Текст книги "Созависимость как жизнь"

В отношениях созависимости по схеме «средство – цель» другие – средства для какой-то цели, и вполне разумно лишить их выбора и тем самым считать их не субъектами, а объектами отношений. Существование свободы требует, чтобы кто-то оставался несвободным. Отсюда и «свое» понимание свободы в социальном сознании, рождающее парадокс: все борются за свободу, но так, чтобы у кого-то ее стало больше, следовательно – у кого-то меньше, и вот этот «кто-то» должен подчиняться и выполнять рекомендации того, кто присвоил себе право быть «свободнее» [60].

Требования ситуаций социального принуждения не связаны с угрозой для жизни, но предписывают определенное поведение в обмен на удовлетворение стандартных потребностей стабильной жизни и избежание дискомфорта негативных последствий. Созависимая мать может учитывать какие-то интересы ребенка, но на первом плане – реализация ее интересов. Ребенок может реализовывать себя вне семьи, но попытка отстоять собственные взгляды внутри нее угрожает его благополучию. Стабильность отношений здесь обеспечивается только готовностью ребенка к сознательному или неосознанному обмену возможной свободы на удовлетворение стандартных потребностей. Это, по Ю.И. Гиллеру, автономия гарантированной жизнедеятельности [19].

Признание самоценности разных культур и людей заставляет нас учиться признавать их реальности, не отказываясь от себя, что порождает разнонаправленные тенденции: все более ощущая и реализуя свою свободу как личности, мы все чаще обнаруживаем и осознаем свою социальную обусловленность. Как личность я обладаю правами и свободой, но как человек продолжаю оставаться социальным индивидом, действующим не свободно, а по законам социума. Более того, в социальном аспекте мы обусловлены навязываемой нам реальностью в форме сценариев поведения, и фундаментальных дискурсов (вечных ценностей), и практик социальных услуг (образования, идеологии и политики, СМИ, церкви, психотерапии и пр.). В этих условиях личность вынуждена постоянно воссоздавать себя в своей константности и автономии – не только преобразовывать себя, но и каждое свое усилие сверять с усилиями иных сил и реальностей.

Человек – это прежде всего распространенное во времени постоянное усилие стать человеком [37]. Быть и социальным индивидом, и свободной личностью возможно, если человек понимает себя как «делающий себя человеком» и развивается в разных направлениях [51]. «Социальная» личность, выстраивая свою жизнь, фактически выступает от имени целого: техногенной цивилизации, ее критиков, альтернативных форм жизни и пр. «Виртуальная» личность создает собственную реальность, где свободно может себя реализовать: миры общения, творчества, фантазий – или эзотерики, Интернета, алкоголя, созависимости. «Рефлексивная» личность опосредует свое становление на основе современных знаний и психотехник. Мы можем идентифицировать себя с той или иной личностью, а можем дрейфовать между ними, ориентируясь на свободную самореализацию.

– Есть же люди, которые хотят быть ведомыми.

– Ничего не поделаешь. Если я определяю жизнь человеческую как усилие во времени, то тем самым я как бы утверждаю, что в жизни всегда, на каждый данный момент будет какая-то иерархия. Кто меньшее совершил усилие, кто большее. <…> Нельзя поровну делить то, чего нет, что только предстоит человеку познать и открыть своим испытанием.

М. Мамардашвили

На всех уровнях человеческого общества люди практически подтверждают личностные качества и способности друг друга в той или иной степени, и само общество может называться человеческим в той степени, в какой его члены подтверждают друг друга [15]. Каждый из нас, с одной стороны, хочет получить подтверждение того, кто он есть, и даже того, кем может стать; с другой – обладает врожденной способностью давать такое подтверждение другому. Истинная человечность существует только там, где эта способность проявляется, но необоснованные претензии на подтверждение, не подкрепленные желанием быть или стать, постоянно искажают истинность человеческого общежития. Для обеспечения социально ответственных отношений важно, чтобы они были для нас не только средством достижения индивидуальных целей, но сами выступали как индивидуальная ценность. С другой стороны, для обеспечения самореализации мы не должны «растворяться» в других, а сами должны принимать решения, учитывая свои интересы и самостоятельно контролируя свою жизнь. Созависимый человек не свободен в своих чувствах, мыслях и поведении, он лишен права выбора на них, постоянно мучаясь: «пришел – не пришел», «любит – не любит» и т. п.

