Текст книги "Книга о прошлом"

Глава десятая. Ковродел

***

Рафик тоже курит. Собственно с услужливого щелчка зажигалки и началось год назад их с Радзинским знакомство. А сейчас совместный перекур – отличный для Радзинского повод остаться с бакинским коллегой наедине и побеседовать с ним по душам.

Ночь безлунная, тёплая, уютная. Тьма непроглядная вокруг. За пределами жёлтого светового круга возле подъезда словно и нет ничего. Деревья при таком освещении глянцевые, как ненастоящие. Они обступили деревянную скамью наподобие беседки, украсили её резной лиственной тенью.

Слышно, как люди ходят там, в темноте, прогуливаются не спеша, переговариваются негромко. После жаркого дня многим захотелось выйти на свежий воздух из душных квартир. А уж если в квартире собралось человек этак сорок гостей…

Эльгиз устроил роскошный приём в честь своих московских друзей. Явились все его бакинские родственники. И не только родственники, как понял Радзинский. Определённо, среди гостей были и суфийские «братья» Эльгиза.

Радзинский мгновенно со всеми познакомился, обнялся, пошутил и выпил. Обзавелся полезными связями. Получил три солидных деловых предложения с перспективой остаться в Стране Огней навсегда – квартира и внушительный оклад гарантировались сразу. Четыре счастливых отца пообещали без раздумий отдать за него своих дочерей. Они безо всякого стеснения вертели и осматривали Радзинского, похлопывали по спине и восхищённо цокали языками – «красавец»! Тот отшучивался, а когда не помогало, доверительно сообщал, что сердце его с недавних пор занято, и ухмылялся про себя, представляя, как носит на груди портрет аспиранта в медальоне сердечком.

Аверин в этой вакханалии не участвовал. Он ничего не пил (только воду), ничего не ел, молчал, не улыбался и, вообще, сидел на одном месте, не поднимая глаз. Радзинский сначала пытался его растормошить, напоить, накормить, но потом разозлился и бросил эту затею. Тут очень кстати подвернулся Рафик, красноречиво чиркнувший в воздухе зажигалкой и знаками предложивший прогуляться на свежий воздух.

– Не знал, что ты так здорово поёшь, – весело прищуривается Радзинский и затягивается глубоко, неторопливо. Добродушно усмехаясь, он поправляет на груди Рафика рубашку – такой совершенно бессмысленный дружеский жест – но на самом деле тянет в этот момент от рафикова сердца зелёненькую ниточку, незаметно наматывая её себе на палец.

Рафик не маг, он не поймёт, что делает с ним Радзинский. А тому необходимо разобраться, наконец, в ситуации, и вытянуть из Рафика всю информацию, которой тот располагает. Радзинский не испытывает никаких угрызений совести – ему сейчас очень надо знать, поэтому не до сантиментов.

– Ты ещё не видел, как Элик танцует, – смущённо отмахивается Рафик, усиленно дымя сигаретой. – В прошлом году в Шеки на свадьбе племянника он так гайтагы изобразил – все были просто в экстазе! Учитель Элика на два года в Иран отправлял – Элик в торгпредстве работает, поэтому мог выехать без проблем. Там он занимался с наставником, который обучал его особой технике движения. Элик и кружиться может часами, как настоящий дервиш. Ты не смотри, что он такой сдержанный. Он каким хочет, таким и бывает.

– Я понял, – заверяет Радзинский. В его бархатистом голосе столько елея, что будь Рафик повнимательнее, он бы давно сбежал от греха подальше. Но в том-то и дело, что рафиково внимание Радзинский забрал сейчас себе и управляет им по своему усмотрению. – А мне казалось, что Учитель у вас с Эликом один на двоих. Нет?

– Мой учитель – Элик. Точнее, наставник. А собственного мюршида я ещё не встретил пока. Вот Эльгиз и руководит мною потихоньку, советы полезные даёт, направляет… Тебя-то он чему учит? – вдруг оживляется Рафик. – Каким-то отдельным техникам или он всерьёз за тебя взялся?

– Правило духовной жизни номер один, – наставительно произносит Радзинский, похлопывая Рафика по коленке. – Никогда ни с кем не говори об этой самой своей духовной жизни, кроме своего наставника, учителя, старца – нужное подчеркнуть.

