Текст книги "Ночи Калигулы. Восхождение к власти"

XVI

Октавиан Август, продолжая дело Юлия Цезаря, устроил в Риме новый Форум – чистый, просторный, с храмом Венеры и статуей обожествлённого Цезаря. Но жители города предпочитали старый – шумный, тесный, лежащий на осушенном болоте.

С раннего утра до позднего вечера не утихала жизнь на Форуме. В лавочках между колоннами шла бурная торговля. На мраморных скамьях азартно переругивались игроки в кости. Важные новости вперемешку со сплетнями передавались из уст в уста.

Вдоль Форума тянулась расшатанная деревянная платформа – преторское судилище. Ежедневно, исключая лишь великие священные празднества, претор Марк Варрон вершил здесь суд. И любой римлянин, любопытствующий или праздношатающийся, мог собственными глазами видеть победу или попрание правосудия.

Марк Варрон вступил на Форум. Шесть ликторов бежали перед ним, неся пучки розог и секиры – символ власти претора. У судного места собирались истцы и ответчики. Преторианцы привели на суд подозреваемых в тяжких преступлениях.

Солдаты в кожаных панцирях и шлемах, украшенных конским волосом, грубо расталкивали зевак – освобождали дорогу. На Форум, медленно покачиваясь, вползли носилки Тиберия. Прохожие с любопытством останавливались, толпились поблизости. Ведь суд – само по себе занятное зрелище. А если на суде присутствует цезарь, то тем более стоит посмотреть, кого будут судить.

Тиберий остановился напротив Марка Варрона, грозно восседавшего на складном табурете. Велел отдёрнуть занавеску, но из носилок не вышел. Продолжал лежать среди пурпурных шёлковых подушек, время от времени протягивая крупную морщинистую руку к блюду с виноградом.

Пока претор разбирал спорное дело о наследстве, Тиберий не проявлял никакого интереса. Он равнодушно обрывал продолговатые виноградинки и алчно отправлял их в глотку. Но, когда перед Варроном поставили женщину в тёмной тунике, Тиберий заметно оживился.

Женщина была бледна и измучена недосыпанием. Подол туники неопрятно обтрепался, на запястьях виднелись кровавые шрамы – след от верёвки. Никто не узнал бы в ней Маллонию, красивую вдову, которая два дня назад молила цезаря о справедливости.

Варрон хладнокровно зачитывал обвинение:

– Маллония, вдова квирита Секста Квинция, обвиняется в том, что растоптав честь отца и покойного мужа, бесстыдно продавала своё тело за деньги. Некий знатный и благородный римлянин, пожелавший остаться неизвестным, свидетельствует, что она открыто предлагала ему свои ласки, требуя взамен плату!

Лёгкий ропот пробежал по толпе.

– Бесстыжая! – пронзительно взвизгнула какая-то старуха в чёрном. – Хочешь спать с мужчинами за деньги – стань гетерой! Оставь дом мужа и уйди в лупанар, где тебе и место, потаскуха! Но не покрывай позором римских матрон!

Маллония затравленно обернулась и замерла, увидев императора. Тиберий пристально смотрел на неё и усмехался.

– Признаешь себя виновной в указанном мною? – гремел с высоты помоста обличительный голос Варрона.

Маллония громко всхлипнула и отрицательно затрясла головой.

– Подведите эту женщину ко мне, – император вяло махнул рукой. – Своему принцепсу она без утайки скажет: правда ли то, в чем её обвиняют, или клевета.

Долговязый преторианец грубо толкнул Маллонию в спину, и она упала на колени у императорских носилок. Тиберий большим и указательным пальцами поднял её подбородок, заставил взглянуть себе в лицо.

– Жалеешь теперь? – мстительно улыбнулся он.

Маллония смотрела на Тиберия и чувствовала, как тошнотворная волна подкатывает к горлу. О, как она ненавидела мерзкого, похотливого императора!

