Текст книги "Теория исторического знания"

В Новое время в изучении истории постепенно сложились два основных подхода, ни один из которых в конкретном исследовании последовательно реализовать невозможно, но можно декларировать. Сторонники первого полагают, что история собственно состоит в описании событий, сторонники второго пытаются анализировать историю, по возможности игнорируя исторические события и фокусируя внимание на социальных целостностях (обществах, культурах, цивилизациях, общественно-экономических формациях, т. е. подсистемах социальной реальности и их элементах), которые интерпретируются как структуры.

Становление структурного анализа

Поскольку понятие «структура» используется в разных значениях, коротко остановимся на истории термина. Само слово «структура» (лат. structura) уже в классической латыни имело два значения: во-первых, здание, сооружение, постройка; во-вторых, расположение, порядок. В Средние века термин «структура» служил одним из способов определения понятия формы (форма как структура, т. е. организация содержания). В Новое время термин «структура» стал активно использоваться лишь в XIX в., прежде всего в химии, где он применялся в рамках возникшей в это время теории химического строения вещества. Заметим, что в современном русском языке исходные значения латинского «структура» адекватно передаются словом «строение», которое имеет два значения: 1) здание, постройка; 2) взаиморасположение и связь составных частей чего-либо, образующих единое целое.

В конце XIX в. термин «структура» начал применяться в психологии (так называемое структуралистское направление). Тогда же, в конце XIX в., термин «структура» впервые был применен в лингвистике (Фердинанд де Соссюр).

В первой половине XX в. понятие структуры берут на вооружение этнологи или культурные антропологи (начиная с работ Бронислава Малиновского и Альфреда Рэдклифф-Брауна) и литературоведы. В частности, в работах представителей русской формальной школы в литературоведении – Владимира Проппа, Бориса Томашевского, Александра Реформатского и др. – «структура» связывалась и со средневековым значением «формы», и с психологическим понятием «гештальт». Наконец, во второй половине XX в. термин «структура» прочно утверждается в социальных и гуманитарных науках благодаря развитию так называемого структурно-функционального подхода в социологии (Толкотт Парсонс, Роберт Мёртон и др.) и структуралистского направления в культурологии (Клод Леви-Строс, Мишель Фуко в период «археологии знания» и др.).

Соотношение понятия «структура» с понятием «система» не вполне ясно. С одной стороны, под структурой часто понимаются компоненты или элементы системы. С другой стороны, точно так же структура определяется как совокупность устойчивых связей или отношений в системе. Наконец, структура может интерпретироваться как некая целостная система в совокупности ее элементов и связей, обладающая определенной устойчивостью и упорядоченностью. В результате возникает и четвертое значение, а именно «порядок» системы (социальный порядок, культурный порядок), ее внутренняя устойчивая организация.

Суммируя, можно сказать, что в целом понятия системы и структуры достаточно близки. Напомним, что в общем виде «система» (греч. σύστημα – целое, составленное из частей, соединение) определяется как совокупность элементов, находящихся в отношениях и связях друг с другом, которое образует определенную целостность, единство. Но если система подразумевает постоянное изменение, то структура выражает устойчивые, относительно неизменные характеристики системы, ее «внутреннее устройство». Именно акцент на постоянстве, неизменности и был заложен во всех основных «структуралистских» концепциях – от Вундта и де Соссюра до Парсонса и Леви-Строса. В некотором смысле все концепции структуры исходили из химических или биологических ассоциаций: например, когда вы мнете пластилин, меняется его форма, но молекулярная структура остается неизменной; человек может двигаться, но его структура (органы и связи между ними) не меняются.

Как типичный пример структурной концептуализации можно привести существовавшие со времен античности и особенно популярные в Средние века и раннее Новое время представления об обществе как подобии человеческого тела, выделявшие отдельные элементы (голова, руки, ноги и т. д.) и связи между ними. Легко заметить, что применительно к социальной реальности начиная с конца XIX в. понятие структуры используется в рамках всех трех дифференцированных нами подсистем – личности (структуры психики), общества (социальные структуры) и культуры (языковые структуры, текстовые структуры, а также структуры системы ценностей, системы знания и т. д.).

