Текст книги "Домработница царя Давида"

А по всему. Например, эта квартира. Он её не заработал. Он заставил родителей разменять их большую квартиру, чтобы жить отдельно. Заставить – это он всегда умел… Или эти его работы. Без диплома, без стажа, без хоть каких-нибудь профессиональных навыков всегда пристраивался на какие-то тёплые местечки, а если местечко оказывалось не таким тёплым, как ему хотелось, Вадик сначала пытался его утеплить по собственному разумению, а не получалось – так бросал, предварительно рассорившись с коллегами. Наверное, Аню он тоже рассматривал как тёплое местечко. Какой там бизнес?! Новые костюмы, новые часы, новый мобильник, новый портфель… В бумажнике – пачка денег. Похоже, вся её вчерашняя зарплата. Плюс сегодняшний холодильник.

Холодильник! Мясо пропадёт. И масло тоже. Обед, который она приготовила вчера, наверное, уже пропал.

Ну и пусть. Вадик всё равно обедает в ресторане.

Аня заметила, что опять плачет. Сидит на раскладушке, запаковывает свои вещички, а сама плачет. Кажется, уже не от облегчения, а от злости. Смогла бы она сейчас ударить человека по лицу? Нет, наверное, не смогла бы. Значит – не от злости плачет. Значит – от обиды. Это тоже очень плохо. Обида – это замаскированное обвинение в своих бедах и неудачах того, на кого обижаешься. А разве она обвиняет кого-нибудь в своих бедах и неудачах? Никого не обвиняет. Даже Вадика. Человек сам кузнец своего счастья… Ну насчёт счастья ещё можно сомневаться, а что человек сам кузнец своих несчастий – это совершенно точно. Ни один враг не навредит тебе так, как ты сам себе сумеешь навредить. А на себя обижаться глупо. А плакать – вообще вредно. Завтра с утра два листа срочного буклета, цветная подложка, мелованная бумага – редкая гадость. И с нормальными глазами искать запятые в цветных блестящих пятнах – настоящая пытка. А с наплаканными глазами как? Большинство корректоров читают только рабочую распечатку на нормальной бумаге, а потом по контрольному экземпляру даже сверку делать не хотят – всё равно в этом блеске ничего не видно. Но этот буклет поступил со стороны, заказчик привёз – и уехал не известно куда, и рабочую распечатку стребовать не с кого, а вычитать нужно уже к двенадцати… Ничего, просто надо прийти на часок пораньше – и всё успеется. А две книги она заберёт с собой на новое место работы и спокойно почитает там в свободное время. Если у неё будет свободное время… Нет, не надо бояться заранее. В конце концов, можно и по ночам почитать, дело привычное. От газет придётся отказаться, сидеть в типографии она уже не сможет, даже и по паре часов в день вряд ли получится. Это жаль, но ничего страшного. Людочка Владимировна наверняка согласится с Аниным надомничеством. Особенно, если Аня возьмётся вычитывать машинописные экземпляры рукописей местных классиков. Местные классики презирали компьютеры и до сих пор печатали на машинках. По три экземпляра под копирку. Копирка была заслуженной, помнила тексты ещё про товарища Иванюшкина, который лет сорок назад был секретарём обкома партии, поэтому нынешние произведения местных классиков были совершенно нечитаемые. Людочка Владимировна точно обрадуется, если Аня за них возьмётся. Может быть, под это дело попробовать ещё и выпросить старенький запасной компьютер? Он всё равно в типографии без дела стоит, потому что правда очень старенький, памяти у него – кот наплакал, а скорость – раздражающая, как сказал один из верстальщиков. Но для обычного набора он ещё пригоден. Наверное. Если Людочка Владимировна разрешит Ане унести его на новую работу – это вообще замечательно будет. Аня могла бы сразу набирать местных классиков, попутно делая правку. Она хорошо набирала, быстро и аккуратно. И тогда заработок был бы уже двойным – и за корректуру, и за набор…

Нет, мечтать заранее тоже не надо. Тем более – о таких радужных перспективах. Чтобы потом, когда перспективы окажутся не такими уж радужными, не пришлось разочаровываться. Надо смотреть на вещи трезво и делать всё правильно. По порядку всё делать. Делать всё. То, что не сделано вовремя, имеет обыкновение потом сваливаться на голову целой лавиной, цепляя по пути ещё массу каких-то дел, забот, хлопот и неприятностей.

