла я забыть такое оскорбление, и, вряд ли, до конца своих дней забуду. Я знала, что та Шевченко долго в больнице не проработала. Ушла на пенсию сразу же после скандала. А инструкторша… Я встретила её однажды на базаре. Она там всякой хренью для уборки квартир торговала… Вот, так иногда жизнь судьбами людей играет…

Вот, ты, наполовину еврей, неужели никогда не чувствовал, какое отношение к тебе со стороны других людей, сослуживцев, например?

– Я никогда не обращал внимания на социальный фактор. Для меня главным в жизни была наука. Я – исследователь. Меня никогда не интересовала карьера. Как-то само получалось, будто без моего участия, – рассказ Ларисы впечатлил и озадачил Алика.

– Ты, что, в партию не пытался поступать?! – Удивлённо воскликнула Лариса.

– А, зачем мне нужны были лишние хлопоты? Членам партии полагалось брать на себя какую-нибудь нагрузку, а у меня шли эксперименты один за другим. Не до нагрузок было. Я получал отличные результаты исследований и был всем в жизни своей доволен. Как тебе объяснить? Некогда мне было ерундой заниматься. Или наука, или карьера, знаешь ли. Я выбрал первое, защитил диссертацию, стал иногда преподавать в своём институте, и совсем не оглядывался по сторонам. Я другие ударения расставлял в жизни.

– Но Аньку углядел! – С укором рассмеялась Лариса.

– Извини, но это – совсем другое дело. Кстати, Анечка тоже на половину еврейка. По материнской линии. Но, и она никогда не ощущала подобного гнёта, – удивлённо развёл руками Алик. – В институт сама поступила, в посольстве США работает, переводами занимается…

– Это сейчас уже попустило, легче стало, или, папа у неё слишком заслуженный, да, и ты кое-что значишь в нашем городе. Ты думаешь, я придумала свою историю? – Печально спросила Лариса.

– Лариска, что ты от меня хочешь? Я бессилен изменить что-либо в твоей биографии. Мне бы в своей биографии разобраться! – С сочувствием развёл руки в стороны Алик.

– Алик, хочешь, я завтра с тобой к врачам пойду? Я всё-таки, тоже врач, хоть и не работаю в больнице, но новостями в профессии интересуюсь. Сумею тебе помочь.

– Спасибо. От такой помощи грех отказываться, – сказал Алик, и впервые за этот вечер улыбнулся. От сердца отлегло, и стало немного свободнее дышать. Воистину, несчастья ближнего окрыляют!

– Значит, решено, утром вместе идём в больницу, – подвела итог разговору Лариса, и закопошилась с бутылочками, с молочной смесью. – Ты, будь добр, включи свет в кухне. Малыша кормить пора. И сам спать ложись. Я дверь захлопну, когда уходить буду. А утром загляну. Не возражаешь?

– Что, ты, Лариска! Спасибо тебе, огромадное! Я перед тобой в неоплаченном долгу, – сказал, глупо улыбаясь, Алик, и, грузно поднявшись, побрёл в спальню.

Утром следующего дня (начинался понедельник), Алика разбудил мощный детский визг. Было ещё совсем темно, но где-то там, за домами, теплился хлипенький рассвет. Уже были слышны ещё совсем редкие и сонные птичьи голоса, возвещавшие о том, что скоро обязательно взойдёт солнце.

Ребёнок визжал, будто его резали. Алик подскочил в постели, ошалело оглядываясь по сторонам. Он совсем не понимал, откуда доносится такой интенсивный детский визг. Он ещё не совсем осознал, что пришло утро, что он вчера забрал сына из роддома, что уже пора начинать новый трудный день, и необходимо заглянуть в колыбельку к малышу. Ещё сонный и расслабленный, он склонился над детской колыбелькой, оторопело раздумывая над тем, что необходимо предпринять, чтобы ребёнок замолчал. Ничего умного в голову не пришло, и Алик в растерянности покачал головой.

– Ох, как же ты рано проснулся, сынок! – С досадой воскликнул Алик, вынимая сына из колыбельки. – Поспал бы ещё чуток, я бы сон досмотрел. Там мама твоя была, только, что она делала, совсем не помню!..

