Текст книги "Ночи Калигулы. Падение в бездну"

Ирина Звонок-Сантандер
Ночи Калигулы. Падение в бездну

I

Гай Цезарь Калигула стал императором под восторженное ликование римлян. Кто бы подумал, что пройдёт чуть больше года, и римляне устыдятся проявленного восторга?!

* * *

Ещё не миновал положенный траур по Тиберию, а его наследник уже снял тёмные одежды. Сиял огнями факелов Палатинский дворец, сменивший владельца. Новый император давал званый ужин в честь своего прихода к власти.

Калигула возлежал на ложе, принимая гостей. Спесивые сенаторы, знатные всадники, изнеженные матроны, подобострастно кланяясь, проходили мимо него.

– Приветствую тебя, Гай Цезарь! – напротив императора остановился Луций Кассий Лонгин с женой.

Калигула с силой сжал подлокотник из слоновой кости.

– Приветствую, Кассий! – с деланным спокойствием отозвался он. – Садись рядом со мной, на нижнее ложе.

Кассий улыбнулся с удовлетворением. Наконец-то и он удостоин чести возлежать за императорским столом. Пусть даже на нижнем ложе. Патриций снял башмаки и передал их на хранение рабу. Устроился поудобнее на ложе. Калигула едва заметно кивнул – и венок из жёлтых роз покрыл темноволосую голову красавца Кассия.

Друзилла скромно присела рядом с мужем. Молодой император провёл сестру взлядом, полным тайного вожделения.

– Налей мне вина! – хрипло велел Гай рабу.

Выпив полную чашу фалернского, Калигула ощутил приятный хмельной шумок в голове. Терпкое питьё скользнуло в желудок, обжигая грудь изнутри. Гай осмелел. А кого ему бояться?! Гнусный Тиберий умер! Теперь он – повелитель Рима!

– Сестра, садись рядом со мной! – отчётливо произнёс он, поглядывая на Друзиллу. И тут же снова пригубил чашу. Не из-за жажды, а чтобы спрятать за чеканным серебром распалённое лицо. Удивлённый Кассий перевёл взгляд на Калигулу. Но увидел лишь зеленые глаза императора, сверкающие над ободком широкой чаши.

А Друзилла, прекрасная неблагодарная Друзилла перебралась с ложа мужа на ложе брата. Даже не спросила позволения у Кассия! Не сказала мужу ни слова! Не улыбнулась, не взглянула на него! Кассий промолчал, но отчётливо ощутил горечь в груди, словно нахлебался уксуса. Что случилось с Друзиллой? Почему она отдаляется? Кассий так любил жену, исполнял её мелкие капризы, забавные причуды…

Заполнился гостями огромный зал. Красивые рабыни в коротких туниках держали в руках подносы, уставленные редкими яствами. Калигула не скупился. С великой гордостью осматривал он жующие челюсти, чавкающие рты, замаслившиеся губы приглашённых.

За императорским столом собралась семья. На верхнем ложе – бабка Антония, седая, сморщенная, с необыкновенно ровной спиной. Давно поумирали почти все мужчины, помнившие Антонию молодой цветущей красавицей. Рядом с ней – юная Ливилла с мужем, всадником Марком Виницием. На нижнем ложе, рядом с Кассием развалился Гней Домиций Агенобарб. И, в самом крайнем углу, жалко притулился дядя Клавдий. Сорокапятилетний полный заика покинул затхлую кампанскую виллу и припёрся в Рим на похороны Тиберия. Старая Антония с брезгливой жалостью смотрела на младшего сына – единственного, оставшегося в живых из рождённых ею.

Рядом с Калигулой, на среднем, самом почётном ложе, сияли драгоценностями любимые сестры императора – Друзилла и Агриппина. Обе девушки не смотрели в сторону супругов. Друзилла опустила глаза и тайком, незаметно, поглядывала на брата. Агриппина рассеянно водила по залу дымчато-зелёными глазами: искала Пассиена Криспа.