– Невиновна я! – отчаянно выкрикнула Маллония. Все притихли, чтобы не пропустить ни единого слова матроны. Даже император замер, от неожиданности позабыв отдать приказ закрыть рот бесстыднице. – А знатный и благородный римлянин, обвиняющий меня – это цезарь Тиберий! Он насильно заставил меня отдаться, но не смог заставить… – женщина на мгновение запнулась и, презрительно глядя на Тиберия, добавила: – …Облизывать его!…

Толпа угрожающе зароптала. Тиберий испугался: ох уж эти бунты римской черни! Даже Юлий Цезарь благоразумно опасался их! Император поспешно велел задёрнуть занавески. Восемь рабов подхватили носилки. Преторианцы, обнажив короткие мечи, плотно обступили повелителя. Тиберий покидал Форум посреди глухого молчания. Сжавшись в глубине роскошных носилок, он мысленно призывал на помощь Юпитера-громовержца. И, страшась, вспоминал последнего царя Рима – Тарквиния, потерявшего корону и жизнь, потому что его сын надругался над добродетельной Лукрецией!

Маллония, плача, пробиралась сквозь толпу. Римляне безмолвно расступались перед отчаявшейся женщиной. Никто не посмел задержать её. Даже претор Марк Варрон.

– Ведите следующего обвиняемого, – хмуро распорядился он, вытирая со лба капли холодного пота. Взяв в руки другой свиток, Варрон читал:

– Кальпурний, содержатель таверны на улице Этрусков, обвиняется в том, что без разрешения властей нарисовал на стене заведения некую фигуру в лавровом венке. И написал возле оной фигуры: «Октавиан Август». Пьяницы, выходя из таверны, имеют обыкновение мочиться в том месте. И посему изображённый Август оказался непотребно изгаженным! Что скажешь в твоё оправдание?

– Таверна моя, того и гляди, отсыреет и рухнет от мочи! – плаксиво жаловался Кальпурний, краснолицый и сизоносый. – Всякий норовит опорожниться на неё, словно других отхожих мест нет в Риме! Вот я и нарисовал Августа для того, чтобы люди постеснялись мочиться на стену. А оказалось, что для мерзавцев нет ничего священного! Вы не меня обвиняйте в оскорблении величия, а тех, кто изгадил покойного цезаря…

* * *

Римская жизнь шла своим чередом. Для всех, кроме Маллонии. Прибежав домой, матрона схватила остро отточенный кухонный нож – предпочла смерть позору и бесчестию. Гибель её потрясла даже самых жестокосердных. А несколько дней спустя злоязыкие римляне распевали новую песенку о ненавистном императоре: «Старый козёл облизывает молодых козочек». Прячась в полумраке Палатинского дворца, Тиберий растерянно потирал ладони и горестно вздыхал: «Ну почему меня так ненавидят?» Он искренне недоумевал: почему!

XVII

Вот уже несколько дней подряд Калигула покидал дворец с первыми лучами солнца. Храм Весты манил его запретной сладостью. Впрочем, не сам храм, а одна из его жриц – юная Домитилла.

Калигула наблюдал, как она по утрам выходит из дома весталок и направляется в храм. Раздевал её взглядом; хмелел, пристально рассматривая девичью грудь, вырисовывавшуюся под тонкой тканью туники.

Однажды Домитилла заметила Калигулу, стоящего у подножия ростральной колонны. И с тех пор чувствовала на себе обжигающий, бесстыдный взгляд юноши.

Она научилась мгновенно выделять его из многоликой толпы. Одним лишь краешком глаза Домитилла замечала знакомую светло-зеленую тунику – и мучительно краснела. Сердце девушки колотилось бешенно и гулко. Взор туманился. Тело пылало неизведанным ранее жаром. Сумбурные мысли терзали её: «О, внук императора – такой юный и золотоволосый, дерзкий и почтительный! Уйди, не мучай меня жарким взглядом. Нет, не уходи! Ты – единственный, заговоривший со мной о любви!»

Тёмные южные ночи соединяли их удивительным образом. Гай, метаясь без сна среди роскошных покрывал, представлял себе стройное тело весталки. Домитилла, лёжа на узкой постели, мечтала о любви Калигулы.

Домитилле оставалось пройти двадцать шагов, чтобы укрыться под спасительной сенью храма от обжигающего взгляда юноши. Но девушку подвёл слабо завязанный ремешок сандалии. Весталки уже ушли вперёд, а Домитилла замешкалась. Присев на каменную скамью, она поспешно обматывала вокруг голени тонкие кожаные ремешки.

