Текст книги "К портретам русских мыслителей"

Дело, очевидно, в том, что революция действительно выявила что-то похожее на национальный мессианизм, но этот мессианизм был чисто революционного происхождения. И у Бердяева действительно есть упоминание о новой национальной гордости, точнее, об идеологии такой гордости, которая появляется в революциях вместе с их общемировыми заданиями и в связи с тем простым фактом, что происходит такая спасительная революция в какой-то «одной, отдельно взятой стране», которой и выпадет честь быть носительницей освободительного знамени по всему миру. Так, в Великой французской революции родилась «французская идея» (alions enfants de la patrie, le jour de gloire est arrivé), a вместе с ней явился и новоевропейский национализм. В Октябрьской революции своей избранностью мог гордиться российский пролетариат, и отблеск его славы падал на весь народ.

К сожалению, Бердяев при всей своей проницательности ухватился за «русскую идею» как за виновницу исторической трагедии России и этим сбил с толку многих. Но он же вооружал знанием подлинных истоков тоталитаризма XX века, века сбывшихся утопий. Определяя тоталитаризм как «ложно направленную религиозную потребность», христианский мыслитель предупреждал, что против него «нельзя бороться скептической формальной свободой, можно бороться лишь освобождающей истиной».

Sub specie finis364364
  Под знаком конца (лат.).


[Закрыть]: Утопия творчества Н.А. Бердяева365365
  Социокультурные утопии ХХ века. М.: ИНИОН АН СССР. 1979; то же: Гальце-ва Р.А. Очерки русской утопической мысли ХХ в. М.: Наука, 1992; то же: Гальцева Рената. Знаки эпохи. Философская полемика. М.; СПб.: Летний сад, 2008.


[Закрыть]

Среди многих утопий, интенсивно развивающихся в России с конца XIX века, наряду с теократической, технократической и социальной нашла себе место и теургическая идея, или спасение творчеством. Само понятие теургии (от греч. feourgia), означающее «богодействие», священную работу, продолжение человеком дела Творца, фигурирует у неоплатоников, которые стали находить в слове философа присутствие божественной воли, а поэтому и жизнетворческие потенции. О своем учителе Плотине Порфирий, например, утверждал, что его творения – результат благотворного вмешательства свыше366366
  Porfirii. Vita Plotini, 23.


[Закрыть]. Представление о мистической силе творчества подспудно просуществовало в течение Средних веков и своей второй, открытой жизнью зажило лишь в эпоху немецких романтиков. По мере секуляризации сознания дело переделки мировой данности берут в свои руки уже не помазанники, а самозванцы. Теургическая задача все больше переходит из сакральных ведомств в светские инстанции, становясь предметом философской эстетики и эстетической практики. Теория теургического претворения действительности как задания искусства целиком содержится у Новалиса, но только называется теперь магией («магическим идеализмом»); планы «воспитания» мира через синтетическое искусство вынашиваются Р. Вагнером, и совсем удаленный от первоначального вид «панартистизма» получает теургический принцип у Ницше. В.С. Соловьев задает теургии христианские задачи367367
  См.: Соловьев В.С. Чтение о Богочеловечестве // Соловьев В.С. Собр. соч. В 10 т. 2-е изд. Т. 3. СПб., 1911; то же: Соловьев В.С. Полн. собр. соч. В 20 т. Т. 4. М., 2011. 2 17


[Закрыть], опираясь уже на средства искусства Нового времени, и заставляет работать в этом направлении как теоретическую мысль, так и художественное воображение целого поколения Серебряного века368368
  Это не значит, что в первые полтора десятилетия ХХ века в России ничего, кроме символизма, не было; но все, что тогда появлялось (даже акмеизм), должно было, естественно, определяться по отношению к господствующему веянию. 21 8


[Закрыть], основавшего русский вариант теургической, символистской эстетики.

В качестве теоретика-символиста наследует у Соловьева идею «теургического делания» Н. А. Бердяев.

Однако, прежде чем переходить к изложению дела, представим характеристику главного действующего лица.

1. Социально-политическая преамбула, или Платонический радикализм

В интеллектуальных кругах и идеологических сферах – по ту и по эту сторону границы – имя Бердяева занимает стабильное место среди наиболее часто упоминаемых имен.

Между тем прошло более столетия со дня его рождения и более сорока лет со дня смерти.

Поле особого напряжения вокруг Бердяева начало образовываться в России самим направлением его идейно-политической эволюции. В числе совсем небольшой группы единомышленников в эпоху господства в среде интеллигенции левореволюционных настроений он начал движение в обратном направлении – от революционной активности к «легальному марксизму», а от него к «Вехам». В бурные годы предреволюционных размежеваний он встал во враждебные отношения с марксизмом, а затем и с советской властью, зато во второй, заграничной половине своей жизни он пережил определенное движение вспять, что вызвало возмущение вокруг него в среде политической эмиграции.

Конечно, его деятельность получает особый резонанс благодаря организационной энергии и размаху общественной активности. (Как в России, так и в эмиграции он руководит журналами, организует общества – и общества сами организуются вокруг него, – выступает с лекциями, а главное, пишет, тут же отвечая на всякое духовное и общественное событие, стараясь углядеть в настоящем симптомы грядущего.) Наконец, его «огненный пафос» (по характеристике С. Левицкого)369369
  Левицкий С. Николай Бердяев. Philosophie der Schöpferischen Freiheit // Zeitwende. 1949—1950, München. Bd. XXI. S.372—377.


