Текст книги "Пётр – внук Петра. Исторический роман"

Пётр – внук Петра
Исторический роман
Ирина Павлычева

© Ирина Павлычева, 2023

ISBN 978-5-0059-8073-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

И. ПАВЛЫЧЕВА

ПЕТР, ВНУК ПЕТРА

РОМАН

ГЛАВА I

Отгремел, прямом смысле слова отгремел пушками, фанфарами, литаврами, фейерверками, на весь Санкт—Петербург отгремел праздник, вернее, торжество в честь помолвки старшей дочери Светлейшего князя Александра Даниловича Меншикова Марии и императора Российского Петра II.

Гости разъехались, шум, музыка, оживление стихли, огни погасли, и город умиротворенно погрузился в сон.

Новоиспеченный нареченный тесть царя князь Меншиков лежал в своей постели и слушал тишину, и казалось ему, что в целом мире не спит он один. Успокоиться было нелегко. Как пришлось постараться! Сколько обсуждений, согласований! Еще накануне светлейший имел подробнейшую беседу с церковными иерархами, в ходе которой была окончательно утверждена церемония. Ее совершил Феофан Прокопович после молебствия и в присутствии всех членов Верховного тайного совета, Сената и Синода, а также генералитета и иностранных посланников. Потом шли поздравления обрученных и будущего тестя, затем развлечения, застолье… Силясь заснуть, Меншиков по старинной привычке перебирал в голове дела на следующий день и на ближайшее время с той разницей только, что, как правило, его хватало на минуту-две, а тут пролетел не час и не два. С одной стороны, немудрено: судьба подарила такую честь, о которой он и мечтать не смел.

«Парадокс, но истинно. Поставил целью, – да, стремился, что есть мочи, – да, а мечтать, что так и выйдет не дерзал. Шутка ли без пяти минут тесть императора, причем, императора-ребенка. Двенадцать лет, нечто взрослый! Сколько в сем заключено! И власть безграничная, и несметное богатство, (хотя его и так не счесть), и ответственность, и работы непочатый край, а опасностей, сказать на каждом углу – ничего не сказать. – размышлял светлейший князь. С великими предосторожностями, чтобы не разбудить жену, он в сто первый раз перевернулся с боку на бок. – Объяснил бы мне кто, зачем мне все это. Вот опять!» – поймал себя на новой, совершенно не свойственной ему мысли светлейший.

В последнее время он сам себя пугал и сам себя отказывался понимать. Ему в голову постоянно лезла одна и та же мысль, вернее, фраза: «зачем мне это все?» Даже сегодня, когда помолвка состоялась, когда наступил полный триумф, она вдруг выскочила из какого—то закоулка сознания и давай вертеться в голове. Смешно признаться, но испортила удовольствие полностью.

«Да, отвлекся, – одернул себя Александр Данилович, – Значит, завтра же распоряжусь, чтобы мне подготовили чертежи и эскизы дворца для Петра. Велю не мудрствовать, задействовать имеющиеся наработки. Поставим его рядом с моим, пусть, пожалуй, даже сады смыкаются, после поглядим, разделять ли. Решено, остальное я определю, когда с архитекторами говорить стану. Срок дам минимальный, буквально, дни. Чертежи фундамента и подвалов, пусть немедля предоставят, и сразу заложим. Пока Петрушу я перевезу к себе. Найду, как обосновать, как уговорить. Выделю ему его собственную половину. Утром прикажу готовить лучшие комнаты с видом на Неву. Он в деда, любит на воду, на корабли глядеть. У себя мне проще будет проследить, чтоб учился старательно. Пока я в силе и могу государственные дела вести, ему следует образование получить такое, чтоб ни один монарх в мире не мог с ним тягаться. Не поскуплюсь, учителей хоть откуда, за любые деньги выпишу… Господи, и зачем мне… – вот опять! Что—то у меня с головой не ладно, что ли? Спать давно пора, спать! Да разве поспишь! Здесь я Петрушу и от ненужных влияний лучше уберегу. Однако, чем уберегать, надежнее лишних начать удалять. Перво—наперво, займусь отправкой его тетушки Анны Петровны с мужем и двором в их Гольштинию. И срочно епископа Любского попрошу пожаловать. Надеюсь, удастся и Елизавету Петровну пристроить подале. А—то всех с ума свела. Остальных бы пусть, да мой названный зятек который год на нее так засматривается, что у меня дух перехватывает, а ей хоть бы что, будто и невдомек… Ой, и зачем мне это, нет, право, зачем! Пресытился я и интригами, и властью, и могуществом, и богатством, больше не лезет! А остановиться не могу! Спать! Спать! Спать! От бессонницы бред в голове! Встать выпить зелья какого, что ли? Пожалуй, попробую тихонько, Дарья, на славу разоспалась, не обеспокою,» – прервал свои размышления Светлейший, прокрался к двери, выскользнул из спальни и побрел к шкафчику, где его жена хранит настойку от нервов и для сна.