Значит, по порядку…

Документы, мамины и бабушкины фотографии, сберкнижка и серебряная ложка, которую подарила Ане бабушка «на первый зубок», запакованы. Пакетик небольшой, влезет в сумку.

Коробка с одеждой неудобная, надо перевязать её веревкой, чтобы можно было в руке нести, а не под мышкой. Распечатки двух вёрсток тяжеловаты… Ну ничего, в один крепкий пакет они обе влезут, донесёт как-нибудь, потому что работу здесь оставлять нельзя ни в коем случае. А всё остальное – ерунда, если Вадик даже и не разрешит ей забрать свою одежду, она и без неё как-нибудь обойдётся. И так почти всегда в одном и том же ходит. Осень ещё не очень скоро, до холодов она успеет заработать на свитер, джинсы и кроссовки. К зиме, может быть, сумеет заработать даже на какую-нибудь дешёвенькую дублёнку. Или хоть на куртку какую-нибудь тёпленькую.

Кажется, она опять размечталась о радужных перспективах. А неотложных дел ещё довольно много.

Аня проверила суп, голубцы и салат – нет, ничего не испортилось. Не надо на ужин готовить ничего нового, и это сгодится, только следует перекипятить суп и немножко перетушить голубцы… Да нет же! Вадик сказал, что придёт поздно, так что ужин ему никакой не нужен. Вот и хорошо. Она поставила суп на огонь и выглянула в окно. Двое уже ждут. Сидят в самом незаметном углу двора, прямо на траве под забором, огораживающим недавно начатую стройку, один бомж уже и миску свою приготовил, держит на коленях… Голодный. Сейчас, сейчас, вот только голубцы ещё немножко пропарятся… Надо им хлеба побольше вынести. Хлеб они могут взять с собой, хлеб не пропадёт. И все сухари. Она никогда не выбрасывала чёрствый хлеб, сушила сухари, а потом размалывала их для панировки. Вадику сухари даром не нужны, сам он никогда не будет готовить. Морковка, лук, чеснок Вадику тоже ни к чему, он всё это терпеть не может. А бомжи всё могут терпеть, к тому же это какой-никакой витамин. Настойка шиповника – тоже витамин. Но она на спирту. Сразу высосут весь пузырёк – и никакой пользы, кроме вреда, как говорит Людочка Владимировна. Ну ничего, немножко настойки можно развести в литре кипяченой воды. Ещё картошка есть, много. Надо Вадику на всякий случай оставить килограмм картошки – вдруг он не каждый день будет обедать и ужинать в ресторане? А остальное – бомжам. У Вадика всё равно всё пропадёт, а они смогут испечь картошку в костре.

Получилось две полных сумки, с которыми она обычно ходила на рынок. Сумки были огромные, сшитые из хорошей крепкой тряпки, каждая спокойно выдерживала десять килограммов. Может быть, и больше выдержала бы, но больше десяти килограммов Аня в сумки никогда не загружала – поднять не могла. Вряд ли на новой работе ей понадобятся обе сумки. Надо одну из них тоже бомжам отдать… Надо переодеться – и нести всё это, люди есть хотят. Или не переодеваться? Если даже кто-то из соседей и увидит её в старом домашнем халате – ну и пусть. Все бабы во двор в халатах выскакивают, только её никто ни разу во дворе в халате не видел. Ну увидят в первый раз – и что? В первый и последний раз. Аня сунула ключи от квартиры в карман халата и обнаружила там сотню. Надо оставить деньги дома. Очень стыдно было от этой мысли, но ведь бомжи всё-таки… А у неё больше денег нет, и совсем не будет, пока она не отдаст хотя бы одну вычитанную вёрстку. Ещё минимум три дня денег не будет. Болезненно морщась от неловкости, Аня торопливо, будто боялась, что кто-то может увидеть, сунула сотню в сумку, между страничками паспорта, вслух, будто кто-то мог услышать, виновато сказала: «У меня правда больше нет», – подхватила две битком набитые торбы и поволокла их во двор.

