Текст книги "Девятый год черной луны"

Глава XIV

Горошко, он же Вокенаар, открыл дверь после первого моего звонка, как будто стоял в коридоре и прислушивался, когда лифт остановится на Ксенькином этаже.

– Что-то случилось? – поинтересовалась я, снимая обувь. – Сережа себя нормально вел?

– Как тебе сказать, Ирка, – замялся Горошко.

– Как есть, – посоветовала я и зашла в ванную вымыть руки.

В процессе помыва меня осенила идея, объясняющая странное поведение Андрея, я немедленно решила ее проверить. Наскоро вытерев руки полотенцем, я вышла из ванной. Горошко-Вокенаар ждал меня под дверью.

– На тебя наехала эта жуткая тетка в детском садике, – высказала я свою догадку, – Зинаида, так?

– Нет, – помотал головой Горошко, – похоже, ты ее порядочно запугала, она мне отдала ребенка без звука.

Я двинула на кухню.

– Ты Сережу покормил, сам ел?

Горошко опять замялся:

– Ир, ну, не знаю я, чем его кормить… И он сказал, что пока есть не хочет. Их в садике кормят.

– В садике у них полдник, дадут какую-нибудь плюшку и какао, а сейчас уже, – я мельком посмотрела на часы, – сейчас уже почти восемь вечера, ребенок голоден.

Я открыла холодильник, н-да, на полках не ураган.

– Яичница с сосисками?

Горошко согласился, я поставила сковородку на огонь, быстро накрошила туда сосисок и залила яйцами. Подвернув огонь, я наказала Андрею внимательно следить за процессом, а сама пошла посмотреть, что делает Сережа. В его комнате было темно, горело только бра, мой приобретенный воспитанник сидел на полу и задумчиво рассматривал шахматную доску, на которой стояло несколько фигур: ферзь, слон, конь, две ладьи и несколько пешек. Он никак не отреагировал на мое вторжение, увлеченно рассматривая шахматную комбинацию. Я удивилась, вот уж не ожидала, что Сережа умеет играть в шахматы. Мальчик наклонился к шахматной доске, что-то пробормотал себе под нос и повалил одну из пешек.

– Привет, – поздоровалась я.

Сережа медленно повернул голову:

– Здравствуй.

– Как дела? – бодро фальшивым тоном поинтересовалась я, стараясь скрыть свой страх.

Он пугал меня, этот серьезный непонятный мальчик, я не знала, как и о чем с ним разговаривать, как вытащить из него обычные детские эмоции.

– Ужинать будешь? – я решила придерживаться бытовых тем.

Сережа кивнул.

– Тогда иди мой руки, через пять минут ужин будут готов.

Странный это был ужин. Андрей Горошко давился каждым куском, с опаской поглядывал на Сережу, как будто ожидал от мальчика какой либо экстравагантной выходки. Сережа на господина Горошко внимания не обращал, ел аккуратно, покончив с яичницей, поставил тарелку в раковину, молча вернулся за стол и стал ждать, когда немного остынет чай. Никак мы не тянули на мирное семейство. Я решила немного разрядить обстановку.

– Чем сегодня в садике занимались? – спросила я Сережу.

– Лепили из пластилина, – коротко ответил он и снова стал гипнотизировать чашку.

– Кого лепили?

– Кто что хочет, – объяснил мальчик и тут же спросил, – я возьму чай в комнату?

Передо мной встала во весь рост педагогическая проблема. Я не знаю, разрешала ли Ксения таскать чай в комнату. С другой стороны, ничего страшного не случится, если я разрешу, Ксения об этом не узнает.

– Бери, – великодушно разрешила я, – только блюдце возьми, а то расплескаешь по дороге.

Сережа ушел, мы с Горошко продолжили чаепитие. Андрей сделал пару глотков, а потом осторожно спросил:

– Этот мальчик, Сережа, он Ксении родственник?

– Да, а что? – удивилась я, с чего вдруг Горошко стал интересоваться родственными связями Ксеньки и сСережи.

– А кто его родители? – продолжал допытываться Андрей.

– Слушай, я не знаю, – рассердилась я, – сама хотела бы с ними познакомиться. Вроде, мама у него есть.

