Текст книги "Три книги про любовь. Повести и рассказы."

Про ностальгическое

Рига. Небо. Пиво. Тепло…

Да нет, прямо жарко даже. И не скажешь, что сентябрь. Днём – Юрмала, тающая волна на кромке песка… Копчёная салака. И – назад, в Ригу.

А вечером – вы не представляете…

Кафе на площади.

Кофе со сливками и чёрным бальзамом. Двое на небольшой платформе играют и поют джаз. Звук – восхитительный: нежный, полный, ясный.

На деревянном подиуме соседнего заведения две… – не знаю, как сказать, – пожилые дамы. К восьмидесяти, точно. Танцуют. Бок о бок, «в параллельной связке». Та, что помоложе и поспортивнее, в полосатых брючках и красном джемпере, ловит движения и подстраивается к той, что постарше: худенькой, хрупкой, в чёрно-золотой длинной блузе, с милым кошачьим треугольным личиком. Она очень тонко чувствует музыку: раз; два; три; четыре – ждёт начала музыкальной фразы и-и-и… шаг! вбок! по-во-рот!.. Две ноги синхронно – раз! назад! и вбок! По-во-рот… раз! нога! занос! Вперёд, раз-два-три – с подскоком влево… стоп и замерли. И опять – раз-два-три…

 
Love me thender,
Love me true… —
 

воздух плавится от красоты и нежности мелодии.

А я вижу их пятьдесят лет назад. И не вдвоём, а впятером, почему-то…

Стоят в шеренгу напротив нас: широкие юбки, тонкие талии, остроносые «шпильки»… Молодые, дерзкие, модные. И так же, сжав кулачки, отсчитывают секунды: раз! Два! Три! И-и-и… Юбки взлетели в плавном синхроне – и! Головки – раз; вместе – вбок, прямо, по-во-рот…

– Конечно… Это же по паспорту восемьдесят, а душа-то молодая… – неожиданно говорит муж.

Он, оказывается, не спит, а просто с закрытыми глазами мысли мои слушает.

 
All my dreams fufill
For, my darlin’, I love you…
 

А у них тоже глаза полузакрыты. Где они сейчас? Мне хочется, чтобы ни танец, ни музыка не кончались.

Потом все хлопают. Музыкантам, конечно. И они тоже.

А я – им.

Жаль, что фотоаппарат разрядился…

Про юбилей

Ох, уж эти таксисты в нашем городе! Болтуны, каких поискать. И всё-то они на свете знают!

Вот именно с этим я уже пару раз каталась. На такого… ухаря-одессита похож. Хотя, наш Энск… Трудно представить город, более далёкий от Одессы. И по духу, и географически.

Утёсовский тип. Лет шестьдесят, кряжистый. Лицо морщинистое, некрасивое, но обаятельно-живое, мимически подвижное. Надтреснутый голос.

Ехать нам было неблизко, и он от души угощал меня городскими новостями и смешными байками. Хохотали вместе от души. К концу поездки совсем проникся добрыми чувствами и выдал:

– Спасибо вам большое, – говорит, – что вы такая… Не чураетесь водилу. Ездишь тут сутками целыми, всякий народ возишь. А люди… Что ж, порой и не замечают, что за рулём есть кто-то. И он не слепоглухонемой.

Вот этот пассаж уже требует развития. И таксист продолжает, понизив голос:

– Везу я как-то на заднем сиденье двух баб из мэрии. Ну, давно не виделись, болтают обе, конечно, как сороки. Одна другую спрашивает:

– Ты у *** на юбилее жены-то была? – и называет фамилию «авторитетного» гражданина города, ныне большого чиновника в областной администрации.

– Была, – отвечает вторая, – лучше б не была… До сих пор опомниться не могу. В загородном парк-отеле – столы, официанты… Дай бог в Кремле подобное. Публика – сама понимаешь какая.

