Текст книги "Созависимость как жизнь"

Современные любовные отношения, как считают философы, социологи, психологи, институализируются, следуя законам рынка, в «нормальной» социальной модели патологии любви, или псевдолюбви, выступающей либо как взаимное сексуальное удовлетворение, либо «слаженная работа» и убежище от одиночества [50].

Переход от «влюбленности» к иллюзии любви-«обладания» можно часто со всеми конкретными подробностями наблюдать на примере мужчин и женщин, «влюбившихся друг в друга».<״.> После женитьбы ситуация зачастую коренным образом меняется. <״.> Как правило, каждый из них пытается отыскать причину подобной перемены в своем партнере и чувствует себя обманутым. И ни один из них не видит, что теперь они уже не те, какими были в период влюбленности друг в друга; что ошибочное представление, согласно которому любовь можно иметь, привело их к тому, что они перестали любить. Теперь вместо того, чтобы любить друг друга, они довольствуются совместным владением тем, что имеют: деньгами, общественным положением, домом, детьми. Таким образом, в некоторых случаях брак, основывавшийся сначала на любви, превращается в мирное совместное владение собственностью, некую корпорацию, в которой эгоизм одного соединяется с эгоизмом другого и образует нечто целое: «семью».

Э. Фромм

В роли такой псевдолюбви и выступает привязанность. Браки, ранее заключавшиеся «до тех пор, пока смерть не разлучит нас», все чаще заменяются партнерствами «соединяющейся любви», призванными продолжаться до тех пор (но не дольше), пока совместное существование приносит обоим партнерам удовлетворение [2]. Возможно, ситуацию спасает то, что количество позволяющих себя любить и предпочитающих, чтобы их любили, и склонных к активности в любви, примерно одинаково, что обеспечивает относительную гармонию в образующихся парах.

Г.С. Салливан определял сущность любви как состояние сотрудничества, при котором оба человека одновременно чувствуют. Мы придерживаемся правил игры, чтобы сохранить свой престиж, чувство превосходства и достоинства. Действуя сообща, мы совместно противостоим враждебному и отчужденному миру.[49] Исходя из этих позиций, люди оценивают свои взаимоотношения, сравнивая, что они вкладывают и что получают взамен. Неэквивалентность вклада и отдачи приводит к возникновению чувства беспокойства: переоценка («я получаю больше») вызывает чувство вины, недооценка («в выигрыше другая сторона») – чувство обиды. Норма взаимности («ты – мне, я – тебе») обусловливает обмен вкладами – материальными благами, действиями, благодеяниями и даже вредом («око за око»). Воздаяние как за добро, так и за зло отвечает основополагающему принципу справедливости.

Привязанность, на наш взгляд, близка к сделке, хотя и подразумевается сама собой, и близкие по родству ждут, что к ним привяжутся apriori, не спрашивая себя, сделали они хоть что-нибудь для этого. Но справедливо замечено, что непосредственный, даже длительный, контакт между людьми может быть сугубо безличным, не имеющим ничего общего не только с любовью и дружбой, но и с личностным отношением [31]. Именно поэтому не следует идеализировать все формы психологического контакта между людьми, оказавшимися в ситуации связанности обстоятельствами места, времени, кровного родства, семьи. Разыгрывание межличностных отношений солидарности – привязанности очень часто не учитывает согласие другого человека: типичный пример – «родители – ребенок».

Стендаль утверждал, что женщин привязывают их же собственные милости, но это справедливо по отношению ко всем людям. Солидарность предполагает, что поведение и деятельность человека относительно социального партнера находятся под влиянием чувств сопереживания, сочувствия, единения, ответственности, долга, преданности. Эти чувства формируют соответствующие цели и мотивацию деятельности – действия ради общего блага, стремление поддержать или служение, т. е. собственно отношения сделки. Не дождавшись поведения привязанности от близких, человек считает, что они ведут себя противоестественно; но удивительно не то, что не достойные любви ее требуют, а то, что они требуют ее так часто [22]. Испытывающий привязанность непрестанно домогается доказательств любви, обижается, укоряет, т. е. полностью соответствует определению «привязчивый» как «надоедливый, назойливый». Близкие чувствуют себя виноватыми (чего он и хотел), но исправить ничего не могут. Любить такого субъекта нужно, ругая его врагов: «любил бы ты меня, ты бы понял, какой эгоист твой отец…», «.. не дал бы так со мной обращаться…» и т. п.