Но малыш не шёл на компромиссы, не поддавался на уговоры. Он орал так, что у Алика заложило уши. Алик догадался, в чём дело, лишь, когда распеленал ребёнка и расстегнул на нём памперс.

– А теперь, что надо делать? – В отчаянии почесал затылок Алик. Влажный аромат детских испражнений заполнил комнату и медленно поплыл по коридору.

– Пап, что, уже надо вставать? – Сонно потягиваясь, спросила Даринка. Алик вздрогнул от неожиданности. Он не заметил, как дочь, ещё одетая в спальную пижаму, появилась в дверях комнаты. Она была разбужена не умолкавшим ни на минуту пронзительным криком младенца.

– Ты не знаешь, чего он так орёт? – С оттенком неясного раздражения, спросил Алик. Он сам не понимал, на что так рассердился.

– Кушать, наверное, просит. И вымыть его не мешало бы. Я сейчас тебе помогу, – ответила дочь, и скрылась в глубине просторной квартиры. Затопали её торопливые шаги по коридору, зашумела, зажурчала вода в санузле, и вскоре Даринка появилась у кроватки маленького братика в старом спортивном костюме. Волосы она успела стянуть старой резинкой, которую она ещё весной, вместе с Аней выбрала на лотке не далеко от дома, а Алик так и стоял над детской кроваткой, не решаясь прикоснуться к орущему маленькому чуду.

Даринка принесла на половину наполненный тёплой водой таз, поставила его на табуретку и, будто извиняясь, виновато взглянула в глаза отцу.

– Фух, тяжело! Папа, сажай его осторожненько в тазик, а я обмою тельце тряпочкой, – скомандовала дочь, и Алик послушно опустил ребёнка в таз с тёплой водой.

Малыш тут же замолчал и стал напряжённо и внимательно рассматривать склонившихся над ним больших людей.

– Ух, ты, будто понимает, что мы с ним делаем! – Удивился Алик.

– Ага, папчик, ты немного подожди, скоро командовать начнёт! – Рассмеялась Даринка, ловко обмывая тельце малыша от нечистот. – А ты не знаешь, когда мамочку домой отпустят? – Неожиданно спросила она, когда Алик закутывал малыша в пелёнку.

Вопрос дочери застал Алика врасплох. Затряслись руки, и он чуть не выронил ребёнка. Овладев собой, он крепче прижал сына к своей мускулистой груди, а малыш вдруг завозился, зачавкал маленькими губками в поисках жизненно необходимого ему соска.

– Смотри, ты, сильный какой! – Неожиданно рассмеявшись, воскликнул Алик. Он так и не ответил на вопрос дочери, не знал, что ответить.

– Папа, ложи его в кроватку, и приводи себя в порядок. Скоро тётя Лариса придёт за тобой. Идите вместе в больницу к мамочке. Я сама справлюсь. Меня тётя Лариса научила делать еду для малышей. Я сумею сама его покормить, – сказала Даринка, вынося таз с грязной водой из комнаты. Алик так и не догадался ей помочь. Ребёнок маленьким ротиком всё искал и искал, к чему бы присосаться, и Алик не мог опустить сына в кроватку.

Устав от напрасных поисков, ребёнок снова оглушительно завизжал. У Алика опять затряслись руки, и он ещё крепче прижал маленькое тельце к своей груди. Потом вдруг он стал неуклюже и монотонно раскачиваться из стороны в сторону, стараясь успокоить малыша. В коридоре слышались торопливые шаги Даринки, она несла так необходимую сейчас бутылочку с молочной смесью.

Алик волновался так, будто его вот-вот должны были пригласить сдавать какой-то жизненно важный экзамен, от которого зависело дальнейшее существование его семьи. Успокаивало то, что рядом стояла Лариса, и, своим присутствием, положительно влияла на натянутые нервы. Они с Ларисой вот уже около часа безуспешно, но безропотно ожидали появление заведующего отделением или лечащего врача. Алик бесцельно слонялся по пустому, широкому коридору. Лариса не мешала ему добросовестно волноваться и не удерживала нервно дожидаться прихода врачей, вышагивая по просторному холлу, образованному изгибом коридора.