– Значит, всерьёз – ухмыляется Рафик в свои пышные усы и косится на Радзинского насмешливо, стряхивая пепел в жестянку, стоящую между ними на скамейке.

– Что это мы всё о высоком, да о высоком, – хохочет Радзинский. – Скажи лучше, зачем Элик нас позвал? Что ему от нас надо? – Ниточка тянется, тянется, скручивается. Вот синяя добавилась, вот жёлтая… Со стороны кажется, будто Радзинский просто вертит в пальцах зажигалку.

– Думаешь, я знаю? Прилетел неделю назад – «отпуск бери». Какой отпуск? Конец учебного года, сессия скоро. «Договорись». Пришлось договориться… Потом оказалось, зря. Поторопился. Элик, когда узнал, что вы на поезде поехали, разозлился страшно – вдохнул так глубоко-глубоко и медленно-медленно выдохнул. – Рафик очень живо изобразил дыхательные упражнения разъярённого Эльгиза. – И даже не спрашивай, как он тебя потом обзывал! – живот Рафика начинает колыхаться от беззвучного смеха.

– Да? А чего это он так взбесился? – Радзинский довольно фальшиво изображает наивное удивление.

– Яхши, часть эпитетов я озвучу. – Рафик кашляет, подавившись дымом, но всё равно продолжает смеяться. – «Стратег недоделанный, баран-самоучка, горилла любознательная, рыцарь круглого нуля, Меджнун доморощенный, осёл ревнивый»… Хватит?

***

Гул голосов, звон бокалов, повсюду люди. В густом и жарком воздухе столько ароматов, что задохнуться можно. Пьяно пахнет вином, удушающе – женскими духами, но возле стола аппетитный шашлычный дух перекрывает всё.

Дохнув табачным перегаром и слегка подразнив свежим запахом улицы, Радзинский навис сзади над Авериным и вкрадчиво поинтересовался:

– А чего это ты пересел? Хочешь к Элику быть поближе?

Николай в ответ смерил его усталым взглядом и с досадой повёл плечами, отворачиваясь. Ему явно не нравилось, что Радзинский стоит у него за спиной. Замер и стоит. Аверин хотел было уже поинтересоваться, в чём дело, как Радзинский крепко обхватил его голову своими горячими ладонями и с чувством чмокнул в светловолосую макушку.

– Детский сад, – с умилением пробормотал нетрезвый востоковед, падая на соседний с Авериным стул. – Был бы ты поумнее, держался бы от Элика подальше. Ты хоть знаешь, что ему от тебя нужно?

– Знаю, – спокойно ответил аспирант, с неодобрением наблюдая, как Радзинский наливает себе ещё вина и как смакует его по глоточку.

Радзинский едва не поперхнулся. Во всяком случае, бокал опустил на скатерть, щедро посыпанную сумахом, и хмуро уставился на Николая.

– Знаешь?

– Я тебе ещё в поезде говорил, – аспирант удивлённо поднял бровь – в глазах недоумение и недоверие.

– Ах, это! – сразу расслабился Радзинский. – «Мы едем, чтобы начать свою работу». Подробнее так и не хочешь мне объяснить? – Он склонил голову набок, снисходительно разглядывая упрямого аспиранта. Но вдруг резко подобрался, схватил Аверина за подбородок и с тревогой заглянул ему в глаза. – Коль, у тебя зрачки огромные. От чего?

– От ковра, – скупо ответил аспирант, высвобождаясь из захвата чужих пальцев. – Я потому и пересел.

– В смысле?

– Там ковёр напротив – синий. Там, где мы раньше сидели. Это ковёр для медитаций. Я от него в транс впадаю. Узор у него специфический, сразу видно, что Мастер делал.

– Да? – Радзинский заинтересовался. Поднялся, обошёл стол, остановился перед неброским настенным ковром над обитым шёлком диваном.

– Тебризский ковёр, – задумчиво констатировал он. – На «Шейх-Сефи» очень похожий орнамент.

Стоило начать путешествовать взглядом по коричневым линиям, сплетающимся в тонкий изысканный узор, как сразу появилось знакомое ощущение давления на мозг. Как будто густая, сладкая патока стекает по затылку, давит на лоб, распирает череп изнутри.

