Текст книги "Весенний вальс. Рассказы"

Весенний вальс
Рассказы
Ирина Жадан

© Ирина Жадан, 2017

ISBN 978-5-4485-5200-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Вступление

Жизнь быстротечна. То, что вчера казалось незыблемым, сегодня может быть разрушено и развеяться, как дым. Нет ничего постоянного ни в природе, ни в том, что создано человеком, ни в отношениях людей. Всю жизнь мы находимся в потоках энергии, времени; на нас низвергаются потоки воды, ветра, тепла, холода; нас захватывают попеременно бурные течения боли, страха, желаний, ненависти и любви. Всю жизнь мы странствуем и заканчиваем свои дни на чужбине, даже если никогда не покидали родного села. Потому что всё, что окружало нас в молодости, унесли беспощадные потоки времени, и теперь вокруг нас – чужие люди и незнакомый ландшафт. Но у странника есть и радости – восход солнца из светлого тумана над рекой, под восторженное пение птичьего хора; лесное озеро с белыми холодными кувшинками; дорога, которая вьётся среди зеленеющих или созревающих полей; яркий весёлый костёр на поляне; новые люди, которые приносят в нашу жизнь горе и радость – а, может быть, – благодарность или светлую печаль. Не стоит сидеть на дороге и плакать – время движется нам навстречу, укорачивая отпущенные нам дни. И близок конец путешествия – в объятиях Того, Кто отрёт наши слёзы на пороге небесного Отечества; лишь Он один верен и неизменен в Своей любви к нам, детям-странникам на созданной Им земле.

Весенний вальс

***

Шорох чёрных дождей,

Возникая в степи за оградой,

Пробирается в город,

Оставленный тишиной.

Пепел наших сердец,

Голосов, размышлений и взглядов

На асфальте лежит

Под холодной стальною луной.

Гулкий грохот грозы

Сотрясает стеклянные стены.

Раскололась земля

Под ударами молний с небес.

Нет защиты в камнях.

Ты один на один со Вселенной,

И сжимает рука

На груди можжевеловый крест.

Бесконечная ночь

Лишь разбавлена серым рассветом.

Горький ветер с полей

Режет крылья осколками льда.

Память ранена вскользь

Неуместным изящным сонетом,

И бессменно сверкает

Колючая в небе звезда.

(Автор, «Серенада»)

Закончилась долгая холодная зима. Снег, запачканный дымом и грязью, медленно таял пока лишь на проезжих дорогах, превращаясь в потоки холодной воды. Далёкие глухие раскаты и дрожь промёрзшей земли стали привычными, как старая ноющая боль. Иногда гул и грохот приближались настолько, что дрожали стены, пол, дребезжали окна.

Анна постоянно мёрзла, несмотря на то, что в комнатах приюта было относительно тепло. Здесь скопились беженцы, имущество которых теперь помещалось в дорожных сумках под кроватью. Анна сидела на своей кровати в комнате, где кроме неё жили ещё три женщины. Двери комнат выходили в темноту длинного коридора. Проходя мимо дверей, можно было слышать попеременно то детский плач, то лай собаки, которую хозяйка не смогла бросить на руинах, то ссору соседок по комнате. Чужое временное жильё, чужие люди кругом, даже на соседней кровати. Чужие разговоры, лица, запахи, назойливые, от безделья и постоянного страха, вопросы. Всё это действовало угнетающе. Анна часто лежала, отвернувшись к стене, и молилась, закрыв глаза. Её считали странной и необщительной. Ей было до слёз жаль всех этих несчастных, потерянных людей, она молилась и за них, но не могла заставить себя смеяться и болтать ни о чём, лишь бы отвлечь их от мрачных раздумий. Ночью нередки были пьяные скандалы и даже драки. Ссоры вспыхивали мгновенно. Люди были раздражены и напуганы. Запертые в небольшом пространстве, не имея опоры в вере, не имея никакого занятия, они всё больше превращались в стаю, где действовало лишь право силы.

Анна почти никуда не выходила, потому что в любой момент мог начаться обстрел. На улице можно было пострадать от осколков. С другой стороны, старое высотное здание могло рухнуть даже не от прямого попадания и сложиться, как карточный домик.