На душе у него, и так, было скверно. Страшные мысли, как тараканы, копошились в воспалённом мозгу, и Алику казалось, что он слышит их злобное шипение. Периодически возникало желание набить кому-то морду. Такое случалось иногда в далёкой, безвозвратно ушедшей юности. Тогда отец научил его обуздывать свои яростные порывы и приноравливаться к жизненным ситуациям. «Главное – уметь вовремя смириться. Потом разберёшься, что, по чём, и будет стыдно, если ты оказался не прав,» – часто говорил он, когда Алик, кипя негодованием, злостью и жаждой мщения, возвращался домой. Но сейчас, после часа бесполезного ожидания со смирением не складывалось. Наоборот, хотелось кричать, грязно ругаться и драться до последнего дыхания. Но, вот, беда, противник был невидим, и ни слова, ни угрозы не задевали его. Иногда Алик с силой стучал кулаком по стене, и та лишь послушно отзывалась глухим звуком смирения, до крови разбивая его руки.

Вдруг в конце коридора за поворотом скрипнула и хлопнула какая-то дверь, послышались уверенные быстрые шаги. Шаги стремительно приближались к холлу. И уже Лариса не смогла усидеть в мягком удобном кресле. Она поднялась и, подойдя к углу коридора, выглянула из-за него, чтобы определить, кому принадлежали так взволновавшие их обоих шаги.

– Идёт! – Радостно воскликнула она, обернувшись к Алику.

На душе у него стало ещё тревожнее. Сообщение Ларисы не расслабило натянутой струны в его сердце. Наоборот, ему стало намного сложнее пережить эти несколько мгновений до долгожданной встречи. Скоро, совсем скоро ситуация прояснится. Это пугало, настораживало и заставляло сконцентрироваться.

– Здравствуйте! – Сказал высокий, моложавый мужчина с ненавязчиво просматривавшейся проседью в густых тёмно-русых волосах. Волосы его были аккуратно подстрижены и, казалось, уложены феном. Создавалось впечатление, будто он этот последний час провёл в парикмахерской. Одет он был в белый фирменный халат и джинсы из лёгкой джинсовой ткани, обут в белые медицинские шлёпанцы. Его искрящаяся белизной шапочка была щёгольски, но аккуратно продета в мнимый погон халата.

– Я вас приветствую! – Нервно ответил Алик и, мимо воли, подтянулся. Он был ещё не знаком с этим человеком, и не знал, кто он такой. Лариса, молча, стояла у стены холла и лишь благоразумно кивнула головой в знак приветствия.

– Вы муж Прошиной? – Спросил мужчина, будто решил утвердиться в своём знании. Неожиданно он улыбнулся. Улыбка получилась тёплой, располагающей, и почему-то вдруг согрела затаившееся, заледеневшее сердце.

– Да, – ответил Алик и с надеждой заглянул в глаза мужчине. Тот не отвёл взгляд.

– Я – её лечащий врач и заведующий этим отделением в одном лице. И ещё, чтобы предупредить лишние вопросы, я – кандидат наук, готовлюсь к защите докторской. Зовут меня Валерий Петрович, – спокойно вёл своё повествование красивый мужчина, и снова улыбнулся.

Неожиданно Алик осознал, что добрая улыбка на лице этого человека была дежурно-неестественной, будто приклеенной к губам каким-то неизвестным, но очень крепким суперклеем. В глубине глаз Валерия Петровича, за пределами понимания, едва светилась неясная тревога, которую он не сумел скрыть.

– Валерий Петрович, может, вы сможете мне объяснить, что случилось с моей женой, и почему она здесь? – Нервно теребя фуражку, спросил Алик.

– Давайте расположимся в креслах холла, и поговорим. Женщина с вами? – Вопрос был задан мимоходом, но Алик понимал, на него следует ответить.

– Да. Это – Лариса, её подруга и наша соседка. Она нам очень помогает в наших несчастьях… – Горестно вздохнул Алик.