Мы свободны в той степени, в какой имеем возможность действовать в интересах самих себя, и несвободны, если вынуждены действовать в чужих интересах. Но потенциально за «чужим» интересом всегда стоит и собственный. Созависимость – полностью зависимое поведение – чаще всего угрожает детям и пожилым людям, а кроме того – слабовольным, любящим сильнее и беззаветнее, инфантильным, личностно менее развитым, просто более ленивым или имеющим низкий уровень потребностей и амбиций [4].

Мы видим здесь безальтернативное и полностью игнорирующее интересы созависи-мого влияние других субъектов на его жизнь. Однако субъективное восприятие уровня свободы и тем более поведение в этой ситуации зависят от внутреннего смысла тех или иных отношений для человека. Созависимые, прикрывающиеся маской страдальца, фактически вполне довольны своей совместной жизнью с партнером: можно паразитировать на его силе или слабости и снимать вину с себя и перекладывать ее на него. Для них несвобода комфортна и выгодна, и они не ощущают ее даже и в случае насилия. Реализуя индивидуальные интересы и цели, они считают себя относительно автономными, а вот объективная критика расценивается ими как насилие. И если другие нужны нам для достижения наших личных интересов, наши отношения с ними приобретают внутренний смысл обмена или сделки, где мы выбираем предпочтительный для себя вариант, и – согласимся – здесь живет постоянный соблазн нарушить правила игры в свою пользу.

Суверенность социальных связей – необходимая предпосылка формирования избирательности в межличностных отношениях, уводящей нас от общения по типу «анонимной связи» (К. Лоренц) и делающей возможной «общение-встречу» (М. Бубер). Первоначально эта суверенность связана с разделением нами социального мира на «своих» и «чужих» и включением значимых людей в свое психологическое пространство [40]. Надежность отношений с другими предполагает возможность влиять на эти отношения и отвечать за них, а отсутствие суверенности приводит либо к отчужденности, либо к симбиотической зависимости. Именно суверенность социальных контактов и связей является предпосылкой установления отношений психологической и сексуальной интимности; выбора референтной группы или значимого другого; обретения личной и социальной идентичности; принятия личной ответственности за отношения с людьми. При насильственном внедрении, когда мы вынуждены общаться с теми, кого не выбирали, и не можем прервать эти контакты, может возникнуть ощущение, что все кругом – не-свои, а мы сами неуместны в этих отношениях. Без опыта избирательности не может возникнуть субъектное отношение к другому, а следовательно, не может быть достигнута психологическая интимность.

Опасность отношений созависимости состоит в возможности развития внутри них положительной обратной связи, когда отклонение от равновесия одних сторон вызывает реакцию других сторон, увеличивающую это отклонение. Эти стороны как бы «провоцируют» друг друга и ведут систему к саморазрушению. Соза-висимость стремится к неограниченному росту, поскольку в области психики сильнее проявляет себя притяжение качественно сходного и положительные обратные связи образуются особенно легко.

Человека, никогда не совершавшего свободного выбора в заботе о своей идентичности, о благосостоянии и удовлетворении потребностей, просто невозможно вообразить. Внутренняя свобода и несвобода связаны с нашей способностью достигать того, что нам нужно, и выступают как умение и неумение. Человек свободен в одном простом смысле слова: он не производится природой и все специфически человеческое в нем может быть результатом только его самосозидания посредством каких-то усилий [36]. Существенным фактором здесь являются масштабы и разнообразие наших претензий: чем их больше, тем мы потенциально менее свободны. Все, чего мы желаем, зависит от нашего воспитания, от последствий которого мы не свободны, и более или менее мы самостоятельно ограничиваем себя в своих побуждениях, тем самым увеличивая свою свободу: «Если у вас нету дома…».

Современная ситуация, с точки зрения наших предков, – само воплощение свободы: человек не обязан выслушивать, что ему следует делать, и поддаваться принуждению делать то, чего он делать не хочет. Но, оказывается, свобода имеет высокую цену – неуверенность, включающую отсутствие безопасности, неопределенность и незащищенность. Мы, свободные личности, ежедневно сталкиваемся с множеством вариантов выбора без уверенности, что наш выбор приведет к ожидаемым результатам, а то, от чего мы откажемся, – не вызовет потерь. Здесь не до заботы о ценностях и обо всем, что выходит за границы актуальности. Мы живем в условиях риска и, принимая решения, должны сами платить за риски, на которые идем, а наша свобода отягощена конфликтом желаний и возможностей, рождающим ощущение двойственности.

