Текст книги "Это однажды случилось (сборник)"

– Все хорошо. Спасибо, Дим, попробую сама разрулить, – ответила женщина, нажав на телефоне кнопку отключения.

Значит, это был не Дима, а кто тогда? Чертовщина какая-то с этими телефонами, вот и пойми, куда попала: то ли в сумасшедший дом, то ли в кроличью нору. А впрочем, не все ли едино – и там, и там Гаев вполне мог быть.

Однако что там с мужем, он же за это время и дом мог сжечь. Надо звонить, сообщить, что помощи ждать не от кого, придется работать своими руками.

Женщина опять взяла телефон, который почти уже разрядился от бесконечных звонков, и набрала номер мужа.

– Ну что там у тебя? – спросила она без всякого интереса, ожидая услышать перечисление нерешенных и вновь возникших проблем.

– Все нормально, – отозвался дядюшка на редкость бодрым голосом. – Приходил Лопахин, поменял баллон, новый поставил, очень приятный интеллигентный человек, хотя и выглядит полным увальнем.

– Как же он узнал, что тебе помощь нужна? – удивилась неожиданной информации жена. – Где он, а где ты? Даже если бы ты кричать стал и звать на помощь, вряд ли бы он услышал.

– Да я уже почти взвыл волком от ваших дачных развлечений, только услышал, как вдруг среди полной тишины и безлюдья послышался стук топора. Я удивился, что кому-то утром в понедельник пришло в голову деревья рубить, теперь же бензопилой больше пилят, силы экономят, а тут именно что стук топора, ну как на сцене в «Вишневом саду», помнишь?

«Как не помнить, – подумала вконец сбитая с толку женщина, – все утро только тем и занимаюсь, что вспоминаю», – но ничего говорить не стала, решила дослушать.

– Ну, я и пошел посмотреть, мало ли что, – продолжил ее муж. – Смотрю, Лопахин на своем участке деревья рубит с остервенением. У него же всякой техники полно, а он вот размяться захотел, топором помахать. Пока я дошел, он уже весь сад срубил. Увидел меня, улыбнулся довольно и говорит: «Вот, думаю бассейн здесь сделать, а деревья мешают, решил вырубить, они все равно не плодоносят, одно только название – вишни».

Я ему о своей проблеме рассказал, он и помог. В одну минуту все скрутил, потом завинтил и на место поставил – рукастый человек, бывают же такие, – заметил муж не без зависти. – Да, он сказал, что надо разводной ключ шведский купить, им работать удобнее.

Женщина молчала, словно балансируя между реальностью и бредом, боясь соскользнуть в сторону последнего. Она мучительно ждала помощи, какой-нибудь нелепицы, которая вернула бы ее в привычный мир домашнего абсурда, и помощь пришла.

– Ты знаешь, – сказал муж, замявшись, – Лопахин баллон поменял, а газа все равно у меня нет.

Вот она, эта соломинка, почувствовала женщина и радостно выдохнула давно застоявшийся в груди воздух, – дядюшка остался самим собой! Со всей своей неловкостью, ленью и желанием передать ответственность за всякое малейшее действие другому.

– Вентиль на баллоне открой, – сказала она, улыбаясь от сознания того, что мир спасен, и добавила на всякий случай: – потом спичку к конфорке поднеси, но прежде ее зажги, – и отключилась.

Серебряная ложка

Мне давно надо было купить серебряную ложку. Первый зуб у Варьки прорезался полгода назад, и от меня ждали подарок – ложку на зубок, а я все тянула. И не то чтобы в доме не было достойной ложки, были, конечно, но хотелось что-то новое, для нее специально купленное, особенное. Хотеться хотелось, а заняться было лень. А тут случайно на блошинке набрела на серебряный развал и прикупила по случаю сразу две. Прикупила, а ведь надписать еще надо. Думала, все просто, идешь в лавочку с надписью «Ключи, часы, гравировка» и получаешь желаемое. Потому опять тянула до последнего. Вот-вот ребенку год исполнится. В последний момент прихватила на работу ложки – и в обеденный перерыв в мастерскую, думаю: «В обед отдам, вечером получу, без проблем». Ан нет, проблемы-то меня и ждали.