– Никаких несчастий я пока не диагностировал. Страхи вашей жены с огромными «но» можно расценивать, как шизофреноподобный психоз, или синдром Кандинского-Клерамбо, или синдром психического автоматизма. Это в связи с тем, что у неё преобладают галлюцинации, сочетанные с непонятным бредом. Она боится какого-то преследования, а объяснить толком ничего не может. Иногда у неё возникает ощущение присутствия кого-то, кто угрожает ей. Кто-то отдаёт ей команды голосом, или действием, и она старается подчиняться. Страх движет всеми её поступками. Я бы диагностировал её состояние, как шизофрению. Однако не все симптомы хотят укладываться в мой диагноз. Да… Намного чаще создаётся впечатление, что ваша жена чем-то, или кем-то напугана, возможно, кто-то действительно, угрожает ей, и по чудовищному недоразумению она попала сюда. Возможно, свою мнимую болезнь она симулирует. Боится трудностей, связанных с рождением ребёнка. Что-то пугает её. Может, вам она откроется? Постарайтесь, как можно, мягче поговорить со своей женой, осторожно и ненавязчиво выяснить причины её страхов. В последние три дня она не принимает должного лечения транквилизаторами и препаратами антипсихического ряда, принимает только витамины, и знаете, прекрасно себя чувствует. Она целыми днями сцеживает молоко, знает, что родила сына, называет его по имени, и хочет вернуться в семью. Профессор, всё же, настаивает на своём диагнозе, но я не совсем уверен, в справедливости его оценки состояния больной…

– Каким именем она называет сына? Она же не видела его после родов! – Воскликнул Алик.

– Ну, значит, вы заранее договорились, как назвать ребёнка, – покачал головой доктор. – Она уверенно называет его Богданом.

– Да, действительно, мы договорились назвать его назвать именно так. Я понимаю, вы разрешаете свидание с ней? – Удивился и обрадовался Алик.

– Разрешаю, и, даже, готов выписать мою пациентку, если до конца недели приступы непонятных страхов больше не будут повторяться. А сейчас, с вашего позволения, я проведу вас в кабинет свиданий. Там вы сможете пообщаться с женой, но, пожалуйста, не кормите её. У неё вполне сбалансированный рацион питания, а переедание может спровоцировать приступ страха.

– Хорошо, – пожал плечами Алик, соглашаясь, и, вслед за доктором, поднялся с кресла.

Лариса не вмешивалась в разговор, не смотря на то, что у неё возникло множество вопросов, на которые она не могла придумать вразумительных ответов. Она внимательно прослушала весь разговор, и старалась не обнаружить себя лишним словом или действием. Но Алик не забыл о ней, и, поднявшись с кресла, слегка махнул рукой, приглашая подругу следовать за собой.

В просторном кабинете, куда привёл их Валерий Петрович, было, до головокружения, душно и невозможно жарко, и Лариса попросила разрешения открыть форточку и дверь, чтобы немного проветрить помещение.

– У нас неделю назад затопили, – улыбнулся Валерий Петрович, но форточку открыть не разрешил. – На улице холодно, и вы можете простудить больную. Знаете, к больному человеку всякая хворь пристаёт гораздо быстрее.

Но Лариса настояла на своём, и дверь кабинета закрывать не разрешила.

– Тут здоровому человеку можно сознание потерять! – Возмутилась она.

– Наши подопечные в состоянии психоза не реагируют на холод и сквозняки, редко болеют простудными заболеваниями, но я, всё же, пекусь о больных. Хорошо, пока её нет, дверь можете не закрывать. Сейчас я распоряжусь, немного подождите, – сказал Валерий Петрович, и стремительно покинул помещение.

Монотонно потянулись долгие минуты ожидания. Алик с трудом сдерживал нетерпение, и, не в силах сдержать нервное напряжение, ходил от окна к двери и обратно. Лариса молча сидела на единственном стуле, не известно, зачем оставленном здесь. Она поставила сумку с передачей на линолеумный пол, и периодически тяжело вздыхала.

Аня появилась неожиданно и беззвучно. Остановилась в нерешительности на пороге кабинета. Алик как раз повернулся от окна, чтобы направиться к двери.

– Анечка!.. – Радостно выдохнул он и остановился, чтобы перевести дух от долгожданной неожиданности. Аня смущённо переминалась с ноги на ногу на пороге кабинета, так и не решаясь войти. – Анечка!..

Мгновение спустя он обнимал и страстно целовал жену, что-то с волнением шепча ей на ухо.

– Аль, мне так стыдно! – В смущении шептала она, пытаясь отстраниться от жарких объятий мужа. Аня боялась поверить в то, что Алик и сейчас, как прежде, любит, и не собирается отказываться от неё. – Аличек, не надо, прошу тебя, мне так стыдно! – В её прекрасных карих глазах собрались мутные озёра невыплаканных слёз, и уже больше не в силах сдерживать обильные потоки невыплаканных слёз, Аня разрыдалась на плече у мужа.