Зная, что лекарство пьют каплями, Меншиков решил «не чикаться» и плюхнул себе с полрюмки, разбавил водой, сморщившись выпил, передернулся, прошелся несколько раз по комнате, полюбовался в окно на белую ночь и, решив, что начинает действовать направился на место.

Укладываясь снова в постель, он напомнил себе, что завтра с нареченным тестем – на охоту в Петергоф, поэтому выспаться просто необходимо и, действительно, быстро и крепко заснул, успев, правда подумать, «и зачем?..».

ГЛАВА II

Обосновать, согласовать и организовать переезд в свой дом императора Петра II (или Петруши, как князь мысленно называл юного царя) Меншикову удалось без помех и труда. Приближенные и родственники были слишком заняты своими переживаниями последних событий и не готовы были ни противостоять светлейшему, ни даже перечить. Очень поспособствовал двухнедельный выезд в летнюю резиденцию Петергоф. Юный царь страстно любивший, природу, охоту и приволье так увлеченно наслаждался каждым мгновение долгожданного удовольствия, что не вникал ни в какие обсуждения по поводу будущего. Ему дорого было настоящее и только им он жил. На что светлейший князь как раз и рассчитывал. Меншиков не жалел ни времени ни сил, чтобы доставить императору, как можно больше удовольствий. Ему казалось важным, чтобы юный монарх сразу после помолвки ощутил, как окрасилась, улучшилась его жизнь, чтобы в его сознании помолвка и дальнейшие любимые увеселения увязались воедино. Князь никогда не увлекался охотой, но ради большой цели шел на мелкие жертвы, – вместе с Петром он не единожды выезжал на псовую охоту. Разумеется, князь не бросал своих обязанностей и оставлял Петергоф то наведаться в собственную загородную резиденцию Ораниенбаум, то в Кронштадт для осмотра работ, вел и другие дела, но удовольствия императора эти две недели стояли для светлейшего на первом месте.

Остальное шло своим чередом. Переговоры с министром гольштинского двора Бассевичем по поводу возвращения герцога Гольштинского с женой (старшей дочерью Петра I Анной) на родину продвигались гладко и скоро. В основном потому, что со смертью императрицы, став названным тестем императора, Меншиков мог позволить себе не скупиться. Он ещё давно прикинул, что отбытие Анны с супругом станет ему в копеечку. Но проплачивать сиё мероприятие полностью из своего кармана светлейшему не хотелось. Дело терпело отлагательства, а сопротивление со многих сторон было значительным. Не желала сама Анна, ее отчаянно поддерживала Елизавета, почему—то постоянно скулили в уши императрицы наследник престола Петр и его сестра Наталья. Упирался Бассевич, сильно надеявшийся после частенько хворавшей Екатерины протолкнуть к трону Анну с ее супругом герцогом Гольштинским, сама императрица была не расположена и так далее, и так далее. Теперь картина изменилась. Анна после смерти матери пребывала в апатии, Петруша (император) отвлекся. Многим, коли Анна не взошла на престол вслед за матерью, ее судьба стала безразлична, а Бассевичу, чтобы не тянуть резину Меншиков пообещал миллион рублей сверх брачного контракта, и вопрос был решен. Миллион есть миллион.