– Гравировку делаем, а драгметаллы не берем, – сказал унылый господин под лестницей.

– Так я вам драгметаллов и не предлагаю, мне нужно надпись на ложке сделать.

– Ложка серебряная?

Я утвердительно киваю. – Серебряную не берем.

Вот те на, не железную же мне младенцу дарить. Хотя мысль такая у меня уже появилась, но я ее подавила. Зашла еще в пару мест, с тем же результатом. Откладывать нельзя, сегодня понедельник, а в четверг день рождения, и я уже обещала ложку. Ждут не ждут, а припомнят, что обещала.

После работы, ни на что не отвлекаясь, еду на Водный, там когда-то для старшей внучки гравировку делала. Нельзя сказать, что удачно, без вдохновения написали. Но что делать, отступать уже времени нет. Прежней мастерской, конечно, нет – после ликвидации всяких палаточек и магазинчиков в Москве площади перед метро пока девственно чисты. Спрашиваю у людей и иду в указанном направлении. Безликая комнатка, отгороженная прозрачной ширмой от общего коридора, где молодой человек на лазерном станке что-то пилит. Спрашиваю его с надеждой:

– Надпись на ложке сделать можете?

– Нет, – говорит, – не могу, только кольцо заузить.

Мне не надо зауживать, но начинаю выяснять у него, на сколько размеров можно заузить и что вообще он с этим кольцом сделать может. Выясняется, немногое может, не ювелир. Разговор, как ни странно, не напрасен оказался, помог мне нащупать путеводную нить, которую я уж совсем потеряла.

– С кольцами, – говорит молодой человек, – ювелир работает, да он, кстати, и надписи делает.

– Как его найти? – спрашиваю я, а сама думаю – сейчас еще раз проколюсь.

– Да идите туда, к рынку. С центрального входа в магазин «Персей» войдете и увидите.

Относительно рынка и ювелира на рынке у меня сразу сомнения появились, но пошла. Нашла быстро, да и в магазинчике указатели развешаны золотом по черному фону и аршинными буквами – «Ювелирная мастерская». Иду по ним. Под лестницей в закутке, грязном и очень тесном, мужик – чистый сатурнианец – под два метра ростом, мосластый, челюсть квадратная и лысый. Вот уж такого меньше всего ожидала увидеть ювелиром. Понимаю, что-то не то, все мои пять чувств продолжают работать, а сознание как-то притормаживает. Полотенце на обломанном крючке висит не то что несвежее, а никогда не стиранное, ощущение запущенности, и мужик пьян, разит от него так, что я сама пьянею с непривычки. Надо бы назад податься, так ведь надпись нужна, два дня осталось. Куда еще-то идти? Решительно спрашиваю, чтобы пути себе к отступлению отрезать:

– Надпись на ложке сделать можете?

– Зачем? – говорит. Я на него стараюсь не смотреть, боюсь, весь мой запал сразу уйдет.

– Как зачем? – недоумеваю. – Хочу внучке подарить. – Что?

– Что-что! Ложку.

– Писать что?

– Две буквы – «В» и «М». Только я не знаю, как их лучше расположить, чтобы смотрелось красиво. У вас образцы есть?

– Пишите, – говорит и пододвигает ко мне клочок замусоленной бумаги.

– Что писать? – спрашиваю в полном недоумении, он своими вопросами невпопад меня окончательно сбил.

– Что хотите, то и пишите, – слышу уже сквозь какой-то наползающий туман, но пишу «В» и «М», сначала одну за другой, потом несколько сместив по уровню, потом стараюсь наложить одну на другую, понимая, что в каллиграфии явно не преуспею, и, раздражаясь, еще раз вопрошаю:

– Есть у вас образцы? Я хочу посмотреть, как лучше расположить.

– Там, – отвечает мне мужик, равнодушно глядя, как я мучаюсь с прописью.

Поднимаю голову, вижу принтерную распечатку компьютерных шрифтов.

– Ну и что, – спрашиваю, – мне-то это зачем?

– Выбирайте, они с цифрами.

– Ну, выберу я шрифт, а буквы-то как расположить? – спрашиваю я уже с бесполезным упорством.

– Зачем?