Прошли долгие минуты, прежде, чем пришло успокоение, прошла обида на не понявших её врачей, и вот, уже Аня, наконец, смогла улыбнуться. Всё ещё продолжая всхлипывать, она обвила шею Алика тонкими руками, и ответила на его поцелуи.

– Спасибо, что навестил. Я уже начала забывать, как ты выглядишь… – Тихо и печально сказала она, маленькими ладошками гладя его по лицу. В голосе её слышалась какая-то обречённость и неуёмная тоска.

– Анечка, любимая, что ты! Мне же не разрешали с тобой увидеться! – Растроганно объяснял Алик, пытаясь снова обнять Аню.

– Да? А я думала, ты совсем забыл обо мне! – Вдруг неестественно рассмеялась она. – Я же – больная на голову. С такими, как я, мужики не живут!

– Дурочка ты моя любимая! Доктор только что сказал, ты абсолютно здорова, а всё остальное – ерунда! К концу недели обещал тебя выписать, и я смогу тебя забрать домой. Если бы ты знала, как мне без тебя плохо! Ты сына увидишь, понимаешь?! – В ответ Ане рассмеялся Алик, осыпая Аню поцелуями.

– Домой?! – Недоверчиво воскликнула Аня и немного отстранилась от мужа. – Домой! И я смогу увидеть сына и дочь?! – До сих пор, не веря тому, что говорил Алик, Аня пристально заглянула в глаза мужа, будто там искала подтверждение его словам, и ничего в них не нашла. Радость встречи начала постепенно меркнуть в её глазах, в них снова появилась неуёмная тоска и тревога. – И никто ни о чём не спросит? – Совсем тихо и осторожно, почти шёпотом, спросила она. Она так и не смогла поверить словам мужа.

– Я ничего никому не рассказывал. Соседи спрашивали, так я сказал, что у тебя осложнение после родов, и ты в больнице, но в подробности не вдавался. Никто ничего не знает, – уговаривал он Аню, будто дочку упрашивал не бояться перед болезненной прививкой. Но Аня всё так же недоверчиво изучала его лицо.

– А эта?! – Упрямо мотнув головой в сторону Ларисы, с вызовом спросила она, требуя незамедлительного ответа. – Что она здесь забыла? Эта же знает, и по всему миру разнесёт! Сорока! Зачем ты привёл эту глупую сороку?!

– Анечка, успокойся! Это же – Лариса, и не сорока она вовсе. Она пришла проведать тебя. Ты же дружишь с Ларисой. Я думал, тебе будет приятно её видеть! Она нам с Даринкой и с малышом помогает дома. Никому она не расскажет о нашей беде, – уверенно пожал плечами Алик, и его уверенность успокоила Аню.

– Ох, Лариса, Лариса, что ты здесь потеряла?! – Неожиданно вырвавшись из объятий мужа, Аня подскочила к Ларисе. Алик сам обернулся и не узнал подругу. На единственном стуле сидела маленькая, худенькая и совсем не красивая женщина. Она вся съёжилась, в ожидании нападок со стороны Ани.

– Анечка, я принесла тебе немного фруктов и твои любимые котлетки. Смотри, они ещё тёплые, – спокойно сказала Лариса, медленно открывая пластиковый пакет.

Что-то изменилось в мутном и злом взгляде Ани. Она узнала подругу.

– Лариска, неужели это ты! – Удивлённо вскинула тонкие брови Аня. – Я тебя сразу не узнала…

– Я! – Улыбнулась в ответ Лариса. – Знаешь, ты сама разберись с пакетами, а мне необходимо побеседовать с коллегами о дне прекрасном, – сказала она, и поспешила выйти из кабинета свиданий, оставив Алика наедине с женой.

Лариса стремительной походкой шла по коридору отделения и искала дверь с табличкой «ординаторская». В душе её пылала неудовлетворённая ярость. Скорее всего, в «ординаторской» она смогла бы найти лечащего врача, а не заведующего отделением. Дверь с нужной табличкой отыскалась в самом конце коридора. Лариса постучала, но никто ей не ответил. Лариса постучала громче и настойчивее.