Анна тосковала в этих грязных обшарпанных стенах. Её особенно угнетало то, что умирать придётся среди чужих людей.

Анна давно не видела себя в зеркале. Чистая, но не по размеру, одежда из благотворительной организации сидела мешковато. С обувью были трудности. Но ничего, скоро наступит весна. С весной все связывали надежды на окончание всех страхов и возвращение домой, хотя многим уже некуда было возвращаться. Однако люди долгими зимними вечерами в мыслях и вслух строили планы, как они будут налаживать мирную жизнь. Лишь бы прекратился этот страшный, ни с чем несравнимый грозный гул и утихли бы взрывы, от которых стонала и вздрагивала земля.

Бывало, что спать ложились, не снимая даже верхнюю одежду и обувь. Грохотало настолько близко, что старались держаться до последнего, но к утру не было сил ни стоять, ни сидеть с сумками на площадке у лифта, когда обрывки разговоров затихали сами собой от испуганных взглядов с неподвижных и бледных от страдания лиц.

Однажды ночью стены тряслись особенно сильно. Лифт отключили. Большие оконные проёмы, заделанные фанерой, не оставляли нигде укрытия от осколков снаружи и от взрывной волны. Здание строилось в мирное время. Оно не было рассчитано на то, чтобы укрывать людей от осколков снарядов. Узкая лестница на первый этаж с одной стороны, самой опасной, отделалась от внешнего мира стеклянной стеной. Никто не решался сходить по ней вниз. К тому же было ясно, что в случае прямого попадания нижний этаж будет надолго погребен под рухнувшими верхними этажами.

Анна вместе со всеми стояла у лифта, в ярком, режущем глаза, жёлтом электрическом свете. С каждым разом глухие разрывы звучали всё ближе, неумолимо и смертоносно. Один взрыв был уже совсем рядом. Следующий мог стать последним для старого здания и его обитателей.

Люди метались по коридору, то вбегая в свои комнаты за фанерными дверями, то выбегая из них к лифту с детьми и пожитками. Пожилая женщина забилась в тёмный угол на полу у лифта. Немой калека закрыл собой старую мать, которая тяжело дышала и оседала на грязный линолеум.

Анна отчётливо осознала, что настала последняя минута её жизни. Ближе, ещё ближе… «Господи! – взмолилась она. – Вот я, перед Тобой. Помоги мне, я одна и мне очень страшно».

В это момент здание содрогнулось от попадания. Люди застыли и кричали, не переставая, до хрипоты. От следующего взрыва с потолка посыпалась известка, треснула стеклянная стена у лестницы. Анна, не помня себя, бросилась по коридору. Навстречу ей бежала незнакомая женщина. Они столкнулись, и женщина крепко обняла Анну, которую била крупная дрожь. Из глаз Анны полились горячие слёзы. Она судорожно обняла незнакомку и закрыла глаза, ожидая последнего взрыва. Бесконечное одиночество поглотило её, как пустыня.

Тишина перед следующим взрывом всё длилась, и Анна услышала у самого уха, что незнакомка тихо молится: «Отче наш, который на небе…» Анна дрожащим и сдавленным от страха голосом подхватила: «Да святится Имя Твоё…». Обливаясь слезами, они стояли посреди шума, беготни, ругани, звона хлопающих дверей, и их молитва тоненьким лучиком возносилась к небесам. Взрывы продолжались совсем рядом, но больше не приближались.

Через некоторое время обе женщины разомкнули затекшие руки. Незнакомка молча погладила Анну по голове и пошла к лестнице. Больше Анна её не видела.

После этого случая многие люди поспешили уехать дальше, в более спокойные места. Отныне их судьбой станет странствие по чужой земле. Анна и ещё две женщины также собрались, и для них начались все мытарства поездок в неспокойное время.

Ехали на попутном транспорте, подолгу стояли в очередях на улице. Проверки документов, снова ожидание в очереди, снова проверки.