Ж. де Лабрюйер констатировал, что мы хотим быть источником всех радостей или, если это невозможно, всех несчастий того, кого любим [35]. Чаще всего помогающий, беря на себя инициативу, выражает признательность за ранее оказанную ему помощь. Но помощь, оказываемая в благодарность или с расчетом на взаимность, теряет свой альтруистический характер, и мотивация помогающего воспринимается тем недоверчивее, чем более утрированной кажется помощь и чем менее в ней нуждаются. Возникает подозрение, что помощь оказывается с корыстной целью, с расчетом компенсировать ее в будущем в соответствии с нормой взаимности.

Привычка или отсутствие надежд на лучшее может превращать привязанность в тщеславие, и тогда она хвастает своей прочностью [44]. При этом такая привязанность как старый домашний халат, который мы не наденем при чужих; но часто близкие так обращаются друг с другом, что чужой человек просто хлопнул бы дверью и ушел. «Все люди свои, какие могут быть обиды!» На самом деле привязанность точно чувствует, когда ее слова обидят, и неслучайно самые больные отношения – отношения близких людей. В привязанности-хамстве человек тешит свою злобу, себялюбие или просто глупость, а совесть его чиста – он ведет себя, как хочет, и этим выражает привязанность [22]. Если вы обидитесь, он будет оскорблен в лучших чувствах: вы его не любите, не понимаете.

Привязанность к тому, с кем сжился, – это обособление от всех людей, эгоизм вдвоем, в котором близость к другому снимает вопрос об этических критериях; любовь к человеку, которой неважно, что представляет собой любимый, какому делу он себя отдает: «полюбится сатана лучше ясного сокола» [39].

Для привязанности этические оценки остаются по ту сторону добра и зла, и снимается вопрос о том, к какому с точки зрения морали человеку возникает любовь: кто мне близок, тот и хорош.

Единая «семья» существует только до тех пор, пока каждая личность действует по принципам существования семьи и может воздействовать на другую личность, принуждая ее (при помощи сочувствия, шантажа, чувства долга, чувства вины, благодарности или неприкрытого насилия) сохранять неизменной интериоризированную преданность группе.

Семья оказывается «сущностью», которую <״.> следует оберегать и которой каждый должен служить, ради которой следует жить и умирать и которая дарует жизнь за преданность и карает смертью за дезертирство. Любое отступничество (предательство, измена, ересь и т. п.), согласно этике связки, подлежит заслуженному наказанию; самое худшее наказание, которое может изобрести «коллектив», – это изгнание или отлучение: смерть в глазах группы.

Р. Лэйнг

Ревность в привязанности, по мнению К.-С. Льюиса, – самое дикое чувство. Близким одинаково тяжело, когда кто-нибудь из семьи спустился ниже ее нравственной нормы – играет, пьет и т. п. – и когда он поднялся выше. В отношениях привязанности человек рассматривает других не в качестве уникальных и самоценных личностей, достойных уважения и заботы, а в качестве своеобразных объектов, удовлетворяющих важную, но только одну из многочисленных потребностей.

В современном обществе одной из первых жертв пересмотра ценностей становятся именно отношения с близкими: они все чаще рассматриваются как средство получения удовольствия от уже готового к употреблению продукта – как то, что следует потреблять, а не производить [2].Такие отношения не могут обеспечить поддержки друг друга, облегчить взаимное приспособление при необходимости, позволить компромиссы и жертвы во имя их сохранения. Почти половина современных россиян определяет типичной для себя рационально-разумную любовь: поступки и действия продиктованы не чувствами, а разумом, стоящим на страже личных интересов и не допускающим ситуации, когда кто-то Другой может стать больше и значительнее, чем «Я сам, любимый» [38]. Такие люди не столько хотят испытать любовь, сколько ее внушить. Понятие самопожертвования в любви им чуждо: они ценят в Другом возможность доверять ему, положиться на него, но сами не хотят поступаться или жертвовать чем-то важным ради этого Другого – собственное умение любить оценивается выше. Таким образом, ставка делается на потребительскую любовь: «чтобы мне», «чтобы для и ради меня», «получать, а не отдавать».