[Закрыть], его афористическое слово множат и сторонников, и противников.

Н. Бердяев разделил с Л. Шестовым место первооткрывателя новейшей философии существования, превратив таким образом Россию в родину экзистенциализма. Как бы наперегонки со Шпенглером он заявляет о «закате» Европы, о смене культурных циклов в мировой истории370370
  См. его статью 1915 г. «Конец Европы» в сб.: Судьба России. (М., 1918. С. 117– 126), и особенно: Бердяев Н. Новое Средневековье. Берлин, 1924.


[Закрыть]. На много лет Бердяев обогнал западных теоретиков в открытии «потребительского общества» и изображении его главных симптомов, до Х. Ортеги-и-Гасета проанализировал феномен «массовой культуры».

Чрезвычайное впечатление, которое Бердяев произвел на Западе, нельзя объяснить, не учитывая его европейской широты интересов, столь импонирующей западному интеллигенту, философской осведомленности, четкости и блеска его формулировок, экспрессивного натиска и, с другой стороны, – экзотически притягательных для Запада мотивов и тем, вынесенных из русской культуры.

Перед европейским интеллектуалом межвоенного времени Бердяев явился одновременно живым представителем и ярким популяризатором «русского духовного мира». Он был назван «русским Гегелем ХХ века», «одним из величайших философов и пророков нашего времени»371371
  The Times. 1948. № 50.


[Закрыть], «одним из универсальных людей ХХ века»372372
  The Times literary supplement. 1948.


[Закрыть], «великим русским философом, чей труд явился связующим звеном между Востоком и Западом, между христианами разных исповеданий, между христианами и нехристианами, между нациями, между прошлым и будущим, между философией и теологией и между видимым и невидимым»373373
  Lowrie D.A. Rebellious Prophet: A Life of Nicolai Berdiaev. N.Y., 1960.


[Закрыть] и т.д., и т.п. Он был самым известным и читаемым из прибывших на Запад философствующих русских эмигрантов. «Общество Бердяева» сообщает в своем бюллетене 1953 года, что его книги публикуются от «Дармштадта до Сантьяго и от Нью-Йорка до Токио»374374
  Bulletin de l’association Nicolas Berdiaev. P., 1975. № 4. 2 19


[Закрыть]. При жизни он был удостоен многих научных почестей. В 1947 году он стал доктором теологии honoris causa – Кембриджский университет предпочел его Карлу Барту и Жаку Маритену. В том же году Бердяев был выдвинут кандидатом на Нобелевскую премию. Популярность Бердяева проникла и в литературу: Олдос Хаксли эпиграфом к своему знаменитому «Дивному новому миру» ставит афоризм Бердяева, а Андре Жид обсуждает в «Дневниках» темы, воспринятые им от русского мыслителя.

Регионом наиболее заметного воздействия Бердяева в Европе оказалось, естественно, его эмигрантское «отечество». Исследователи отмечают его несомненное влияние «на французскую молодежь 30-х годов» и «французскую общественность»375375
  Русская религиозно-философская мысль ХХ в. Питсбург, 1975. С. 154.


[Закрыть]. Кстати, ему случилось даже быть в учредителях парижского персоналистского журнала «Esprit» и организатором экуменического, межконфессионального движения (1925—1928). Французские вожди философских школ – экзистенциалист Г. Марсель, персоналист Э. Мунье и неотомист Ж. Маритен – испытывали и признавали сами влияние русского эмигранта. Восприятие Достоевского в Германии и отчасти в англосаксонском мире прошло под заметным воздействием бердяевской трактовки русского писателя.

Судя по потоку литературы (о нем уже написаны десятки монографий), Бердяев остается фигурой притягательной для Запада. Так, итальянский славист Адольфо Аснаги, отмечая растущий в 70-е годы интерес итальянской интеллигенции к русской философии, утверждает, что «наиболее известным, наиболее читаемым, более всего издаваемым и комментируемым в Италии философом ХХ века оказывается по-прежнему Н.А. Бердяев», и даже обнаруживает прилив интереса к нему в позднее время376376
  Там же.


[Закрыть].

У нас имя Бердяева тоже не забывается. Оно всплывает всякий раз, когда речь заходит о коренных идеологических проблемах современности, о главных ее идейных течениях (и противоречиях), связанных, разумеется, с радикальным феноменом духовно-социальной действительности ХХ века – коммунизмом. Но – странное на первый взгляд дело – если на Западе, даже среди прямых поклонников Бердяева, ему ставятся на вид его «коммунистические симпатии», то в суждениях его противников Бердяев всегда оказывался во главе шеренги антикоммунистов.

Действительно, хотя позиции Бердяева по отношению к новому строю и власти менялись – от первоначального безудержного негодования377377
  Ср.: Бердяев Н.А. Философия неравенства. Берлин, 1923.


[Закрыть] до надежд во время Второй мировой войны на перемены во внутренней политике СССР, – он, будучи персоналистом, оставался принципиальным противником последовательного коммунистического мировоззрения; он одним из первых произносит слово «тоталитарность» по адресу нового общества. Он был против советского строя еще задолго до его возникновения (хотя впоследствии признал эту власть «русской национальной») и против большевистской революции – задолго до того, как она произошла: в 1907 году Бердяев с чисто профетическим чувством предсказывает, что в случае настоящей революции в России победят большевики.