Под забором сидели уже трое. Все знакомые. Лев Борисович встал, пошёл ей навстречу, искательно заулыбался ещё издалека. Подошёл, протянул было руку, чтобы взять у неё одну из сумок, но засомневался, недоверчиво спросил:

– Это всё нам?

– Конечно, – сказала Аня. – Кому же ещё? Останется – товарищам отнесёте.

И отдала ему ту сумку, что была полегче. У Льва Борисовича болел позвоночник и временами отказывали ноги, ему тяжёлое поднимать было нельзя. Но и ту сумку, которая полегче, он нёс с заметным трудом. Поэтому Аня, подойдя к тем двум, которые так и сидели неподвижно, сердито сказала:

– Ну что ж вы такие? Даже не догадаетесь помочь. Или сегодня опять болеете?

– Аннушка! – Лёня-Лёня торопливо поднялся, косолапо шагнул ей навстречу, с готовностью потянулся за сумкой. – Здорово, Аннушка! А мы тебя не узнали, богатой будешь. Лев-то наш говорит: она! А Коля говорит: нет, не она, мешки сильно большие, не может быть, чтобы нам, это чужая пацанка, просто мимо идёт… И я говорю: не она, она всегда в штанах, а эта в платье каком-то, и волосья не прибраны… А это ты и есть! А чего в мешках-то? Правда, что ли, все нам? Ты не думай, мы сегодня в норме. Ни рубля не надыбали, вот те крест… Потому что уже нигде ничего нету… Даже нормальных бутылок не стало… Одни баклажки пластмассовые валяются везде… А кому они нужны? Никто их не принимает…

Он всё говорил и говорил жалобным голосом, и суетливо помогал Ане вынимать из сумок продукты, и раскладывать их на расстеленной загодя газете, и руки у него тряслись, и дышать он старался в сторону… Врал, конечно, какую-то сумму они сегодня надыбали – и тут же пропили. Наверное, сумма была действительно маленькой, и на закуску не хватило. Вон они какие голодные. Да и пьяные не очень.

– Ты ей не ври! – строго сказал уголовник Коля – тот самый, который всегда ходил со своей миской и со своей ложкой. – Ей – нельзя… Аня, мы всё ж приняли. Но мало – это правда. А кто не пьёт? Жизнь такая. Ты понимаешь. Понима-а-аешь!.. А то бы разве кормила?.. Песню знаешь? Кто не страда-а-ал, тот страданьев чужих не поймё-о-от…

– Страданий, – машинально поправила Аня. – Правильно «страданий», а не «страданьев»… Да не торопитесь вы так, там всем хватит, ещё и останется. Одну сумку я вам оставлю. И банки тоже оставлю, может быть, вам пригодятся. И кастрюлю оставлю, она моя… Вот в этой коробке зелёнка, бинты, пластырь, анальгин. Мыло от вшей. Сейчас жарко, можете и в речке помыться. И одежду постирать в речке можно, на солнце за пятнадцать минут высохнет. Вот в этом пакете – трусы и майки. Они не очень новые, но совершенно чистые. И простыня.

Она большая, если её порвать – будет три полотенца, тоже больших… Лев Борисович! Вот это специально для вас. Шерстяной жилет. Он очень колючий, зато очень тёплый. Даже летом на ночь обязательно надевайте. А зимой вообще не снимайте ни ночью, ни днём. Может, спина не так болеть будет…

– Аннушка, – тревожно спросил Лев Борисович. – Ты что, уезжаешь куда? Ты прощаться пришла, да?

– Я теперь в другом доме буду жить, – сказала Аня. – Далеко отсюда. Наверное, не скоро смогу к вам выбраться…

– Так адрес скажи! – Лёня-Лёня тоже затревожился, даже есть перестал. – Мы сами к тебе придём. Ну?..

– Вас туда не пустят… – Аня вспомнила, как искала в чугунной ограде запасной выход, и вздохнула. – Там забор железный, и ворота всё время закрыты, и охрана на посту… Если только через решётку что-нибудь смогу передать? Но я ещё не знаю, какой там хозяин будет. Может быть, и не разрешит. Но вы не беспокойтесь, я что-нибудь придумаю.