– А где она?

– Говорю же тебе, не знаю. Прошу полицию навести справки.

– А полиция тут при чем? – напрягся Андрей.

– Послушай, – терпеливо стала объяснять я, – у меня, вообще то, отпуск, но он скоро закончится, и совершенно не факт, что к тому времени Ксеньку выпишут. Мне сегодня показалось, что она там надолго.

– И что? – продолжал не понимать Андрей.

– А то, – я уже еле сдерживалась. – Как, по-твоему, я буду ходить на работу и при этом смотреть за Сережей?

– А, – до Горошко, наконец, дошло, – да, это ты права, конечно… А родители у него… – Андрей опять замялся, – они… нормальные?

– В каком смысле? – внутри у меня что-то заныло, так бывает, когда ты чувствуешь приближение неприятности, но понимаешь, что это не предотвратить.

– Ну, – Андрей явно не мог подобрать нужные слова, – только обещай, что не обидишься…

– Обещаю, – кивнула я, – выкладывай, чем тебе Сережа не понравился.

– Я когда пришел, мне эта женщина…

– Зинаида? – зачем-то уточнила я.

– Не знаю, как ее зовут, да, в общем, не в этом дело, – отмахнулся Андрей, – она сказала, чтобы я забрал «детское творчество».

– Это как? – не поняла я.

– Они лепили из пластилина сегодня, – пояснил Андрей, – там у них в коридоре столик стоит, на нем дощечки с фамилиями, чтобы родители могли посмотреть, как лепит их ребенок и, если понравится, забрать домой.

– И? – все еще не понимала я.

– Я забрал, – испуганно выпалил Андрей.

– Да? – деланно удивилась я. – И что же не показываешь?

– Ты уверена, что хочешь это увидеть? – тихо спросил меня Андрей.

Противный страх в животе стал потихоньку расти. Нет, я совершенно не хочу ЭТО видеть, что бы ЭТО ни было, но вслух я сказала:

– Конечно.

Андрей вышел в гостиную и буквально через минуту вернулся с небольшой дощечкой в руках, в центре которой стояла фигурка человека в длинном черном плаще, у человека было белое лицо и красный хищный рот.

– Боже мой, – страх внутри меня стал огромным, теперь он давил на мочевой пузырь, резко захотелось в туалет. – Что это?

– Не знаю, – пожал плечами Горошко, – та тетка в садике явно хотела что-то сказать по этому поводу, но, поскольку я человек случайный, не стала связываться.

Я поднесла дощечку к глазам: сомнений нет, это тип из парка. Представляю, какой хай подняла бы женщина Зинаида, если бы Сережа вылепил его со всеми подробностями в момент, когда дяденька эксгибиционист распахивает плащ. Видимо я невольно усмехнулась, потому что Горошко немедленно спросил:

– Что смешного ты нашла в том, что ребенок лепит кошмары… – тут он задумался и высказал предположение. – Может, он Бэтмена посмотрел? И это Джокер.

– Скорее всего, – быстро согласилась я, – похоже получилось.

Андрей посмотрел на часы:

– Ирка, сорри, мне пора.

Я не возражала, пять минут взаимных реверансов, заверений со стороны Горошко, что я могу в любой момент положиться на него, моих ответных заверений, что я это, конечно же, приму к сведению, но ни в коем случае не буду злоупотреблять, потому что понимаю… И бла-бла-бла.

Наконец дверь за моим давним другом Андреем Горошко закрылась, и я осталась в квартире вдвоем со странным мальчиком, который, признаюсь, пугал меня все больше и больше. В голову лезли сюжеты из старого фильма «Омен», где главным носителем зла как раз и был ребенок чуть старше Сережи. Честно говоря, я бы с огромным удовольствием свалила из этой квартиры подальше, я чувствовала, что здесь опасно. Откуда исходила опасность, пока было непонятно, то ли от мальчика Сережи, то ли от Ксенькиного незадачливого бой-френда, то ли от эксгибициониста в парке. Но мои нервы, предвещая ее, звенели, как звенят медные шары в пасти китайских драконов, предсказывая землетрясение.