Неопределенность, колебания, отсутствие контроля над событиями – все это порождает тревогу, <…> ту цену, которую приходится платить за новые личные свободы и новую ответственность. Какое бы удовлетворение ни приносили эти свободы, многие находят такую цену слишком большой, чтобы платить ее с радостью. Они охотно предпочли бы мир менее сложный и тем самым менее пугающий; мир, где варианты действий более просты, вознаграждения за верные решения неизбежны, а признаки удачного выбора ясны и безошибочны. Мир, где каждый знает, что необходимо делать, чтобы оказаться правым. Для многих людей, без спроса заточенных в свободу, предложение «большей простоты» настолько соблазнительно, что от него невозможно отказаться.

3. Бауман

Полная реализация идеи личной свободы могла бы довести до деспотического коммунизма, до юридического постоянного насилия всех над каждым или, с другой стороны, до личного рабства, – писал К.Н. Леонтьев. Дайте право людям везде продавать или отдавать себя в вечный пожизненный наем из-за спокойствия, пропитания, за долги и т. п., и вы увидите, сколько и в наше время нашлось бы крепостных рабов или полурабов по воле [32].

Человек как субъект мировоззрения и как его раб является предметом пристального внимания, начиная с культуры Нового времени. Наша аксиологическая суверенность – суверенность вкусов и ценностей – относится не к условиям выживания, а, скорее, к ресурсам развития и индивидуализации. Вкусы – это выражение пристрастности по отношению к объекту, не жизненно важному, но необходимому для поддержания идентичности. Ценности (психоанализ) – интернализованные родители, влияющие на наши основные жизненные выборы. Функциями личностной суверенности в этой сфере являются обеспечение экзистенциальной уверенности (свободы, осмысленности, ценности бытия), креативного отношения к собственной жизни, критичности к идеологическому воздействию и личной ответственности. Способность уважать то, что не необходимо, но составляет праздничную сторону жизни, взращивает «внутреннего ребенка»; не дает ему родиться низкая внутрисемейная толерантность к вкусовым и идеологическим предпочтениям друг друга [37]. Если мы не можем защитить собственные вкусы и ценности, мы не сможем и выстраивать прочные границы перед идеологическим вторжением со стороны.

Сегодня создание потребностей, реклама, соблазны замещают нормы и традиции, идеологическую индоктринацию, надсмотр и принуждение. Внутреннюю свободу большинства из нас ограничивает добровольно и восторженно принимаемый нами рыночный способ обретения свободы – выстраивание Я посредством визуальных сигналов, опознаваемых другими как означающее все то, что они должны означать: формы наших тел и украшения; места, где нас можно встретить; манеры поведения и темы разговоров и многое другое, поставляемое рынком в форме материальных благ, услуг или знаний [8]. Свобода выбирать свою идентичность из набора вариантов вполне реальна: ведь, исходя из выбранного образа, ее можно сделать путем необходимых покупок или дрессуры – новой прически, бега трусцой, диеты или обогащения речи модным, символизирующим статус словарем. Примеры и рецепты жизни – наиболее важная разновидность покупки: способы привлечения и ухода от внимания, выжимания максимума удовольствия из любви и при этом избегания зависимости, завоевания любви и безболезненного завершения переставших радовать отношений. Главное условие – чтобы жить хорошо, «как положено», мы должны слушаться производителя и таким образом приучаться к личной некомпетентности и зависимости от массового рынка и экспертов.

Свобода для потребителя – вопрос выбора между большим и меньшим удовлетворением; рациональность – выбор первого, а не второго; социальное же давление – символическое соперничество или одобрение жизненного стиля и символического членства – не воспринимается как лишение или ограничение свободы в силу обещанных радостей не просто «подчинения чему-то большему, чем я сам» (Э. Дюркгейм), но обыкновенных радостей вкусной еды, приятных запахов, жизни среди умных, приятных на вид предметов. С такими обязанностями – кому нужны права?

Наша социальная жизнь формирует строжайшую цензуру внутри нас самих. Наша автономия и «несоответственность» внешним зависимостям – скорее итог самодистанцирования и самоотрешения, чем отражение «объективной» дистанции и отсутствия соотнесенности [73]. Разнонаправленность и хаотичность внешних давлений воспринимаются как бессмысленность и бесцельность внешнего мира, но межличностные внешние принуждения уже «инкорпорированы» и перекованы в самоконтролирующее Я. Цивилизационные механизмы самоконтроля функционируют уже отчасти автоматически и представляются человеку стеной, отделяющей его Я от других людей, от общества. Таким образом, представление об абсолютно независимых, принимающих решения, действующих, экзистирующих одиночках является искусственным продуктом.