– Дальше так невозможно, – раздался над ухом тихий голос. – Этой ночью я приду к тебе. Жди меня у входа в третьем часу после наступления темноты.

Домитилла испуганно подняла взгляд и увидела Калигулу. Час был ранний. Люди спешили по делам, не обращая внимания на весталку и юношу в тунике несовершеннолетнего.

– Нет, – сдавленно шепнула она. – Эту ночь я проведу в храме. Подошла моя очередь охранять священный огонь.

– Значит, я приду туда.

– Мужчинам не позволено входить в храм Весты, – Домитилла изо всех сил старалась казаться строгой и непреклонной. А жаждущее любви сердце молило: «Приходи, приходи!…»

Избегая взгляда Калигулы, девушка поднялась и, огибая прохожих, направилась к храму. Поспешное удаление Домитиллы напоминало бегство. Но ведь от себя не убежишь!

Гай усмехнулся: «Она – моя! Она жаждет меня, точно так же, как я – её!»

«Как пробраться в храм Весты, оставаясь незамеченным? – размышлял Калигула, проталкиваясь сквозь толпу к Форуму Августа. – Некогда патриций Публий Клодий, переодевшись женщиной, проник на запретный мужчинам праздник Доброй богини. Томился желанием увидеть жену Юлия Цезаря во время священнодействия. Его узнали и судили за оскорбление святыни. Цезарь развёлся с женой. Клодий отправился в изгнание. Отделался сравнительно легко, ведь его возлюбленная Помпея не была весталкой. Соблазнивший жрицу Весты приговаривается к смерти!»

Странно, но эти размышления не пугали Калигулу. Наоборот, придавали мечтам о Домитилле особую остроту. Юноше страстно хотелось бросить вызов опасности – и победить!

Калигула напряжённо раздумывал. В голове постепенно складывался план.

* * *

Привычный шум римской улицы возрастал, становился всепоглощающим. До ушей Калигулы донеслись мелодичные звуки кифары и взрывы хохота. Юноша мгновенно забыл о Домитилле. Умело работая локтями, он протолкался в середину толпы, запрудившей улицу. Люди почтительно расступались перед ним, пропускали вперёд. Узнавали сына славного Германика.

Толпу вокруг себя собрал бродячий певец. Невысокий, худощавый, с пронзительно живыми чёрными глазами, он был одет в рваный коричневый плащ греческого покроя. Рядом с певцом, в дорожной пыли, валялся темно-красный фригийский колпак, свидетельствующий о том, что его владелец – вольноотпущенник. Две-три монеты тускло блестели на дне колпака.

– Слепой Гомер воспел Одиссея, – мягким звучным голосом приговаривал комедиант. – Вергилий восславил Энея, бежавшего из Трои. Я же, в меру отпущенных мне Аполлоном способностей, спою о Тиберии, правящем ныне.

И, подыгрывая на кифаре, запел речитативом, намеренно гнусавя:

 
Славься в веках, о божественный цезарь Тиберий!
Рим проклинает и злобу твою, и коварство.
Видел я нынче тебя у двери лупанара —
Даже паршивые девки бежали лукавого взгляда…
 

Римляне откровенно хохотали, потешаясь. Ассы и сестерции щедро сыпались в колпак. Калигула смеялся вместе со всеми. «Как все ненавидят Тиберия!» – злорадно думал он. И радовался оттого, что мнение толпы о императоре оказалось схожим с его собственным мнением.

Занятное зрелище длилось недолго. К нарушителю спокойствия уже спешил отряд преторианцев. Толпа быстро рассеялась. Автор «Тибериады» поспешно подхватил приятно звенящий колпак и бросился наутёк, быстро мелькая грязными подошвами сандалий. Преторианцы, придерживая мечи, бежали за ним. Но шустрый комедиант уже скрылся из вида: многолюдная толпа бесследно поглотила певца и его старую, потрёпанную кифару.

Калигула, удовлетворённо улыбаясь, шёл дальше.

Остановился возле знакомого домика на Субуре. Так же, как и в прошлый раз, запах жареной свинины и хмельного пива призывно доносился из открытой двери. Юноша вошёл в таверну, ища взглядом русоволосую Галлу.