С другой стороны, когда на Западе и в эмигрантских кругах Бердяеву приписывают «коммунистические симпатии», именуют его «коммюнизаном», мыслителем, не свободным от «соблазнов коммунизма» и «атавизма марксистской социологии»378378
  Философ культуры и историк Г.П. Федотов, к примеру, писал: «Борясь с социальностью, Бердяев всю жизнь оставался социалистом. Он никогда не был ортодоксальным марксистом, хотя бы потому, что никогда не был материалистом. Но даже с Марксом его разрыв был не полным и не окончательным. В эмиграции он постепенно возвращался к учителю своей юности». И еще: «Бердяев склонил свою гордую голову <…> перед коммунистической революцией» (Федотов Г.П. Новый град. Нью-Йорк, 1952. С. 309, 310, 317).


[Закрыть], то поводы для таких подозрений все же находятся. Дело не только в том, что он всегда заявлял о «правде коммунизма»379379
  См., в частности: Бердяев Н. Новое религиозное сознание и общественность. СПб., 1907. С. 102; Его же. Философия неравенства. Берлин, 1923. С. 153; Христианство и социализм. Прага, 1925. С. 351 (сборник, посвященный П.Б. Струве); Марксизм и религия. Прага, 1929; Христианство и классовая борьба. Прага, 1937; наконец, многочисленные статьи в журнале «Путь», среди которых есть работа, прямо посвященная этому вопросу, – «Правда и ложь коммунизма». Путь. Париж, 1931. № 30).


[Закрыть], ^—выходя далеко за пределы убеждения Вл. Соловьева, признававшего «относительную», «историческую правду социализма»380380
  Соловьев В.С. Собр. соч. В 10 т. Т. 3. С. 5.


[Закрыть]. В ходе сложной истории своих внутренних взаимоотношений с родиной – вероятно, в наиболее ностальгические минуты и в пылу борьбы с другим своим, буржуазным противником – Бердяев позволял себе гораздо больше, чем положено оппоненту большевистского режима381381
  В статье «Иллюзии и реальности в психологии эмигрантской молодежи» усиленно подчеркиваются «положительные последствия Октябрьской революции», к которым Бердяев относит «приобщение к активной исторической жизни новых слоев русского народа и укрепление «национального самосознания – сознания великой миссии России в мире» (Путь. Париж, 1928. № 14. С. 7). А в своей «Речи», посвященной задачам христианского движения, он берет под обстрел апатию христианского социального сознания (надо сказать, что пороки церковной жизни и так называемого исторического христианства Бердяев не уставал обличать всю свою жизнь) и при этом апеллирует к опыту Советов как примеру разрешения социального вопроса и укору для христиан. «Идет трудовое общество», – указывает он здесь, и черты этого общества Бердяев видит в Советской России. Кстати, он упрекает церковь и за то, что «символика серпа и молота сделалась враждебной кресту», которому следовало бы быть всего далее от символов римского права и банковских билетов и который в действительности слишком с ними сблизился (Речи Н.А. Бердяева, В.Н. Ильина, Г.П. Федотова, прот. С. Булгакова на открытом собрании Религиозно-философской академии // Путь. Париж, 1932. № 32. Приложение. С. 10).


[Закрыть]. Не последнее место в создании репутации Бердяева-«коммюнизана» заняло и его отталкивание от реставрационных настроений русской эмиграции, убежденной в необходимости насильственного свержения советской власти382382
  Если революция, по Бердяеву, который близок здесь к Жозефу де Местру и Луи де Бональду, есть величайшее бедствие, то она одновременно и заслуженное возмездие. Это есть зло, вызванное злом, роковая судьба народа, его «малый апокалипсис». Но судьба, как известно, – движение бесповоротное. Поэтому дело идет не о том, чтобы ей противиться, но чтобы, переживая предлагаемый ею катастрофический опыт, извлекать для себя уроки на будущее. Как тяжкая болезнь, потрясающая весь организм, революция потрясает общество, однако, переболев ею, народ приобретает иммунитет, духовно крепнет и созревает. Положительный смысл в истории имеет изживание, имманентное преодоление революционных разрывов силами вызревающего изнутри противоположного духа. Условно говоря, «прогресс», т.е. движение истории, совершается, согласно этому ходу мысли, путем реакции на революцию. И если Бердяева никак нельзя назвать реставратором, то, по-видимому, можно определить как в прямом смысле слова реакционера-провиденциалиста. Кстати, по разъяснению Бердяева, «история есть не прогресс по восходящей линии и не регресс, а трагическая борьба, в ней вырастает добро и зло, в ней обнажаются противоположности» (Самопознание. Опыт философской автобиографии. Париж, 1949. С. 325). Последнее звучит прозаической парафразой к историософской поэзии Г. Тракля: «Когда к вечеру клонится день, зло и добро созревают».


[Закрыть].