Теперь и уголовник Коля затревожился. Тоже перестал есть, уставился на Аню вечно недоверчивыми глазами, подозрительно спросил:

– Ты чего, сестрёнка? Шутки шутишь? Тебя-то к хозяину за что? Ну, суки легавые. Совсем очумели! Ангелов небесных в крытку сажают!

– Я опять не понимаю, что вы говорите, – призналась Аня. – Что означает «крышка» в данном контексте? И потом, Николай, – я же просила вас не ругаться… Мне чёрные слова слышать тяжело. У меня от таких слов сердце болеть начинает.

– А чего я сказал? – искренне не понял Коля. Глаза у него стали совсем недоверчивые. – Ты чего, сестрёнка? Я ж тебе не в укор. В жизни всякое бывает. И ничего, везде люди живут. В крытке хоть кормить будут.

Аня опять ничего не поняла. Лев Борисович это заметил, с некоторой неловкостью объяснил:

– Коля думает, что тебя в тюрьму хотят… Крытка – это, насколько я помню, тюрьма… Коля, я не ошибаюсь? Пойти к хозяину – значит сесть в тюрьму. Но ведь ты же не… Аннушка, ведь это ошибка какая-то, правда?

– Какая тюрьма? – Аня удивилась. – Разве я что-то такое говорила? Наверное, я неясно выразилась, извините. Я хотела сказать, что буду жить в другом доме. Меня приняли домработницей. А что дом за железной оградой – это потому, что там не простые люди живут… Хотя я почти никого ещё не видела. И хозяина квартиры, где буду жить, тоже не видела. Может быть, он нормальный человек. Может быть, он не будет против того, чтобы я вам помогала. Да если даже против будет… Ладно, я что-нибудь придумаю.

– А если не придумаешь? – озабоченно спросил Лёня-Лёня. – Чего нам тогда делать?

Лариса Васильевна из четвёртого подъезда на такой вопрос ответила бы: «Бросайте пить, идите работать». Аня знала, что эти люди и так работают. И работа у них тяжёлая, грязная и низкооплачиваемая. Заработков хватает как раз на бутылку, на жильё не хватает. Потому большинство из них и живут прямо на своём рабочем месте – на загородной свалке, на помойках возле жилых домов, в заброшенных парках, в пустующих аварийных домах, которые ещё не успели снести. Она тоже собиралась жить на своём рабочем месте. И советовать им не пить она тоже не имеет права. Ещё не известно, не спилась бы она сама при такой жизни. За последний год ей несколько раз хотелось напиться так, чтобы вообще ни о чём не думать, ничего не чувствовать, ни о чём не помнить и ничего не бояться. Вообще-то она никогда не пила, алкоголь для неё ядом пах. Но несколько раз напиться хотела. Может быть, и напилась бы, но каждый раз что-нибудь мешало: то работа срочная, то к Алине в больницу опять надо было ходить, то совсем денег не было – всё уходило на непредвиденные расходы Вадика… Что она могла посоветовать этим людям? А они, кажется, действительно ждали от неё какого-то совета.

Аня вспомнила бабушкины слова, которые та повторяла в особо тяжёлые времена, и сказала:

– Когда вам плохо, найдите того, кому хуже, – и помогите ему.

Лев Борисович качнул головой и опечалился. Уголовник Коля коротко и зло рассмеялся. Лёня-Лёня сильно удивился, похлопал слезящимися глазками и серьёзно спросил:

– А это чего такое может быть? А? Чтобы хуже, чем у нас?

– Что угодно может быть, – уверенно ответила Аня. – Я точно знаю: всегда можно найти людей, которые нуждаются в помощи. У меня есть одна подруга… Она… В общем, она очень больна. И в материальном плане там не очень… В общем, совсем туго. Знаете, скольким людям она помогает? Да всем помогает, до кого дотянулась… И говорит, что от этого ей жить легче.

– Тоже блажная, – с непонятной интонацией пробормотал уголовник Коля. – Нищая, больная – а туда же… Чокнутая. Лучше бы о себе думала.