– Что «зачем»? – если бы я только могла орать и материться, но нет, увы, не дано. Так что понимаю, мучения так скоро не закончатся.

– Буквы зачем? – спрашивает мой мучитель. – Слово надо.

– Какое слово? – изнемогаю я от непонимания ситуации, а сама уже чувствую, еще чуть-чуть, и я соглашусь на любое.

– Вы кто? – опять неожиданный для меня вопрос, я же не затем пришла, чтобы ему рассказывать кто я, да и определить однозначно трудно.

– Что значит «кто»? – спрашиваю, стараясь как-то прояснить ситуацию.

– Ну, вы бабушка?

– Да, бабушка.

– Ну, вот это и пишите, – говорит.

– Не хочу я писать об этом, – обижаюсь я, хотя понимаю, что на пьяного чужого дядьку обижаться бессмысленно.

– Молодая, наверно, бабушка, – констатирует он как-то с удовольствием и даже с облегчением.

– Да, – говорю, – молодая. И ложку хочу внучке на зубок надписать.

– Внучку как зовут?

– Варя…

– Вот и пишите это, – как плохому ученику в школе для слаборазвитых детей, объясняет мне мужик.

На огрызке листа я пишу «Варюхе на зубок».

– Так? – спрашиваю, словно и не я заказчик этой ложки.

– Нет, – говорит, – не так.

– Ну что же еще не так? – удивляюсь я. – Имя есть, причина указана, что не так-то?

– Девочка маленькая, – говорит этот верзила, – нежная, ее нежно называть надо, Варенька. А вы – Варюха. А еще бабушка. Правда, молодая, – добавляет, наверное, чтобы окончательно меня не уничтожить.

Я соглашаюсь и пишу «Вареньке на зубок». Покорно выбираю шрифт, каким будет сделана надпись. Эмоций у меня, кажется, уже не осталось. И тут вспоминаю, что у меня вторая ложка есть. Или сейчас, или никогда. Сюда меня уже ни за какие коврижки не заманишь. И на выдохе говорю ему: «У меня вторая ложка есть», – и одновременно решаю надписать ее дочери. Ничего, что ей уже 21 будет, в свое время я ей ложку не дарила, вроде как без надобности это все было. А теперь вот ложка образовалась, надо же ее надписать кому-то. Мужик без удивления, но с некоторой надеждой спрашивает:

– Мальчик?

– Почему мальчик, девочка, – отвечаю я и слышу:

– Одни девчонки, как вы живете! Девочку как звать? – Маша.

– Машеньке, значит, – почти мурлычет он. Зная мою дочь, о такой фривольности и подумать нельзя, и я почти воплю:

– Нет!

Дядька смотрит на меня долгим отстраненным взглядом. Я уже забыла, что он пьян, или же сама от него стала нетрезва, понять трудно. И вдруг изрекает:

– Тогда по-латыни.

– Что по-латыни? – спрашиваю я эхом, а у самой в голове полная карусель: я стою под лестницей в замызганной мастерской, на рынке, разговариваю с пьяным мужиком, и он советует мне сделать на серебряной ложечке надпись на латыни. Откуда он вообще знает про латынь, может ли такое быть? Мог ли он окончить гуманитарный факультет какого-нибудь приличного университета? Да даже если и закончил, много ли выпускников через столько лет вспоминают о латыни. Ну да, я могу еще прочитать текст или вспомнить по памяти несколько латинских поговорок, Но в этом сомнительном месте встретить человека, безапелляционно заявившего мне, что писать надо на латыни! Это, определенно, знак. Действительно, для Маши лучше всего на латыни. Не успели мои мысли успокоиться, как я уже слышу наставительный голос:

– Писать надо по-латыни.

– Что писать? – спрашиваю я опять беспомощно. Предложение, знаете ли, не из легких, я же не храню в памяти с десяток латинских изречений для всякого повода. Но пишу первое, что вспоминается:

– Dum spirant spero, так?

– Нет, – говорит, – не так.

– Что не так, ошиблась, что ли? – спрашиваю неуверенно.

– Нет, не ошиблась. Для ложки это не пойдет.

«Надо же, какой образованный, – думаю про себя, – знает, что это значит и как пишется».