– Нравится? – Рядом остановился Рафик с чашкой чая в руке. – Это мой рисунок, – прихлёбывая чай, просто сказал он. – Я этот ковёр три года делал. Хочешь – научу. У тебя восхитительные узоры выходят. И пальцы такие ловкие – загляденье, как ты ниточки тянешь и сплетаешь.

Радзинский обмер на мгновенье, потом медленно повернулся к простодушно улыбающемуся Рафику, оглядел его с ног до головы, и вдруг оглушительно захохотал. Он стонал, всхлипывал, силился что-то сказать, цеплялся за рафикову рубашку и так хлопал его по плечу, что тот едва не расплескал весь свой чай. Наконец, немного успокоившись, Радзинский выдавил из себя небрежно:

– Может, пойдём ещё покурим?

– Йох, пойдём чаю попьём.

***

После ярко освещённых комнат Радзинскому показалось, что здесь совсем темно – только неяркие светильники на стенах. Осмотреться ему не дали – Рафик шагнул следом и плотно прикрыл дверь. Теперь ещё и тихо.

В комнате практически не было мебели, кроме нескольких низеньких чайных столиков, уставленных посудой и подносами со сладостями. Люди сидели прямо на ковре на подушках, в основном возле стен, оставляя середину комнаты свободной. Здесь были все те, кого Радзинский отметил в процессе знакомства с гостями. Этот факт потешил его самолюбие – значит, внутренний локатор работает. Удивило только присутствие женщин. Их было трое, и одна из них – жена Эльгиза, про которую Рафик ещё по приезде шепнул, что она дочь Учителя.

Радзинский чего-то подобного ожидал, поэтому степенно поклонился, внятно произнёс приветствие и невозмутимо уселся возле одного из столиков. Рядом, пыхтя, приземлился Рафик.

– Ну что, Викентий, поучить тебя? – доброжелательно поинтересовался ковродел, разливая чай по пиалам. – У тебя есть свой стиль. Мне с тобой легко будет.

Радзинский бросил быстрый взгляд на присутствующих – никто не обращал на них внимания – и широко улыбнулся, глядя в глаза собеседнику:

– Честно признаюсь, Раф, ты меня удивил. Хочу ли я у тебя поучиться? Конечно, хочу. Я какие-то узоры сплетаю по наитию, но всё это ни в какое сравнение не идёт с тем, что, оказывается, ты можешь. Это ж какая степень концентрации внимания должна быть, чтобы удерживать в голове весь замысел целиком, не смазать при этом детали, и нигде не ошибиться!

Рафик задумчиво жевал печенье и на похвалы никак не реагировал. Тогда Радзинский ехидно поинтересовался:

– А ты не боишься меня натаскивать после сегодняшнего инцидента?

Рафик добродушно усмехнулся – увалень увальнем, только в глазах на этот раз мелькнула глубоко запрятанная жёсткость:

– Теперь, когда рядом с тобой твой аспирант, ты будешь паинькой.

Радзинский промолчал, хотя сердце в предчувствие близкой разгадки ощутимо трепыхнулось. Он снова оглянулся – никто по-прежнему не обращал на него внимания. Но ведь это экзамен. «Чем бы тебя удивить, Рафик? И вас, господа…». После секундного раздумья, он встряхнул кистями обеих рук и быстрыми неуловимыми движениями вытянул из Рафика несколько разноцветных нитей. Из своих пальцев он извлёк ещё несколько и сосредоточенно принялся за работу.

Выходило что-то вроде салфетки – во всяком случае, по размеру – только узор был однозначно ковровый. Виноградная лоза, сплетаясь изящным орнаментом, заполнила своими причудливыми изгибами всё поле, окружая похожий на солнце центральный медальон. Бордюр из виноградных гроздьев опоясал основную композицию выразительной рамкой, повторяемость элементов которой создавала ощущение чёткого быстрого ритма.

– Прими от меня это скромное творение в знак глубочайшей признательности, Наставник, – глубоким оперным баритоном, явно рассчитанным на театральный эффект, смиренно произнёс Радзинский, низко склоняя перед Рафиком голову.

Тот цепким внимательным взглядом окинул его работу и удовлетворённо кивнул. Платочек, будучи аккуратно сложенным вчетверо, переместился в нагрудный карман рафиковой рубашки.