С первым тостом, конечно, муж юбилярши. Поднял бокал с шампанским и с огромной любовью, глядя ей в глаза… Вот буквально то, что ты сейчас услышишь, ни одного слова от себя не прибавлю: «Ну чё, блях, Тоньк, блях, ну чё те пожелать, блях? Здоровья те пожелать, блях, так оно у тя, как у лошади… Денег, блях, у тя куры не клюют… Ну, короче, блях, не знаю. С юбилеем тебя!»

Смотрю на гостей напротив. У всех одно желание – стечь по стульям глубоко под стол и сидеть там до конца празднества. А у меня только одна мысль в голове: боже, как же они дома-то друг с другом разговаривают…

Про фонетику

– Заходите-заходите. Вы пока там путешествовали, я, кстати, и на вашу долю у проводника чай заказал. Будете? Я так и знал, что будете.

Ну-с… На чём мы закончили? Какой именно школы я директор? Русской, – не видно, что ли? Бывают и якутские, а как же. Ребят со стойбищ собирают, и… Где-то им учиться надо? Директора, учителя – да, такой же национальности.

Ох, я вам сейчас смешное расскажу… Там… Хорошие люди, конечно, работают. Любят своё дело, грамотные. Только… Ну, одним словом, в якутском языке нет звука «ф» – ну нет. И якуты не умеют его произносить. Что значит – как обходятся? Заменяют его в русской речи на звук «п», и всё.

Вот собираемся на семинары, совещания. В бытовой речи ещё так-сяк, привыкаешь, нормально общаешься. А как на трибуну выйдут… Стыдно, конечно, но даже в смысл вслушаться невозможно, так смешно. Представьте только, как в устах якута хотя бы «Российская Федерация» звучит…

Короче, мы-то, взрослые, ладно. А тут…

На республиканское совещание для награждения команду своих олимпиадников привезли. И ничего лучшего не придумали, дураки, прости господи, как посадить их в зал заседаний, где директора лучших школ отчитывались.

Нет, ребята все приличные, из хороших семей, серьёзные. Но…

Вот отчитывается завуч, Марина, отличная тётка, красавица-якутка.

Сначала, когда про «пормирование пундаментальных знаний» и недостатки «пактического пинансирования» говорила, народ ещё крепился. Когда «пинансовый и пилосопский пакультеты» прозвучали, которые выбирают их выпускники, гляжу – уже весь наш ряд беззвучно затрясся.

Услышав про «пакультативы», «пизику», «питнес» и «потограпию», а ещё про «польклорно-этнограпические» изыскания, все наши школьники просто сползли со стульев, чтоб за высокими спинками предыдущего ряда не видели, как они содрогаются от смеха

А уж когда она произнесла «сэксии», да она так нежно это слово выговаривала – «сэксии» – «путбольная» и «общей пизической подготовки», мне пришлось ребят из зала в коридор выволакивать. Потому что из-под стульев стали доноситься сдавленные крики:

– Сэкси-и-и… меня возьмите…

– И меня тоже… нас… умоляем…

– Пизическая подготовка… Ох… мне… умру…

– Пизика… В сэксиях… Дайте только…

Скандал был – на весь остаток учебного года. И меня таскали, и завуча по внеклассной работе…

Детям? Да нет, ничего не было – потому как – не они дураки. Ничего не попишешь.

Думать надо было. Головой. Взрослой.

Про букет

Ох, как я долго этот цветок по садовым центрам искала, не представляете! Высмотрела в специализированном журнале – «алиссум скальный», и прямо спать не могла – вот надо мне его, и всё! Это не всем знакомый однолетний алиссум, тот, с медовым запахом, а действительно горная особь, многолетник, с жёлтыми цветками, серебристо-зелёной листвой и тоже очень душистый…

Нашла не враз, года два охотилась. Дорогой, собака, но стоит того. Высадила под зиму в альпинарии – там, где у меня подпорная стенка.

Выжили оба куста, зацвели весной – загляденье! Узкий серебряный лист, солнечные цветы. Оберегала его, любовалась. Витальке запретила на участке собаку выпускать. Чтобы эта чума, не дай бог, моё чудо не поломала.