– Что же для ложечки подойдет? – мне даже интересно стало, потому как помню, среди летучих фраз все больше тяжеловесные попадались, такие, что тебя прямо на месте пригвоздить могут, как «Аmicus Plato, sed magis amica veritas». Для Маши подойдет, а для ложки точно нет. А этот диковинный ювелир, я уже и забыла, что он ювелир, говорит:

– Вы в интернет загляните, вон у вас телефончик есть, а там латинский словарь. – Видно, не первый раз он латынью интересовался. Зашла в интернет, словарь латинский отыскала, листаю. Что ни найду, не к месту. Надоело мне до чертиков.

– Ну не «Carpe diem» же писать, – говорю.

– Нет, – отвечает, – девочке этого нельзя. Что вы!

– Так что же писать? – спрашиваю, ну точь-в-точь как первокурсница. У нас и латинист был такой громила, что страшно было близко подходить. Не факт, что заметит, раздавит.

– «Bonum factum» надо написать, – говорит веско и уверенно, даже без тени колебаний.

– Почему «Bonum factum»? – спрашиваю, мне даже любопытно стало, как это он объяснит. Совершенно спокойно объяснил:

– Это лучшее, что можно пожелать, потому как эта фраза в себя все включает – и пожелания блага и счастья, а для девочки это самое важное.

Вот так доходчиво все и объяснил. Ну, тут, я думаю, он уже протрезвел, а я так точно опьянела, потому как, спросив у него, когда могу забрать ложки, и узнав, что завтра в два (это посреди рабочего дня-то), повернулась и спокойно пошла.

– Квитанцию, значит, не выписываем, – услышала за спиной и сообразила, что я ложки из драгметалла ему так оставила, без квитанции. Остановилась, требовать квитанцию было уже неудобно, и я сказала, а точнее, подумала:

«Ну чем я, собственно, рискую, только двумя серебряными ложками».

А он то ли услышал мои мысли, что меня бы уже не удивило, то ли догадался и ответил:

– Ну да, а я репутацией, и это серьезно.

Я едва вышла на воздух. Что происходит со мной? Как такое могло случиться? В сомнительной мастерской на рынке, где бог знает чем и кто торгует, встретила сатурнианца, который мог быть кем угодно, но только не ювелиром, да еще читающим по-латыни… Это невозможно.

На следующий день, как это ни сложно было, в два часа я приехала на Водный. Мастерская была закрыта. По номеру телефона, оставленному для заказчиков, никто не отвечал. Звонила и раз, и два, потом купила мороженое филевское в стаканчике, его, как в детстве, накладывали ложкой, и стаканчик так же крошился и рассыпался в руках, так что есть надо было быстро, и это отвлекало от грустных мыслей. Ну что, в конце концов, случилось? Ну потеряла я ложки, не бог весть что. Ну вера в добропорядочность пошатнулась, у нее столько было поводов и раньше рухнуть, а она, эта вера, только пошатнулась. Ладно, надо на рынок зайти, купить что-нибудь и домой. Место-то не лучшее, чтобы стоять и отдыхать. Еще раз, набрав номер и удостоверившись, что никто не отвечает, я пошла на рынок.

Бродила по нему не спеша, к индусам зашла, они лавочку на рынке держат, где бусы из всяких каменьев продают. Подивилась, померила, поторговалась и ничего не купила. Уже почти до машины дошла, но решила еще раз позвонить. И тут, как из небытия, даже без гудков, голос:

– Да?

Я пытаюсь ему объяснить, что я заказчик, вчера заказывала гравировку на ложках, а сама думаю, что если он опять пьян, то надо поподробнее все рассказать, чтобы вспомнил. Но он вроде не пьян и отвечает односложно:

– Я все сделал.

Ну, сделал, так и слава богу, думаю, а сама спрашиваю:

– Если я сейчас к вам подойду, вы в мастерской будете? – Да, – говорит, – я там.

Ну, я сумки подхватила, и как мне их тащить не хотелось, а восстановить веру в человечество надо было. Прихожу, мастерская открыта, а мастера нет. Я подождала, позвонила, никто не ответил. Отвернулась, чтобы как-то сосредоточиться, что делать дальше, а когда повернулась, он уже в мастерской был. Не знаю, как прошел, или внутри скрывался, только там и скрыться некуда, два на два метра вся мастерская.