Дорога тянулась через голую степь, покрытую сухой прошлогодней травой. Кое-где ещё оставался слежавшийся снег, серый и пористый. В поле виднелись опоры линии электропередач, погнутые и искорёженные ураганом металла. На дороге попадались воронки с неровными осыпающимися краями. Однажды очередь изогнулась, обходя россыпь крупных железных осколков, границы которой были отмечены сухими ветками. Дул пронизывающий ветер.

Недалеко впереди в очереди стояла девушка с клеткой, в которой сидела нахохлившаяся канарейка. Холодный ветер раздувал лёгкие перья птички, которая сидела с закрытыми глазами, вцепившись коготками в перекладину. Хозяйка птички куталась в коричневую шубку и не смотрела на канарейку. Анне хотелось подойти и сказать девушке, что надо хотя бы накрыть клетку какой-нибудь тканью. Девушка повернула голову, как будто услышала мысленное обращение Анны. Выражение её лица ясно говорило, что обращаться к ней не стоит. Анна запоздало вспомнила, что выглядит совершенно нищей в убогом пальто с чужого плеча и стоптанных сапогах.

Потом были автобусы, которые снова и снова останавливались для проверок. Иной раз надо было выходить на улицу, в сгущавшиеся сумерки, иной раз можно было оставаться на местах. Багажа у Анны почти не было, поэтому она никого не задерживала, даже если приходилось отвечать на вопросы. Ответы Анны были так же бедны содержанием, как и её сумки. Вся прошедшая жизнь уместилась в нескольких словах. Анна безучастно думала, что это неудивительно. Ведь на памятнике вся жизнь человека умещается в тире между датой рождения и датой смерти. Да и была ли она, эта жизнь? Воспоминания противоречивы и изменчивы. Всё, что у неё осталось – это слова. Строго говоря, у неё нет никаких доказательств, что те или иные события её жизни происходили в действительности. Даже документы, выданные в одной местности, в другой уже не считались подтверждением чего-либо. Начать жизнь с чистого листа?.. А если так и оставить всё – чистый лист – и не начинать ничего больше? Сейчас Анну больше заботило, как встретить последнюю свою минуту. Несмотря на то, что она и её попутчицы давно выехали из опасной зоны, ощущение того, что жизнь может оборваться в любую минуту, осталось. Ведь это так и есть, просто обычно об этом никто не думает. После пережитого Анну постоянно занимал этот вопрос. Если раньше очевидную ясность необходимости готовиться к смерти заслоняли повседневные заботы, обязанности перед семьёй, работа, развлечения, то теперь, когда словно листья с дерева под холодным ветром, унеслись все декорации, Анна осталась наедине с памятью о смерти, как с отполированной дождём и ветром каменной плитой, на которой начертано: «Memento mori».

Только поздно вечером, после трёх дней пути, закончилась долгая утомительная дорога среди хаоса и страха.

В городе, где Анне и её спутницам надо было ночевать перед тем, как выбрать направление и ехать дальше, на постоянную жизнь, было тихо, по-весеннему тепло. Тёмные силуэты ещё обнажённых тополей возвышались на фоне глубокого синего вечернего неба.

Анна очень устала. Хотелось укрыться тёплым одеялом и спать в тишине. На окраине города они нашли общежитие для студентов. Искать ночью другое пристанище в незнакомом городе они не рискнули.

На асфальтированной площадке перед входом в общежитие было много молодёжи. Они смеялись, болтали, шутили, гонялись друг за другом. Поднимаясь по лестнице ко входу, Анна расстроилась: «Такой шум, что даже не заснёшь».

Им отвели маленькую комнату на втором этаже, где они и устроились. В открытое окно долетал шум с площадки внизу.

Готовясь ко сну, Анна сидела на своей кровати и медленно расчёсывала длинные волосы каштанового цвета, в которых за последний год явно прибавилось седины. На душе было тяжело. Подавленность и отчаяние не проходили. Завтра – уже для неё одной – дорога в неизвестность продолжится. Что ждёт её в далёком краю? Одинокое странствие по чужбине. Сколько оно продлится?.. В вечерней молитве Анна просила у Творца утешения, поддержки, силы терпеть горести и скорби.