В XX в. системный подход, опирающийся на методологию внешне далеких от изучения общества дисциплин – биологии и кибернетики, – оказался мощным инструментом в руках представителей социальных наук. Неудивительно, что к нему активно начали обращаться и историки. С появлением современных социологических версий понятия «структура» – структурно-функциональной и структуралистской – в историческом исследовании, прежде всего в рамках «структурной истории», постепенно утверждается более формализованный анализ разных общественных структур. При этом представители разных историографических направлений и школ в зависимости от подхода к анализу социальной реальности анализируют не только разные структуры, но и используют разные структурные концепции.

В современной историографии можно выделить аналоги всех основных структурных подходов к анализу социальной реальности, прежде всего структурно-функциональный, где концепция структуры относится к комплексу социальных институтов (государство, семья и т. д.) и структуралистский, в центре внимания которого находятся структуры и системы культуры. Структурная история занимается конструированием не человеческих действий, а общественных структур (и, кстати, в структурной истории процесс конструирования прошлой социальной реальности предстает нам более наглядно). В то время как события инициируются и переживаются конкретными людьми, структуры надындивидуальны и интерсубъективны. Их никогда нельзя свести к отдельным личностям и лишь изредка можно связать с четко определенными группами. Временные константы структур пересекают хронологически обозримое пространство опыта, доступного субъектам, вовлеченным в события.

Проблема отношений между действиями индивидов и социальной структурой включает целый ряд вопросов, актуальных для современной социологии, и стимулировавших многолетнюю дискуссию. В этой дискуссии отчетливо различимы три основные подхода. Представители методологического индивидуализма, этнометодологии или феноменологической социологии считают первичным человеческое действие, отрицая детерминирующее воздействие структур на индивидов, которые сами «создают мир вокруг себя». В этом лагере можно встретить даже крайнюю позицию, утверждающую, что «никакой социальной структуры вообще не существует». Представители второго подхода, основы которого заложил Эмиль Дюркгейм и который получил наиболее последовательное развитие в работах функционалистов, предлагают заниматься исключительно социальными структурами, которые в свете их теорий определяют и действия, и характеристики индивидов.

Сторонники третьего, синтезирующего, подхода (например, Питер Бергер и Томас Лукман, Энтони Гидденс, Пьер Бурдьё) отвергают и идею структур, полностью детерминирующих действия индивида, и тезис об индивидах, свободно создающих свой мир. В их концепциях акцент делается на взаимовлиянии человеческих действий и существующих в социальном мире структур. Так, по мнению Бергера и Лукмана, смыслы, придаваемые индивидами своему миру, становятся институционализированными или превращаются в социальные структуры, а структуры становятся частью систем смыслов, используемых индивидами, ограничивая их действия. Очевидно, что ключевыми для указанного подхода являются следующие вопросы: каким образом структуры определяют действия индивидов или каким образом индивиды создают свой мир (и структуры этого мира); чем определяется соотношение между свободой действий субъектов и структурными ограничениями.

Легко заметить, что те же вопросы, переведенные в чуть-чуть другие формулировки, всегда представляли интерес для историков Нового времени: общество и индивид, социальные закономерности и свобода воли, роль личности в истории (структура и действующие субъекты), роль случая (события) в истории (структура и действие). Наболее распространенным вариантом теоретического противопоставления объективных структур и субъективных действий в историографии является соотнесение структур и событий (которые, как было показано выше, в основном и являются действиями или результатами действий, оставляя в стороне внесоциальные события – природные и трансцендентные).

Колоссальное ускорение развитию структурной истории придали представители французской школы «Анналов», которые ставили своей целью разъяснение социальной действительности методом реконструкции объективных процессов и структур, низводя роль событий в историческом процессе до второстепенной. Эти идеи получили широкий отклик и в других странах.

По мере того как структурная история приближалась к своему идеалу, она все больше рисковала превратиться в историю без событий. Однако ее безраздельное господство в историографии оказалось относительно недолгим. В последние десятилетия историки стали утрачивать интерес к структурному анализу и все чаще вновь обращаются к событию. Нередко именно событие становится исходным пунктом исследования: маленькое или значительное, жизненный путь одного индивида или событие в жизни специфической группы. Более всего это характерно для таких направлений, как история повседневности, история семьи, но и в истории ментальности или истории женщин мы легко обнаружим примеры подобного рода.