Ошибочность нашей интенции на привязанность заключается в том, что мы обращаемся к другим и с другими так, как будто они такие же, как мы, и ждем от них, что они будут вести себя с нами так, как нам этого хотелось бы: «Должен же он понимать (чувствовать, видеть и т. д.)!». При этом мы не хотим признать, что жить привязанностью – означает жить под угрозой стать ненужным со своими заботами («Не надо обо мне так свирепо заботиться», – говорит героиня одного фильма), укорами в неблагодарности и ее переживаниями.

1.3. СОЗАВИСИМОСТЬ

Смысл и достоинство любви как чувства состоит в том, что она заставляет нас действительно всем нашим существом признать за другим то безусловное центральное значение, которое, в силу эгоизма, мы ощущаем только в самих себе. Любовь важна не как одно из наших чувств, а как перенесение всего нашего жизненного интереса из себя в другое, как перестановка самого центра нашей личной жизни.

B.C. Соловьев

Этимология термина «созависимость», co-dependence (иногда переводившегося как «взаимозависимость») восходит к специфике взаимоотношений наркотически или алкогольно зависимого человека и членов его семьи: это наличие комплекса характерных свойств у многих членов таких семей (T.L. Cermak); неадекватное и проблемное поведение, возникающее у людей, живущих, работающих или иным образом связанных с зависимым (Ch.L. Whitfield); подыгрывающая деятельность духовно или кровно близкого к наркоману человека по обеспечению процесса наркотизации тем понимаемым в широком смысле наркотиком, от которого он находится в зависимости (А.Ю. Акопов). Более широкая трактовка созависимости близка к термину Ф. Перлза confluence – «слияние», «течение вместе», определяющему ряд различных психологических трудностей и невротических механизмов. Помимо этого, созависимость интерпретируется следующим образом:

• специфическое состояние сильной поглощенности, озабоченности и крайней зависимости (эмоциональной, социальной, иногда и физической) от другого человека (Sh. Wegscheider-Cruse);

• болезненная привязанность к отношениям с кем-либо и к проблемам, порождаемым этими отношениями (R. Lerner);

• попытка воссоздать отношения родителя и ребенка во всех других значимых для созависимой личности отношениях (C. Clements, B. Bofenkemp), о которых уже упоминалось в связи с незащищенными привязанностями;

• жертвенно-альтруистическое поведение, разновидность духовно-морального мазохизма, социальная функция, роль (А.Ю. Акопов).

Созависимость в виде стереотипов поведения и чувствования в цивилизационном процессе культурной традиции, особенно российской, принималась и утверждалась обществом в качестве идеала, пропагандировалась искусством и литературой. Всякое посягательство на эти стереотипы воспринимаются как сознательный бунт – бунт Анны Карениной у Толстого, Катерины у Островского и многих других персонажей. С другой стороны, истории Ромео и Джульетты, Сольвейг, юного Вертера интерпретируются как истории великой любви, а не явной патологии отношений.

Элоиза в первом письме Абеляру.

«О, если бы, мой дорогой, твоя привязанность ко мне была не столь уверенна, ты больше бы заботился обо мне! А ныне, чем более ты уверен во мне, в результате моих стараний, тем больше я вынуждена терпеть твое ко мне невнимание. Умоляю тебя, вспомни, что я для тебя сделала, и подумай о том, чем ты мне обязан. Пока я наслаждалась с тобой плотской страстью, многим было неясно, почему я так поступаю: по любви ли к тебе или ради чувственности. Ныне же конец являет, что побуждало меня в начале. Ведь я отреклась совершенно от всех удовольствий, лишь бы повиноваться твоей воле. Я не сохранила ничего, кроме желания быть теперь целиком твоей. Подумай же о том, насколько ты несправедлив, когда того, чья заслуга пред тобою больше, ты вознаграждаешь меньше и даже вообще ничего не даешь, хотя от тебя требуется весьма малое и то, что выполнить тебе очень легко».