Хозяйка тоскливо вытирала со стола блевотину, оставленную вместе с платой очередными клиентами. Услышав звук шагов, подняла голову. Близоруко прищурилась и узнала Калигулу.

– Это ты, благородный Гай? – улыбнулась она. – Пришёл за продолжением?

– Дай мне твоё одеяние! – выпалил Калигула, приблизившись к женщине вплотную и обжигая её дыханием.

– Зачем? – изумилась Галла.

– Разве внук императора должен давать объяснения первой попавшейся шлюхе? – надменно проговорил юноша. – Что тебе за дело? Может, я хочу прогуляться по улицам Рима в женской одежде?!

– Твоя воля, Гай, – покорно склонила голову Галла, привычно проглотив обидные слова.

– Я приду к тебе с наступлением вечера. Приготовь к моему приходу тунику, покрывало и украшения, – отрывисто распорядился Калигула, вкладывая в руку Галлы несколько сестерциев.

– Как прикажешь, благородный Гай.

XVIII

Над Вечным городом зажигались звезды. Улицы опустели. Гремя вёдрами и крюками (на случай пожара), проходили по тёмным улицам преторианцы из особых когорт – охранники. Зажигали факелы и свечи, прикреплённые к стенам богатых домов и бедных инсул. Огонь быстро погасал. Его тушили порывы ветра, а порою – рука того, кто нуждался в темноте, чтобы остаться непойманным. И охранники, обойдя квартал, терпеливо возвращались и снова зажигали погасший факел. Какая трудная обязанность – следить за порядком на улицах ночного Рима!

Весталки уже покинули храм. Все, кроме двоих – Домитиллы и Целии. Священный огонь нельзя оставлять без примотра. Если он погаснет – несчастье обрушится на Рим. Поэтому жрицы по очереди остаются ночью в пустынном храме. Охраняют пламя, горящее у алтаря, перед статуей Весты – хранительницы домашнего очага.

Размеренно капала вода в клепсидре, отсчитывая время. Солнце закатилось час назад. Два часа… Три… Домитилла, странно оцепенев, смотрела на слепящее оранжевое пламя. Молила богиню, которой служила: «Пусть скорее окончится эта мучительная ночь!..» И сама не понимала: боится ли она прихода Калигулы или ждёт его. Растерянность, смятение чувств, тоскливое томление овладели ею.

– Посмотрю, все ли в порядке в храме, – прошептала Домитилла, удивившись, сколь хрипло прозвучал её голос. Целия согласно кивнула.

Домитилла медленно шла по пустынному храму. Огонь тихо потрескивал в медных светильниках на длинных ножках. Сладко пахло оливковым маслом.

Тяжёлая дубовая дверь была приоткрыта: может, какой-то несчастной женщине понадобится заступничество Весты. Домитилла устало прислонилась к холодному мрамору стены у самой двери. Боялась и, одновременно, томительно желала выглянуть наружу.

На площади Форума царила тишина. Отрывисто переговариваясь, прошёл ночной дозор. Охранники перегородили тяжёлыми гремящими цепями улицы и переулки, ведущие на Форум. Затем все стихло. Издалека донеслась чья-то ругань, многократно усиленная ночным безмолвием. И снова тишина.

Преторианцы не охраняют храм Весты – нет необходимости. Никогда злоумышленник не осмелится проникнуть в эту святыню. Страх перед могущественной богиней – наилучшая защита.

Только женщины могут беспрепятственно входить в храм. Веста – их богиня, их защитница и последняя надежда. Вот идёт одна римлянка, закутанная в тёмное покрывало, скрывшее лицо и фигуру. Приподняв тунику, поспешно переступает тяжёлую цепь и бежит по пустынной площади к храму. Одна из тех, кто, ища спасения от жестокого мужа, просит о защите мать Весту. Именно для таких двери храма остаются открытыми ночь напролёт.

Домитилла, заслышав быстрые шаги на мраморных ступенях, выглянула наружу. И облегчённо вздохнула, различив в темноте женскую фигуру.