– Вот, – говорит и кладет передо мной две ложки, на каждой надпись. Я надпись пальчиком потерла, непривычно выпуклой она мне показалась.

– Не волнуйтесь, не сотрется. Ложка сотрется, а надпись нет.

Прочитала, все верно, заплатила. А он мне и говорит: – Я с вас только за курьерскую работу взял, что к ребятам, у которых лазерный станок, относил. Здесь ювелирки никакой нет.

Мне бы здесь и распрощаться с ним, ан нет, показалось неудобным так сразу уходить, спрашиваю:

– А что вы, собственно, делаете?

– Все делаю, – говорит. – Но вы на рекламу не смотрите, здесь на рекламе, например, написано, что я ключи делаю, а я их не делаю, или вот что часы ремонтирую, а я не ремонтирую.

– Так что же вы все-таки делаете? – удивляюсь я.

– А вам что нужно, вы спрашивайте, вот это я и делаю, – отвечает. Нет уж, думаю, ничего мне не надо, да, может быть, он и не ювелир вовсе. Но разговор как-то закончить надо, вот я и решила что-нибудь полезное узнать и спросила, почему, собственно, что две буквы, что целую фразу одинаково стоит написать. Разумно вполне объяснил, что для компьютера все одно, он не вручную буквы выписывает, для него и слово, и буква – только символ.

– Да что там фраза, я для такой бабушки целый текст из Пушкина напишу.

Тут уж я поняла, что пора ретироваться, и, сказав, что поищу подходящий объект для его творчества, почти выбежала из торгового центра.

Не знаю, возникнет ли у меня желание и смелость еще раз обратиться к нему, но номер телефона сохранила, хотя почти уверена, что этот мосластый, под два метра человек с лысым черепом и тяжелым подбородком – плод моей фантазии. Но ложки-то у меня есть, а значит, и у Вари, и у Маши будут свои ложки с историей.

К итогам магического социализма

Я заканчивала университет, госэкзамены уже были сданы, а защита диплома назначена на конец мая, и поэтому самое время было отдохнуть. Думала поехать домой, но на месте не сиделось, после года, проведенного за книгами, хотелось какой-нибудь деятельности, может быть, попутешествовать. Моя приятельница собиралась со своим научным руководителем в Углич, и меня пригласили. Место известное – в семнадцатом веке Смута там начиналась, такие места всегда интересно посетить. К тому же нам обещали провести экскурсии по разным церквям, которых в Угличе без числа, и исторические места показать – прежние выпускники истфака работали в городском музее и были истинными подвижниками своего дела.

Год был 1983 – самый расцвет развитого социализма, и на заполненные прилавки в магазинах рассчитывать не приходилось, тем более в провинции. Поэтому предусмотрительные родители дали мне с собой разной еды, от которой я долго отказывалась, а потом рада была, что взяла, поскольку не только я, но и все мы смогли за счет их предусмотрительности безбедно прожить несколько дней в Угличе. В молодости родительская опека раздражает, все кажется мещанством – яйца с собой везти да сосиски, хлеб, не на край света едем, цивилизация там, магазины, а вот и не скажите.

Добрались до Углича на поезде с Савеловского вокзала, на котором я прежде ни разу не была, и уже это показалось мне странным. Город встретил нас – не скажу колокольным звоном, в ту эпоху колокольные перезвоны не приветствовались, но сиянием церковных куполов, буйством зелени и пением соловьев. И все это вместе создавало ощущение, что время в этом городе замерло, остановилось и вся предшествующая история вместилась в одно настоящее, но незначительное мгновение.

Было еще очень рано, чтобы начинать путешествие по городу, и нас пригласили к себе попить чаю. Предложение было очень кстати – майские утра бывают достаточно прохладными и сырыми, так что хотелось где-нибудь приютиться и согреться.