Лев Борисович и Лёня-Лёня оглянулись на Колю неодобрительно, но промолчали. Ладно, бог с ними. Коля моложе и сильнее, зачем им с ним ссориться? И вообще никому ни с кем ссориться незачем.

– Прощайте, – сказала Аня. – Нет, всё-таки до свидания. Может быть, всё-таки встретимся когда-нибудь. Я не могу ничего обещать, но постараюсь… Желаю вам здоровья и… и… не знаю… и удачи, вот чего.

– Спасибо, Аннушка, – тихо сказал Лев Борисович. – И тебе того же.

– Бывай, – сказал Лёня-Лёня. – Ты это… Ты уж с хозяевами там договорись как-нибудь. Может, хоть не каждый день приносить будешь, а как получится, – и то проживём.

– А подруга твоя где живёт? – спросил уголовник Коля. – Как её зовут-то?

– Подруга сейчас в больнице, – помолчав и какое-то время поглядев на Колю, ответила Аня. – Долго ещё в больнице будет, наверное, целый месяц.

Повернулась и пошла к дому. Услышала, как Коля с досадой матюгнулся, а Лев Борисович и Лёня-Лёня что-то тихо начали говорить ему, но тут же и замолчали. Ну да, Коля ведь моложе и сильнее. Заберёт себе то, что она сегодня принесла и что они не успели съесть, – и всё, завтра они голодные. И вряд ли кто-нибудь ещё будет их кормить здесь каждый день. Они не единственные такие, бомжей много, всех не прокормишь… Ужасно жалко людей. Всех.

…А Вадика не жалко. В ресторане кушает. Не пропадёт. Надо на всякий случай оставить в доме хлеб, яйца, кетчуп и подсолнечное масло. Всё это и без холодильника какое-то время проживёт. А Вадик, может быть, утром есть захочет. Догадается сам себе яичницу пожарить. А мясо и сливочное масло нужно отнести к кому-нибудь из соседей, у кого есть холодильник. У всех есть холодильник. Только у неё нет холодильника. Хотя при чём здесь она? У Вадика нет холодильника. У него уже почти ничего в доме нет. И дома уже почти нет. И жены уже почти нет. Зато есть серьёзный бизнес. И новый костюм. И новый портфель, новые часы, новый мобильник, новый бумажник, а в бумажнике – её зарплата…

Ну всё, хватит уже. Об этом думать нельзя. Стыдно. К тому же – каждый сам кузнец своих несчастий. И опять же – что такое несчастья? Сегодня – последний день, последний вечер, последняя ночь… Не так уж много осталось, вполне можно потерпеть. Тем более, что у Вадика деловая встреча. Повезло. Может быть, повезёт так, что он придёт совсем поздно, а завтра утром, когда она будет уходить, он ещё будет спать… Ой, сколько раз она себе говорила: не надо мечтать о слишком многом…

Но всё получилось так, как она намечтала. Вадик пришёл почти под утро. В этот раз даже и шумел не очень. Но она по привычке всё равно проснулась, лежала потихоньку, с опаской прислушивалась к тому, как он топает туда-сюда, звенит чем-то в кухне, роняет что-то в ванной, скрипит ключом в ящике своего письменного стола – деньги прячет. Он всегда прятал деньги в ящике письменного стола, закрывал ящик на ключ, а ключ вешал на цепочке на шею. Подумать только, когда-то эта его привычка казалась ей забавной. Потому что он прятал под замок даже сто рублей. И даже двадцать рублей прятал. И десять… Злой Кощей над златом чахнет.

Сегодня Вадик, кажется, не был расположен будить её, чтобы выяснить, где лежит то, что ему вот прямо сейчас понадобилось, или куда положить то, что он с себя снял. Вадик всё время забывал, что шкафы он сам продал, и очень раздражался, когда Аня вешала его одежду на верёвку, натянутую вдоль стены. Сегодня он сам всё на веревку повесил, шипя и чертыхаясь сквозь зубы. Наконец свалился на свой диван и почти сразу с присвистом захрапел. Повезло.