– Что ищешь ты в ночное время у священного огня? – радушно улыбнулась весталка, пропуская незнакомку внутрь.

– Тебя! – неожиданно низким голосом ответила женщина и откинула покрывало.

Домитилла глухо вскрикнула, узнав Калигулу.

– Не кричи! – прошептал Гай, поспешно прикрывая весталке рот. – Ты погубишь нас.

Он настойчиво увлёк девушку во мрак, сгущающийся между коринфских колонн. Домитилла послушно шла за юношей, исступлённо глядя в его зеленые глаза. Калигула был смешон в женском одеянии. Дешёвая медная диадема, нелепо скособочившись, торчала в светло-рыжих волосах. Зрачки расширились, как у голодного кота, зачуявшего добычу. Но весталка не замечала недостатков Калигулы. Потому что любила!

Нет, она любила не реального Гая Юлия Цезаря Калигулу. Ведь Домитилла почти не знала его. Несколько поспешно сказанных фраз, несколько украдкой брошенных взглядов… Этого слишком мало, чтобы узнать человека. Весталка любила того вымышленного Калигулу, о котором мечтала одинокими бессонными ночами. Но в семнадцать лет и этого более чем достаточно.

Домитилла в изнеможении прислонилась к стене. Она чувствовала прохладу мрамора и жаркие руки Калигулы, бесстыдно касающиеся её тела.

Он целовал девушку, попутно задирая белую тунику весталки и шаря по её бёдрам. Домитилла отвечала на поцелуи возлюбленного сначала робко, затем – забывая об осторожности. Огонь, неожиданно загоревшийся в её крови, оказался сильнее и ярче священного пламени богини Весты. У Домитиллы не было сил противиться ему. Да и не хотелось противиться!

Среди колонн и мраморных плит, в застывшей тишине храма, Калигула овладел девушкой. Закрыв глаза и прикусив нижнюю губу, Домитилла думала, что приносит самую важную жертву в жизни – жертву любви.

Наконец Гай оставил Домитиллу. Тяжело дыша и удовлетворённо улыбаясь, прислонился к стене рядом с ней.

– Что теперь с нами будет? – почти беззвучно шепнула весталка побледневшими, пересохшими губами.

– Ничего! – легкомысленно передёрнул плечами Калигула. – Жди меня, когда снова останешься на ночь в храме.

Забыв поцеловать на прощание Домитиллу, Калигула накинул на голову тёмное покрывало. И, неслышно ступая, вышел из храма. Девушка судорожно сцепила тонкие пальцы. Сожалеть поздно – сделанного не исправишь.

Стараясь остудить пылающее лицо, Домитилла прижалась щекой к прохладному каррарскому мрамору. Дождалась, когда сердце забьётся ровнее.

Оправив измятую тунику и пригладив растрепавшиеся волосы, девушка вернулась к алтарю. Священное пламя горело ровно и безмятежно. Целия равнодушно подняла сонные глаза:

– Все ли в порядке? – спросила она.

– Да, все хорошо, – устало ответила Домитилла.

– У тебя кровь на тунике, – неожиданно заметила Целия. – Что случилось?

Домитилла испуганно огляделась.

– Обыкновенное женское недомогание пришло раньше времени, – виновато пробормотала она.

– При выходе прикроешься стулой, – понимающе улыбнувшись, посоветовала Целия.

XIX

История сыграла с императором Тиберием злую шутку. Он был хорошим правителем: организовал ночную охрану на улицах Рима, следил за стабильностью цен, наказывал нечестных откупщиков, разумно распоряжался доходами огромной империи. Но современники не замечали его деяний. А потомки и вовсе забыли. В памяти римлян остался не Тиберий-правитель, а Тиберий-человек – отвратительный, лукавый, порочный, развращающий мальчиков и девочек на неприступной вилле…

* * *

Луна расплывчато отражалась в тёмной воде. Волны прибоя бились о высокий скалистый берег острова Капри. Императорская вилла тонула в пахучих зарослях жасмина и магнолий.

Тиберий без сна лежал на широком ложе. Двое обнажённых подростков – мальчик и девочка, – обнявшись, спали на другом конце постели, подальше от цезаря.