Волевым усилием отогнав тревогу, я открыла дверь в Сережину комнату. Он по-прежнему сидел перед шахматной доской. Я машинально отметила, что количество и расположение фигур на доске изменилось, видимо, ему удалось найти верный ход.

– Эй, – тихонько окликнула я мальчика, – не пора ли тебе ложиться спать?

Он послушно встал и направился в ванную. Ей богу, лучше бы покапризничал, повыпендривался, поканючил, что не хочет спать, это было бы напряжно, но понятно и объяснимо. Послушный, как робот, ребенок пугал своей… ненормальностью. В ванной зашумела вода, Сережа приступил к вечернему туалету. Я подошла к кровати снять покрывало… На шахматной доске осталось всего четыре фигуры: белый ферзь, белая ладья, черный конь и белая пешка. Ферзь, слон и пешка прочно стояли на своих клеточках, прижимая небольшие кусочки бумаги, белая ладья лежала, видимо, Сережа случайно толкнул фигуру, собираясь в ванную. Листочек, ранее прижимаемый ладьей, упал на пол. Я присела на корточки и подняла его. Корявыми печатными буквами там было написано «Ксня». Ого! Интересно, что написано на остальных листочках. Через десять секунд, прочитав оставшиеся три записки, я устало опустилась на пол. Внезапно стало тихо, Сережа выключил воду, сейчас он вернется в свою комнату и обнаружит, что я раскрыла его страшную игру. Я быстро засунула листки бумаги туда, откуда их вытащила, последний, с надписью «Ксня», небрежно бросила на пол.

К тому моменту, когда Сережа вошел в комнату, я успела переставить шахматную доску на тумбочку рядом с кроватью и снять покрывало.

– У тебя ладья упала, – сказала я мальчику, – я бы поставила ее на место, но не знаю, на какой клетке она стояла.

Он ничего не ответил, поискал глазами бумажку, поднял ее с пола и запихнул под лежащую ладью.

– Эй, а ты не хочешь ее поставить? – спросила я.

– Нет, – помотал головой Сережа.

– Почему? – продолжала настырно допытываться я, – Это ты ведь шахматный этюд разыгрываешь?

– Нет, – опять отрицательный жест головой, – это другая игра.

– Кто тебя научил в нее играть?

– Никто…

Сережа забрался под одеяло и отвернулся к стене, недвусмысленно давая мне понять, что не намерен продолжать разговор. Я погасила свет и вышла из комнаты.

Спустя полчаса я сидела перед компьютером и выискивала в сети информацию о возможных симптомах психических заболеваний у детей. Теперь, как мне казалось, я лучше понимала причину, по которой мальчика Сережу привезли в Москву. Наверняка в их маленьком уездном городе N днем с огнем не найти хорошего специалиста по психическим болезням.

В свете сделанного открытия миссия моя значительно усложнилась. Одно дело – присмотреть пару недель до приезда его мамы или выхода Ксении из больницы за обычным ребенком, и совсем другое дело ежедневно общаться с мальчиком, у которого явные проблемы с психикой, и которого, возможно, надо показывать врачу и, может быть, даже пить таблетки.

Я рванула на кухню и прошерстила все ящики, никаких таблеток страшнее парацетамола там не оказалось. На подоконнике лежала дощечка с Сережиным творчеством. Человек в черном плаще улыбался кроваво красным ртом.

Горошко предположил, что это Джокер. Как же, Джокер… Эксгибиционист из лесопарка, напугавший меня сегодня утром, вот это кто. Вполне возможно, что с психикой у Сережи все в порядке, просто слишком много впечатлений за последние дни, и все со знаком минус.