Анна незаметно вытерла слёзы и уже собиралась лечь, когда неожиданно в окно ворвались чистые и гармоничные звуки музыки. Это был вальс. Анна встала и подошла к окну.

Внизу уже не было шума и беспорядочной беготни. Чинно кружились пары. Это были те же парни и девушки, которых Анна видела раньше у входа. На молодых лицах расцвели счастливые улыбки. Движения были красивы, отточены, вдохновенны. Сверху был виден весь чёткий рисунок танца. Управляла всеми молодая стройная девушка-преподаватель. Очевидно, студенты репетировали танец перед выступлением.

Анна посмотрела на небо. Сильные, жизнеутверждающие звуки мощной волной неслись ввысь, к первым звёздам. Звуки эти не относились ни к чему земному, они звали и влекли утомлённую душу за пределы хаоса, страха и боли. Они несли надежду, подавали знак свыше, что душа не одинока в своём земном странствии. Под действием этих звуков, отмеченных неземной гармонией, душа, смятая страхом и усталостью, расправлялась, как цветок, оживала, подхваченная потоком прекрасной музыки. Музыка таинственным образом приближает человека к Богу. Это небесное утешение от Господа, драгоценный дар, надежда в страдании, напоминание о прекрасном вышнем граде Иерусалиме.

Мысли Анны становились спокойнее, увереннее, ярче. Будущее представлялось совсем не таким мрачным и безнадёжным. Завтра будет день. Жизнь продолжается.

В постели Анна улыбнулась сквозь последние капли слёз и улетела в другой, счастливый, мир – мир снов. А за окном продолжал звучать прекрасный вальс, как напоминание о бренности и краткости скорбного земного пути. Он звучал давным-давно, когда так же танцевали прабабушки и прадедушки тех молодых людей, которые репетировали своё завтрашнее выступление весенним вечером на открытой площадке. Он так же звучал под вечными звёздами, которые сейчас смотрели вниз. Он будет звучать ещё много лет после того, как окончится дорога Анны в этом мире. Закончится земное странствие, и душа возвратится домой – туда, где среди вечных, светлых небес жившая на земле сиротой душа утешится, потому что Отец Небесный встретит её на родном пороге и примет её в свои объятия навсегда.

Книги

Никак не получается свить гнездо и найти определённое место, где рано или поздно умрёшь. Живу я вторую половину своей долгой жизни одна, поэтому в моём жилье не часто звучит человеческая речь, кроме голосов из телефона и компьютера. Уезжая по делам, увожу с собой всё то бледное свечение жизни, которое едва согревает моё временное жилище. Где бы я ни жила, соседи уверены, что я там «не проживаю» и что жильё пустует, тихое и часто – тёмное.

Это обстоятельство не раз привлекало в мои жилища воров. Особенно украсть у меня и раньше было нечего, а со временем, когда в дорогу приходится брать одежду получше и компьютер, – и того меньше. В последний раз в маленьком ветхом домишке воры не только сняли и унесли большой ковёр со стены у дивана, но унесли уже и сам диван, вместе с двумя почти новыми креслами, которые мне очень нравились за ощущение уюта и покоя. Бороться с этим, как видно, бесполезно. Утешаю себя тем, что каждый следующий переезд будет всё проще организовать. Закономерность объяснимая, ведь последнее переселение в небесное отечество всё равно состоится налегке, поэтому надо привыкать. От этих ограблений больше беспорядка и мусора. Грустно видеть разбросанные вещи, тоску наводят грязные следы на полу и затоптанные на паласе окурки.

Воровали разное – иногда это вызывало смех сквозь слёзы. Украли подставку для цветов – подарок – в виде знака доллара; допотопную швейную машинку; портативную печатную машинку, к которой уже нет ни лент, ни запчастей. Украли даже клетчатый зонтик-трость и учебник по уголовному праву вместе с Уголовным Кодексом.

Уезжая по работе, я стала оставлять для голодных на столе печенье, сок. В моё отсутствие незваные гости всё съели; в шкафу сами нашли банку сгущенки, бутылку «Боржоми».