Абеляр Пьер. История моих бедствий [Цит. по: 25]

Степени выраженности аддикций отражают их сущностную иерархию [14].Зависимость как пристрастие и страсть определяется ощущением «нравится» и берет верх даже над неприятностями и осуждением окружающих. Сомнения преодолеваются потребностью опять «этим» наслаждаться, «это» чувствовать, – все остальное отодвигается на второй план. Активность, реализующая такое поведение, характеризуется понятием «устремление», в котором проявляется избыток возможностей, прорывающихся вовне: здесь главное – действование, самоценное и заключающее в себе возможность самопроизводства. Аддиктивный агент – в случае созависимости это Другой – как цель и как средство един: «хочу» (влечение) и «могу» (навыки, знание, опыт) поддерживают друг друга и переходят друг в друга.

При зависимости как генерализованном психическом состоянии доминирующая потребность «захватывает в плен» все мысли, чувства, разум, самосознание, перекрывая доступ к самокритике и опыту. Отсутствие желанного объекта вызывает эмоциональный дискомфорт вплоть до глубоких депрессий и дисфорий, обсессивные мысли и воспоминания, иллюзии и фантазии. Объект потребности уже не просто нравится – он нужен для восстановления душевного комфорта и в целом становится необходимым условием благополучного психического существования и функционирования человека. «Любовь-нужда», по Платону, – дитя Бедности. Мы беззащитны от рождения и очень рано открываем одиночество. Другие люди нужны нам, и в сознании это отражается как любовь-нужда. Но если удовлетворение потребности в зависимости – это состояние, когда достигается нормальное психическое функционирование человека, понятна вся сложность ответа на вопрос: а что взамен?

Зависимость как телесное (физическое) состояние изменяет уровни бодрствования, выносливости, физического самочувствия, вегетативные функции, сексуальную активность и т. д. Границы между психологической и физической зависимостью относительны, и на соматическом уровне отсутствие объекта потребности (вещества, человека, занятия и т. п.) ведет к достаточно глубоким отклонениям и расстройствам организма, иногда даже не совместимым с жизнью.

Описанные формы зависимости могут в течение жизни проявляться по-разному (непрерывно, прогрессирующе, периодически и т. д.), но любая из них – это особое хроническое состояние личности, обнаруживающее себя в образе ее жизни, стиле поведения и в повторяющихся эпизодах специфических действий, т. е. в «застревании», фиксации.

Совершенство ни в ком не нуждается, а слабость, напротив, ищет поддержки и не предлагает партнеру ничего, что могло бы поставить его в невыгодное положение или унизить. Созависимость можно описать как идентификацию себя с Другим или Другими и нарушение собственной психологической территории вследствие размытости ее границ. В норме человек воспринимает внешнее как внешнее: «Я – это я, а ты – это ты» (Ф. Перлз). Внешнее помещается человеком на границу своей территории, и он задается вопросом, а что, собственно, для меня означает эта фигура; т. е. норма – это реальная оценка объективного положения дел с точки зрения нужд и интересов индивида [30].При созависимости фигура включается в собственную психологическую территорию, «присваивается», и оценка ее места и значимости просто не может быть объективной – ведь это оценка себя. Навязчивость мысли «мне необходимо иметь мужчину (женщину, любимого и любящего ребенка)» поддерживается трудностью разотождествления с Другим, поскольку в этом случае возникает ощущение нарушения целостности себя, экзистенциальный вакуум. Сосредоточению на Другом придается такое значение, что в сравнении с ним все остальные потребности и интересы кажутся второстепенными, а жизнь без Другого – однообразной и никчемной.

Психологическая установка нормального, здорового человека, способного любить, проявляется в том, что он не самоутверждается; не думает, что о нем скажут или подумают окружающие, и вообще не думает о себе; думает о Другом, чувствует его, проявляет о нем действенную заботу и получает радость от того, что любимому человеку было хорошо с ним. Для созависимых с их переоценкой любви характерен стойкий страх не оказаться нормальным, ощущение своего отличия от других и неполноценности, часто относимые на счет врожденной, а потому и неизменной предрасположенности. К.Г. Юнг замечал, что «быть нормальным» – высший идеал неудачников [57]; и стремление восстановить ущемленное самолюбие для людей, чьи способности ниже средних, нередко реализуется в отношениях созависимости, поскольку путь к иным достижениям представляется им чрезвычайно трудным. По утверждению К. Хорни, чувствующие себя в невыгодном положении таят необычайно сильное желание иметь все только для себя, не позволять больше никому ни малейшего наслаждения, отнимать все у всех остальных.