– Не думай, что мы с тобой будем таким образом развлекаться, – спокойно заметил при этом Рафик. – Ты у меня будешь часами у станка стоять: учиться основу правильно натягивать, узлы вязать, даже шерсть красить будешь сам.

– У тебя поэтому нет учителя? Этим никто не занимается? – понимающе хмыкнул Радзинский.

– Только на уровне народного промысла, – согласно кивнул свежеиспечённый наставник. – Так, чтобы управлять сознанием с помощью рисунка, здесь таких Мастеров нет.

– А ко мне, значит, ты сознательно на конференции подкатил, – весело констатировал Радзинский.

– Не надо было выставляться, – флегматично пожал плечами Рафик.

– Занятно… А чего целый год ждал?

– А это ты у Эльгиза спроси. Я человек подневольный.

– А, может, мы Коленьку Аверина ждали? А, Раф? Не ты ли сказал, что я теперь «буду паинькой». Что ты имел в виду?

– Только то, что сказал, – душевно улыбнулся Рафик и подвинул к себе блюдо с пахлавой.

***

Аспиранта Радзинский нашёл в их общей спальне. Тот лежал на кровати прямо в одежде, отвернувшись к стене, и на появление соседа никак не реагировал.

Радзинский не решился включить свет. Подкрался неслышно, присел на краешек кровати и, вытянув шею, заглянул Аверину в лицо. Глаза аспиранта были ожидаемо открыты – он не спал.

– Коль, ты не заболел? – встревожился Радзинский. Ему показалось, что лоб Николая на ощупь горячий. Тогда он решительно перевернул аспиранта на спину и прижался к его лбу губами. – Температуры нет. Что случилось-то?

– Мне домой надо, – сдавленно прошептал Николай. Губы его кривились, как будто он с трудом сдерживал слёзы.

– Из-за блондина того мерзкого? – грубо спросил Радзинский. Настроение сразу испортилось. – Плакать собрался? – злым голосом вкрадчиво поинтересовался он. – Очень мудрое решение. Особенно когда ты щелчком пальцев можешь превратить его в овощ.

Аверин подскочил так резко, что они с Радзинским больно стукнулись лбами.

– Кто тебе это сказал?! – зашипел аспирант. – Что ты выдумываешь?! Это для тебя люди – марионетки!! Это ты готов всех – щелчком… И меня тоже! Я устал постоянно от тебя какой-нибудь пакости ждать! И не лезь, вообще, в мои дела! Тебя они не касаются!!!

– Коль, заткнись. Или я тебя ударю, – бесстрастно пообещал Радзинский.

Аверин осёкся на полуслове и несколько секунд молча хлопал своими длинными ресницами, не находя, видимо, слов от возмущения, чтобы достойно на эту угрозу ответить. Потом оттолкнул Радзинского, вскочил, рывком вытащил из-под кровати чемодан и принялся кидать туда все свои вещи без разбора.

Радзинский Николая не останавливал, следил за его метаниями лениво и разве что только не мурлыкал. Когда чемодан был с трудом и чертыханиями закрыт и аспирант сосредоточенно оглядывался вокруг, соображая, не забыл ли чего, Радзинский неспешно потянулся и вдруг ловко выхватил из-под аверинского носа чемодан и, как мяч в баскетбольную корзину, закинул его на высоченный трёхметровый шкаф.

Аверин аж воздухом подавился от такой наглости. Хотел схватить стул, чтобы с его помощью добраться до чемодана, но стул, отброшенный Радзинским в сторону, улетел в дальний угол.

– Ну? – пакостно ухмыльнулся Радзинский. – Заставь меня. Ты же можешь…

– А не пошёл бы ты, Кеша, – срывающимся голосом начал разгневанный аспирант.

– Куда? – с самым невинным видом поинтересовался Радзинский.

– Чай пить!!! – рявкнул доведённый почти до слёз Аверин.

– Только после Вас, – церемонно склонился перед ним Радзинский.