В следующий раз оставила записку: «Уважаемые гости, чем я могу вам помочь?». За неделю отсутствия была разобрана печка, в доме исчезла вся наружная и внутренняя проводка, а с ней – увы! – и свет.

Так как другого жилья у меня нет, приходится приспосабливаться: свечи, спички. Более-менее ценные вещи отвезла к подругам, так как работа требовала постоянных разъездов, да и жить в темноте постоянно невозможно. Летом я не слишком страдала от отсутствия благ цивилизации. Напротив, было что-то умиротворяющее в тихом закате, в ночной тишине у догорающей свечи. Два-три дня выходных были отдыхом от всех тех электромагнитных и человеческих полей, в которых я плавала на работе.

Ничего нельзя было оставлять в моём маленьком домике.

Но, бывая в поездках в разных городах, я не могла удержаться, чтобы не купить книги. В конце концов все шкафы – разрозненные части мебельной «стенки» светлого дерева – вдоль всех стен заполнились новыми и старыми, потрёпанными и сияющими глянцем книгами разных форматов. С ними мне было как-то теплее, и не только в смысле утепления стен.

На озарённых солнцем полках, среди подушек на диване, на креслах с меховыми накидками меня ждали «Письма незнакомке» Андре Моруа, «Здравствуй, грусть!», «Ангел-хранитель» и «Немного солнца в холодной воде» Франсуазы Саган, «Женщина французского лейтенанта» Джона Фаулза, «Самое ужасное путешествие» Эпсли Черри-Гаррарда, «Сирены Титана» Курта Воннегута, «Тристан 1946» Марии Кунцевич. Там были книги Юлии Друниной, Дениса Давыдова, Генри Филдинга, Томаса Гарди, Дж. Б. Пристли. Мне нравились эти книги, они были моими друзьями.

Осенью снова поехала в командировку на неделю. Думала, что украсть в доме уже нечего. Но нет. Украли палас с пола и – книги! Неужели – на растопку?! Надеюсь, что нет.

С верхней полки пропала Библия. Да, растут люди.

Вещи, которые некогда создавали мой дом, моё жильё, где протекала моя жизнь, книги покинули мои стены и плывут по чужим водам. Обычно так бывает после смерти владельца. Но я ещё жива. И я плыву по чужим водам, водам забвения. Если мы встретимся – не узнаем друг друга, мы уже снова чужие. Мои книги ненадолго стали частью моей жизни, частью меня – и снова рассеялись по свету.

Снова убрала следы воров. Выходные заканчиваются. Уходя, оставляю посредине пустой уже комнаты единственный оставшийся табурет и на нём – последнюю книгу, свою вторую Библию. Записку писать не буду. Мне нечего добавить к этому Святому Письму.

Время идёт, мне надо уходить. На веранде нет стекла, к её порогу кто-то уже подтащил холодильник с развороченными внутренностями и наполовину разобранный телевизор. Во дворе среди травы лежит узел из одеяла с последними железками. Мой мир разобран на запчасти и утилизируется на моих глазах.

На пыльном полу у дверей валяется мятый белый лист. Поднимаю его и даже не сразу вспоминаю, как однажды пыталась перевести стихотворение Рильке. Да, это тот черновик.

 
Безмолвно листья в сумраке слетают,
В тоске блуждая среди тёмных грёз,
И, кущи неземные покидая,
Текут к земле
С медлительностью слёз.
 
 
Во мраке ледяном летит, немая,
Земля – так одинока средь миров.
 
 
Душа скользит, отчаянно стеная,
Туда, где ей не избежать оков.
 
 
Всё ускользает, падая в пространство.
Паденье – безнадёжности удел.
Лишь Он один являет постоянство.
Блажен, кто ввериться Ему успел.
 

Я думаю, если не получается свить гнездо, то, наверно, мне суждено умереть в дороге.

А книги, которые недолго были моими, разлетятся, как птицы, и, может быть, хоть немного согреют чьи-то озябшие руки и чьё-то одинокое сердце. Ведь именно для этого кто-то их написал.