В середине XX в., когда одним из контрапунктов исторической дискуссии стало противопоставление «событий» «структурам», на какое-то время возобладал дихотомический подход, при котором событие и структура рассматривались как оппозиции, взаимоисключающие друг друга. Но нам представляется более конструктивной точка зрения, согласно которой концепция структур и концепция событий взаимодополняют друг друга. В рамках этого подхода события и структуры трактуются как относительно автономные объекты, несводимые один к другому и в то же время неразрывно связанные. К концу XX в. большинство историков разделяло именно эту позицию.

Вторая важная проблема, возникающая при проведении структурного анализа, – это соотношение постоянства и изменений. Каким образом можно совместить представления о существовании постоянных структур и относительной неизменности социальной реальности с не прекращающимся ни на минуту потоком социальных и культурных действий, каждое из которых в той или иной мере влияет на систему и обусловливает ее изменения? Уже в XIX в. многим обществоведам стало очевидно, что в теоретических целях анализ социальной реальности должен быть разделен на две части, отражающие идеи постоянства и изменчивости.

К тому времени такое разделение уже было концептуализировано в рамках одного из разделов физики, а именно – механики, где существовали понятия статики и динамики. В XIX в. основатель «социальной физики» Огюст Конт прямо перенес концепцию статики и динамики в социологию. В конце XIX в. эти понятия стали использоваться в экономической теории, причем экономисты пошли еще дальше и заимствовали из механики принцип равновесия системы (статического и динамического). Тогда же, в конце XIX в. Фердинанд де Соссюр фактически ввел понятия статики и динамики в лингвистический анализ языковой системы, но, чтобы слегка отмежеваться от физики, обозначил их как «синхронию» и «диахронию» (термины «диахрония» и «синхрония» образованы, соответственно, от греч. διά – через, χρόνος – время и σύνχρονος – одновременный). В дальнейшем именно эти термины стали активно использоваться в историографии (видимо, историки также хотели дистанцироваться от физики в большей степени, чем социологи и экономисты).

Говоря о диахроническом и синхроническом анализе, можно сказать, что в первом случае явление трактуется как звено в длинной исторической цепи и определяется его «генетический» код, связь, историческая преемственность и прерывность по отношению к однотипным, родственным явлениям. Во втором случае в поле зрения оказывается горизонтальный срез, анализируются связи данного феномена или процесса с другими, существующими и взаимодействующими с ним одновременно. Первый подход предполагает исследование эволюции явления, происходящей при сохранении внешней по отношению к нему причины (факторов), которые действуют на протяжении длительного периода. Второй – включает в поле зрения всю совокупность взаимодействующих явлений и процессов, которые и определяют в конечном счете форму и историческую роль интересующего нас феномена.

Фердинанд де Соссюр нашел очень выразительный образ для объяснения идеи синхронии, сравнив ее с шахматной доской в некий момент шахматной партии. Для наблюдателя в общем безразлично, как получилось данное расположение фигур: оно совершенно освобождено от всего, что ему предшествовало. Наблюдатель, следивший за всей партией, не имеет ни малейшего преимущества перед тем, кто в критический момент пришел взглянуть на состояние игры. Может быть, де Соссюр был посредственным шахматистом и недооценивал важность элемента вовлеченности в игру для ее квалифицированного анализа, но суть исследования в рамках синхронистического подхода он выразил ясно.

Различие между «событийной» и «структурной» историей одно время также тематизировалось как «диахрония» и «синхрония». Изначально в самом деле структурная история была связана прежде всего с синхроническим анализом состояний систем социального мира, в рамках которого проблемы изменений, эволюции оказывались на заднем плане. Но полностью игнорировать динамику невозможно, и сторонникам структурного подхода все равно пришлось решать проблемы соотношения стабильности и изменений, постоянства и прерывности и вытекающую отсюда задачу деления прошлого на «однородные» состояния (эпохи или периоды) и периоды трансформации, «разрывов» и т. д. Далее мы наметим основные концептуальные подходы к этим проблемам.

Стационарные состояния и разрывы

С теоретической точки зрения, в основе любой простейшей содержательной периодизации истории общества лежат две посылки, которые, впрочем, редко артикулируются в явном виде. Первая состоит в представлении об относительной неизменности каких-то характеристик социальной реальности, вторая предполагает наличие «разрывов» или качественных изменений состояния системы (ее структуры). При этом посылка о постоянстве является частичной – она подразумевает выделение какой-то одной неизменной структуры, но при этом могут анализироваться изменения во всех остальных структурах при условии, что они не влияют на ту, которая была выделена в качестве основы для периодизации.