Николай открыл было рот, но сдержался и, гордо прошествовав мимо своего мучителя, громко хлопнул дверью. Радзинский с облегчением выдохнул, прислушался к звуку удаляющихся прочь шагов, и, подставив стул, быстренько стянул чемодан со шкафа. Осторожно выглянув из комнаты, он тихо вышел, прокрался в прихожую и закинул злосчастный чемодан на антресоли, не забыв плотно прикрыть хлипкие дверцы навесного шкафа. Туда Аверину без стремянки точно не добраться – потолки высокие, четыре метра, а Коленька ростом, увы, не вышел…

Глава одиннадцатая. Сказка о рассыпанном ожерелье

***

Остаток вечера аспирант просидел около Эльгиза, молча прислушиваясь к разговорам хозяина дома с оставшимися гостями. Радзинский же украдкой наблюдал, как позолоченная десертная вилка в его руке деликатно постукивает о тонкое фарфоровое блюдце, а его перемазанные шоколадом губы раз за разом пачкают край белоснежной чашки. Аспирант облизывался, сосредоточенно стирал оставленный на фарфоре след от торта салфеткой и снова принимался за десерт, серьёзно глядя то на Эльгиза, то на его собеседников.

Эльгиз как-то очень быстро подметил любовь Аверина именно к шоколаду. Подвинул к нему щедро политый шоколадной глазурью торт, украшенный шоколадными же листочками и цветочками, и ненавязчиво, не прекращая увлечённо беседовать с сотрапезниками, подкладывал Николаю на тарелку кусочек за кусочком, пока тот не съел в одиночку ровно половину бисквитного лакомства.

– Зубки не боишься испортить? – не выдержал, наконец, Радзинский.

Женщины уже начали убирать со стола посуду, гости – расходиться, Эльгиз пошёл гостей провожать – нежелательных свидетелей не было.

– Не бойся за мои зубки. Бойся за свои. – Аверин демонстративно стащил с торта фигурную шоколадку и с аппетитом её сгрыз.

– Это ты мне сейчас угрожаешь?! – Всё-таки аспирант непредсказуем. Чёлочка детская, глазки невинные, голосок, как колокольчик, а туда же – взрослым грубить.

– Не могу позволить себе такую роскошь, – отвечает.

Радзинский закрыл лицо руками и затрясся от смеха. Всё-таки сегодня он очень устал и на гомерический хохот сил у него уже не оставалось.

– Ты так сильно обиделся? – Радзинский решил, что нужно уже вести дело к примирению, поэтому изобразил на своём лице некую виноватость и голосу постарался придать покаянный оттенок.

– Ты на меня наорал.

– Что?!! – Таким безапелляционным тоном и такая наглая ложь. – Я даже голос на тебя не повысил!

Молчание, подозрительное пыхтение, судорожное поедание шоколадных листочков. Дитя дитём.

– Коль, пойдём спать, – это уже умоляюще и с налётом отчаяния.

И неожиданно безразличное, с небрежным пожиманием плечами:

– Пойдём, – в ответ.

***

Тьма в комнате была не плотной – зимней, а почти уже летней – прозрачной, поэтому Радзинский без труда разглядел, что Николай сидит на постели полностью одетым и сосредоточенно застёгивает на груди рубашку.

Глаза никак не желали до конца открываться, но встревоженный Радзинский мужественно их таращил, не позволяя себе провалиться в сладкий сон снова. Он приподнялся на локте и хриплым спросонья голосом поинтересовался:

– Куда собрался?

Николай бросил на взъерошенного соседа мимолётный заинтересованный взгляд, но тут же преспокойно наклонился, чтобы завязать шнурки на ботинках. У Радзинского осталось ощущение, что к нему отнеслись, как к мебели, которая априори говорить не может, поэтому в ответе не нуждается. Это жутко его разозлило и разбудило окончательно. Он отбросил одеяло и сел:

– Я спрашиваю, куда собрался? – внятно повторил он.

Аспирант разогнулся, встал, одёрнул брюки и изучающе уставился на Радзинского.

– Сколько пальцев? – неожиданно спросил он, показывая в темноте растопыренные буквой «V» средний и указательный.

– Два, – уверенно ответил Радзинский, нашаривая у кровати тапочки.

– Ну надо же… – насмешливо протянул аспирант. Его белые зубы блеснули в сумерках, когда он обнажил их в мимолётной улыбке.