М. Папуш так описывает отношения созависимости-слияния: если люди играют в любовь, у них, конечно же, все должно быть вместе. Она ест варенье – он должен чувствовать, что ему сладко. Ему на самом деле может быть горько—кисло—солено или еще как-нибудь, но он запрещает себе чувствовать не то, что должен чувствовать, чтобы соблюдать договоренность об «игре в любовь». Или, во всяком случае, на его лице должна быть соответствующая мина [30]. Таким образом, люди реально живут по отдельности, но созависимость заставляет их делать вид, что у них одна жизнь. Формула я чувствую, что ты чувствуешь, что я чувствую отражает признак не любовного чувства, а созависимости. Со временем люди, переоценивающие отношения любви, все больше и больше запутываются в неизбежном множественном самообмане. Они думают, что могут быть счастливы только в любви, но при их складе они никогда таковыми не будут; с другой стороны, вера в свои способности все убывает. Считая, что создали в глазах окружающих свой желательный образ, созависимые считают себя обязанными его «доигрывать».

Рано или поздно взаимоотношения достигают точки, когда один партнер чувствует, что его вынуждают принести в жертву свою индивидуальность индивидуальности Другого. Такое неизбежное развитие ситуации разрушает, на первый взгляд, взаимопонимание, но тем слаще ощущение «жертвы» или «преследователя» у созави-симого и тем больше прав в отношениях, по его мнению, он имеет на бдительность и контроль вплоть до насилия. Контроль же необходим для того, чтобы удостовериться, что партнер остается более зависимым от меня, чем я от него, и получить право на гнев, выраженный или скрытый, стоит ему проявить хоть какой-нибудь признак независимости.

Созависимость рождается в отношениях между людьми, но действует в пределах индивидуальной психики, – это установка, состояние данного человека. Это отнюдь не «преувеличенный контакт» («такая близость!»), а отсутствие контакта, диалога вообще при ком-пульсивном принуждении себя следовать чужой спонтанности или, наоборот, при попытках принудить Другого следовать своей спонтанности [30]. Часто здесь имеет место наказание или самонаказание за каждое несоответствие желаний, чувств, привычек.

Между «Я» и «ты» существует также качественное различие в моральном смысле. Другой есть моя объективированная совесть: он укоряет меня моими недостатками, даже когда не называет их открыто; он – мое олицетворенное чувство стыда. Сознание нравственного закона, права, приличия, истины тесно связано с сознанием другого.

Л. Фейербах

Бесплодие и деструктивность созависимости определяются тем, что по мере приближения поставленной цели характерно обесценивание достигнутого, приводящее к желанию заменить данные отношения новыми, но имеющими тот же сценарий. Заинтересованность в Другом, способная даже создать иллюзию чрезвычайной влюбленности в него, пропадает, как только он оказывается «покорен», т. е. стоит ему стать эмоционально зависимым. Даже когда созависимой личности удается добиться чьей-то любви, она изыскивает доводы, обесценивающие эту любовь: рядом с ним просто не было человека, в которого можно было бы влюбиться; я сама вынудила его к этому; он любит меня потому, что я могу ему в чем-то пригодиться и т. д. Созависимость нуждается в постоянной подпитке своей значимости доказательствами любви и признания, но «покоренный» уже не может быть их источником.

Совокупность характеристик дефицитарности созависимой личности соответствует тому, что Э. Фромм называет импотенцией личности. Как следствие слабости, страха, некомпетентности импотенция приводит к страданию, а оно, в свою очередь, – к разрушению внутреннего равновесия. Восстановить свою способность к действию можно разными способами.

• Подчинив себя некоей личности и идентифицировав себя с ней через символическую причастность к ее жизни, созависимый обретает иллюзию свободного действия, хотя на самом деле лишь подчиняется тем, кто действует.

• Не в силах обрести любовь Другого естественным путем, соза-висимый пытается получить ее, демонстрируя свою слабость, беспомощность, так или иначе призвав Другого к состраданию.