Не менее важна и идея «разрывов» или «переломов», которая, впрочем, также имеет частичный характер и относится к радикальному изменению лишь какой-то определенной структуры.

В итоге можно говорить о создании своего рода разрывно-стационарной концепции, подразумевающей существование стационарных периодов относительно неизменной структуры, разделенных некими интервалами, когда эта структура резко меняется. Из вышесказанного очевидно, что на самом деле историки занимались структурированием прошлой социальной реальности задолго до появления «структурного подхода» и освоения структуралистских методов. На практике разрывно-стационарная модель исторического процесса издавна концептуализировалась двумя способами.

Первый и очень древний способ в качестве точек «разрыва» использует определенные события. Имплицитно предполагается, что данное событие (или действие) радикально меняет состояние системы (ее структуру), соответственно, история делится на «до» и «после» события.

Событие нередко служит вехой, отделяющей одно стационарное состояние от другого. Оно становится исторически значимым в рамках создания нарратива, когда отмечает начало или конец чего-либо, что считается важным. Понятно, что когда мы имеем дело с непродолжительными периодами, событие, как правило, и служит водоразделом при переходе от одной структуры к другой. Простейшая модель такого типа – период правления (по существу речь идет о структуре системы политической власти). Момент смены правителя и служит точкой «разрыва», до этого предполагается наличие одной структуры власти, после – другой. Еще один, более глобальный пример – Воплощение Христа: до этого события земной мир находился в одном состоянии, после – в качественно ином.

При таком подходе предельно очевидна и связь между структурой и человеческим действием. Например, решение начать войну, принимаемое в конечном итоге одним человеком, приводит к формированию структур общественной жизни в военных условиях, совершенно отличных от условий мирного времени. Это касается всех втянутых в войну государств, их институтов (в широком смысле) и ценностей, повседневной реальности и в не меньшей мере системы личности (психика и поведение индивидов в условиях войны претерпевают радикальные изменения). Точно так же день заключения мира, связанный с принятием важных решений и, соответственно, с человеческими действиями, для победителей и побежденных означает переход к иной структуре «мира» (контрибуции, восстановление экономики, формирование механизмов контроля над побежденными, оживление культуры и образования, воссоединение семей и т. д.).

Второй подход идет с другой стороны, от периодов стабильности определенных структур. В рамках структурного подхода к периодизации объектом исследования становились времена, наполненные определенным содержанием, например: Ренессанс, период абсолютизма, классицизм, викторианская Англия, нэп и т. д. Историческое время можно структурировать по стилям в искусстве или по поколениям культурных элит. Во всех таких случаях границы периода становятся более расплывчатыми, но в неявном виде наличие такой границы (и, соответственно, некоего разрыва) все равно подразумеваются. Подход такого рода первоначально возник за пределами собственно историографии, а именно в социальной философии или историософии, в XVIII в. Именно тогда начались попытки выделения различных стадий, эпох, периодов, этапов и пр.

Оба подхода можно проиллюстрировать на примере одной сугубо историографической системы периодизации – деления истории на Древнюю, Среднюю и Новую. Первоначально она шла от событий-разрывов (падение Западной Римской империи и падение Восточной Римской империи). Но в XVIII в. акценты меняются – исходной становится идея постоянства (содержания эпохи), а точное определение границ между ними отходит на второй план (хотя наличие разрывов все равно подразумевается). Уже с середины XIX в. «стационарно-разрывная» модель начинает фигурировать в исторических исследованиях в явном виде.

В дальнейшем развитие структурных подходов шло по нескольким направлениям. Речь идет, в частности, о переходе от «точечных» разрывов к интервалам и о дифференциации структур.

Первая новация была связана с возникновением понятия «переходный период». Исторически она возникла как следствие отказа от определения стационарных периодов по событиям и внимания к обратному процессу – выделению стационарных фаз, а затем – поиску границы, отделяющей один такой этап от другого. Но точная датировка «разрыва» в этом случае оказывается невозможной, поэтому «разрыв» тоже должен определяться как период.