Виталька тогда в нашем дачном домике жил, жена из квартиры выгнала за пьянку. Жилище тёплое, хоть и небольшое: если хорошо топить, то и зимой вполне можно.

С алкоголем вопрос решился как-то сам собой. Выпивать, может, он и выпивал бы, но не на что. А еду мы привозили. Ничего, не скучал – телевизор в доме есть, занятие – тоже: снег чистить, с собакой гулять. Перекантовался вполне себе, а там и весна пришла.

Ну, весной жизнь – совсем другое дело! Снег сошёл, крокусы зацвели. Скворцы прилетели. Мы с Виталькой как раз наблюдали, как они селились. Сначала с соседями дрались и ругались – скворечник делили. Потом начали в доме уборку. С высоты на землю было выброшено: крошечный птичий скелетик, старые пух-перья, клочки пакли, из пазов нашей же бани выдернутые, обрывок фантика от конфетки «Барбарис» и почему-то колечко-открывалка от жестяной консервной банки.

Птенцов выводить скворчиха села, когда уже полная благодать была. Трава зеленела, первоцветы вовсю солнцу улыбались.

Зацвёл и мой чудо-алиссум, распустил лимонные цветки. В точности так, как на журнальной картинке. Компактные серебристо-зелёные кустики в окружении серых камней. Восхитительно! Я на них просто надышаться не могла. Соседки ходили на экскурсии.

Целую неделю в городе томлюсь, а в пятницу вечером – фьюить! И уже с мужем на даче. Дождалась утра – и в свои цветники. Гляжу как-то – ба-а-атюшки!.. У любимых кустиков моих верхние веточки обломаны, цветки сорваны…

Ах, думаю, паразит, собаку во дворе выпускал всё-таки! А она ж у нас такая… Бегает, как лошадь, ввалится в любой куст, хоть в колючий барбарис, и не заметит! А тут – цветок, хрупкий, нежный.

На мой злобный крик Виталька прибежал немедленно. Понимал, зачем зову, потому что сразу, не спрашивая, запричитал:

– Я так и знал, Лариса, так и знал, что ты на нас с Серым подумаешь!.. Не выпускал я! Не он это! Честное слово, не он!..

Ну, понесло меня, конечно. Все свои предположения вылепила: как он бутылку достал и пьяный валялся, как за собакой по причине невменяемости не уследил…

– Да Лариса… Не пил… Не он это… Не я это… – лепетал Виталька.

Будто подтверждая его слова, отчаянно брехал Серый. Из своей будки.

– А кто? Я, что ли?

– Я б тебе сказал кто, да ты всё равно не поверишь…

– Ну. Попробуй.

– Это, Лариса, хоть верь, хоть не верь… Птицы это, птицы оборвали…

– Ври, да не завирайся! – крикнула я, и, раздосадованная, отправила Витальку белить яблони.

Потом осторожно осмотрела алиссум. Странно, конечно, насколько аккуратно оборваны цветы. По идее, если Серый тут протопал, от цветка вряд ли бы что осталось… Но кто же, кроме него-то? Некому. Птицы? На фига им алиссум? Не червяк ведь…

Постепенно я успокоилась, пощипала робкие весенние сорняки, а потом присела на тёплый, нагретый солнцем камушек. Лицом к любимому растению, конечно.

Громкий птичий щебет заставил вздрогнуть. Над альпинарием пронёсся невесть откуда взявшийся скворец. Один раз, второй…

На третий, пролетая над моим любимчиком, вдруг совершил неожиданный резкий нырок вниз, не замедляя хода, моментально сорвал жёлтый цветок, ушёл на вираж и, сделав круг, скрылся в скворечнике.