Утром Аня встала пораньше, сняла своё постельное бельё, свернула и запихнула в пакет с распечатками. Подумала – и запихнула туда же халат. Ничего, донесёт как-нибудь. Без домашней одежды всё-таки неудобно, даже и в чужом доме. Застелила раскладушку покрывалом. Отнесла пакет и коробку в прихожую, поближе к входной двери. Написала записку: «Сырое мясо и сливочное масло – в кв. 42, у Надежды Васильевны в холодильнике. Яйца – в коробке на подоконнике, остальное – на нижней полке подвесного шкафа. Сковорода – в духовке. Если будут вопросы – звони в типографию до 12.00. Потом я пойду на новую работу. Скорее всего – уже не вернусь. Если соберусь зайти за своими вещами – предупрежу заранее. Желаю всего хорошего. А.» Перечитала записку, заметила, что опять много тире. На Вадика тире производили неприятное впечатление. Вадик когда-то серьёзно интересовался пунктуацией. Предполагалось, что по знакам препинания он способен точно определить характер человека, который эти знаки ставит. Анины тире неопровержимо свидетельствовали о её упрямстве и высокомерии. Однажды Аня неосторожно заметила, что знаки препинания свидетельствуют только о грамотности или безграмотности автора текста. Вадик торжествующе закричал: «Споришь! Вот видишь? Это упрямство, я прав! И высокомерие тоже! Потому что обвиняешь других в безграмотности!» Аня сроду никого в безграмотности не обвиняла, она просто ошибки исправляла, а это ведь совсем другое дело. Она тогда даже попыталась объяснить это Вадику. Не понимала ещё, что этого делать нельзя. Совсем глупая была.

Ай, ладно. Всё уже кончилось. Кончается. Еще несколько минут – и… И хоть бы Вадик не проснулся до её ухода.

Вадик не проснулся. Повезло. Аня немножко постояла в прихожей, вспоминая, не оставила ли она здесь чего-нибудь нужного. Вспомнила: зубная щётка. И паста. И мыло. На всякий случай, мало ли… Торопливо нырнула в ванную, схватила с полочки щётку и пасту, полезла в шкафчик над зеркалом – мыла не было. Странно. Только вчера вечером она положила сюда новый, ещё не распакованный, кусок мыла… А, вот он, уже распакованный, раскисает в луже воды на дне ванны. Вот что Вадик здесь ночью ронял. Ладно, что ж теперь. Она сунула зубную щётку и пасту прямо так, ни во что не заворачивая, в пакет с распечаткой, постельным бельём и халатом, осторожно открыла дверь, вынесла на лестничную площадку всё свое имущество, вставила ключ в замок снаружи, повернула так, чтобы язычок замка спрятался, тихо закрыла дверь и медленно повернула ключ в обратную сторону. Замок даже не щёлкнул. Опять повезло. Она с облегчением перевела дух, спрятала ключи в сумку, повесила сумку через плечо, подхватила пакет и коробку и торопливо побежала вниз по лестнице. Пробежала два этажа, цепляясь коробкой и пакетом за стены и перила лестницы, а потом только сообразила, что за ней никто не гонится. Да если бы Вадик даже и проснулся – всё равно не погнался бы за ней. Разве только для того, чтобы спросить, куда она спрятала его чистые носки и новый галстук. Нет, и в этом случае не погнался бы. Скорее всего – позвонил бы ей в корректорскую, а потом с трубкой возле уха под её диктовку долго шарил бы по ящикам оставшегося не проданным старенького комода, строгим голосом через каждые десять секунд уточняя: «Второй сверху, ты уверена? Справа или слева? Слева? А конкретней?»

Аня вспомнила, как это было – и не один раз – и засмеялась. Не потому, что такие случаи казались ей забавными, а потому, что таких случаев больше не будет. Какое хорошее сегодня утро. И день тоже хорошим будет.