Я взяла дощечку, чтобы лучше рассмотреть пластилинового человечка. А мальчишка-то способный, хорошо вылепил, очень похоже получилось. Я даже несколько повеселела. В самом деле, приятно узнать, что ты, пусть и временно, делишь кров не с психом, а с нормальным человеком, но тут я совершенно некстати вспомнила про шахматную доску, и настроение опять испортилось. Я не так много общалась с детьми Сережиного возраста, но ни разу не видела, чтобы они играли в кладбище. Хотя, нет, вру, один раз было такое, дочка знакомых с упоением раскладывала по коробочкам нехитрые детские ценности, на мой вопрос, во что это она играет, девочка честно ответила «в кладбище». Я, помнится, поперхнулась от удивления и поспешила уточнить, что она имеет в виду. Малышка охотно объяснила, что играет она в кладбище, а вот все эти коробочки – это клады, спрятанные на кладбище. В Сережиной игре никаких коробочек не было, да и про кладбище он не говорил, я сама догадалась. Фигуры на доске – это памятники, а записочки, – надгробные плиты, указывающие, кто здесь похоронен. Если предположить, что таким странным способом Сережа выразил свою неприязнь к знакомым людям, то мне следовало задуматься. Записочек, как я уже говорила, было четыре: «Ксня», «Мама», «Андрй» и последняя, та, что лежала около ферзя, «Ира».

«Ксня» – это, конечно, Ксения. Дети такого возраста, когда пишут, часто пропускают гласные. Например, слово «Золушка» они напишут как «Злушка». «Мама» – это без комментариев. Довольно нетипично, правда, что ребенок хочет похоронить маму… Хотя, кто знает, что из себя представляет мама Сережи. Может быть, она пила и потом от души лупила сына. Ей, кстати, и памятник самый плохонький достался, – пешка. Правда, тогда не понятно, за какие грехи досталось Ксении. Она же привезла мальчика сюда, заботилась о нем… За все это она удостоилась более приличного мемориала – ладьи. Впрочем, как складывались отношения между Ксенией и ее воспитанником, об этом сможет рассказать только сама Ксения, когда выйдет из больницы. Хорошо, что эту шахматную доску не видел Максим Максимыч, у него вполне могла родиться версия, что Ксению пристукнул Сережа.

Два объекта Сережиной нелюбви оставались пока неопознанными – «Андрй» и «Ира». Хотя тут я, конечно, лукавила, – вполне себе опознанными были эти двое. Конечно, можно было поуспокаивать себя, что «Андрй» и «Ира» ходят с Сережей в один детский сад, но почему-то у меня не было ни малейшего сомнения в том, что «Андрй» – это Андрей Горошко, а «Ира»… «Ира» – это я. За что и когда мальчик успел до такой степени невзлюбить меня и Андрея Горошко, которого увидел впервые в жизни несколько часов назад? Вопрос, на который пока нет ответа. Единственным условным плюсом можно было считать тот факт, что мое надгробье было самым эффектным, – записочка «Ира» украшала белого ферзя.

Я прислушалась, из Сережиной комнаты не доносилось ни звука, наверное, он уже заснул. Мне вот только не спится, хочется удрать из этой квартиры, но нельзя. Каким бы странным не казался Сережа, он – ребенок, а я – взрослый. Рассердившись на себя за малодушные мысли о бегстве, я включила телевизор. И, конечно же, первое, на что я там наткнулась, был фильм «Омен». Не римейк с упитанным мрачноватым мальчиком, а оригинал 1976 года. На экране мелькали адские ротвейлеры, разнообразные подручные антихриста картинно закатывали глаза и клялись ему в вечной любви. Я пробежалась по каналам, почти по всем шли фильмы ужасов: вылезали из могил мертвецы, злые духи – объект верований давно вымершего племени, вселялись в случайно забредших в эту местность туристов, жуткого вида ведьма лепила из воска человеческую фигурку, явно намереваясь причинить кому-то зло. Н-да, программа аккурат к моему настроению, мне бы сейчас посмотреть какую-нибудь легкую романтическую комедию, ан нет… Да что же за невезение такое. Я взглянула на часы и изменила мнение относительно своей невезучести, часы показывали половину первого, самое время для «страшилок» по телевизору. Впрочем, пора спать, на работу мне завтра не надо, но в садик мы должны явиться не позже восьми. Я достала постельное белье, и тут зазвонил телефон. Удивил меня не сам факт звонка в столь позднее время, гораздо больше меня удивило, что опять звонил домашний телефон. Честно говоря, я не знаю ни одного номера домашнего телефона моих даже очень близких знакомых, гораздо привычнее и проще позвонить на мобильный. Неужели это опять Людмила Станиславовна? Вряд ли… Ксенькины деньги я забрала, всю информацию выдала ей еще вчера. Однако же, кто-то настойчиво вызванивал Ксению по домашнему телефону, и тут меня осенило, ну, конечно же, это Сережина мама. Наверное, в их маленьком провинциальном городке мобильная телефония не слишком хорошо развита, или у нее элементарно нет денег на мобильный. Я схватила трубку, но там уже были гудки. Не успела! Надеюсь, что Сережина мама, если это была она, сообразит перезвонить завтра утром. И мы договоримся, когда она приедет за своим сыном. А если нет? Тогда придется долбить Максим Максимыча, чтобы наша доблестная полиция подключилась к поиску. Пока они не выказывают большого рвения. Я успела залезть под одеяло, как телефон зазвонил вновь, но уже не Ксенькин домашний аппарат, а мой мобильный. Достаточно было протянуть руку и поднять трубку, лежащую на полу возле дивана, но я не спешила это сделать. Не знаю откуда, но я знала, о чем хочет мне поведать неизвестный собеседник. Телефон звонил и звонил. В ночной тишине мелодия звучала особенно громко. Я подумала, что может проснуться Сережа, нагнулась, взяла телефон и нажала на кнопку «ответить». Женский голос сухо поинтересовался, я ли буду Ирина Всеволодовна. Я подтвердила, что, да, я и есть она. Голос сменил деловитую интонацию на привычно соболезнующую и сообщил, что Ксения Федосеева скончалась полчаса назад.