Письма из рая

Наступила долгожданная весна. Снег уже растаял. На пригорках стала появляться первая зелёная трава. Почки лопались и открывались первыми клейкими листочками. Зацвели абрикосы. Как всегда, в период их цветения сильно похолодало, поднялся пронизывающий ветер, пошёл холодный дождь. Это продолжалось уже неделю. Судя по прогнозам, впереди ожидалась ещё одна такая же холодная и ветреная весенняя неделя.

Ольга собралась, наконец, лечь в больницу на ежегодную профилактику. Взяла направление у лечащего врача и поехала в медицинский городок с пакетом, в котором лежали все необходимые вещи. Ветер хлестал косым дождём. Зонтик трепетал в руке Ольги, как живая птица. На чёрном асфальте, в илистых лужах отражались быстро летящие по холодному голубому небу ослепительно-белые облака.

Современное здание городской больницы было многоэтажным, светлым и солидным, так что всякий, пройдя высокую арку и увидев его величественные стены, проникался надеждой на спасение от всех недугов. Небо, быстро меняющееся под действием сильного ветра, отражалось бело-голубой рекой, плывущей в высоких окнах здания.

Ольга, не останавливаясь, прошла арку и площадь перед больницей. У входа под навесом сложила и встряхнула зонтик. В вестибюле, где по стенам и окнам вилась и цвела зелень ухоженных растений, Ольгу встретила знакомая медсестра и, улыбаясь, проводила в отделение.

Когда процедура оформления была закончена, Ольга осталась одна в палате номер один с огромным окном и стенами цвета спелого персика. Было послеобеденное время. Облака скрыли почти всё небо. Дождь усилился, капли часто застучали по стеклу. Ольга сидела на кровати и думала о том, что в последнее время жизнь её почти утратила свой смысл. Её маленькая удобная квартирка в зелёном районе уже не казалась ей такой весёлой и солнечной, как раньше. Работа, куда Ольга раньше спешила каждое утро, нарядная, оживлённая, полная новых замыслов, теперь казалась ей скучной и обременительной, а коллеги, ещё недавно составлявшие её дружную команду, теперь часто раздражали неуместной, как ей казалось, фамильярностью и весёлой дружеской болтовнёй. Даже новая причёска и обновлённый к весне имидж не радовали. Олег, который познакомился с ней не так давно, часто звонил ей, но она предпочитала оставаться в неопределённости, уходила от этих новых отношений и часто не отвечала на его звонки, хотя Олег ей нравился своей жизнерадостностью, с ним ей было легко и интересно.

Ольга прилегла на одеяло попыталась дремать. Дождь настойчиво стучался в окно крупными частыми каплями. Ольга встала и подошла к окну. Зашла медсестра, объяснила, какие завтра предстояли процедуры. Потом заглянула молодая женщина из соседней палаты, немного поболтали. Женщину позвали из коридора, и она, улыбнувшись Ольге, ушла. К окну подступили сумерки. Ольга была рада, что можно лечь спать и ни о чём не думать.

Однако заснуть не удавалось. В соседней палате кому-то стало плохо, бегали медсёстры и санитарки, приходил дежурный врач. Потом по коридору провезли каталку из операционной. Открывались и закрывались двери, раздавались чужие голоса. Ольга поняла, что улеглась рано. Снова встала, спрятав ноги в тёплые тапочки у кровати. Включила ночник. Хотела было прочесть пару страниц перед сном, но вспомнила, что приготовленная книга осталась лежать дома на кресле. Потом подумала, что её предшественница, возможно, оставила в тумбочке какой-нибудь журнал, и открыла маленький ящик тумбочки у кровати.

В ящичке лежало маленькое круглое зеркальце, а под ним – тетрадка в яркой обложке. В такие тетрадки домохозяйки обычно переписывают кулинарные рецепты. Рядом лежал обыкновенный простой карандаш. Ни журнала, ни книги в ящичке не было.

Ольга вздохнула и хотела уже закрыть ящичек. Особой любви к кулинарии она не испытывала. Экспромтом могла приготовить что-нибудь вкусненькое, но только по вдохновению. Обычно она всё же старалась придерживаться диеты, которая включала самую простую пищу.