День действительно получался хорошим. И этот гадкий мелованный буклет она успела вычитать, и даже одну районку, потому что дежурная корректорша заболела. И Людочка Владимировна без звука согласилась на Анино надомничество, а когда узнала, что Аня согласна читать подкопирочные рукописи местных классиков, то даже сама вспомнила о запасном компьютере и без всяких просьб с Аниной стороны предложила ей и набор. Только, оказывается, компьютер надо было сначала реанимировать, но Людочка Владимировна сказала, что этот вопрос она решит в течение недели. И ещё принесли хорошую работу со стороны. Правда, срочную, зато текст крупный, чёткий, на нормальной бумаге, да ещё и вполне по-русски написан, насколько заметила Аня, проглядев мельком несколько страниц. И объём не такой уж большой, часа за три она это дома спокойно вычитает. То есть не дома, а на новой работе. Ну, всё равно, условно – дома, раз уж другого дома у неё теперь нет…

Удивительно, что от этой мысли не было грустно. Ничего весёлого, конечно, тоже не было. Но и грустно не было. Никак не было. Вообще об этом не думалось. Всё время думалось о том, что из своих вещей следует тащить на новую работу прямо сегодня, а что может и в типографии пока полежать. Выходило так, что на новую работу в первую очередь надо тащить старую работу – те две распечатки, которые она принесла из дома, и этот новый срочный заказ. А вещи придётся потом забрать, а то сразу всё – это тяжело, даже если не пешком, а на транспорте.

Она отдала сверку, подписала контрольную читку, уложила в пакет этот хороший заказ со стороны и уже собиралась закрывать корректорскую… И тут позвонил Вадик.

– Ты ещё не ушла? – озабоченно спросил он.

Вадик на подобные вопросы всегда ждал ответа. Она ответила:

– Нет, я ещё не ушла. Но уже собираюсь уходить.

– Это хорошо, – непонятно что именно одобрил Вадик. – А то я тут обыскался… Носки вчера купил, принёс, на место положил, а сейчас никак не найду. Ты не видела?

– Нет.

– Ну, и где мне теперь их искать? – возмутился Вадик. – Мне скоро уже уходить! У меня бизнес! Я что – без носков идти должен?! Где они могут быть?..

– Понятия не имею, – спокойно сказала Аня. И даже с некоторым злорадством. Правда, тут же устыдилась этого злорадства и мирно посоветовала: – Вспомни, куда ты их положил.

– Я что, должен о всякой ерунде помнить? У меня серьёзный бизнес! Я не могу на ерунду отвлекаться!

– Ну, не вспоминай, – Аня вдруг невиданно осмелела. – Я бы, конечно, сама вспомнила, если бы вообще знала, куда ты их положил. Но я не знаю. Так что ничем помочь тебе не могу.

– Не занудствуй, – буркнул Вадик уже почти спокойно. Наверное, вспомнил, куда положил вчера носки. – Ты никогда ничем помочь не можешь… Ты скоро придёшь?

У Ани упало сердце. Он что, забыл, о чём они вчера говорили? Значит, неприятности только начинаются.

– Я пока не знаю, отпустят ли меня в ближайшие дни на новой работе, – сказала она осторожно. – Даже в типографии я уже сидеть не смогу. Всё-таки человек в инвалидной коляске, от него не отойдёшь… Так что ты совершенно правильно решил насчёт того, что мне надо из твоей квартиры выписаться. Действительно – зачем платить лишнее? Пятьдесят процентов! Это серьёзный расход.

– А?.. Да… – Вадик, кажется, вспоминал, решал он что-нибудь или не решал. Вспомнил: – Но это же ещё разводиться надо! Тоже расход.

– Я же говорила: это я беру на себя.

– Да, говорила… Ладно. Мне уже собираться надо. Ещё придётся зайти куда-нибудь поесть. В доме никакой нормальной жратвы не приготовлено.

– Без холодильника продукты долго не хранятся, – сказала Аня и опять почувствовала признаки злорадства. – Зимой, правда, кое-что на балконе можно держать.

– Советует она, а?! – Вадик опять начал раздражаться. – Советчиков на мою голову!.. До зимы ещё дожить надо! А долги уже сейчас отдавать! А чем отдавать, а?

– И в этом я тебе уже ничем не могу помочь. У меня денег совсем нет. Только те сто рублей, которые ты мне дал вчера. Тебе их вернуть?