Однако «коммунистические симпатии» Бердяева были симпатиями «из прекрасного далека». Время от времени он присягал «коммюнитарному» идеалу – оформившемуся у него в утопическую прекраснодушную картину «персоналистского социализма», – но практическую реализацию идей коммунизма резко отвергал, не связывая необходимо основополагающие принципы и пути их осуществления. Коммунистический феномен оказывался в глазах Бердяева каким-то двойственным образованием, которое утопический идеолог хотел как бы разломить на части и извлечь некую «принципиальную», висящую в воздухе «правду», оставаясь, таким образом, в сфере надзвездного, трансцендентного идеала.

Бердяев ведет борьбу на два фронта, ибо у него два противника: его извечный враг – буржуазность и пришедший к власти коммунизм – враг, так сказать, приобретенный, нажитый временем, поскольку он оказывался следствием первого. И в зависимости от нужд полемики383383
  А по темпераменту Бердяев – ярый спорщик, и сам подчеркивает, что его взгляды «зреют в полемике» (Самопознание. С. 44).


[Закрыть], от главного в ту минуту предмета обличения Бердяев перемещает акценты и даже как бы меняет взгляды. Если взор его в тот момент направлен на мир капитализма, то социализм может попасть в преимущественное положение: он в таких случаях оказывается у Бердяева более прав и даже объединен с христианством в одном лагере противников социальной несправедливости. Если же в центре внимания Бердяева находится сам социализм, то обвинительный процесс проходит по пути поисков параллелей и отождествлений социализма с его историческим предшественником – буржуазным обществом.

И все же надо отдать должное отчаянному профетизму Бердяева, заявившего в 1931 году из Парижа: «Тяга к социализму является характерной не только для нас (т.е. для России. – Р.Г.), но и для всей Европы»384384
  Бердяев Н.А. Христианство перед современной социальной действительностью (Речь на заседании Религиозно-философской академии // Путь. Париж, 1932. № 32. Приложение).


[Закрыть], – и предсказавшего полувековое господство этой европейской симпатии.

2. Философская преамбула, или Двуполярность мировоззренческих предпосылок

Бердяев – философ ex definitione, по своим интересам он антрополог и историософ, по установке идеолог творчества (т.е. в широком смысле эстетик) и в то же время моралист, по тону – проповедник. Если продолжить неблагородное дело инвентаризации личностно-творческих параметров мыслителя (уже не по формальному, а по содержательному признаку) или, точнее, составить на него что-то вроде философского досье, то можно было бы написать приблизительно так: в онтологии нигилист, в эстетике неоромантик, в этике теоретик с христианской первоинтуицией, а по душевному складу (пользуясь формулой Достоевского) «русский европеец» ХХ века. В справочниках и энциклопедиях его определяют как христианского экзистенциалиста, что гармонирует с самохарактеристикой Бердяева – «верующий вольнодумец».

В этом экзистенциалистском элементе и надо искать главный корень ярко расцветшей философии творчества Бердяева. Желая по возможности сократить общефилософское вступление и тем более избегнуть вводной беседы на темы экзистенциализма, остановимся на его сути, как нам она представляется. Из всех пунктов экзистенциалистского канона ключевым оказывается миронеприятие, которое иногда доходит до полного отвержения материи, имеющего психологическую соотнесенность с такими состояниями, как «отвращение» и «тошнота», чрезвычайно популярными в трудах и художественных продуктах экзистенциалистской мысли. Экзистенциализм – это прежде всего вариант гностического мирочувствия385385
  Гностицизм – в возникшее в первые века на базе христианства строго дуалистическое учение о непроходимой пропасти между духом и материей, отождествляемых: первый – с добром и светом, вторая – со злом и тьмой. Освобождение несовершенного, погрязшего в грехах мира мыслится здесь через высвобождение духовного элемента из дурной, косной материальной оболочки; отряхнув прах ненавистной материи, свободный дух возвращается в область божественного бытия. Гностические мотивы особенно усугубляются в манихейской ереси (появившейся в III веке). «Манихейство выводило христианское “не любите мира, ни того, что в мире” из контекста новозаветного антиномизма и сообщало ему однозначно дуалистический и пессимистический смысл: мировая “тьма” – материя – не может быть высветлена светом духа, она от века противостоит ему как автономное, непримиримое царство зла<…>. Мира нельзя ни спасти, ни искупить, ни освятить – его можно только разрушить, дабы совершилось окончательное обособление света от тьмы» (Аверинцев С.С. Судьбы европейской культурной традиции в эпоху перехода от античности к средневековью // Из истории культуры Средних веков. М., 1976. С. 32—33).


[Закрыть]. И несмотря на все переливы, оттенки и даже радикальные различия его отдельных версий, доходящих до взаимоотрицания, всех роднит отталкивание от мира, имеющее коррелят в онтологическом нигилизме. Утрата веры в смысловые основы бытия явилась уже итогом разочарования в разуме – в историческом разуме на переломе веков. Ликвидация бытия, начиная с С. Кьеркегора («существование пахнет ничем») и Ницше, последовательно проводится в экзистенциалистских работах, поэтому именно «ничто» – das Nichts, le Néant, el nada – входит в состав их названий и населяет их тексты.