– Войдите! – Услышала знакомый голос, и успокоилась. Тот, кого она искала находился в «ординаторской». Дёрнула ручку двери, и, не раздумывая, вошла в кабинет.

– И вы говорите, что она здорова?! – Возмущённо набросилась на доктора Лариса.

– Что случилось?! – С тревогой спросил Валерий Петрович, готовый по первому сигналу тревоги броситься на помощь.

– Она даже не узнала меня, и хотела наброситься с кулаками! – Ларисе трудно было мгновенно справиться с волнением. В глазах её сверкала злость, вот, вот, должны были пролиться слёзы.

– Совсем? – Удивился Валерий Петрович. В его взгляде чувствовалась напряжённость.

– Сначала – совсем, потом с трудом, но узнала. Я, уж было, готовилась к трёпке!

– Милочка, я думаю, вы понимаете, где находитесь. Здесь случаются разные неожиданности. Здесь ко всему надо быть готовым, – голос его был тихим и спокойным, и говорил Валерий Петрович уверенно, и, вместе с тем, ласково.

– Но вы же говорите… – Не сдержавшись, Лариса расплакалась.

Он медленно и устало поднялся из-за письменного стола, сделал шаг по направлению к Ларисе и мягко обнял её за хрупкие, сотрясавшиеся в рыданиях плечи.

– Ничего, скоро всё образуется. Успокойтесь, прошу вас. Она – хорошая девочка, и в пятницу пойдёт домой, – устало вздохнул Валерий Петрович.

Успокоение постепенно наполняло душу. Пропало желание яростно бороться с превратностями судьбы, но возникло другое желание: прижаться к этому незнакомому человеку, довериться, и вверить ему всё своё существо. Как же хотелось отдохнуть и позволить кому-то решать за неё, мешавшие жить, проблемы. Ларисе вдруг стало стыдно. Ведь за вспышкой возмущения она не заметила, в каком состоянии находился сам доктор. Его приветливая улыбочка, приклеившаяся к губам при первой встрече, бесследно растворилась, исчезла с лица. Её место заняла безысходная обречённость и сжигавшая всё его существо усталость. В тот момент ему было не до разговоров о погоде, о плохом поведении его подопечных и, впавших в истерику, посетителей. Прошедшая ночь оказалась не из легких, и надо было продержаться ещё несколько часов, чтобы с чистой совестью уйти домой. А завтра – снова работа. Врачей не хватало, и Валерий Петрович периодически брал на себя ночные дежурства. Прошлой ночью привезли «тяжёлого» больного, и он несколько часов к ряду провёл у его постели. Состояние больного уже давно стабилизировалось, а утраченные внутренние силы не спешили восстанавливаться. Для нормального восстановления организма необходим был несколькочасовый крепкий, спокойный, сон, но надо было продержаться ещё несколько часов.

– Я думаю, вы что-то скрываете… – Громко всхлипнув, прошептала Лариса.

– Скрываю?! – Удивился Валерий Петрович. – Ну, что ж, возможно, и так… Я до сих пор не могу определиться и поставить диагноз вашей подруге. И не только я… Девочка оказалась, слишком, скрытной, и совсем не стремится посвятить меня в причину своих страхов. Она отказывается от моей помощи. Наши препараты в корне не решат проблему полностью. Необходимо, чтобы она сама захотела избавиться от того, что её так гнетёт.

– Вы сказали, у неё синдром Кандинского – Клерамбо… – Несмело напомнила Лариса.

– Послушайте, перестаньте копаться в диагнозах. Необычный случай требует особого подхода. Знаете, я бы посоветовал покопаться в её прошлом. Зацепка может быть там, и вам потребуется много усилий, чтобы составить все факты и найти рациональное зерно. На данном этапе я выписываю её домой в конце этой недели. Она вполне трудоспособна. Действие лекарств давно ослабело, и кормить ребёнка грудью она уже сможет. Ну, а если что, милости прошу к нам…

– Нет, уж, спасибо, лучше вы к нам! – Натянуто рассмеялась Лариса. Она движением плеча освободилась из удобных объятий и повернулась лицом к собеседнику. Лариса чувствовала значительную долю справедливости в его словах. В последний раз всхлипнув, женщина снова улыбнулась, но только уголками губ.