Когда Анне сообщили о необходимости отъезда, она даже немного обрадовалась. Подсознательно она чувствовала, что перемена места поможет ей перенести утрату родителей. Елизавета отказывалась понимать сестру и требовала, чтобы та обратилась напрямую к императору, и сама была готова ходатайствовать перед ним за сестру.

– Ты же помнишь, Аннушка, – говорила она, – Он обещал нам помощь, и я уверенна сдержит свое слово.

– Не кипятись, неуемная! – вяло отвечала сестра. – Меня уговаривают. Ну проедусь я, развеюсь, да и вернусь. Нечто меня Петруша обратно не пустит.

– Не просто пустит, а за счастье почтет, – уверенно рассудила Елизавета.

– Ну вот. Бассевич и муж утверждают, что в Гольштинии сейчас требуется наше присутствие, стране нужно помочь… Дороги, новые места, меня право потянуло…

– Сходила бы лучше на богомолье, раз из дому тянет… – буркнула Елизавета, недовольная настроениями сестры. – Глядишь и от сердца бы отлегло, и ум прояснился.

– Ну не сердись, не сердись, что так дуешься—то?

– Ещё спрашиваешь! А я с кем останусь?

– Сама знаешь, что во—первых, ты тут не одна, во—вторых, окружена всеобщей любовью, а в—третьих, тебя скоро замуж выдадут, за епископа Любского (говорят, за твоим женишком нарочных послали), да с ним к нам Гольштинию и приедете.

– Крутишь, сестрица, то, мол, прокачусь, да обратно вернусь, то, нате пожалуйста, уже я в Гольштинию поехала. А насчет Любского я сильно и долго думать буду.

– Неужели против матушкиной воли пойдешь? – не на шутку поразилась Анна.

– Почему против матушкиной воли? Она ведь не указала, что думать мне нельзя, и сроков не поставила. Может быть, я много лет, а то и всю жизнь думать буду, али собираться к венцу… – вывернулась Елизавета.

Анна восхищенно смотрела на сестру. “ Эко, как ловко рассудила, и не подкопаешься. Сроки, правда, в завещании матери не указаны откладывать не запрещено… Ай, да Лиза, как свежо, ясно мыслит. И откуда у нее берется?»

– Ты дивишь меня, Лиза! – только и проговорила Анна, обняла сестру и стала целовать её в голову в знак своего восторга.

– Не подлизывайся, Аня, я не одобрю твоего решения, хоть целый год чмокай без передышки, – заявила Елизавета и с достоинством удалилась.

Елизавета необыкновенно нуждалась сейчас общение. Если по смерти отца она стремилась к уединению, то после ухода матери, совсем не могла быть одна, поэтому внезапное и непоколебимое решение сестры больно кололо ее сердце. Кроме того, сборы шли угрожающе быстрыми темпами, и можно было опасаться, что будут завершены в три—четыре дня. Дороги после весеннего таянья просохли, дождей в ближайшее время не ожидалось, спешили, чтобы захватить благоприятный период. Елизавете не хотелось на прощанье ссориться с сестрой, но короткие, робкие и, увы, безуспешные попытки отговорить Анну она не оставляла. Союзников у нее не было. Убедившись в неотвратимости отъезда сестры, и не желая расставаться с ней в размолвке, Елизавета прекратила разговоры на эту тему и даже стала помогать со сборами.

Наконец, пришел страшный день разлуки. Даже спокойная до той поры Анна разволновалась и испугалась вдруг того, чего, казалось, с желанием ждала. А уж о Елизавете и говорить не приходится. Она бы, наверное, и совсем пала духом. Но большой умелец организовывать всевозможные церемонии и праздники светлейший князь Меншиков, сам того не зная и не стремясь, облегчил прощание сестрам. Он затеял торжественный отъезд старшей дочери императора Петра I с процессиями, барабанами, пушками и даже оркестрами, несмотря на траур, и, разумеется, костюмами, нарядами, украшениями и прочей мишурой, которая отвлекла сестер и тем самым смягчила удар.