Одним из первых таких периодов, привлекшим внимание историков, стал переход от Средних веков к Новому времени. В середине XIX в. началось обсуждение проблемы переходного этапа, пролегающего между двумя качественно различными (но внутренне однородными) периодами истории Запада: Средневековьем и Новым временем. Едва ли не первым автором, предпринявшим попытку обозначить переходный период между Средней и Новой историей, был Жюль Мишле, который в одном из томов своей истории Франции выделил в качестве такого переходного этапа эпоху Ренессанса.

В исторических работах «разрывы» концептуализируются как динамические переходные периоды, на протяжении которых формируются новые структуры. Часто эти периоды именуются как «кризисы». В исторической науке вопрос о необходимости использования разных подходов к изучению переходных периодов и фаз равновесия (стационарных периодов) первым поставил Фернан Бродель. В работе, посвященной Средиземноморью, он писал:

«Мне кажется, что история предстает перед нами как ряд кризисов, между которыми существуют какие-то площадки, эпохи равновесия, о которых историки говорят совершенно недостаточно»[43]43
  Braudel F. La Mediterranee et le monde mediterraneen a l’epoque de Philippe II. Paris: Colin, 1949. P. 1095.


[Закрыть].

Идея чередования «стационарных» и «переходных» или кризисных периодов в развитии общества и отдельных его подсистем к тому времени обсуждалась в обществоведении уже почти сто лет, но в основном в рамках теоретических стадиальных моделей (подробнее см. гл. 13).

Второе изменение в подходах было связано с осознанием необходимости дифференциации структур. В XVIII–XIX вв., по мере активизации структурного подхода (хотя само слово тогда еще не использовалось), начали множиться различные модели исторического процесса, делившие историю на периоды по разным структурам (экономическим, политическим, социальным, интеллектуальным и т. д. вплоть до стилей в искусстве). В XX в. это многообразие продолжало нарастать, в итоге стал образовываться своего рода хаос – каждый исследователь выбирал «свою» структуру, начинал выделять в ней стационарные периоды и разрывы и соответствующим образом проводить периодизацию.

Бродель попытался внести элемент упорядоченности в этот процесс, по крайней мере, на концептуальном уровне, предложив относительно целостную схему, подразделяющую исторические структуры на три уровня по критерию скорости происходящих в них изменений. Вместо равномерно текущего календарного ритма, размеченного большими и малыми событиями, Бродель в статье «История и общественные науки» (1958) разработал концепцию взаимодействия трех различных временных протяженностей, каждая из которых соответствует определенному типу исторических структур.

«Некоторые долговременные структуры становятся устойчивым элементом жизни целого ряда поколений. Иные структуры менее устойчивы. Но все они являются и опорой, и препятствием исторического движения… А как трудно преодолеть некоторые географические и биологические условия, некоторые пределы роста производительности труда и даже духовные факторы, ограничивающие свободу действия! (Узость духовного кругозора также может быть долгосрочной тюрьмой!)»[44]44
  Бродель Ф. История и общественные науки. Историческая длительность [1958] // Философия и методология истории. Сборник переводов / Ред. И. С. Кон. М.: Прогресс, 1977. С. 124.


[Закрыть].

В самых нижних слоях общественного бытия господствует постоянство, стабильные структуры, основными элементами которых являются человек, Земля, космос. Время протекает здесь настолько медленно, что кажется почти неподвижным. Изменения взаимоотношений общества и природы, привычки мыслить и действовать измеряются столетиями. Это, по выражению Броделя, «длительная <временная> протяженность» (longue durée). На втором уровне находятся экономические и социальные структуры, где скорость изменения измеряется десятилетиями. Наконец, на поверхностном – политическом – слое истории события действительно определяются не отрезками времени, а хронологическими датами.

Такой подход естественно предполагал концентрацию интереса на изучении структур – говоря словами Броделя, «ансамбля, архитектуры исторических явлений». Существенно при этом, что Бродель понимал под структурой не умозрительную конструкцию, а историческую реальность, но не всякую, а лишь стабильную и, следовательно, медленно изменяющуюся во времени.

В дальнейшем можно выделить несколько направлений развития броделевских идей на конкретном историографическом уровне: теория стационарных периодов (Ле Руа Ладюри), концептуализация исторических кризисов, циклические модели (Иммануэль Уоллерстайн и др.) и версии равномерных изменений (Франсуа Фюре и Дени Рише, Пьер Шоню, Марк Ферро и др.) (подробнее см. главу 9). Правда, большая часть проявлений этой активности ограничилась 1960–1970-ми годами, была заметна в основном во французской литературе и в настоящее время представляет интерес скорее для историографов.