И хотя у Бердяева это метафизическое миронеприятие выражено в понятиях христианского мышления – в терминах богооставленности, обезбоженности и т.п. – и подлинным бытием признается бытие христианского Бога – в отличие, например, от собрата по экзистенциализму М. Хайдеггера, божеством которого выступает Бытие-ничто, – Божество Бердяева, так же как Бытие Хайдеггера386386
  Известно, что немецкий философ ни о чем не говорит с таким вдохновением, как о бытии, которое «присутствует», со всех сторон окружает человека, «открыто» и т.д., но оказывается, что, хотя это «подлинное бытие» и открыто, оно неуловимо; хотя оно вроде бы является человеческой средой, но в то же время недоступно. А то, что существует как «данность», – человеческий мир (по Хайдеггеру, «сущее») – не имеет отношения к «подлинному бытию», будучи «миром вещей», миром «ман». Но и подлинное бытие, за которое философ в обиде на беспамятного и самовольничающего человека, пренебрегшего своим назначением «оберегать истину бытия», быть его «пастухом», не имеет у Хайдеггера никаких положительных определений: «Это не Бог, не основа мира» и т.д., это ничто (см.: Heidegger M. Platons Lehre von der Wahrheit. Bern, 1947. S. 47). Правда, благодаря суггестивным намекам и метафорам Бытие-ничто проступает в поздних работах Хайдеггера как некая сокровенная безличность, как темное «лоно». Хайдеггер обличает нигилизм гносеологический, а взамен предлагает нигилизм онтологический.


[Закрыть], отъединено от объективного, наличного мира, который лишается тем самым высшего покровительства.

Экзистенциалистское сознание парадоксально: ибо смысл бытия здесь утерян, но смысл существования остается. И даже нарастает в обратной зависимости. То, чего нет вовне, переносится вопреки всему («ибо абсурдно»!) внутрь. Вся бессмыслица мира оборачивается «к выгоде» человека – он остается единственным возможным носителем смысла во Вселенной. В своем существе экзистенциализм есть позиция человека, утратившего способность к вере, но тоскующего по святыне; это есть, по определению С.Л. Франка, скорбное неверие. Не надеясь больше на действие разумных, благих сил в мире и вообще не рассчитывая на их торжество, человек все берет на себя.

В своем бунте против мира экзистенциалисты доводят до последних границ предпринятое Кантом дело автономной этики, уже полностью разрывая с родовым субъектом. Личность бросает вызов «враждебной вселенной». И помимо самой личности, ничто не определяет ценность действия и не придает ему смысла; она в своем социальном и метафизическом одиночестве должна черпать этот критерий из самой себя, ибо, как говорил Ж.-П. Сартр, «нет никаких указаний ни на земле, ни на небе».

Итак, неприятие мира сопрягается в экзистенциализме с тотальным «приятием» личности. Святыня замыкается миром субъекта; все сбережения кладутся на один, личный счет. Все, что принадлежало раньше Богу, природе или обществу, отбирается теперь индивидуумом. Человек стремится набрать силу, отрыаясь от внешней опоры. Ничто не должно сковывать личность, «ничто» и не сковывает ее. Внешний мир ей только помеха.

«Дух человеческий в плену. Плен этот я называю “миром”, мировой данностью, необходимостью», – так начинает Бердяев самую импровизационную и в то же время программную свою книгу «Смысл творчества»387387
  Бердяев Н.А. Смысл творчества: Опыт оправдания человека. М., 1916. С. 7.


[Закрыть]. Но такая интуиция находится в принципиальной вражде с христианским видением мира, правоту которого Бердяев всегда подчеркивает и приверженцем которого себя считает. Христианское мироотношение в противовес экзистенциалистскому включает в себя мироприятие и доверие к онтологическим основам мира. Мир во зле лежит, но он не есть зло; первоосновное в мире – «зело добро». (У Бердяева же: дух во зле лежит, и это зло есть мир, и мир есть зло.) Поэтому немыслимо проклинать материю, кощунственно упразднять ее, неблагодарно не видеть в ней смысла. С другой стороны, и человеческая личность, как она ни вознесена христианством благодаря данному ей «царскому сану», имеет над собой «высший суд» и определяется сверхличным критерием. Поэтому если как экзистенциалист Бердяев отталкивается от мировой наличности и материи, то как христианину ему совсем по-другому следует взглянуть на дело рук своего Творца и позаботиться о мире. Если в первом своем качестве Бердяев должен утверждать мировую бессмыслицу хотя бы в виде радикальной трансцендентности Бога миру, то как христианский мыслитель он должен был бы, к примеру, увидеть провиденциальный смысл истории, пытаться осмыслить ход вещей…

И действительно, Бердяев отворачивается от мира и материальности, но он же в самые свои разные эпохи и разных своих работах встает на защиту мира, бытия, реальности, коль скоро им кто-нибудь наносит ущерб. Так, подвергаются постоянной критике традиционная философия, Кант, неокантианство и посткантианские течения за пренебрежение к реальному миру и уничтожение бытия в принципиальном гносеологизме. Весь современный идеализм (критический) и позитивизм Бердяев называет «философией прихожих», которая топчется на пороге бытия, «философией сказуемого без подлежащего»388388
  Бердяев Н.А. Sub specie aeternitatis. СПб., 1907. С. 155.


[Закрыть]. «Человек, – обвиняет Бердяев, – потерял доступ к Бытию и с горя начал познавать познание… К бытию нельзя прийти, из него можно только изойти»389389
  Бердяев Н.А. О назначении человека: Опыт парадоксальной этики. Париж, 1931. С. 3.