Анна отбыла. За ней переехал в дом светлейшего император. У Меншикова и это вышло просто и органично. Когда пришло время царю возвращаться в Петербург, светлейший поведал ему, что его собственный дворец еще не готов. И прилично было бы до завершения постройки, которая идет полным ходом и максимально ускоренными темпами, поселиться в доме нареченного тестя, откуда удобно будет ежедневно и в любую минуту наблюдать за работами. При бдительном надзоре строительство протянется недолго и к осени можно надеется на переезд. К тому же в летние месяцы планируется как минимум еще один выезд в Петергоф и более длительный, так что жить вне собственного дома придется совсем коротко. Юный император от одной мысли, что ему предстоит возвращаться к учебе и императорским обязанностям в Петербург в лучшее время короткого северного лета впал в апатию и не противился.

В зимнем дворце покойной императрицы Екатерины остались две великие княжны Елизавета Петровна и Наталья Алексеевна, если не считать их челяди численность, которой в связи со вступлением на престол Петра II, у обеих принцесс была сильно увеличена, если не сказать, преумножена. Елизавете, правда, было теперь пусто в доме.

ГЛАВА III

Император Всероссийский Петр II сидел за письменным столом, на новом месте, в своих личных покоях во дворце Меншикова и смотрел на Неву. Ему давно пора было приступить к урокам, но никак не получалось взять себя в руки. Прекрасное, весенне—летнее петербургское солнышко нежное, нежаркое щедро изливало свое сияние на реку, набережные, лодки и парусники, словом, не обделяло ничто и никого. Оно зазывно и настойчиво било в окна кабинета, в котором должен был трудиться, но пока лишь размягчено любовался видом царь. Петр страдал, ему страшно хотелось выбежать и хотя бы просто поноситься по берегам, а уж если бы покататься…

«Вашему Величеству нужно учиться, Вашему Величеству надо все знать!» – мысленно передразнил он светлейшего князя Меншикова, любимца и ближайшего помощника деда и бабушки, да с недавних пор его собственного нареченного тестя.

«Вестимо, надо, кто спорит! Но когда погода такая! Часто ли в Петербурге…» – думал дальше свою горькую думу двенадцатилетний монарх.

– Дозволите ль войти, Ваше Величество? – прервал его мысли голос первого воспитателя Андрея Ивановича Остермана.

– Входи, барон, – не поворачиваясь, будто не отрываясь от занятий, ответил Петр.

– Прошу простить великодушно, что помешал трудам вашим, – продолжал тот. – Я лишь заглянул осведомиться, не нужна ли в чем моя помощь, нет ли каких пожеланий у Вашего Величества?

«Пожелания—то у меня есть, но так я тебе и сказал, сейчас начнешь вторить светлейшему „учиться, учиться“!» – мелькнуло в голове у императора, вслух он произнес коротко, как бы не отвлекаясь от дела:

– Нет, Андрей Иванович.

– Могу ли я позволить себе посвятить сей день прочим государственным делам?

– Разумеется, если понадобишься, я всегда могу за тобой послать, работай во славу отечества и не волнуйся обо мне, можешь хоть несколько дней сряду.

– Благодарю, Ваше Величество, что предоставляете мне такую свободу, но вы – не только моя главнейшая и первейшая, но и самая приятная и любимая обязанность…

– Если какие—то твои дела тебе невмоготу или не в удовольствие ты скажи мне прямо, барон, я сейчас велю их с тебя снять, – понял воспитателя в русле своих собственных настроений юный царь. «И правда, вечно на него столько наваливают, и в Верховном—то ему Тайном совете сидеть и там, и сям … “ – рассудил он про себя. – Правда, говори, хоть сей момент…