• Можно использовать свою способность разрушать и таким образом отомстить жизни за обделенность. Насилие, заменяющее продуктивную деятельность, является компенсаторным и, в отличие от реактивного, является патологической заменой жизни, указывая на ее увечье и пустоту. Однако именно через свое отрицание жизни оно, по мнению Фромма, демонстрирует потребность человека быть живым и не быть калекой.

• Можно следовать побуждению полностью и абсолютно поставить под свой контроль живое существо, будь то животное или человек, сделать его беспомощным объектом собственной воли. Это побуждение составляет сущность садизма, но любая форма принуждения, на любом уровне, есть отрицание любви.

• При компенсаторной жажде власти может реализоваться стремление держать Другого в зависимости с тем, чтобы утвердить собственное Я на фоне слабости Другого. Этот психологический механизм проявляется как конкурентные отношения сильных, нередко бывающих одинокими, или как подавление слабого. Потребность постоянного ощущения и подтверждения собственной значимости и ценности Другими определяет созависимую установку на отношения в любви: ассортативный, неосознанный выбор партнера, личностно более слабого, который будет зависим и должен.

Фактически созависимый всю жизнь доказывает, что достоин внимания и ласки, и страх их утраты толкает его к накоплению самоценностей: денег, вещей, социального статуса, образования, внешнего вида, сексуальности, оказанных услуг, принесенных жертв и т. д. Живя иллюзией, что когда-нибудь за все это он получит необходимые ему любовь и признательность, в то же время человек демонстрацией своей ценности унижает и отталкивает объект любви. Ставя свое Я в центр отношений, он не дает ответа на заботу, воспринимая ее как должное, не насыщаясь ею, обесценивая или не замечая.

Способ отношения человека к другим всегда представляет собой отражение его истинного отношения к себе и определяет его базовые мотивации. Желание созависимых нравиться окружающим и готовность делать все, чтобы этого добиться, сопровождаются боязнью разорвать даже приносящие явный вред отношения и стремлением сглаживать конфликтные ситуации, провоцирующие разрыв. Компульсивное желание контролировать жизнь других сочетается с верой в свою способность контролировать все, в том числе восприятие себя другими через производимое впечатление.

Будучи уверенными, что лучше всех в семье знают, как должны развиваться события и как должны себя вести другие, созависимые пытаются не позволять другим быть самими собой и не давать событиям протекать естественным путем. Манипуляции – угрозы, уговоры, принуждение, советы – призваны камуфлировать происходящее и подчеркивать беспомощность близких и значимость созависимых в глазах окружающих. Неудачные попытки взять под контроль практически неконтролируемые события рассматриваются как поражение и утрата смысла жизни, но не из-за собственных нереалистических и завышенных ожиданий, а вследствие недостатка способностей вообще.

Манипуляции реализуют и желание заботиться о других, спасать других, проистекающее из низкой самооценки созависимой личности. Не веря, что может быть любимым и нужным просто сам по себе, человек вынужден зависеть от Других и пытается заработать их любовь и внимание любыми способами, стать незаменимым. Недостаточность внутренних ресурсов для исполнения желаемой социальной роли – способностей, культуры чувств, ценностного потенциала – обусловливает перенапряжение при ее исполнении и приводит к конфликту между этой ролью и Я, так как оценка роли значительно превышает оценку Я. В результате созависимый становится перфекционистом, изнуряющим себя непосильным трудом поддержания видимости близких отношений. Не обладая способностью отличить любовь от жалости, такой человек стремится любить тех, кого есть за что пожалеть и есть от чего спасать, и использует сексуальные отношения как средство пожалеть или как плату за жалость, понимание и сочувствие со стороны Другого.

Созависимые не представляют себе жизни наедине с собой, нуждаются в том, чтобы в них нуждались, и для удовлетворения этой потребности часто берут на себя роль мучеников, страдальцев.

Я уверен, это ее гложет, но исподволь, неторопливо: она крепится, она не в состоянии ни утешиться, ни отдаться своему горю. Она думает о своем горе понемножку, капельку сегодня, капельку завтра, она извлекает из него барыш. В особенности на людях, потому что ее жалеют, да к тому же ей отчасти приятно рассуждать о своей беде благоразумным тоном, словно давая советы…

Она расходует свое горе, как скупец. Должно быть, она так же скупа и в радостях. Интересно, не хочется ли ей порой избавиться от этой однообразной муки, от этого брюзжанья, которое возобновляется, едва она перестает напевать, не хочется ли ей однажды испытать страдание полной мерой, с головой уйти в отчаяние. Впрочем, для нее это невозможно – она зажата.