Я оцепенела. Зрелище было настолько необычным, что я отказывалась верить собственным глазам… Но ясная картинка прочно впечаталась в голову и никак не исчезала: птичье пике, клюв скворца, в долю секунды склюнувший тоненький стебелёк, и пышное соцветие, собранное из мелких цветочков, размерами превосходящее голову сорвавшего, колышущееся-кружащееся в весенней синеве, перед тем как исчезнуть в круглом лётке…

А через газон уже нёсся Виталька:

– Лариса!.. Я говорил… это не Серый! Это он – как вот тогда! Жжик – и схватил! И – туда!.. к бабе своей!.. Букет…

И стоим мы с ним, под майским солнышком. И смотрим на птичий домик. А там, внутри, скворец с цветами. Для любимой подруги, в момент краткой передышки. Пока не закричат птенцы и надо будет добывать еду…

Извиняться пришлось.

Про симпатичных

Сонечка, она такая. Хрупкая, нежная, девочка московская. Из прекрасной интеллигентной семьи. К ней – представляете – даже в метро никто никогда не клеится. Как увидят распахнутые глаза, улыбку наивную… Стыдно становится банальности и глупости говорить.

Но, видимо, не всем. Такие есть мастера… Есть.

В то утро – лица на ней не было. Прибежала в универ расхристанная вся какая-то: шарф набок съехал, пальто не на те пуговицы застёгнуто, рюкзачок в руках – замок заело…

Как? Где? Что случилось?

Мы с Полиной даже на первую пару не пошли – в туалете её успокаивали, обнимали, ждали, пока в себя придёт и заикаться перестанет.

А произошло вот что. Шла себе Сонечка ранним утречком на лекции, потом в метро ехала, мыслям своим улыбалась. А на выходе из метро – парень ей навстречу, смеётся. Симпатичный такой:

– Ой, девушка, девушка! У вас рукав в чём-то испачкан!

– Смотрю, – говорит Сонечка, – а рукав и правда в какой-то гадости.

Тут симпатичный – шасть! Прямо к ней, и давай рукав отряхивать, заботливо так, прямо отец родной. Вертит её туда-сюда, приговаривает что-то ласково…

Вдруг – откуда ни возьмись – приятель его, ну очень симпатичный. И тоже так – весело, с улыбкой помогать начинает… И Сонечка в их руках прямо тает от нежности.

– Неужели, – спрашиваем мы с Полиной, даже никакого предчувствия у тебя не возникло – чего это они так хлопочут?

Нет, говорит. Не возникло. Только слёзы навернулись от тихого умиления.

И полезла Сонечка в карман пальто за платком по этой причине.

И – что вы думаете? Её рука встретилась там с рукой просто симпатичного…

Повисла неловкая пауза.

…Смылись они моментально. Первым – просто симпатичный; очень симпатичный – за ним. Рюкзак оказался расстёгнутым, кошелёк – тоже. Правда, деньги взять не успели.

Но разве дело в деньгах?

Сволочи.

Верь после этого симпатичным…

Про безбашенность

Кот был наглым, – не передать. Даже не наглым, а… безбашенным, так будет правильно. Дилин Кот. Вот на что он надеялся, когда гадил на молитвенный коврик её мужа Мансура? Что ему сметаны нальют?

Ну, Мансур и «влил» ему – ремнём по заднице, правда, один раз успел только. Что, Кот дурак, что ли, – второго дожидаться? Диле потом за него расхлёбывать пришлось: проснулась от Мансурова крика, ничего понять не может. А муж навис над кроватью с разинутым в оре ртом – в одной руке ремень, в другой – коврик вонючий…

А потом целый день по соседям ходил, грозил: плохой кошка! Пусть домой не появляется!

– Что ж, – думала Диля, – животное… Убить его за это?

И потихоньку форточку на втором этаже открытой на ночь оставляла. Там такое небольшое окошко есть, на лестницу выходит. На первом-то, конечно, всё запечатано – Мансур лично каждый вечер инспектировал.

Ну, Кот и насобачился на второй этаж – куда ему деваться? На когтях. Да так ловко, быстро: нырк в форточку – и готово.

Но характера своего не изменил. Нарываться не перестал.