[Закрыть].

В духе немецкой мистики Бёме и Шеллинга Бердяев утверждает безосновность (первоосновность) свободы, ее примат над бытием (и Богом) и по существу неподвластность Вселенной и человека божественной воле. Бог, пишет Бердяев, не управляет миром390390
  Бердяев Н.А. Экзистенциальная диалектика божественного и человеческого. Париж, 1952. С. 14.


[Закрыть], «Бог никакой власти не имеет. Он имеет меньше власти, чем полицейский»391391
  Бердяев Н.А. Самопознание. С.190. Как тут не вспомнить стихи А. Кушнера: «Когда тот польский педагог,/ В последний час не бросив сирот, / Шел в ад с детьми, и новый Ирод / Торжествовать злодейство мог, / Где был любимый вами Бог? / Или, как думает Бердяев, / Он самых слабых негодяев / слабей, заоблачный дымок?» (Кушнер А. Приметы. Л., 1969. С. 25).


[Закрыть]. Однако Бердяев же в соответствии с духом христианского эсхатологизма заявляет о «разуме истории», о «Божественном промысле» и даже о «Божественном фатуме»392392
  Бердяев Н.А. Смысл истории. Берлин, 1923. С. 13, 43.


[Закрыть].

Правда, философ стремится примирить обе свои потребности, представляя немецкую традицию с ее Ungrund (безосновное) как метафизическую основу для подлинно христианского богословия: «…понимание Абсолютного, характерное для германской мистики и отчасти для германской философии, в особенности для философии Шеллинга и еще более Ф. Баадера, совпадает с более глубинным пониманием христианства»393393
  Там же. С. 70.


[Закрыть]. На этом промежуточном пути Бердяев как бы идет к нахождению посредствующего звена, к философскому оправданию экзистенциализма, не желая в то же время порвать с христианством.

Поиски и пути русского экзистенциалиста напрашиваются на сопоставление с более поздними немецкими вариантами христианской экзистенциалистской мысли – с диалектической теологией или с философией К. Ясперса. Сразу выясняется коренная разница. В отличие от своих западных коллег Бердяев не хочет так далеко заходить в пересмотре христианского вероучения, хотя у него и есть дополнения к последнему в смысле «творческого развития» христианских догматов. Его радикальные предложения в этой сфере касаются метафизического обоснования, но они не затрагивают самого «христианского мифа». У Бердяева нет никаких поползновений к «демифологизации» христианской веры. Он хочет сохранить весь старый багаж, но не может отказаться и от нового, открытого им пути к эмансипации человека от всей Вселенной. Он требует обновления христианского самочувствия, но не христианского символа веры; он добивается переосмысления и изменения субъекта, но не предмета веры. Он предпринимает персоналистскую ревизию христианского сознания, в частности настаивает на освобождении его от «томистской эйфории», в то время как его западные собратья ведут пересмотр основ христианства, исчерпывающе реализуя протестантские тенденции европейской мысли394394
  Расхождения в позициях могут быть проиллюстрированы реакцией Бердяева и на попытки ревизовать христианскую доктрину в среде французских католиков: Бердяев Н.А. Католический модернизм и кризис современного сознания // Русская мысль. М., 1908. № 9. C. 80—94.


[Закрыть].

И хотя русский персоналист уже далеко ушел по дороге «духовного раскрепощения» человека, он не может порвать с «верой отцов». С точки зрения приверженцев религиозного модернизма, Бердяев выглядит несравненно «ретроградней» своих западных единомышленников.

В согласии с принципами экзистенциалистского мышления он не представил ни «системы» экзистенциалов, ни отрефлектированного взгляда на мир. Однако он воплотил настроения, характерные для современного, переживающего кризис сознания.

Позиция христианского экзистенциалиста, не уступающего почти ничего из своих двуполярных предпосылок, предполагает радикальную двойственность, которая пересекает любую из сфер его мысли и каждую мысль на стыке с противоположной. Философ постоянно разрывается между утверждением истины христианства и пафосом ничем не ограниченных и не сдерживаемых человеческих возможностей, излюбленной им «шипучей игры человеческих сил»; между радикальным отталкиванием от мира и участием в его судьбах; между революционной расправой со всеми формами воплощенного бытия и требованием «благородной верности» ценностям христианского культурного мира. Напряженная оппозиция духовных установок часто «разрешается» у Бердяева в рядоположение разнородных принципов, каждый из которых доводится не до конца, но с крайней эмфазой. Однако подобное вулканическое равновесие таит в себе наклонность нарушаться в зависимости от предмета и настроения автора.

Наиболее антиномичную форму и наиболее экстремистское решение получает это противоборство принципов у Бердяева в его философии творчества.

Но рассмотрим сначала, как его двойственные установки выражают себя конкретно – на многозначительном примере истолкования творчества Достоевского и вообще явлений литературно-эстетического мира.

3. «Миросозерцание Достоевского»

Бердяев – не литературный критик (и сам об этом занятии был невысокого мнения)395395
  Бердяев Н.А. Миросозерцание Достоевского. Прага, 1923. С. 7.


[Закрыть], он скорее философ-герменевтик, ставящий себе задачу «раскрыть дух писателя», «выявить его глубочайшее мироощущение и интуитивно воссоздать его миросозерцание»396396
  Там же.