Ж.-П. Сартр. Тошнота

Определить, чего хотят другие, и дать им то, чего они хотят, – в этом цель и интересы созависимых, именно поэтому часто их интимными партнерами становятся люди, или полностью подчиняющие себе или, наоборот, требующие постоянного внимания и заботы. Правда, как говорилось выше, в чем интересы опекаемого – решают сами соза-висимые. Роль опекуна разыгрывается иногда с оттенком жертвенности, иногда с чувством собственного превосходства и сознанием честно исполняемого долга, но тем не менее базовые потребности в любви, уважении, значимости, контроле не насыщаются.

Итак, неспособность быть одному, страх одиночества; манипу-лятивные способы получения внимания и любви, подкуп, демонстрация беспомощности, призыв к справедливости, угрозы, шантаж; ненасыщаемость; требование абсолютной любви; постоянная ревность к партнеру; болезненное восприятие отказа и возражений – все это характеристики созависимости.

Любовь идет от личности, – размышлял Н.А. Бердяев, – и поскольку она ущерблена, постольку несовершенны будут и любовь-эрос, и любовь-жалость, направленные на кого-либо. Все типы любви могут стать рабством и пленом человека, и ценность любви только тогда не порабощает, когда соединена с ценностью свободы. Смысл любви всегда в персонификации [9].

Отношение к человеку как к средству для достижения других целей несправедливо и безнравственно. Использовать другого, чтобы удовлетворить свои желания и обезопасить себя, – не значит любить [20].Внутреннее желание безопасности выражает себя вовне через отчужденность и насилие, и до тех пор, пока мы это не осознаем, любви не возникнет. Для созависимых Другой – средство компенсации личностной дефицитарности, и соответственно этой функции они его используют по назначению.

* * *

В России до сих пор не принято представлять себе человека, живущего своей жизнью, – вне зависимости от других, – счастливым. Иметь Другого – будь то любовник, муж, ребенок – доказательство для других и для себя того, что у тебя все «в норме». По сути, Другой должен отвечать единственному требованию – быть другим. Еще лучше, если у него есть и позитивные качества.

В проведенном нами исследовании (2007) участвовали две группы студентов – первого (16–17 лет) и третьего-четвертого (20–21 год) курсов факультета психологии Оренбургского государственного педагогического университета – и группа «взрослых», преподавателей и студентов отделения второго высшего образования (25–69 лет, средний возраст – 36,7 года). Общая выборка составила 96 испытуемых. Утверждения-стереотипы созависимости, представленные в опроснике J. Woititz, в приведенной ниже таблице 2 сведены в содержательные блоки.

Сопоставив представления различных возрастных групп об интимных отношениях, мы пришли к некоторым выводам.

С возрастом постепенно снижаются:

• желание действовать совместно, быть партнерами (представлено примерно у половины респондентов);

• ожидание понимания со стороны партнера (угадывания им желаний);

• желание пространственной близости, в целом очень высокое у всех групп респондентов, но особенно у 17-летних (80,0 %).

С возрастом постепенно возрастают:

• понимание допустимости (неизбежности) ссор;

Таблица 2

Отношение к межличностным интимным контактам

• потребность контролировать себя и принятие вины за проблемы в отношениях на себя;

• страх или понимание неконструктивности недовольства и в целом негативных эмоций, в целом высокий, он возрастает после 20 лет.

С возрастом значимо снижаются потребность в доверии (или вера в возможность доверия) и желание душевной близости, соответственно от 77,1 % до 48,1 % и от 80,0 % до 55,6 %, причем после 20 лет. Очень интересны представления о понимании партнера, имеющиеся у подавляющего большинства испытуемых и более всего – у 20-летних (87,8 %) и у «взрослой» выборки (81,5 %). Если сопоставить их с другими данными (утверждение 9 – снижение от 57,1 % до 37,0 %), получается: «Я-то тебя понимаю, но на тебя в этом не очень-то надеюсь».