В завершение отметим еще одну тенденцию, связанную с негативным отношением к попыткам структурирования исторического времени. Поскольку компоненты социальной реальности относятся к разным подсистемам и структурам, то они все в некотором смысле принадлежат «разным временам» и не могут анализироваться в рамках единых исторических периодов. Очевидная ограниченность любой системы периодизации для нужд исторической интерпретации, конечно, провоцирует постоянную критику. В последние десятилетия XX в. возникло направление, полностью отрицающее темпоральную сторону структурного подхода. Эта позиция характерна для некоторых представителей системного анализа, экспериментирующих с использованием дехронологического подхода. Например, английский историк-неомарксист Перри Андерсон в исследовании о феномене абсолютизма пишет, что времена Абсолютизма необыкновенно разнообразны, и никакая единая темпоральность не охватывает их. По его мнению, даже те отдельные фундаментальные явления, которые хорошо укладываются в формальную сетку «периодов» и рассматриваются как одновременные, на самом деле таковыми не являются. Их даты те же, их времена разные.

Очевидная попытка адептов дехронологизации довести до логического конца постулат о «различии исторических времен» событий, даты которых совпадают, многими историками воспринимается с огромной озабоченностью. Как бы полезно ни было относить одно и то же явление к разным временам, не менее важно расположить множество человеческих действий в едином «историческом континууме», в котором события вступают между собой в отношения последовательности, причинности и взаимозависимости и – по воле историка – образуют самые разнообразные структуры.

* * *

Конструкция исторического исследования, реализованная на основе структурного подхода, может задавать разную периодизацию для разных систем социальной реальности. Для любой системы сначала определяются элементы структуры, далее связи между ними, а затем выясняется, как долго такая структура оставалась относительно стабильной. Например, в демографической истории сначала определяются такие параметры, как численность населения, рождаемость, смертность, возраст вступления в брак, количество детей в семье и тип семьи в целом и т. д., затем их взаимовлияние, после чего «демографический процесс» делится на соответствующие отрезки. Далее исследователь может заняться выяснением причин перехода системы из одного состояния в другое, ориентируясь не только на эндогенные, но и на экзогенные факторы, т. е. на элементы внешних, по отношению к демографической, систем: экономической (занятость, урожайность), политической (войны, репрессии), социальной (миграции, рост благосостояния) и т. д. вплоть до природных факторов (изменения климата, болезни). Аналогичным образом можно смоделировать множество структурных подходов к периодизации.

Надо сказать, что выделение исторических периодов на основе структурных характеристик все равно имеет связь с событием, но отбор и интерпретацию событий определяет дизайн структуры. Акцент на структуры подразумевает упорядоченность причинных факторов и постулирует, что репрезентация событий подчиняется логике конструкции, в основе которой лежат структурные элементы (экономические функции, социальные иерархии, культурные смыслы и т. д.), а не временная последовательность. Таким образом, во всех подобных работах события, попадающие в поле зрения историка, будут задаваться структурой, избранной для исследования.

Дуальность связи между событием и структурой состоит и в том, что нередко одно и то же явление можно трактовать и как событие, и как структуру, с чем мы и сталкиваемся в разных исследованиях. Так, выше мы рассматривали революции как модель макрособытия, воплощающего в себе множество человеческих действий, но во многих исследованиях они концептуализируются как самостоятельные структуры с повторяющимся набором элементов. Например, в господствовавшей более века классической либеральной интерпретации время Великой французской революции 1789–1799 гг. трактовалось как период трансформации, а сама революция – как результат системного кризиса феодального общества и становления институтов и ценностей общества буржуазного. Эта интерпретация охватывала одновременно экономические, социальные и политические структуры, в результате изменения которых во Франции за очень короткий исторический отрезок времени умер «старый порядок» и утвердился принципиально новый.

По мере развития исторического знания представления о содержании отдельных исторических периодов и их соотносимости между собой становятся все более сложными. Однако основополагающие принципы структурирования исторического времени до сих пор остаются непоколебленными. Более того, основная тенденция Нового времени состояла в совершенствовании и унификации хронологических и периодизационых систем, что и позволило в масштабах всеобщей истории классифицировать исторические свидетельства и разработать базовые схемы конструирования прошлой социальной реальности.