Вот как-то весной, когда уже птицы домой вернулись и заселили скворечники, видит как-то Диля такую картину: идёт её Кот не спеша, вальяжно, по верху забора, лапы лениво переставляет. Гуляет, типа.

В углу забора прибит невысокий шест, и скворечник на нём. А в скворечнике – птенцы уже кричат-надрываются. Рядом, над домиком, их родители носятся – Кота опасаются; не убеждает их, похоже, его безразличный вид.

Чем ближе Кот, тем сильнее паника у скворцов. Соседи не выдержали, на подмогу явились. Все вместе уже, хором орут: уйди!.. Не приближайся!.. Плохо будет.

А Кот как глухую шапку надел – всё равно чешет. Дошёл до угла – совершил тактическую ошибку: поднял голову.

Скворцы дальше дожидаться не стали: налетели с воплями всем кагалом, и этот придурок с высоты двухметрового забора ахнулся в куст жимолости – только лапы сбрякали. Диля потом три вечера угробила – занозы вытаскивала из самых интимных кошачьих мест.

Но и этого мало ему показалось. Повадился он Юркиного кобеля дразнить. Юрка – это сосед Дилин и Мансуров, через забор.

Вот преодолеет Кот деревянную преграду – а там кобель на цепи. Брешет на него, волнуется. А вы бы не волновались? Какая-то наглая сволочь на глазах у него, охранника, лезет на подконтрольную ему территорию и бессовестно разваливается на куче щебёнки, прямо рядом с будкой.

И давай вылизываться. Цепи не хватает совсем чуть-чуть, чтобы в эту подлую тварь вцепиться.

А тут ещё хозяин, мышь ему в печёнку… Несёт еду охраннику, и, если Кот около будки светится – вместо того чтоб пинка отвесить, раз – кусочек мясца тому и кинет. Унижает. Сколько раз кобель ему объяснял, слюной брызгал, голос до сипа однажды сорвал: «Брось! Вон его! Гад! Вор! Ату!..» Ничего не помогло. Смеётся хозяин:

– Жалко тебе, – говорит, – что ли? Делиться надо…

Затаился кобель. Ну, думает, гадина, будет и на моей улице праздник.

Как-то раз пришли они с хозяином с утренней прогулки. Лето, хорошо! Бегали там, купались. Стал хозяин цепь пристёгивать, глядь – кольцо рядом с карабином погнулось. Пошёл в сарай поправить. Кобель в будку залез, отдыхает.

А тут Кот через забор – шасть! И на щебёнку, место своё коронное. Кобель дыхание затаил. Кот смотрит лениво, глаза прищурил, хвостом по куче: стук-стук.

Кобель весь как струна напрягся. И прямо из будки – хвать!.. Взлетел прямо. И – гам!.. Кота!.. Зубами! Поперёк пуза! Кот взвыл, как циркулярная пила!.. Из сарая хозяин с цепью в руках вывалился; не понял, откуда звук странный такой. Глядит – кобель в боевой стойке около кучи, а в пасти Кот болтается: с одной стороны лапы задние с хвостом, с другой – голова висит. Визжит как резаный. Завизжишь тут…

Ну, хозяин подбежал и давай прямо цепью кобеля охаживать. Еле-еле Кота отбил. Вернул хозяйке.

Месяц Диля Кота лечила. От Мансура в кладовке прятала. К ветеринару носила. За деньги. Раны ж колотые от клыков на пузе… Хорошо ещё не похуже чего…

Оклемался, конечно. Пару раз Мансуру на глаза попадался. Пришлось опять на втором этаже форточку открывать…

Однажды спускался на когтях, обычным способом, со своего второго этажа. Только задницу через форточку перенёс, повис на передних лапах, вытянулся, задними наличник для опоры нащупывает… Тут вдруг – ворона! Увидела Кота в беспомощном состоянии и давай клювом долбить! В голову! В шею! В спину! Кот орёт, не поймёт ничего. Крылья за спиной хлопают, клюв здоровенный жалит во все места – с ума тут сойдёшь от страха и боли!..