Молодая семья бывших студентов саратовского истфака жила более чем скромно – маленькая комната в деревянном двухэтажном домишке с коридорной системой, барак не барак, общежитие не общежитие, не разберешь. И все в этой крошечной комнатке: плиточка, кухонная утварь и умывальник. Я как этот умывальник типа рукомойника с ледяной водой увидела, почему-то Пастернака вспомнила – «Грудь под поцелуи, как под рукомойник!» – а может быть, гостеприимный хозяин процитировал из особо любимого, но мои воспоминания об Угличе остались неразрывно связаны со строкой Пастернака.

 
Грудь под поцелуи, как под рукомойник!
Ведь не век, не сряду лето бьет ключом.
Ведь не ночь за ночью низкий рев гармоник
Подымаем с пыли, топчем и влечем.
 

Даже сейчас наткнешься на это стихотворение – и всплывает в памяти Углич с его глубокой провинциальностью, и невозможно поверить, что современная проблема глобализации могла его как-то коснуться.

Хозяева вскипятили чайник, и тут я поняла всю мудрость своих родителей – придете в гости, будет что на стол поставить, – говорил мне папа, засовывая в рюкзак коробку помадки и печенье «Мария». Вот эти несложные столичные гостинцы я из рюкзака теперь и достала. Как оказалось, не ошиблась, похоже, к чаю в доме ничего не было. Два человека с университетским образованием, хорошие искусствоведы, ютятся в этом скворечнике – понять это после только что сданного нами экзамена по научному коммунизму и истории партии, зовущих нас в даль светлую всеобщего равенства и братства, было невозможно. Братство, конечно, было, а вот равенства в такой нищете мне не хотелось.

Отдохнули, поговорили о Саратове, об угличских храмах безнадзорных, об отсутствии денег у музейщиков на их реставрацию и пошли смотреть достопримечательности. Нам, конечно, кремль показали со всей его красотой, и церковь царевича Дмитрия на Крови на берегу Волги, где малолетний царевич погиб, и корноухий колокол, который из тобольской ссылки вернули через триста лет после Смуты. Посмотрели и Алексеевский монастырь конца четырнадцатого века с Дивной церковью – все в каком-то диком запустении и ветхости, так что даже и не верилось, что когда-нибудь восстановится. Но наши провожатые почему-то верили, хотя, на мой взгляд, ничто эту веру не поддерживало, и менее всего жизнь самого города Углича, чьи лучшие дни, по всему было видно, остались веке в пятнадцатом.

Ребята показали нам что смогли и убежали на работу, объяснив, что еще мы можем сами посмотреть. Первым делом мы захотели в гостиницу зайти и отдохнуть, уж больно высокий темп взяли с утра, да и от бесконечных ступеней под небеса колоколен ноги гудели. Гостиница у нас была, похоже, ведомственная – без названия, небольшой одноэтажный дом и три-четыре комнаты для посетителей, удобства, правда, в доме, и кухня с плитой тоже. Наличие кухни нас порадовало, чай точно будет, иначе где в незнакомом городе столовую искать, да и что еще найдешь. Это теперь кафе, закусочных, забегаловок всех видов – как гороха, а тогда люди большей частью дома обедали или на работе в закрытой столовой, а вольному человеку и чаю негде было выпить, разве что на вокзале в буфете, да и то не всегда: то закрыт, то пересменок или конец рабочего дня.

Мы воду для чая вскипятили, достали снедь припасенную – все к месту пришлось, и яйца вареные, и колбаса, и даже хлеб – заботами родителей. Оценили свои запасы на завтра, поняли – с голоду не умрем, но хорошо бы в магазин сходить. Да и любопытно, как здесь продовольственная программа партии выполняется, год назад уже принятая. Об этом наша натренированная учебниками память еще помнила, а знали ли о такой программе угличане, хотелось проверить. Зашли в магазин, что через дорогу, – покупателей немного, а продуктов и того меньше. Видно, планирование потребления продуктов питания в Угличе было решено, народ не роптал и даже, похоже, не ел, а все больше пил. Мы по полкам взглядом пробежались и продавца спрашиваем:

– А где же ваш знаменитый угличский сыр? Нам бы российского граммов четыреста.

– Сыра? – спрашивает без улыбки продавщица. – Да мы этого сыра уже лет пять не видели, никто и не спрашивает его.