Император неуклонно приближался к семидесятилетнему возрасту. Силы покидали дряхлого развратника. А желание наслаждений было по-прежнему велико. Потому и принимал Тиберий возбуждающие настойки из кантарид, изловленных в горах Испании. Потому и заставлял живущих на вилле мальчиков и девочек заниматься перед ним любовью, распаляя угасающую чувственность цезаря.

Еженощно Тиберий звал в опочивальню «облагодетельствованных» им детей. Придумывал для них новые позы, новые ласки – одна другой изощрённее и причудливее. И, наглядевшись вволю, выбирал того подростка, который больше других возбуждал его похоть. Мальчика или девочку – безразлично.

Вырастая, наложники Тиберия почти всегда оставались рядом с императором. Ведь они, попавшие к цезарю в отрочестве, не знали иной жизни. Невинные жертвы поневоле становились умелыми развратниками. Содержались на вилле и всевозможные диковинки: карлицы и уроды, мужчина с женской грудью и даже удивительная женщина с четырьмя сосцами, привезённая из отдалённой Персии.

Покорных служителей своих причудливых извращений Тиберий называл спинтриями.

Но наслаждения быстротечны, они не заполняют весь день. Слишком много времени остаётся на раздумия, на тягостные воспоминания. Последние особенно часто посещают императора бессонными ночами. Перед внутренним взором проходят тени. Милые сердцу – покойного сына, любимой некогда жены Випсании. И пугающие – Августа, Германика и Агриппины…

Зашевелилась тяжёлая занавесь у входа.

– Цезарь, на горизонте показалась галера, – шепнул раб, которому предписывалось быть неслышным и невидимым, подобно тени.

– Это Сеян! – обрадовался Тиберий. – Как велико расстояние между галерой и островом?

– С рассветом она уже бросит якорь в гавани, – ответил раб.

Тиберий обернулся к окну. Небо постепенно светлело, близился рассвет.

– Подай мне тёплую тунику, – распорядился Тиберий. – Спать уже не стоит.

Мальчик и девочка вздрагивали во сне и что-то бормотали. Тиберий рассматривал их, презрительно оттопырив нижнюю губу. Подростки спали на краю, отодвинувшись от дурно пахнущего старика, чьи обильные прыщи начинали гноиться. Тиберий был умен. Он понимал, что внушает наложникам отвращение.

– Убирайтесь прочь! – прикрикнул он, ногою выталкивая спящих подростков с кровати. Мальчик и девочка, сонно цепляясь друг за друга и за пурпурное покрывало, упали на мозаичный пол. И, сдавленно попискивая от боли и страха, выскочили из опочивальни.

«Милая Випсания! – император усилием воли подавил судорожный всхлип. – Лишь она любила меня…»

Он грузно поднялся с постели и, кутаясь в тёплый шерстяной плащ, прошёл в библиотеку.

В библиотеке стояло другое ложе – поменьше, богато инкрустированное слоновой костью и перламутром. Ложе для чтения. Тиберий выбрал толстый свиток с греческими письменами – «История», сочинение Геродота из Галикарнаса. Устроился поудобнее на ложе и развернул свиток. Нашёл занимательное место, где говорится о традициях египтян.

«Подобно тому как небо в Египте иное, чем где либо в другом месте, и как река у них отличается иными природными свойствами, чем остальные реки, так и нравы и обычаи египтян почти во всех отношениях противоположны нравам и обычаям остальных народов. Так, например, у них женщины ходят на рынок и торгуют, а мужчины сидят дома и ткут. Другие народы при тканьё толкают уток кверху, а египтяне – вниз. Мужчины у них носят тяжести на голове, а женщины на плечах. Мочатся женщины стоя, а мужчины сидя. Естественные отправления они совершают в своих домах, а едят на улице на том основании, что раз эти отправления непристойны, то их следует удовлетворять втайне, поскольку же они пристойны, то открыто…» – читал Тиберий.

– Антигон! – капризно крикнул он.

Любимый раб, запыхавшись, вбежал на зов императора.

– Есть ли на вилле египтянки? – спросил Тиберий.

– Рабыня из Египта, прислуживающая на кухне, – поспешно ответил Антигон.