Ольга улеглась поудобнее и посмотрела на часы. Смешно пытаться заснуть в такое время. Она подумала, что на крайний случай и кулинарные рецепты подойдут для чтения. Вспомнила, как однажды читала телефонный справочник, за неимением лучшего. Ничего, завтра надо попросить подругу привезти Ольгин ноутбук, который уже пора забирать из ремонта.

Ольга потянулась к тумбочке и взяла в руки тетрадку. На первой странице было написано: «Дневник».

Начиная со второй страницы, бумага была покрыта ускользающими за край листов строками. Почерк был не слишком разборчив, и карандаш местами оставлял на бумаге слишком бледный след. Но кое-что прочесть было можно. Ольга читала бледные строки:

«Профессионализм – аристократизм в первом поколении. Крестоносцы, которых посвящали в рыцари мечом прямо на поле боя, стали родоначальниками европейской аристократии, корнями генеалогического древа. На поле боя генеалогическое древо не спрашивали…»

«Когда-то давно меня поразила поэзия математики. Лирика или физика? У меня всегда были проблемы с выбором. И вот, к концу жизни я стала похожа на Белого Рыцаря из „Алисы в Зазеркалье“, который возил с собой на рыцарском коне улей, кочергу, мышеловку… И не бросал их даже тогда, когда падал вниз головой со своего смирного коня».

«„Бог – поэт. Он со-чинил все сущее, упорядочил по чинам“. Я тоже мелкая чиновница (14 ранг гос. службы – самый младший). Дева – знак Земли, логика, ясность, порядок, со-чинение».

«Стоило все потерять, чтобы убедиться в истинности пророчества задыхающейся в слезах и недоумении брошенной на произвол судьбы девочке: «Я дам тебе иной, глубокий, высший дар…». Пророчество становится понятно, когда оно сбывается.

Тяжело было бы сознавать, что во всем нет никакого смысла, что смерть – переход из одного хаоса бессмыслицы в другой. Так, наверно, кажется сухопутному дикарю, который попал в долгий шторм и для которого по его невежеству бесполезны звездные ориентиры. Но когда он (если выплывет в конкретном шторме) научится читать по звездам, он умолкнет с благоговением от осознания того, что над ним – не беспорядочные вихри звездной пыли, я гармония небесных сфер. Все, что делалось со мной до сих пор, делалось к моему спасению. Как не верить, что Бог помнит обо мне всегда? Бог спас меня Вашей рукой. Для меня Ваша рука – десница Божия».

«Уходя в дальнейшее пространство, дерзая быть бегущей по волнам, я жива памятью о гармонии небесных сфер, которые сияют чудесным светом».

««Вовеки не замрет, не прекратится поэзия земли… Поэзия земли не знает смерти…». Джон Китс.

«Поэзия – любовное письмо, обращенное ко всему миру» (Чаплин). Но всегда в солнечном светлом тумане над всем миром парит чей-то образ, как образ Дульсинеи для странствующего Дон Кихота. Я озвучиваю другой вариант – странствующая Дульсинея. Вечно странствующие и никогда не встречающиеся тени. Все призрачно, как утренняя луна».

«Любовь не раздражается, не ищет своего, долготерпит». Апостол Павел. Перед этими словами я стою на коленях в молитвенном молчании и не смею повторить, потому что милость Ваша для меня – хлеб и воздух, я нищая, и духом – также. И нищие духом действительно блаженны, как поется на Литургии, истинно так. Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут».

«Уважаемый Доктор! Благодарю Вас за снисходительность и терпение».

«Сегодня снова была в суде. Это мой последний иск. Дальше все предсказуемо. Я обращусь к чиновникам о бездействии чиновников. Чиновники вышлют меня за пределы страны, как диссидентку. Эмиграция, ностальгия. Мемуары… Гонорар!

Папарацци, кругосветное путешествие. Один день в Украине проездом (успеть обменять доллары на гривни и заплатить 20 грн за свет и воду в хатке, что в селе Петровка).

Вилла в Сорренто. Покой. Тепло, еда, сон. Вот оно, счастье!