– Вы бесконечно добры и сострадательны к людям, Ваше Величество, – испугавшись, начал выкручиваться Остерман, которому любая из его должностей была дороже зеницы ока. – Ваши порывы облегчить долю ближнему, говорят об огромном благородстве и доброй христианской душе, но позвольте старику предостеречь вас. Недобросовестные и ленивые люди, кои встречаются иной раз, могу воспользоваться сим вашим блистательным качеством во зло. Что касается меня, то я готов и с радостью буду выполнять дела и обязанности вами на меня возложенные и только за честь почту, если вы и впредь будете задействовать меня для службы вам. Я служил вашему деду, вашей бабушке, и вы не погнушайтесь мной.

– Ладно, тогда ступай, – соскучившись выслушивать витиеватые речи Остермана, скомандовал Петр.

– Слушаю, Ваше Величество, – с поклоном ответил тот и побрел к карете в недоуменном состоянии, так как воспитанник сегодня повел себя, мягко выражаясь, не в свойственной ему манере.

Не прошло и двух минут, как двери снова распахнулись.

«Ну вот что—то забыл досказать. Пугну—ка его» – мелькнуло в голове у Петра.

– Барон, ты решил не давать мне заниматься сегодня! – недовольным тоном буркнул он и резко повернулся, чтобы посмотреть, какая гримаса получится у воспитателя от такой встречи.

Вместо ожидаемого он увидел перед собой хорошенькое—прехорошенькое, любимое—прелюбимое личико своей ненаглядной тетушки Елизаветы Петровны. На мгновение застыв от радости и восторга, он бросился к ней обнял и начал целовать.

– Петруша! Негодный! – наконец возмутилась она. – Я, кажется, предупреждала тебя, государь мой, что если ты будешь крепко и больно целоваться, я оттреплю тебя за уши!

И она ловко схватила Петра за ухо да так сильно, что он неподдельно закричал от боли:

– Лиза! Лизонька! Пусти! Пусти!

– То—то же!

Но лишь Елизавета ослабила пальцы, Петр снова обхватил ее и принялся целовать с прежней страстью, а когда она не без борьбы и усилий высвободилась, он ловко отскочил и бросился наутек. Какое—то время они кружили вокруг письменного стола. Елизавета всерьез была намерена поймать племянника, однако, скоро ее гнев отошел, и она прекратила беготню.

– Ладно, племянник, прощаю, – милостиво сказала она.

Петр приосанился:

– А я на тебя сердит, Лиза!

– На меня? За что, скажи на милость? – изумилась она.

– Ты совсем не уделяешь мне внимания!

– Извините, государь, но меня к вам не допускают. Не велят отвлекать от занятий науками и государственными делами.

– Ты правду говоришь, Лиза? Хотя, конечно, правду, сам знаю. Александр Данилович!

– Сегодня только и прорвались с Наташей, что его дома нет, а то бы сейчас отправил вон! – добавила Елизавета.

– И Наташа приехала?! Где она? – несказанно обрадовался Петр.

Легко поддавшийся настоянию своего нареченного тестя переехать в его дом, пока собственный новый императорский дворец ни будет построен, теперь Петр страшно раскаивался в этом и скучал без сестры, тетушки, да и без привычных старых стен.

– Там со своей подружкой Александрой Александровной на минутку задержалась, да с Марией Александровной, невестой твоей, – объявила Елизавета.

– Хорошо, что задержалась, я давно хотел с тобой одной поговорить.

– О чем? – действительно не догадывалась цесаревна.

– Что я сержусь на тебя.

– Снова! На своего Данилыча сердись!

– Данилыч – Данилычем… А вот мне еще не нравится, зачем ты столько внимания Бутурлину оказываешь! Как тебя ни встречу невзачай, Бутурлин с тобой!!!

– Бутурлин – мой камергер, человек – умный, я люблю с ним потолковать. К тому же я не просила его в камергеры, он твоим распоряжением ко мне назначен, потому что камергер мне по штату положен.

– А я не могу такого допустить! Не позволю!