Калигула громко откашлялся и поднял кубок. Гости притихли, вытирая о салфетки жирные пальцы.

– Приветствую вас! – придав голосу стальную звонкость, начал Гай. – Тиберий умер. И время его – время жестокостей и страха – ушло в прошлое! Риму нужен милосердный, справедливый правитель. Таковым я и стану!

Калигула переждал одобрительный гул. Отхлебнул из кубка, прополоскал горло. И, усмехнувшись, продолжил:

– После Тиберия остались адресованные ему письма. Бумаги, документы по делу Сеяна и иные. А главное – доносы на моих покойных братьев и мать! – голос императора болезненно дрогнул. – Я не буду их читать! Не желаю знать имена людей, писавших их! Понимаю: страх перед Тиберием сломил многих. Я не хочу мстить. Что было – прошло. Отныне начинается новое время!

– Слава императору Гаю! – восторженно кричали пирующие. Многие вздохнули облегчённо: «Гай Цезарь отказывается от мести, значит мне не грозит опала или казнь!» И готовы были превознести до небес доброту нового императора.

– Всем, кого Тиберий велел заключить в тюрьму, дарю волю! – выкрикнул напоследок Калигула. Конец фразы почти затерялся в многоголосом завывании: «Славься, цезарь!»

Невий Серторий Макрон покинул стол и приблизился к императору. Сегодня он был не в привычной красной солдатской тунике, а в белой тоге. Розовый венок покрывал тёмные волосы с лёгкой проседью на висках, лепестки фиалок прилепились к ремешкам сандалий.

– Гай Цезарь! – префект претория учтиво приложил руку к груди. – Год назад покойный император велел наложить оковы на иудея Агриппу, внука царя Ирода. Повелишь освободить и его?

– Агриппа? – Калигула задумался. – Помню его. Он навещал дом бабушки Антонии. За что же его заключили?

– За долги, которые он упорно отказывался платить. И вообще… – Макрон слегка замялся. – За безобразное поведение, недостойное человека знатного.

Озорной огонёк сверкнул в глазах Калигулы.

– Приведи его. Немедленно.

Префект по-солдатски чётко стукнул подошвами сандалий и вышел отдать приказание.

Калигула сделал кистью руки жест, означавший: «Продолжайте кушать», и откинулся на подушки. Поддерживая голову левой рукой, правой он брал с блюда устрицы и задумчиво отправлял их в рот.

Стоило немного повернуть голову, и Гай видел Друзиллу. Рыжие волосы свёрнуты в тяжёлый узел, лишь отдельные пряди спускаются на плечи. Светло-зелёная туника красиво обтягивает бедра… Сидеть рядом с ней и не сметь дотронуться! Калигула чуть не завыл и снова потянулся к вину.

Выдержанное годами фалернское он пил, как воду – крупными жадными глотками. В голове шумело. Близость Друзиллы опьяняла ещё больше.

– Дядя Клавдий! – неожиданно выкрикнул Гай. – Говорят, ты пишешь историю этрусков?

Клавдий не ожидал обращения и испуганно дёрнулся, пролив вино на грудь и подбородок.

– Правда, Гай, – заикаясь, пролепетал он.

– Верно ли, что этрусские женщины возлежали за обеденным столом, как мужчины?

Клавдий улыбнулся племяннику подобострастно и пугливо:

– На древних этрусских вазах часто изображены пирующие супруги. Жена лежит в той же позе, что и муж. И таким же жестом поднимает кубок с вином, – пояснил он. Удивительно, но сейчас Клавдий почти не заикался. История была единственным предметом, о котором он говорил без стеснения.

– Почему же римлянки должны сидеть?! – пристально оглядывая зал, воскликнул император. – Разве они достойны меньшего уважения, чем этруски?

Гости удивлённо переглянулись. Дома, в узком семейном кругу, женщины обычно возлежали за столом. Но снимать сандалии и задирать ноги, укладываясь на ложе в присутствии чужих мужчин!..