Он молчал и сопел в трубку. Аня ждала даже с интересом, потребует он вернуть эту сотню или нет. Ей казалось, что потребует.

– Эти копейки меня не спасут, – наконец хмуро ответил он. Похоже, и правда обдумывал её предложение. – Бизнес требует серьёзных вложений… Ладно, пока, некогда мне тут болтать.

И бросил трубку. На самом деле бросил, и как-то неудачно – сначала Аня услышала грохот, потом раздражённое чертыханье, потом опять какой-то стук, а потом короткие гудки.

И опять чуть не заплакала от облегчения, как вчера. Наверное, она и заплакала бы, но уже некогда было. Дама Маргарита велела приходить к двум, добираться до новой работы минут сорок, уже половина первого, а ещё надо бы забежать в столовую и хоть чаю с пирожком перехватить. Рублей на двадцать.

Но на чай с пирожком её позвали девочки из компьютерного цеха. Она закрывала дверь корректорской на ключ, а они как раз целой стайкой бежали мимо, все – с одноразовыми пластиковыми тарелками и стаканчиками в руках, увидели её, вцепились, поволокли к себе, радостно приговаривая, что нынче у них такой пирог, какой и она, Аня, вряд ли сможет испечь.

Нынче у них оказался не только пирог, нынче у них опять был большой товарищеский чай с разнообразными закусками и действительно совершенно необыкновенных размеров яблочным пирогом – форматом «А-три», как определили приглашённые печатники. Может быть, пирог был даже больше, чем газетная полоса. Это в какой же духовке его пекли? И вкусный очень. И салаты тоже были очень вкусные. Так что Аня чуть не опоздала на новую работу к назначенному времени.

Но всё-таки не опоздала. Без пяти два она уже стояла перед коваными воротами и выбирала чугунный цветок, на сердцевинку которого следует нажать. На всякий случай нажала одновременно на три, для чего пришлось сильно растопырить пальцы. Одна из сердцевинок утонула под её пальцем, Аня уже приготовилась отвечать на вопросы, но тут ворота щёлкнули и с лёгким жужжанием поплыли вправо. Неужели её с одного раза запомнили? Да ну, вряд ли. Скорее всего – перепутали с кем-то. Приняли за свою. Она всё-таки вошла, опять, как и вчера, оглянулась, понаблюдала, как ворота с тем же жужжанием закрываются, и не очень решительно пошла к подъезду. Железная дверь подъезда при её приближении тоже щёлкнула и стала медленно открываться ей навстречу… Точно – её с кем-то перепутали.

За длинной стойкой сидел не вчерашний охранник, а какой-то совсем незнакомый. И не обращал на неё внимания. Аня подошла к стойке, тихонько покашляла, чтобы привлечь к себе внимание, и на всякий случай сказала:

– Я в седьмую квартиру. Меня должны ждать к двум часам. У меня паспорт есть.

– Я в курсе, – равнодушно отозвался охранник, даже не отрываясь от чёрно-белых экранов четырех маленьких телевизоров. – Мне только что из седьмой звонили. Вас в окно увидели. Можете пройти.

– Спасибо! – радостно поблагодарила Аня. – Вы мне очень помогли!

Охранник наконец обернулся, удивлённо глянул на неё и почему-то подозрительно спросил:

– Как помог? Чем это я помог? Шутка юмора?

– Нет, я шутить не умею, – ответила Аня. – У меня чувства юмора нет… Так что это не шутка юмора, а так… мысли ума.

И пошла уже знакомой дорогой по зеркальному полу и разноцветным коврам к лифту, слыша за спиной короткий одобрительный смех охранника и чувствуя, как мысли её ума от радостного ожидания, надежды и облегчения слегка прыгают, цепляют друг друга и перепутываются. Тихо, тихо… Надо тихо-тихо постоять на площадке, глубоко подышать, а потом не забыть закрыть рот. А то если человек на второе собеседование является с таким выражением лица, будто только что вышел из комы, – это ж любой сто раз подумает, прежде чем взять его на работу…

Правда, дама Маргарита ещё вчера сказала, что берёт Аню на работу. Но дама Маргарита просто не видела сегодняшнего выражения её лица.