– Я страшно извиняюсь, – бубнила незнакомая женщина, – но вот тут записано, чтобы в случае смерти позвонить сразу вам. Вы будете заниматься похоронами?

– Да… – растерянно сказала я, безуспешно пытаясь собраться с мыслями, – наверное, я буду.

– Остальных родственников вы сами оповестите? – продолжил расспросы голос.

– Да, – ответила я.

– Не буду вас отвлекать, – завершила, наконец, разговор женщина, – соболезную. Мы думали, что она выкарабкается, но примерно час назад ей стало хуже.

– Спасибо, – невпопад сказала я и отключилась.

Первым моим порывом было немедленно звонить ребятам, – Андрею, Маринке и Владу, но, немного подумав, я решила не дергать их. Плохие новости могут подождать до утра. Вполне достаточно того, что я теперь вряд ли засну.

Заснуть и вправду не получилось. Даже выпитые две капсулы успокоительного не помогли, лишь немного отпустило внутреннее напряжение, но сон, сон так и не шел. Я вышла на кухню, покопалась в ящиках стола, нашла пакетик с сушеной мятой. Надо заварить чайку, может, натуральные средства помогут, когда оказалась бессильна химия.

Пока мята заваривалась, я подошла к окну. Темный массив лесопарка при свете луны выглядел мрачным и опасным для жизни местом. Впрочем, таким он и был, – опасным для жизни, буквально час назад одна из моих подруг доказала это на собственном примере.

Тут я заметила, что дощечка с Сережиным «творчеством» все еще стоит на подоконнике. Черный человек зловеще улыбался, казалось, что вот-вот он задаст мне вопрос: «Ты когда-нибудь танцевала с Дьяволом при бледном свете Луны?»

Я молча взяла фигурку и оторвала ей голову, потом смяла черное тело в комок, прилепила голову к комку и мяла руками до тех пор, пока страшная фигурка не превратилась в черный пластилиновый шар. «Бренные останки» пластилинового человека я выкинула в мусорное ведро. Глупый эмоциональный порыв, спровоцированный нервозностью последних дней и переизбытком эмоций, но, как ни странно, мне стало легче, появилось неожиданное ощущение свершившегося правосудия, потом навалилась усталость, и я отправилась спать.