– Как же так, у вас в Угличе сыроваренный завод есть, а сыра нет? Куда же вы его деваете?

– В Москву все отправляют, – перехватывает у продавщицы инициативу случайная покупательница, – а мы если и едим, так тот, что из Москвы кто привезет, иногда и наш, угличский.

– Так, может быть, у вас при заводе магазинчик есть, мы бы съездили.

– Не трудитесь, – говорит продавщица, – нет магазинчика. Раньше на Ленина магазин «Сыры» был, но сейчас там сувениры продают.

– А что из сувениров в Угличе купить стоит? – спрашиваем, чтобы как-то людей разговорить и узнать местные новости.

– Ничего, – встревает самая активная покупательница, – нет у нас сувениров.

– Как так, магазин есть, а сувениров нет? – удивляюсь я, готовая из каждой поездки какую-нибудь диковинку привезти.

– Так ведь магазин «Сыры» называется, какие же в нем сувениры, – подводит итог продавщица.

Своеобразная логика получается, как детская игра в путаницу – за какую нитку ни потянешь, узелок лишь больше затягивается. Завод есть – сыра нет, магазин «Сыры» под сувениры приспособили, а сувениры в нем не продают, потому что он «Сыры» называется.

– Ну хорошо, – говорю я, – сыра нет, а хлеб-то есть?

– Нет хлеба, – отвечает продавщица, – утром приходить надо, весь уже разобрали.

– А что же нам теперь делать? – в растерянности спрашивает моя приятельница, обращаясь не то ко мне, не то к продавщице.

– Муку купите, испечете что-нибудь, мука-то пока есть. Сахарный песок есть, тоже купите, он не всегда бывает.

– А чай у вас есть? – интересуюсь на всякий случай.

– Грузинский, второй сорт, еще остался, сейчас посмотрю, – отвечает сердобольная продавщица, могла бы сказать «нет» и для своих пачку приберечь. Хотя что там беречь, это же не чай, а дрова, все равно что спички заваривать. Но напрасно я критиковала, чая не было.

– А вы вина возьмите, – посоветовала продавщица, – завтра Первое мая – праздник, а нам «Медвежью кровь» завезли, болгарскую, еще не разобрали. У нас народ что покрепче пьет, а для вас то, что надо.

Вино это мы и прежде пили, сухое, не портвейн типа «Солнцедара», не отравишься. Мужички, что в магазин заглядывали, пока мы ассортимент изучали, портвейн предпочитали – и крепче, и дешевле.

– Может быть, у вас консервы рыбные есть? – спросила моя приятельница, памятуя об археологической практике, где нам иногда перепадала банка рыбных фрикаделек на двоих. – Хоть «Завтрак туриста», – уточнила она, заметно понизив планку запроса.

– Нет, консервов никаких нет, они не залеживаются, а вот макароны весовые есть.

Даже в голодном Саратове на магазинных полках можно было отыскать «Завтрак туриста» и, если уж совсем невмоготу, съесть. А здесь и того не было.

Купили мы пару килограммов муки, меньше не отпускали, бутылку «Медвежьей крови», макароны да еще спички – в качестве сувенира, поскольку на невзрачной бумажной этикетке было написано – Углич, значит, местные. Вернулись в гостиницу на улице Интернациональной, обогащенные не только жизненным опытом, но и желанием выяснить у нашего преподавателя – неужели все пролетарии так живут? Но поскольку к тому моменту мы уже почти что закончили университет, то нам честно ответили:

– Не все, а только наши, самые, должно быть, пролетарские пролетарии.

Откупорили мы вино, как ни странно, штопор в гостинице нашелся, и не один, сварили макарон, превратившихся после закипания в мучнистое месиво, и поужинали с остатками российского сыра, что из Москвы привезли, может быть, и угличский. Без восторга, но сытно.

Преподавательница, как человек с большим кулинарным опытом, поинтересовалась, зачем мы муку купили, если ни яиц, ни молока нет, – голову, что ли, посыпать?

– На всякий случай, – отвечаем, – надо же было что-то про запас купить. Не понадобится – обменяем.

– Где же это вы видели, чтобы продукты в магазинах обменивали, – изумилась она.