Сколько-то продержался, конечно, а потом не выдержал, сверзнулся со второго этажа на крышу крыльца, а там на траву скатился… Ворона каркнула с сожалением, круг по периметру забора дала – и улетела. Кто знает, может и у неё к Коту серьёзный счёт какой – везде ж наследил, проклятый…

Вот и итог; смотрит Диля – Кот весь как фронтовик израненный… На носу – дыра, это там, где щепка от куста жимолости застряла; на пузе – круглые проплешины от кобелёвых зубов, никогда уже шерстью не зарастут; ухо порвано, на шее шрам… Глаз правый чуть вниз и набок съехал: ворона целилась, но промахнулась слегка…

Ой-ёй.

Но нарываться всё равно не перестал. Горбатого могила…

Про «мамма мия!»

Это мы с друзьями по Италии путешествовали. Татьяна с Николаем – они муж с женой, и я. Давно дружим. Ну и ездим везде вместе.

Музеи посещаем, конечно, города. Пополняем свой культурный багаж, одним словом.

Прекрасная страна – Италия! И природа, и памятники, и еда… А мужчины!.. Господи, боже мой!.. Куда б ни шла – улыбки! Воздушные поцелуи! Взглядом встретился – «белла»! Вне зависимости от возраста и габаритов. Как чувствуют: глаз горит, сразу – «белла!» Дверь придержат, в транспорт – под локоток… Всё для тебя – прямо чувствуешь, потому что ты – единственная. Серьёзно.

А красавцы!.. Даже описывать не буду. Бабы-то, правда, у них так себе. Так что наша сестра – сами понимаете – вне конкуренции.

Мне этот Марко, водитель наш, сразу приглянулся. Кудри, очи. Одет – картинка. Улыбнётся, в глаза заглянет – душа в пятки. Пятьдесят с гаком, представьте. На вид – от силы тридцать восемь. Ну, может, проседь красивая выдаёт только…

– Не женат. И не был пока, – вполголоса сказала гид и брови подняла так, со значением. На меня глянула.

А чего глядеть? Красавец такой… Бизнес собственный, хоть и небольшой: транспортные услуги туристическим компаниям. Микроавтобус марки «мерседес» – намытый, щегольской. Руки мужские на руле. Обожаю! Парфюм – в обморок упасть можно. Шапка модно подстриженных кудрей. Белоснежный воротник рубашки.

Я-то в свой полтинник тоже товарный вид вполне сохраняю, но чтоб настолько… А он, подпевая сан-ремовским голосам, голову время от времени назад повернёт и взглядом показывает: мол, настолько, настолько…

Ну, сами понимаете, что у меня внутри творится. Дыхание перехватывает, в сердце – май. Сто лет уж как… Еду, улыбаюсь как дура, а у самой в голове – чтоб дорога никогда не кончалась.

Погода, правда, дрянь, хоть и весна – небо хмурое, дождичек сеет… Трасса серая, узкая, две полосы всего – наша и встречная. Это я уж потом поняла, что водитель деньги экономил по платной везти.

Короче, сижу я, как гимназистка в амурном облаке, сладкий голос поёт, дорога в лицо летит. Впереди – туннель, что неудивительно; трассы в Италии сплошь через горы проложены.

Вдруг из жерла туннеля навстречу вылетает длиннющая гусеница – грязный трейлер с прицепом. Извивается: мотает его по мокрой дороге. Чуть притормаживает, проносясь мимо нас – и!.. Как в замедленной съёмке, мы все видим, что заднюю часть его хорошо заносит в нашу сторону…

Что делать водителю? Вправо выкрутить руль нельзя – каменная стена, обочины почти нет… Он резко увеличивает скорость, пытаясь уйти от прицепа – почти получается!

И всё-таки, на излёте, задним левым углом проклятая гусеница по касательной чиркает по боку нашего автобуса. У двух последних окон. Рядом с которыми сидим мы с Татьяной…

Опять как в замедленной съёмке оторопело видим: оба оконных стекла втягиваются внутрь шляпкой гигантского гриба – и тут же со звоном опадают, осыпая нас прозрачным колючим дождём.