Аверин приблизился лёгкими неслышными шагами, взял Радзинского за плечи и заглянул ему в глаза, склонившись так низко, что тот ощутил его тёплое дыхание на своём лице.

– Спи, Кеша, – ласково сказал аспирант. – Спи. Надо спать. – И, как маленького, погладил его по растрёпанным волосам.

Но Радзинский крепко схватил Аверина за предплечье, не давая тому разогнуться, и не менее нежно пропел:

– Я задал тебе вопрос, студент. Куда. Ты. Собрался?

Аверин усмехнулся и с иронией покосился на удерживающую его руку.

– Можешь пойти со мной. Только брюки надень.

Радзинский прищурился недоверчиво, но аверинскую руку всё-таки отпустил. Не сводя с улыбающегося аспиранта глаз, он быстро натянул и застегнул брюки и даже рубашку на свой скульптурный торс накинул.

– Пошли, – скомандовал он.

Аверин весело фыркнул, словно это была ужасно смешная шутка, и шагнул к двери, за которой, как и положено, был коридор, но коридор какой-то подозрительно маленький и тесный. Споткнувшись в темноте о знакомую детскую коляску, Радзинский насторожился – это же аверинская квартира! Почему-то сразу подумалось: «Если это сон, зачем я одевался? Зачем ОН одевался?».

А Николай уже исчез в комнате. Радзинскому очень хотелось свернуть в кухню, откуда раздавались голоса и весёлый смех, но он последовал за аспирантом.

Катюша как будто ждала их – стояла в своей кроватке, вцепившись маленькими пальчиками в толстые деревянные перекладины ограждения. Завидев папу, она начала радостно подпрыгивать и издавать забавные воркующие звуки – что-то среднее между смехом и повизгиванием.

– Катюха, ты как арестант! – не удержался Радзинский. – «Сижу за решёткой в темнице…» э-э-э… сухой, я надеюсь? – Аспирант, видно, был в хорошем настроении, потому что губы кривить от такого низкопробного юмора не стал, а подавился смешком и прикусил губу, чтоб не засмеяться слишком громко.

Потом ребёнок был вынут из кроватки, начались «ути-пуси» и «чей это носик». Радзинский мешать не стал, прошёлся по комнате, остановился возле иконы Спасителя, которая здесь, во сне, светилась и притягивала к себе взгляд с нездешней силой и властью. Казалось, ещё секунда зачарованного созерцания и внутри что-то щёлкнет, поддастся и выйдет наружу – какая-то мысль или знание, озарение или всеобъемлющее вúдение, суть которого не выразить словами…

На тахте кто-то пошевелился. Немолодая тихая женщина с седыми уже, заплетёнными в косу волосами слегка приподняла голову и следила за нежданным гостем без тревоги и даже без особого интереса. Глаза у неё были ясные, голубые – аверинские – но без стального блеска, без «туннельного» эффекта, без силы этой гипнотической, от которой сознание плывёт, и тепло волнами разливается по телу.

Радзинский догадался, что это мама Николая, которую «выписали» посидеть пару недель с внучкой. Он вежливо ей поклонился и поспешил ретироваться на прежнюю позицию, поближе к родному уже тирану-аспиранту.

По пути в руки попалась подаренная перед отъездом кукла. Одежды на ней уже не было, но игрушечное тельце было до подбородка укрыто пелёнкой – видимо, кукла «спала».

– Ляля! – ревниво воскликнула Катюша, сразу же потянувшись за игрушкой.

– Хм… это мальчик или девочка? – принимая из рук Радзинского куклу, озадаченно поинтересовался аспирант. – Волосы коротковаты.

– Это малыш, – нашёлся Радзинский. – Он ещё никто. Ну, или уже всё.

– Глубокомысленно… – В пристальном взгляде Николая столько ехидства, как будто он точно знает, что было у товарища на уме, когда он покупал эту «бесполую» куклу. – Значит, это Ангел?

– Ну… можно сказать и так, – с облегчением согласился Радзинский.

– А ты не боишься, что я превращу тебя в овощ, шутник?

М-да… Похоже, расслабился Радзинский рано…

– Лучше Линаса – в крысу. Это ведь он там, на кухне, сидит? – ловко перевёл стрелки Радзинский.