Я не видела, потому как в магазины не ходила, только за хлебом, но почему-то уверена была, что обменять ценный товар можно.

– Только туфли можно обменять, – подвела она авторитетно итог, – продукты нельзя, придется в гостинице оставить.

«Ладно, – думаю я, – утро вечера мудренее, завтра посмотрим, что в Угличе можно, а что нельзя».

Назавтра мы проснулись от удара в стену, да такого мощного, что весь наш домик как-то крякнул. Спрыгнули с кровати и к окну – не землетрясение ли?

Гостиница наша на углу Интернациональной и улицы Ленина стояла не отгороженная никаким забором от дороги, а по Ленина первомайская демонстрация традиционно проходила к центральной площади. В тот год Первомай совпал с Пасхой, и хотя церковных праздников в стране официально не признавали, но люди жили по старинке, а в Угличе, где традиции были сильны, так и с особым размахом. Граждане, что с флагами и цветами в неровной колонне шли к площади, очевидно, были пьяны, они двигались не твердым и уверенным шагом, как демонстранты, а как-то боком, спотыкаясь, растягивая ряд так, что понять было невозможно, с какой именно целью они бредут по улице. Так часто выглядит праздничная колонна после демонстрации, когда призыв лозунгов затихает вдали и демонстранты превращаются в обычных людей, спешащих домой к детям или за праздничный стол. Вот и здесь всех тянуло в разные стороны, но они, опровергая законы физики, все-таки двигались вперед, к трибунам.

Возле нашего домика стояла лошадь, запряженная в телегу, на которой вповалку спали, вероятно, те, кто идти уже не мог. Лошадью никто не правил, и она, сойдя на повороте с дороги, зацепилась телегой за угол гостиницы, едва не снеся его. Спящие от удара не пробудились, а так и продолжали мирно спать, а лошадь пристроилась возле ближайшего куста желтой акации, мирно общипывая молодую зелень. Ощущение было фантасмагорическое – надо было приехать в Углич, чтобы увидеть развитой социализм в его наивысшей стадии – первомайской демонстрации 1983 года, Оруэлл отдыхал.

Однако с утра почему-то ужасно хотелось есть, и я пошла в тот же магазин, где мы побывали накануне, захватив с собой бесполезную муку. Объяснив продавщице, что мука мне не понадобилась, я выменяла ее на сахар и буханку хлеба без особого труда. Не густо, но кое-что.

День мы провели в пьяном городе, где пьяны были абсолютно все, даже голуби, хотя такое впечатление могло сложиться оттого, что погода была безветренная и даже жаркая и в воздухе стоял тяжелый и густой запах алкоголя. Ближе к вечеру, вернувшись в гостиницу после длительных прогулок и под гнетом впечатлений, мы обнаружили все ту же непочатую пачку сахара и оставшийся от завтрака хлеб, продукты в смысле углеводного содержания близкие, но малосовместимые в плане потребления. Не столько по необходимости, сколько ради спортивного интереса я решила еще раз наведаться в магазин, ассортимент которого так быстро поменяться не мог, и захватила с собой сахар. Прикинув, на что я могу поменять пачку сахара без особых доплат, я выбрала все ту же «Медвежью кровь», все еще красовавшуюся на пустой полке магазина. По крайней мере, в городских традициях. Продавщица мой выбор одобрила и опять без разговоров поменяла – натуральный обмен в Угличе был, вероятно, обычным делом. Надо сказать, что моя попытка повторить этот опыт позже, уже в Саратове, не увенчалась успехом, моего предложения поменять пачку сахара на печенье продавец даже не понял.

Поужинали хлебом с «Медвежьей кровью», можно сказать, причастились, по крайней мере, приобщились к народной жизни в Угличе и пошли на вокзал. Московский поезд уходил в ночь.

С собой в качестве сувенира и на память о старорусском городе Угличе мы увозили спички местной спичечной фабрики, которая одна лишь и смогла пережить все перипетии российской истории, включая эпоху революций и тотального застоя, и сохранилась, возможно, как свидетельство того, что экономика великого Российского государства еще до конца не сломлена. Эпоха магического реализма, получившая в истории название советского периода, уже подходила к концу, но мы этого еще не знали.