Роскошные похороны. Траур в Украине. Открытие мемориальных досок в селе Петровка, в Апелляционном суде, в Городском медицинском центре.

Конец света. Страшный суд. Ни апелляций, ни кассаций, ни Европейского Суда по правам человека. Справедливость осудит, любовь помилует. Потому, что «любовь – беспричинность…»

При жизни Вы единственный из всех людей меня помиловали, не требуя никаких доказательств моей правоты, не требуя от меня заслужить милость. Этот драгоценный дар незаслуженной милости меня ошеломил.

И на вилле в Сорренто, и в раю (куда я, несомненно, попаду только за одно то, что терпела себя столько лет) я буду светло тосковать о солнечной палате со стенами персикового цвета, в которой всегда средиземноморский климат, и о времени, в которое я исцелилась от двух своих давних фобий. Я больше не боюсь ни телефонных звонков, ни стука в дверь: теперь я знаю, что за этим может последовать чудо…»

«От Вас у меня нет секретов. Поэтому могу признаться: я прекрасно понимаю, что теоретически психиатр является для меня врачом первой необходимости. А, может, мне, как воздух для жизни, необходимо милостивое и снисходительное терпение ближних. Требовательность, праведность и справедливость ближних меня едва не загубили наравне с морозом и судами».

«Вы также исцелили меня, кроме всего прочего, от сожаления, которое терзало меня тридцать три года, несмотря на немалое моральное удовлетворение от того, что я – инженер, «двигатель прогресса». После школы я намерена была стать врачом (разумеется, хирургом) и даже поступала в медицинский институт. Столько лет я страдала от того, что я не избрана! Только сейчас мне стало ясно, что не я избрана для этого необыкновенного, исключительного поприща. И слава Богу! Но только сейчас я с этим согласилась и душа моя успокоилась.

Что же касается фобий, то одна фобия еще осталась, и я постоянно борюсь с ней, воспитывая волю, когда раз в неделю (или в месяц) получаю мешок писем или по возможности заглядываю на электронную почту. Я ненавижу получать письма, и от близких – больше, чем от чужих. Если бы я получила хотя бы одно, обыкновенное и простое, письмо, для встречи которого не нужно было бы скрываться за каменные стены, поднимать мост на цепях и опускать на лицо забрало… Бывают же добрые вести. Евангелие, например. Но это – радостная весть от Бога. Хотелось бы еще при жизни получить добрую весть и от людей. Возможно, это так и останется мечтой, и, возможно, это так и должно быть.

С уважением, благодарностью, изумлением – Вечная истица».

«Цель моя – найти «теплое место», где есть доступ к Cети, и заняться копирайтингом. Не сразу, но доход должен быть. Раньше, когда мне приходилось ездить на конференции в другие города, редакции дружественных газет заказывали мне серии статей о том, что я увижу, услышу по дороге и даже о том, что я при этом подумаю. Кто-то это все читал. Мои творения есть даже в библиотеке Конгресса США. Теперь в Cети есть заказчики, которые, проверив на эксклюзивность статью, могут ее купить. Что-что, а эксклюзивность обеспечена.

Мне есть что сказать миру. Хотя, возможно, можно было бы просто ограничиться кукишем. Но словесно кукиш можно показать на тысячу ладов».

«Я берегу свою лексику, она – мое орудие труда. Хотя по-русски я все равно пишу, как иностранка. У меня и остались только лексика и репутация, две лошадки. А было ли остальное? Не помню.

Лексика нужна мне для копирайтинга. Поэтому я очень осторожно стала относиться к кругу общения. Поэтому и испытываю такой дефицит общения на уровне, который не только не угрожает мне потерей словарного и интеллектуального запаса (в прямом смысле – в создавшейся ситуации – золотого запаса), но и позволяет его пополнять. Обычно я пополняю его тем, что общаюсь с классиками, читаю. Это – моя среда. Они воплотились в своих книгах. Мысль вечна. Согласно теории шахмат, единственный способ поумнеть – играть с более умным противником. Только вот более умному противнику будет не особо интересно. С классиками этой проблемы нет.