Останавливаемся. Тишина. Сидим. Потом выходим из машины, осматриваем друг друга, стряхиваем осколки. Они везде – в волосах, шарфах, белье, туфлях. Маленькие такие, микроскопические кубики.

Мы вполне целы, руки-ноги не пострадали, но вот лица… Лица посечены мельчайшей стеклянной пылью. Они вздулись, как красные оладьи, из крошечных порезов стекают капельки крови, оставляя на коже яркие следы. Как будто вампир вонзал одинокий зуб, прикладываясь ко лбу, вискам и скулам… Татьяна вынимает прозрачный кубик, застрявший в правом веке.

Николай, сжав зубы и найдя самые убедительные слова, вполголоса задал вопрос небесным силам, почему они не посадили именно его на опасные места. Причём на оба.

Вопрос остался без ответа.

Но вы бы видели Марко!.. Переводчица уже успела сказать ему, что никто из нас совершенно не пострадал. А он в каком-то безумном возбуждении всё равно носился вокруг автобуса и, что совершенно естественно, время от времени сталкивался с нами.

Видя наши опухшие, с кровавыми потёками лица, красавец-мужчина останавливался, вскидывал кулаки к небу, потом начинал рвать на себе волосы и рыдать, широко разевая рот и выгибая, как маленький мальчик, нижнюю губу:

– Га!.. Га!.. Га!.. Га!.. Га!.. Маммма мия!.. Маммма мия-а-а!..

Мы, улыбаясь опухшими губами, бесконечно утешали его и даже пытались развеселить – ну ничего страшного ведь не случилось?

Не помогало. На пятом или шестом круге он дополнительно упал на колени и начал биться головой в подобии земного поклона. И уже не плакал, а визжал. Кричал, что не виноват.

Моментально примчались полиция и три машины скорой помощи. Не реагируя на наши протесты, меня, Татьяну и Марко заковали в жёсткие пластиковые воротники, уложили на носилки и запихнули внутрь. Николай с гидом поехали на машине полиции.

В клинике, раздражённые бессмысленным ожиданием в очереди таких же бедолаг, но с более серьёзными травмами, мы с Татьяной решительно вылезли из кресел-каталок, в которые нас усадили, стащили с себя пластмассовые воротники и умылись в больничном туалете, сделав мочалку из колготок, коробочка с которыми нашлась в моей сумке. Порезы обработали духами. Заявили сидящей за стойкой сестре о том, что мы отказываемся от помощи, и подписали там, где она ткнула пальцем.

Компания совсем было собралась уходить, но в этот момент открылась какая-то боковая дверь и на инвалидной коляске выехал Марко.

«Выехал» – неправильно, потому что крутить самостоятельно колёса он был не в состоянии. Коляску везла, звеня серьгами и браслетами, длинноногая загорелая дива с белыми крашеными волосами. Лет тридцати. «Его девушка», – шепнула переводчица.

Но сам красавец-водитель! Боже мой!.. Его было совершенно не узнать. Прекрасное лицо потемнело, сморщилось и стало похоже на грушу-сухофрукт, вытащенную из компота. Щёки как будто стекли вниз и легли на плечи, шея исчезла, веки набрякли и отяжелели. Ноги безвольными скобками застыли на подножке коляски. Щегольские ботинки жалко уткнулись острыми носами друг в друга. Было такое впечатление, что человек, сидящий в коляске, вообще никогда не умел ходить…

Увидев нас, Марко затрясся в беззвучном плаче и зашлёпал нижней губой, силясь что-то сказать.

Опять что не виноват, что ли?… Бедолага.

…Всю обратную дорогу я с наслаждением слушала комментарии Николая по поводу случившегося, а Татьяна даже не останавливала разошедшегося мужа, чтобы скорректировать его сочную, но такую уместную в нынешнем положении лексику…