Николай сразу улыбаться перестал. Взгляд стальной, жёсткий. Потянул Радзинского за рукав и уже через пару мгновений они с Авериным стоят у двери в кухню. Сквозь матовое стекло виден свет и расплывчатые силуэты сидящих за столом людей.

Жаркий шёпот в ухо. Аверину пришлось встать на цыпочки и за могучее плечо Радзинского уцепиться, чтобы до этого самого уха дотянуться:

– Превращать будешь ты. А я погляжу.

Издевается, гад. Но Радзинскому ничего не остаётся, кроме как принять аверинский вызов. Он тщательно застегнул рубашку, заправил её в брюки. Волосы пригладил. Оглянулся на Аверина – тот давится от смеха, аж по стеночке сползает – ехидная сволочь. Радзинский расправил плечи, тихонько нажал на дверь – она распахнулась легко, неслышно – никто не обратил внимания.

Так, за столом семеро. И как они все в такой маленькой кухне поместились? На столе чай, кофе, печенье – всё прилично. И все молчат. Говорит только Линас, который похож сейчас, скорее, на призрака-убийцу, чем на мороженую рыбу – глаза всё такие же прозрачные, но взгляд хищный, лицо надменное, жесты властные. Движения линасовых рук завораживают – у него такие длинные, сильные пальцы, красивые точёные кисти, гибкие запястья…

Это что – лекция? Вслушиваться Радзинский не стал – что-то откровенно гнусное о способах управления чужим сознанием, но свитое в аппетитную лапшу из научных психологических терминов. Первоначальное намерение учинить какую-нибудь шутку, которая должна впечатлить Аверина, улетучилось, когда Радзинский заметил, что все эти люди соединены между собой какой-то странной красно-коричневой нитью. Эта связь наделяла их силой. У них даже общее свечение образовалось – агрессивное, холодное, злое. Почему-то захотелось это опасное единство разрушить. Взгляд мгновенно нашёл слабое место – вжик – и светлый луч разрезает нить там, где она светится наиболее тускло и безжизненно. Цепь распалась. Ещё парочка быстрых движений – и Линас полностью отрезан от общей связки. Он тут же будто затормозил с разбегу, головой мотает, всё своё красноречие растерял. Остальные тоже начали волноваться, но тут сзади налетел Аверин – злой, трясёт Радзинского, как грушу, шипит, как разъярённая кошка, глаза тоже по-кошачьи сверкают:

– Что ж ты творишь, дубина?! Ты понимаешь, что делаешь?!! Прекрати немедленно, идиот!!!

Пришлось зажать ему рот ладонью и спешно оттащить за собой в коридор. А затем проснуться – в гостеприимном эльгизовом доме.

***

Интересно, что следы от зубов на ребре ладони остались. Их-то Радзинский и разглядывал задумчиво, когда проснулся. Вставать не хотелось. Хотя птичий щебет за окном был жизнерадостно бодрым, солнечные пятна на одеяле энергично слепили глаза, а шевелящий штору ветерок обвевал лицо приятной утренней свежестью. Но в постели всё равно было хорошо. Вообще, у Эльгиза было хорошо. Радзинский давно уже заметил, что и запах постельного белья, и вкус приготовленной Эльгизом еды, и вся обстановка в эльгизовом доме до последних мелочей ощущались его телом правильными, уютными, родными. Как будто Радзинский тут родился. Будто Эльгиз вырастил и воспитал его. Словно для него купил этот простой, но из хорошего дерева письменный стол, для него подбирал этот винного цвета ковёр… Кстати, узор самый обычный. Разве только вот эти элементы несут в себе какой-то смысл – поют «люблю, люблю, люблю». Понятно, почему здесь так расслабляешься. Если тебя любят – чего бояться?

Радзинский поймал себя на том, что, свесившись с кровати, водит по ворсу ковра ладонью. С кряхтением разогнулся, потянулся до хруста, снова упал на подушку – нет, надо вставать, идти искать аспиранта. Аверинская постель даже издалека выглядит холодной, хотя она не заправлена (проверено: Коленька никогда не заправляет постель, бросает где попало свои вещи, вытаскиваемые с полок книги и конфетные обёртки).