– Дай ей много питьевой воды. К полудню приведёшь ко мне, в сад. Хочу посмотреть, как она мочится.

Антигон покорно поклонился и, пятясь, бросился исполнять волю императора. При входе он столкнулся с вошедшим преторианцем.

– Прибыл благородный Луций Элий Сеян. Он просит тебя о встрече, цезарь! – отрывисто доложил солдат.

Тиберий отложил в сторону свиток:

– Пусть войдёт!

Вошёл Сеян, и тут же бросился к цезарю, поспешно приложившись к его руке. Огромный перстень с изображением римского орла полностью закрывал фалангу безымянного пальца Тиберия. Почтительный поцелуй Сеяна пришёлся именно на этот перстень – символ власти цезаря.

– Что нового в Риме? – высокомерно любопытствовал Тиберий.

– Плебс распевает паршивые песенки о тебе, цезарь, – сокрушённо покачал головой Сеян. Я велел преторианцам ловить наглых певцов. Но до сих пор не удалось выяснить, кто сочиняет эти пакости.

Тиберий нервно затарабанил пальцами по костяной спинке ложа.

– Плевал я на плебс! – наконец презрительно заявил он. – Оставь их – пусть поют. Цезарь не будет унижать себя, обращая внимание на оскорбления вонючей черни!

– Увы, это ещё не все! – предостерегающе поднял палец Сеян.

– Продолжай, – благодушно кивнул Тиберий.

– Смеясь над тобой, плебеи открыто славят твоих внуков – Нерона и Друза! По Форуму носятся непочтительные разговоры: «Пусть Тиберий утолит справедливую ненависть сограждан, добровольно уйдя из жизни! Пусть сыновья Германика правят Римом!» Прости, цезарь! – Сеян учтиво коснулся рукою груди. – Это не мои слова. Я лишь довожу до твоего сведения настроение римлян. Полагаю, ты вправе узнать об этом.

Тиберий резко дёрнулся и вскочил с ложа. Приложил ко лбу дрожащую ладонь. Обернулся к стене и застыл, склонив голову и нервно вздрагивая.

– Сеян, – наконец жалобно позвал он.

Элий Сеян подошёл к Тиберию и остановился за его спиной.

– Помоги мне избавиться от выродков Германика, – всхлипывая, попросил император. – И я озолочу тебя.

– Да, цезарь, – немного помолчав, шепнул префект претория. – Они – воистину великая опасность для тебя. Я обвиню Нерона и Друза в том, что они готовили заговор против императора. Но как быть с Гаем? Он ещё несовершеннолетний.

– Главное – пусть умрут старшие, – отрешённо глядя в стену, шептал император. – Они умны и потому более опасны. Гай ещё слишком молод. И слишком труслив. Пусть живёт пока! Потом решим, что с ним делать.

– Твоя воля священна, – выпрямляясь, проговорил Элий Сеян. В светло-серых глазах префекта светилась решительность.

Император кончиком плаща вытер слезу, скатившуюся по дряблой старческой щеке. Облегчённо улыбнулся и снисходительно потрепал Сеяна по плечу.

В библиотеку вбежал мальчик лет одиннадцати, белокурый, с огромными светло-серыми глазами. Обнял Тиберия за ноги и заговорил, захлёбываясь от восторга:

– Дедушка! Рыбаки изловили огромную рыбу и несут её на кухню!

Тиберий ласково погладил внука по мягким кудрям. В тусклых глазах императора мелькнула неподдельная нежность. Сеян внимательно рассматривал мальчика, вглядывался в черты детского лица.

– Вот мы и съедим её сегодня! Даже костей не оставим! – засмеялся Тиберий, подхватив внука на руки и почти сразу опять поставив его на пол: одиннадцатилетний мальчик был тяжеловат для старика. – Ну иди в сад, играй!

Маленький Тиберий Гемелл тут же умчался вприпрыжку. Дед, ласково улыбаясь, смотрел ему вслед.

– Пообещай, Сеян! – неожиданно посерьёзнев, проговорил Тиберий. – Когда я умру, ты приложишь все усилия, чтобы мой внук стал императором. Ради этого должны умереть сыновья Германика!

– Клянусь! – отвечал Элий Сеян с дрожью волнения в голосе.