Глава XV

Утро наступило неожиданно и не вовремя, как это обычно бывает, когда ты полночи не мог заснуть и катастрофически не выспался. Первые несколько минут я никак не могла сообразить, отчего мне так фигово. Понятно, когда человек не выспался, настроение у него не из лучших. Но сегодня плохое настроение было обусловлено не только бессонницей. В соседней комнате зашебуршился Сережа, я вспомнила про ночной звонок. Господи, как же мне ему об этом сказать? Прошло минут пять, Сережа просочился мимо меня в ванную комнату, буркнув «здрасте», а я все никак не могла решить, надо ли ему узнать о смерти Ксении прямо сейчас или лучше дождаться похорон. К тому моменту, как Сережа, почистив зубы, вновь появился в гостиной, я решила ничего ему не говорить. А вот маму его теперь нужно найти обязательно, ведь смерть Ксении, помимо всего прочего, означает, что моя ответственность за мальчика пролонгируется на неопределенный срок. Перспектива совершенно не вдохновляющая. Нет, в книгах-то я читала, как подобранные или приемные дети становятся для приютивших их семей светом в окне, перлом в океане и так далее… Наверное, те люди, о которых пишут в книгах, однозначно добрее и лучше меня. Иногда они сразу проникаются непонятной симпатией, иногда (что чаще) в начале книги приемыша не любят и всячески третируют, но к последней главе по любому наступает идиллия. Фильмов на эту тему тоже немало, и во всех даже самые черствые тетки, натуральные педофобы по жизни, умудрялись перестроиться и найти общий язык с иногда довольно таки противными чужими отпрысками.

Что ж, надо признать, пока я веду себя хуже, чем самые ужасные кинематографические или литературные тетки-мачехи. От таких мыслей я почувствовала себя неловко. Нет строже судьи, чем собственная совесть. Подгоняемая совестью, я решила исправиться и заглянула к нему в комнату.

– Тебе помочь одеться?

Мальчик возился около кровати. Услышав мой голос, он быстро расправил одеяло и схватил лежащую на стуле футболку.

– Нет, я сам.

– Хорошо, – не стала спорить я. – Сам, так сам.

В комнате стоял странный запах, я хотела спросить у Сережи, чем это пахнет, но он уже натянул брючки и направился к дверям. Я сделала шаг к его кровати, он тут же вернулся обратно и встал так, чтобы невозможно было подойти. Странно.

– Пойдемте, – сказал он, – а то опоздаем, и нас не пустят в садик.

Я кивнула. Кажется, я поняла, почему он так странно себя ведет, и почему в комнате неприятно пахнет. Решение не говорить ему о смерти Ксении очень даже правильное. Ребенок и так нервничает.

– Пошли, – бодро скомандовала я и вышла из комнаты.

Сережа с облегчением потрусил за мной.

На лестничной площадке было чисто, что подтверждало мою версию, что гадил Ксении под дверь какой-то недоброжелательно настроенный сосед. Что ж, теперь объект его ненависти ушел в лучший мир, придется искать замену.

Выйдя из подъезда, я взглянула на часы, – время поджимало.

– Ты как насчет того, чтобы пройти через парк? – спросила я Сережу.

Он пожал плечами:

– Нормально.

– Тогда пошли!

Я взяла его за руку, ладошка оказалась сухой и горячей, и я неожиданно растрогалась. Сделав усилие, чтобы не заплакать от накатившего прилива нежности, я скомандовала:

– Вперед, сэр, нас ждут великие дела!

Мы бодрым шагом двинулись в направлении лесопарка. «Главное, – мысленно говорила я себе – главное – не повторять вчерашней ошибки, Сережу поставить слева от меня и, когда мы дойдем до того поворота, отвлечь его внимание. Самой тоже направо не смотреть».

Как нарочно, по ходу слева ничего интересного не наблюдалось, зато справа тусовались белки и другие представители здешней фауны, привлекая внимание мальчика.

– Ой, смотри, а это что за птица? – спрашивал он каждые тридцать секунд, я судорожно пыталась вспомнить картинки и подписи из учебника по биологии за пятый класс. Вспоминалось плохо, большинство птиц так и осталось неопознанным. Сережа деликатно молчал, но, боюсь, мой авторитет в его глазах несколько упал.

Мы дошли до поворота. Уже издалека было видно, что там что-то произошло. Вчера здесь не было ни души, кроме эксгибициониста, сейчас же на тропинке толпилось человек пятнадцать, стояла машина скорой помощи и полицейский «форд». Сережа отвлекся от наблюдения за очередной белкой и поинтересовался, что это за люди. Я нейтрально ответила, что, наверное, кому-то стало плохо, вот и вызвали врачей.