– Сначала приставляешь его ко мне, теперь допустить не можешь! Чем тебе Бутурлин помешал? За что ты его вдруг невзлюбил? Не так давно хвалил… – недоумевала цесаревна, не придавая впрочем никакого значения разговору.

– Зачем ты меня мучаешь, Лиза? – последнюю фразу Петр произнес со столь явным отчаяньем в голосе, что цесаревна неподдельно удивилась:

– Голубчик мой, Петенька, что с тобой, что ты?! Как я тебя мучаю?

– Я вижу, все вижу! Ты нисколько меня не любишь, Лиза!

– Боже правый! Вот ведь, какой ты у меня совсем маленький мальчик! Как тебе не стыдно такое говорить! Ты знаешь, что я тебя очень, очень люблю.

Елизавета была совершенно искренья. С отъездом родной сестры ближе племянника и племянницы у нее никого во всей России не было.

– А по совести, как перед Богом, можешь повторить, что любишь меня? – требовал Петр.

– Ещё бы, очень люблю, всем сердцем, мой милый. Ты говоришь, я мало с тобой бываю. А другие меня упрекают, что я с тобой, да с тобой, мешаю тебе. Что ни делаю, – не ладно, – пожаловалась Елизавета в свою очередь.

– А коли ты любишь меня и хочешь быть со мною, докажи! – наступал Петр.

– Как?

– Докажи, согласись, согласись стать моей женою… – бухнул император.

– Ах, какой вздор! Откуда у тебя такие мысли берутся? – не на шутку возмутилась тетушка.

– Почему вздор? – напирал влюбленный.

– Во—первых, ты забыл, что у тебя есть невеста. Я – твоя тетка и старше тебя. И потом, тебе рано думать о женитьбе!

– Во—первых, моя невеста тоже старше меня, потом, как же мне рано думать о женитьбе, если у меня есть невеста, в—третьих, ну её совсем. И, наконец, тетка – тетка, нашли слово, обрадовались! Разве тебе, такой красавице, такой молоденькой, такой, такой хорошенькой прилично быть теткой, какая ты мне тетка?

– Родная, да будет тебе известно, – сообщила та.

– Родная – только по дедушке, а по бабушке – вовсе не тетка! А невесту свою я не люблю, нисколечко не люблю! – отчаянно препирался Петр.

– Потому, что она, как я, много старше тебя. Если бы я согласилась, ты бы и меня скоро разлюбил, – убеждала Елизавета.

– Ты!!! И она. Смешно даже сравнивать!!! Лиза, послушай, согласись, я тебя умоляю! Я все буду для тебя делать, что ты только пожелаешь… или ты хочешь выйти за какого—нибудь немца, уехать и никогда не видеть ни нас, ни России? Как тетушка Анна? – запугивал Петр.

Цесаревна Анна, родная сестра Елизаветы, стараниями князя Меншикова лишь недавно была вынуждена последовать за своим мужем, герцогом Гольштинским на его родину. Пример был очень нагляден, свеж и страшен для Елизаветы.

– Вот уж – никогда! – горячо воспротивилась она. – Лучше совсем не пойду замуж! А ты – обрученный жених, и не к лицу тебе вести такие речи. Узнал бы Данилыч! Кроме того, с какой стати ты заявляешь, что Анна уехала навсегда?! Что это значит? Впервые слышу! И тише! Кажется, Наташа идет. Потом ответишь. Не будем при ней. Дай—ка, я лучше рассмотрю, чем ты тут занимаешься, – резко перевела разговор на другую тему великая княжна и начала ворошить бумаги на столе у притихшего монарха. – Так математика, геометрия, а как начертил—то! Я вот тебе добавлю.

– Не надо, Лиза, ты мне все спутаешь, не разобраться будет!

Елизавета не слушала, она самозабвенно погрузилась в рисование, в коем занятии была большая искусница.

Тут—то и вошла великая княжна Наталья Алексеевна – родная сестра Петра II, лишь годом старше его. Петр сразу забыл про свои тетради.