[Закрыть]. Иначе говоря, Бердяев берет на себя роль как раз того «пневматолога», исследователя духа, которым считает духовно близкого себе писателя-мыслителя Достоевского.

Достоевский, безусловно, сыграл заглавную роль в идейной судьбе Бердяева397397
  Еще в ранней юности Бердяев увлекся Поэмой о великом инквизиторе и через нее, как сам он свидетельствует, пришел к полному, восторженному приятию Достоевского, а вместе с тем и к христианству. С тех пор никто не мог в его глазах перевесить авторитет Достоевского. Помимо отдельных статей, посвященных писателю, – и в течение всей жизни бесконечных апелляций к нему, – Бердяев выпустил программную только что цитированную книгу, в которой суммировал свои размышления над его идейным миром. «Миросозерцание Достоевского» явилось отчасти также итогом специального семинара, проводимого Бердяевым зимой 1920/21 г. в его Вольной Академии Духовной культуры.


[Закрыть], равно как и Бердяев – в посмертной творческой судьбе писателя. Помимо того воздействия, которое – вслед за Мережковским и Вяч. Ивановым – философ произвел на религиозно-идеалистические круги русских критиков и читателей Достоевского, он отчасти задал тон и восприятию русского писателя в Европе, особенно в Германии 20-х годов, где стали рассматривать его в ракурсе метафизики и антропологических откровений.

Прежде всего Бердяев затронул методологию, или общий подход к Достоевскому. Он настаивает на целостном восприятии духовного мира писателя (как и всякого явления духа вообще) и на необходимом «родстве с предметом». Он жалуется на отсутствие до сих пор в этой области конгениального интерпретатора, выделяя отчасти среди своих современников Мережковского398398
  Мережковский Д.С. Толстой и Достоевский. М., 1900.


[Закрыть] и упуская при этом статьи Вяч. Иванова399399
  Иванов Вяч. Достоевский и роман-трагедия (1911) // Иванов Вяч. Борозды и межи. М., 1916. С. 5—60.


[Закрыть]. «К Достоевскому подходили с разных “точек зрения”, его оценивали перед судом различных миросозерцаний, и разные стороны Достоевского в зависимости от этого открывались или закрывались. Для одних он был прежде всего представителем “униженных и оскорбленных”, для других “жестоким талантом”, для третьих пророком нового христианства, для четвертых он открыл “подпольного человека”, для пятых он был прежде всего истинным православным и глашатаем русской мессианской идеи. Но во всех этих подходах, что-то приоткрывавших в Достоевском, не было конгениальности его целостному духу»400400
  Бердяев Н.А. Миросозерцание Достоевского. С. 10.


[Закрыть]. Вместо того чтобы «интуитивно проникать» в «целостное явление духа», «созерцать его как живой организм, вживаться в него», критики были настроены либо на своекорыстное толкование (т.е. на отождествление писательской мысли с лично ими исповедуемой идеей), либо на следовательское дознание, тем самым выражая недоверие к истокам и самобытию творчества. Бердяев выступает против всех видов разоблачительства, остро улавливая нарастающую тенденцию века и предчувствуя, в частности, фронтальное наступление фрейдизма в литературоведении401401
  Бердяев пишет свою книгу буквально накануне атаки на Достоевского со стороны психоанализа, т.е. разоблачительства психопатологического. Открывая это наступление, ученица Фрейда Й. Нойфельд публикует в 1923 году труд, в котором русский писатель «вскрывается» с позиций эдипова комплекса. К концу 20-х годов и сам учитель выступает с основополагающей в этом смысле работой (Freud S. Dostojewski und Vatertöung // Die Urgestalt des Bruders Karamasov. Leipzig, 1927), освящая своим авторитетом новый разоблачительный подход к Достоевскому. Способы поисков психопатологической подноготной множатся и изощряются. Один из любопытных вариантов «вскрытия» писателя предлагается ревизионистом фрейдизма А. Адлером (см.: Adler A. Raskolnikow // Adler A. Individual-phsychologie. 4.Aufl. München, 1930). Еще в 1926 году в Англии Адлер прочитал курс лекций, в котором говорил о Достоевском как о превосходном примере подавленной «воли к власти» и типичном правонарушителе. (Второй сын в семье, Достоевский якобы испытывал на себе двойное господство отца и старшего брата, но, не будучи в силах достичь освобождения от этого гнета в жизни, компенсировал себя в своих писаниях, развязывая по ходу дела разрушительные силы в русском обществе.)


[Закрыть]. «К великому явлению духа надо подходить с верующей душой, не разлагать его подозрительностью и скепсисом. Между тем как люди нашей эпохи склонны оперировать любого великого писателя, подозревая в нем рак или другую скрытую болезнь»402402
  Бердяев Н.А. Миросозерцание Достоевского. С. 11.


[Закрыть].

После Бердяева – хотя, быть может, не в меньшей мере после Вяч. Иванова – уже нельзя оставаться на эмпирико-психологическом уровне. (По мысли известного американского литературоведа Рене Веллека, «Н. Бердяев и Вяч. Иванов вознесли Достоевского на головокружительную высоту»403403
  Welleck R. A Sketch of the History of Dostoevsky Criticism // Dostoevsky: A Collection of Critical Essays. N.Y., 1962. P. 5. 23 1


[Закрыть].) Бердяев представил нам Достоевского в свете самохарактеристики писателя – как реалиста в высшем смысле.