– Я знаю, кому стало плохо, – уверенно заявил мальчик, – тому дядьке в черном.

В душе я была с ним согласна, что плохо стало непременно «дядьке в черном». Скорее всего, кто-то заявил в полицию и эксгибициониста «взяли с поличным». Вот только не совсем понятно, зачем здесь скорая? Хотя… Если он развлекается таким образом уже несколько месяцев, у местных жителей вполне могут быть к нему претензии. Мы подошли поближе. Медбрат вполголоса разговаривал с полицейским. Последний был явно из районного отделения, на его лице читалась досада от так некстати подвалившей работы. Второй полицейский пытался отогнать любопытствующих. Однако народ не торопился уходить, а, напротив, с интересом наблюдал за бездействием полиции.

Около кустов лежала большая куча, небрежно прикрытая простыней. Земля вокруг кучи была ярко красного цвета.

– Это кровь? – спросил Сережа.

– Не знаю, – ответила я.

– Это кровь, – повторил он, уверенный в собственной правоте, – это кровь того дядьки в черном?

Стоящий рядом с нами мужчина повернул голову и внимательно посмотрел на Сережу.

– Пошли, а то опоздаем в садик, – я потащила мальчика дальше, но он несколько раз оглянулся, пока тропинка не повернула налево. Почти дойдя до садика, я вдруг вспомнила, что мы опять не захватили выданную вчера Зинаидой дощечку, на которой сегодня Сережа должен был лепить очередной шедевр. Я спросила, что будет, если мы придем без дощечки. Оказалось, что ничего хорошего, – его не допустят к занятиям, и в то время как вся группа будет пачкать одежду пластилином, он будет сидеть в углу на стульчике. Это не есть хорошо, у мальчика и так сильный стресс, а впереди ждет стресс еще больший, наказывать ребенка за такую ерунду как дощечка негуманно.

– Так, – решительно сказала я, – как выйдем из леса, срочно ищем подходящую дощечку.

На наше счастье, кто-то выбросил на опушке ящик из фанеры. Я, упершись ногой в дно, смогла отодрать одну из стенок. Отличная дощечка, ничуть не хуже той, что мы забыли дома, разве что погрязнее.

– Если будут придираться, почему грязная, – втолковывала я Сереже, – скажешь, что я уронила. Понял?

Он кивал, показывая, что все понял, глаза его заговорщически блестели. Эх, не нравится ему Зинаида, не нравится так же сильно, как и мне. Сережа взял в руки дощечку:

– Написать надо мое имя.

Я вытащила из сумки ручку и крупными буквами вывела его имя и фамилию.

– Так годится?

– Годится!

Конечно, мы опоздали, Зинаида недобро зыркнула в нашу сторону, скривилась при виде явно некондиционной дощечки, но ничего не сказала. Из наших предыдущих стычек она вынесла главное, – со мной лучше не связываться. Сережа пошлепал в группу, а я начала звонить Максим Максимычу. В течение трех последующих часов трубку попеременно брали разнообразные коллеги Максимыча и любезно или нелюбезно сообщали, что Максимыч «скоро будет», что он «на совещании», что, «скорее всего, он уехал по вызову». На мою просьбу дать мне мобильный телефон Максимыча, дабы я могла с ним связаться сама, очередной коллега напрягся и сухо сказал, что они не дают мобильные телефоны сотрудников незнакомым. Что ж, резонно, мало ли у Максимыча недоброжелателей из числа лиц, нарушающих закон. Я поинтересовалась, когда лучше позвонить, Максимычев коллега слегка смягчился и посоветовал «попробовать после шести вечера».

Времени до «после шести вечера» было еще о-го-го сколько, но и дел предстояло провернуть немало. Перво-наперво я ломанулась в больницу, где прождала около часа, пока не освободился Ксенькин врач. До сегодняшнего дня я его ни разу не встречала, из персонала больницы пока довелось общаться только с медсестрами и тетками на ресепшн. Врач оказался сильно уставшим человеком примерно моего возраста, может быть, на пару лет постарше.