В областях бессознательного, чувственно и рационально большинством из нас не воспринимаемого, действует закон притяжения сходного и отталкивания противоположного, благодаря которому чрезвычайно легко образуются зависимости с положительной обратной связью. Зависимость вначале приобретает форму внутренней созависимости, т. е. положительную обратную связь, часто неосознаваемую, с теми или другими нашими психическими или физиологическими особенностями, и имеет тенденцию «идти вразнос», вовлекая в свою орбиту окружающих, делая их созависимы-ми. Этот закон можно считать одним из факторов, «подпитывающих» патологические зависимости, энергия которых, увеличиваясь за счет положительной обратной связи, начинает превышать энергию сознательного сопротивления зависимости [5]. Часто мы и не сознаем, в какую ловушку попали, продолжая думать, что действуем свободно.

Свобода означает не что иное, как способность следовать голосу разума, здоровья, благополучия и совести против голоса иррациональных страстей, считал Э. Фромм [64]. Однако для большинства здравый смысл и реальность есть не что иное, как всеобщее одобрение, и одна из причин жизненных неудач в том, что люди не отдают себе отчет, в какой момент они еще свободны действовать в соответствии со своим разумом, и осознают ситуацию, когда уже слишком поздно принимать решение. Большинство «неудачников» несостоятельны потому, что не замечают, когда жизнь задает им вопрос и когда еще есть возможность ответить на него так или иначе. К.Г. Юнг, однако, напоминает, что мы обладаем комплексами и – что намного важнее – комплексы могут обладать нами, нарушая единство сознания и волевую регуляцию [75].

Энергетически комплекс часто превосходит сознательные намерения и загоняет нас в состояние принуждения, навязчивого мышления и действия, ослабленной ответственности. Подавление комплекса усилием воли не уничтожает его, и при первой же возможности он проявляется с прежней силой.

Юнг определяет комплексы как «маленький народ», проделки которого тревожат нас ночью; как архитекторов снов и различных симптомов или «отколовшиеся части души». Позже М. Мамардаш

вили напишет: «Полнота бытия – вот что имеет отношение ко мне, рассыпанное как в осколках зеркал. Мы отражены в тысячах зеркал, которые не собираем, хотя эти отражения и есть мы» [36]. Моральный конфликт, возникающий из невозможности нашего полного самоутверждения, предполагает непосредственный раскол сознания, но разум воспринимает все внутренние нарушения как собственную активность – он просто ассимилирует их, пытаясь сделать автономность комплекса нереальной.

Сознание ведет себя подобно человеку, услышавшему подозрительный шум на чердаке и бегущему в подвал с целью убедить себя, что там нет грабителя и шум был просто плодом его воображения. Фактически же ему не хватило духу подняться на чердак.

К. Юнг

Юнг утверждает, что избавление человека от его комплексов лишает его лучших ресурсов, а признание их, провоцируя внутренний конфликт, делает комплекс фокусом жизни и источником развития личности. Может быть, поэтому нам важно достижение не «всего» и «вообще», а именно значимого – только оно и дает ощущение свободы. Поэтому, внешне несвободные, мы порою можем ощущать себя внутренне свободными, а внешне свободные – внутренне несвободными. Каждый шаг по дороге ложного выбора делает все более сомнительным признание этого пути действительно ложным. Всегда трудно согласиться с необходимостью вернуться к месту, где был впервые сделан неверный поворот, и примириться с напрасной тратой энергии и времени.

Многие поступки созависимой личности мотивированы навязчивыми страхами столкновения с реальностью, брошенности, потери контроля над жизнью и т. д., рождающими прогрессирующую ригидность и сковывающими свободу выбора. Страх сочетается с «боязнью страха» и стремлением заранее оградить себя от него, избегая ситуаций его потенциального появления, например не стимулируемого алкоголем или наркотиками общения с другими. Но любое побуждение – это фактор нашей несвободы, при этом только исходя из него и учитывая условия его реализации (и внешние, и внутренние), мы оказываемся более или менее свободными, а переход от намерения к успешному результату – это переход от несвободы к свободе. Но за этой свободой опять встает наша несвобода – несвобода от последствий наших достижений, ведь успешное осуществление конкретного намерения порою может создать для нас опасную или убыточную ситуацию. А жизнь порождает все новые и новые побуждения, и проблема свободы и несвободы встает перед нами вновь и вновь и всегда конкретно, в зависимости от соответствия характера нашего побуждения нашим же способностям действовать и от условий для этих действий [27].Пока мы живы, мы ко многому неравнодушны и этим связаны.