Слов нет, между писателем и его интерпретатором существует общность. Бердяев обитает там же, где живет Достоевский с его героями. И главная тема у них одна – человек. Как и Достоевский, Бердяев – антрополог: захватывающая его тайна – это тоже «тайна человека». (Бердяев остро подметил, что и сами герои Достоевского только тем и поглощены, что отношениями друг с другом, только тем и заняты, что разрешением загадки человеческого бытия.) Но духовное поле действия обоих общо только до определенной черты, разделяющей экзистенциальное миросозерцание от экзистенциалистского. И мы должны приготовиться к тому, что и здесь, в лице своего самого яростного поклонника, Достоевский не получит полного и адекватного понимания. Бердяев «переходит черту», и писатель под его пером волей-неволей обретает несвойственный ему облик.

Достоевского Бердяев представляет нам как великого открывателя и духовидца: писатель возвратил «человеку его духовную глубину», т.е. упущенное из виду измерение личности; он уловил «подземные сдвиги» и нарождение «новой души»; наконец, он показал «человека, отпущенного на свободу»404404
  Бердяев Н.А. Миросозерцание Достоевского. С. 58, 42.


[Закрыть], и тем самым предначертал судьбу современного человечества.

Мы соглашаемся с интерпретатором и отдаем должное существенности его суждений. Но вот что-то среди этих открываемых истин звучит диссонансом для нашего внутреннего слуха, и мы начинаем сопротивляться воле толкователя.

Прежде всего настораживает определение «революционер духа», которое присваивается здесь Достоевскому. С одной стороны, вроде бы чему тут противиться, если Бердяев имеет в виду то каждым переживаемое от знакомства с Достоевским потрясение? «Глубокое чтение Достоевского есть всегда событие в жизни»405405
  Там же. С. 18.


[Закрыть]; после него нет возврата к тому устойчивому, статическому «душевно-телесному строю» и укладу жизни, который века существовал до начавшейся в новейшие времена «революции духа». Последняя же определяется Бердяевым как «катастрофические изменения в самом первоначальном отношении человека к Богу, к миру и людям»406406
  Там же. С. 137.


[Закрыть].

Действительно, произошли глубинные и необратимые духовные перемены, которые Достоевский открыл нам в мире и в нас. Но одно ли и то же имеют в виду писатель и его критик, одному и тому же радуются и печалятся? Разумеется, Достоевский не мыслил будущего в рамках прошлого «усадебного» и благодушного быта (хотя по-прежнему считал размеренную жизнь вне города, на земле, здоровой для формирования души). Но так ли уж он стремится рвать все связи с миром и так ли «весь устремлен к грядущему», как этого хочется революционному вдохновению Бердяева?

Критик подчеркивает апокалиптическое настроение писателя. Действительно, Достоевский показал нам дух взметенный и катастрофический, существующий в прерывистом и судорожном ритме и изображенный в решающие, как бы «окончательные» минуты; показал нам переломы, повороты и перевороты духа, какие могут увидеться не в плавной перспективе эволюционного процесса, а в радикальном «свете конца». Но здесь прежде всего предполагается внутренний духовно-жизненный поворот, связанный с метанойей, тот «конец», который личность кладет самой себе, своему недолжному, внутреннему состоянию – в борьбе, идущей не столько «под знаком конца», сколько «под знаком вечности». И уже вовсе нет здесь расчетов на то, что освобожденная душа выпорхнет из сетей вещественной необходимости и несовершенных эмпирических форм бытия.

Философ стремится превратить Достоевского в ниспровергателя всякого вообще оформленного существования человека да и самого материального мира с его «трехмерным пространством», он хочет сделать из писателя методического борца против «окостенения духа» (при том, что вряд ли можно представить таковую задачу в качестве насущной для Достоевского). По Бердяеву, писатель «знает только экстатическую природу человека»407407
  Бердяев Н.А. Миросозерцание Достоевского. С. 18.


[Закрыть], кипение только дионисийских стихий, ибо в этой форме человеческому духу уже никак не грозит страшащее Бердяева «окостенение».

Дионисийские надрывы и судороги, свидетельствующие у Достоевского об автономной самоценности духа, о его неисчерпаемости внешними обстоятельствами, о его глубинной природе, превращаются у Бердяева в единственно подлинное состояние личности – состояние, так сказать, перманентной революции в духе. Моментами критик находится буквально в экстатическом упоении надрывом вне всякой перспективы обретения истины. Таким образом, свидетельство пусть неблагополучной, но ищущей катарсиса жизни духа Бердяев использует в качестве способа дистанцирования от бытия, быта и материи, а самого писателя рассматривает как союзника в своем гностическо-экзистенциалистском бунте. А ведь писатель вовсе не упивался ни дионисийством, ни тем, что человек выпал из космического порядка, «оторвался от природы, от органических корней и объявил своеволие»408408
  Там же. С .43.


[Закрыть].

Единственная безоговорочная революция духа, которую Достоевский изобразил, – это нигилистическое сознание, порывающее с прежними основами, ценностями и смыслами и направленное на их сокрушение. Но Достоевский не был певцом этой революции, что справедливо отмечает и Бердяев.