Умывание, зарядка – всё потом (эх, пробежаться бы сейчас по Парку офицеров, что совсем рядом!). Вжик – брюки застегнуты. Сигарета в зубах, щелчок зажигалки, затяжка – пробирает до самого мозга.

В коридоре тихо, только из кухни доносятся какие-то хозяйственные звуки. Аспирант сидит у окна осунувшийся и бледный. Привалился к стенке, глаза закрыл. На ощупь разворачивает конфету – и в рот. Рядом целая россыпь фантиков и чашка с остывшим чаем. У мойки возится с посудой Эльгиз – полотенце через плечо и что-то восточное, переливчатое тихонько под нос себе напевает.

Радзинский решительно забрал у Эльгиза полотенце, стал рядом, принялся тщательно вытирать вымытые наставником тарелки. Не вынимая сигареты изо рта, пробормотал почему-то «бокер тов» на иврите. Эльгиз только усмехнулся, блеснул весело тёмными глазами. Аверин же сразу подобрался, глаза распахнул, в чашку свою вцепился так, что пальцы побелели.

– Я кофе тебе сварю. Садись, – кивает в сторону стола Эльгиз, когда вся посуда вытерта и убрана.

– Спасибо, – Радзинский падает на стул, с удовольствием вытягивает ноги, подвигает к себе аверинское, очевидно, блюдце и стряхивает туда сигаретный пепел. Эльгиз варит божественный кофе. И турка у него какая-то необычная, штучная, и кофемолка стирает зёрна в пыль, и руки-то золотые…

– Доброе утро, Коль, – выдыхает Радзинский вместе с дымом. И пристально вглядывается в лицо аспиранта: под глазами у того синяки, носик заострился – как будто и не спал парень совсем.

– Для тебя – не слишком доброе, – сухо отвечает аспирант, водя указательным пальцем по золочёному ободку чашки.

– Почему?

– Ты теперь раб лампы. Пока долг не отработаешь – будешь на привязи сидеть.

Сигарета тлеет, прогорает, пепел отваливается и рассыпается сизой пылью. Странные какие-то слова, сказочные, чуждые здравомысленной реальности. Но отчего-то пугающие.

Эльгиз забирает у растерянного Радзинского окурок, приспособленное им под пепельницу блюдце, ставит перед своим подопечным красивую глиняную чашку и наливает туда ароматный кофе.

– Давай я объясню, – дружелюбно предлагает он и садится рядом. Теперь Аверин у него по правую руку, а Радзинский – по левую. Напротив – окно и Эльгиз слегка щурится от яркого света. Солнце играет на его чёрных с проседью волосах. И часы, плотно сидящие у него на запястье, пускают по потолку солнечных зайчиков. – Я тебе сказку расскажу. Или притчу – как хочешь. Ты на звёзды любишь смотреть? И я люблю. Всех нас тянет куда-то туда – в небо. Так вот, говорят, что до того, как мы попали на землю, наши души были соединены с десятками других в единое светило. Потом звёзды упали на землю и рассыпались. Как порванное ожерелье. И мы потеряли своих братьев. У каждого из нас – своя судьба, свой урок, своя задача, но в итоге все мы должны найти части своей «звезды», стать с ними одним целым вновь, добавить к общему свечению свой лепесток очищенного и преумноженного священного огня. Тогда звезда засияет ярче прежнего. Тогда снова поднимется ввысь и перейдёт в новую фазу существования – с новыми перспективами, с запредельными на сегодняшний момент задачами, с невероятными возможностями.

У каждой звезды есть своё сердце. Оно притягивает нас к себе, как магнит. Оно становится лучом, по которому мы, как по мосту, переходим туда, где снова обретаем своих братьев. Вчера ты разрушил связь соединённых свыше людей. Как ты это сделал – я не знаю. Сила есть, ума не надо, наверное. А, может, тебе позволили это сделать. Для чего? – опять не скажу. Во всяком случае, теперь ты сам связан с ними до тех пор, пока не поможешь им снова собраться вместе.

– Если это была звезда, то из антикосмоса. У них очень мерзкое было свечение, – мрачно вставляет Радзинский, допивая кофе.

– Это говорит только о том, что им предстоит длительный путь очищения, а значит, страданий и жертв. Не в последнюю очередь результат будет зависеть от направления духовного развития их центра, которого, как я понял, зовут Линас.