Страсть к приобретению, обладанию, страсть, которая передается и усиливается из поколения в поколение в течение тысячелетий, – чисто абстрактная потребность, предвещающая <…> сам объект, – так потребность любить возникает до самой любви. Женщина, которую вы потом встретите и полюбите, – лишь объект, на который изливается эта страсть. Вещь, которую вы увидите в витрине и которая вам понравится, – тоже лишь объект.

Веркор и Коронель. Квота, или Сторонники изобилия

Абсолютное и полное равнодушие ко всему – символ «абсолютной свободы». Сознавая жизнь как сочетание свободы и несвободы, мы вынуждены постоянно ощущать пределы своей свободы в соответствии с требованиями жизни и решением ее задач. Мы выбираем конкретные формы и соотношения своей свободы, нередко не понимая при этом, какой именно несвободой это для нас обернется. Само право выбора налагает ответственность за его результаты – свобода ведет к несвободе. В сознании и лексиконе созависимых доминируют многочисленные «я должна», «ты должен», что определяется их убежденностью в том, что именно они ответственны за чувства, мысли, действия других, за их выбор, желания и нужды, за их благополучие или его недостаток и даже за саму судьбу. При этом они безответственны в отношении себя: плохо питаются и спят, не удовлетворяют собственных потребностей, не могут полноценно выполнять родительские обязанности. Сверхответственность в сочетании со сверхбезответственностью в конечном счете объясняется стремлением избежать реальной ответственности за себя и свой выбор.

Как личности мы индивидуальны и избираем для себя индивидуальные свободы и несвободы и плату за них. Выбирая свободу – мы платим, отказываясь от свободы – расплачиваемся. Так, в одном типе отношений человек любит, не думая о себе и о том, что о нем скажут или подумают окружающие; он думает и заботится о другом, получает огромную радость от того, что любимому человеку хорошо с ним. В других отношениях в центр ставится свое Я, господствует ожидание любви и признания: «Я – красивая, умная, деловая, богатая, способная; Я – замечательная хозяйка и мать; Я– личность.

Меня нельзя не любить. Он должен любить меня и должен ценить, что я согласна быть с ним». Такие люди крайне редко счастливы в браке, так как неосознанно выбирают партнеров личностно более слабых, которые будут зависимы от них и «должны» им [42]. Естественно, здесь речь не идет о свободах обоих партнеров.

Развитие психологических теорий и практик обнаруживает у человека все новые и новые нарушения личности, но те же теории и практики гарантируют их разрешение. Возникает странный, но закономерный парадокс: мы зависим от помощи в самой своей способности быть независимыми – способными совершать свободный выбор. Как бы человек ни стремился жить свободно и духовно, он постоянно обнаруживает в себе черты субъекта массовой культуры. Даже при сознательном стремлении освободиться от зависимости или созави-симости у большинства из нас существует подсознательный страх свободы и, соответственно, подсознательное сопротивление воспитательным и терапевтическим усилиям. Современной индивидуализированной отчужденной личности свобода страшна, а принадлежность кому-то более безопасна, так как позволяет снять с себя связанную с личностной свободой ответственность за свои поступки, а по возможности, и за жизнь в целом.

Быть свободным трудно, особенно при дефиците в современной культуре реальной любви и подмене ее различными суррогатами. Для большинства из нас созависимость – хоть какой-то выход из одиночества: «Кто не с нами – того мы забываем» (Д. Липскеров), «Вчера мне дали свободу, Что я с ней делать буду…» (В. Высоцкий). Социальное одиночество до настоящего дня не приветствуется в нашей культуре: а ты чей? а ты с кем? С другой стороны, избавление от созависимости всегда связано с реальной и серьезной жертвой разотождествления: отделить себя от своего статуса, эмоций, когниций невероятно трудно [44]. Наиболее важную роль в кризисе абстиненции играют не столько сами страдания, сколько ожидания этих страданий и отношение к ним [12]. Состояние удовлетворения аддиктивной потребности – это состояние, когда достигается нормальное психическое функционирование. Поэтому понятна вся сложность ответа на вопрос: а что взамен? И последний вопрос для размышления. Как говорилось выше, свободу определяют не только наши возможности, но и условия ситуации: чтобы иметь возможность жертвовать, я должен столкнуться с ситуацией, где я имею возможность жертвовать. А таковой может и не случиться, а может быть, я окажусь «не в том месте, не в то время» и т. д.