– Евгений, – на ходу представился он, сел за стол, открыл лежащую сверху карту больного и начал что-то туда записывать.

Прошло минут пять, Евгений исписал три страницы, про меня он, похоже, совершенно забыл.

Я кашлянула, чтобы привлечь внимание к своей персоне. Евгений поднял голову, с некоторым недоумением посмотрел на меня, видимо, пытался понять, кто я такая, и что мне от него нужно. Так и не идентифицировав меня, он встал из-за стола, заглянул в соседний кабинет и попросил кого-то:

– Леночка, сделай, пожалуйста, чаю…

Невидимая Леночка ответила, слов разобрать я не смогла, но, судя по громкому смеху, ответ претендовал на остроумие. Евгений спокойно переждал, пока народ в соседней комнате отсмеется, после чего уточнил свой заказ:

– Два стакана, пожалуйста.

Аккуратно прикрыв дверь, он вернулся за стол, перечитал написанное на последней странице, потом посмотрел на меня и неожиданно спросил:

– Вы ведь будете чай?

Я кивнула. Евгений потер указательным пальцем морщинку между бровями и задал следующий вопрос:

– Вы по поводу Коштоянца?

Так… Он явно меня с кем-то путает.

– Нет, я не по поводу Коштоянца, – заверила я Евгения, – я вообще не знаю никакого Коштоянца кроме того, чьим именем названа улица… Но его я тоже не знаю, просто знаю, что есть улица имени Коштоянца…

Тьфу, что это я несу какой-то бред. Вообще-то я лукавила, прекрасно я понимала, почему говорю всю эту чушь. Евгений мне понравился. Еще с институтской скамьи я испытывала симпатию к студентам медикам. Инженеры, менеджеры, всякие разные гуманитарии меня не интересовали, а вот в медиках, в них было нечто загадочное. Во-первых, они знали латынь, во-вторых, могли, посмотрев на опухшую с утра физиономию сокурсника быстренько «по хабитусу» определить, чего и сколько было выпито накануне. В-третьих, в-третьих, уже после первого посещения анатомички они покрывались налетом махрового цинизма, что делало их, с моей тогдашней точки зрения, просто неотразимыми. Не могу сказать, что моя любовь к медикам была безответной. Отнюдь… Правда, после третьего по счету романа, глаза у меня начали открываться. У идеалов в белых халатах обнаружились существенные изъяны, несовместимые с планируемой мной тогда семейной жизнью.

Я зареклась крутить романы с медиками, а тем более с хирургами. И, худо-бедно, почти пятнадцать лет придерживалась этого правила. За эти годы я пережила брак и несколько бурных и не очень близких отношений. Среди героев были: два менеджера по продажам, исполнительный директор крупной корпорации, журналист (Маринкин коллега) и даже флейтист. У последнего, правда, в анамнезе оказалось три бывших жены, у каждой из которых было по ребенку. Информацию о бывших женах флейтист выдавал дозировано, видимо, уже знал, какая будет реакция. Наш роман завершился через месяц, в день, когда я узнала о существовании третьей бывшей жены.

И вот сейчас я почувствовала, что готова нарушить золотое правило не встречаться с медиками, тем более, с хирургами.

Пока я несла чушь про Коштоянца, Евгений успел дописать страницу, закрыл карту и положил ее в стопку. Появилась медсестра, нахально оглядела меня с ног до головы, поставила на стол два стакана с чаем и удалилась в соседнюю комнату. Через мгновение оттуда раздался громкий смех, видимо, медсестра отпустила на мой счет какое-то не совсем лестное замечание.

– Вам сахар положить? – спросил Евгений, помешивая ложечкой в своем стакане.

– Нет, спасибо, – выпалила я, быстро взяла стакан, отхлебнула, обожгла язык и закашлялась.

– Так вы по какому поводу?

– Мне позвонили, – сбивчиво начала объяснять я, – Ксения Федосеева, моя подруга. Еще вчера была живая, а потом… Ночью позвонили, что она умерла. А родственников у нее нет, насколько я знаю. То есть, где-то, может, они и есть, но в Москве точно нет.