Первой подала пример Агриппина. Рабыня, склонившись перед императорской сестрой, осторожно развязала тонкие ремешки сандалий. Агриппина невозмутимо устроилась на ложе. Узкие бело-розовые ступни выделялись светлым пятном на фоне узорчатого парчового покрывала. За ней последовала другая матрона, затем ещё одна и ещё…

Слева от Калигулы снимала обувь Юлия Друзилла. Соблазнительно мелькнули ноги цвета светлого мёда. Гай непроизвольно затаил дыхание. Кассий угрюмо посмотрел на жену. Друзилла, опустив голову, избегала его взгляда.

Лишь несколько немолодых матрон остались сидеть в прежнем положении, держа ноги на полу. Среди них – Антония, бабка императора. Старуха презрительно поджала тонкие губы.

Калигула обернулся к лежащей Друзилле. Лицо его оказалось на уровне груди девушки. Откинуться бы назад и прижаться растрёпанной рыжеволосой головой к этой груди!.. Но дюжина пухлых, набитых левконской шерстью подушек препятствием возвышается между ними. Ещё более сильное препятствие – сотня завистливых, недоброжелательных, исподтишка следящих глаз.

Подавив зов плоти, Калигула подмигнул Друзилле:

– Дядя Клавдий, оказывается, умен! – насмешливо шепнул он. – Удивительно, почему же он тогда такой дурак?!

Друзилла тихо засмеялась, на мгновение обнажив верхний ряд зубов. «Смейся вечно, любовь моя! Ты сейчас прекрасна, как никогда!» – расстроганно подумал Калигула.

Он дожевал сладкий финик. Сплюнул в ладонь продолговатую косточку. И оглянулся вокруг, размышляя: в кого бы швырнуть её, чтобы повеселить Друзиллу. Толстый Клавдий рассеянно жевал оленину. Прицелившись, император бросил косточку в дядю. Попал в полную румяную щеку. Клавдий резко дёрнулся и поднёс ладонь к щеке, словно хотел прихлопнуть надоедливую муху. И вдруг понял: над ним снова привселюдно издеваются, как и при Тиберии. Бесстыдно смеялись родные племянники: нахально скалил зубы Гай; деликатно прикрывая рот, хихикала Друзилла; презрительно-насмешливо смотрела на Клавдия Агриппина.

Клавдий уткнулся в тарелку. Крупные солёные слезы капали на отлично приготовленное оленье мясо.

– Ну и дурак же ты! – злобно крикнула сыну Антония, перегнувшись через низкий длинный стол, который разделял их. – Тебе нравится быть всеобщим посмешищем?!

Гай Цезарь развеселился ещё сильнее. Строгая бабка обернулась к нему.

– Какая мерзость – твой праздник! – в сердцах заявила она, кивнув в сторону обиженного Клавдия и женщин, возлежавших по-мужски. – Для этого ты стал императором?!

Калигула прищурился:

– Это не мерзость, дорогая бабушка! – весомо проговорил он. – Настоящей мерзости ты ещё не видела! Если тебе не по нраву мои праздники – не приходи. Живи в своём римском доме или на кампанской вилле! Макрон!

Макрон поспешно отодвинул от себя блюдо и, пережёвывая на ходу, выбрался из-за стола.

– Что прикажешь, цезарь? – вытирая ладонью масляные губы, спросил он.

– Благородная Антония устала. Отведи её домой, – равнодушно бросил император.

Старуха отёрла кончики пальцев салфеткой и отшвырнула её в сторону.

– Идём, Макрон, – оскорблённо согласилась она. – Ноги моей больше не будет во дворце, где родной внук отказывает мне в уважении!

Калигула провёл её взглядом, полным ненависти. Он давно желал отомстить бабке за страх, испытанный в ту ночь, когда Антония застала его в постели Друзиллы.

II

Веселье продолжалось. Между столами и ложами кружились танцовщицы в коротких пеплумах. С отверстий, проделанных в потолке, сыпались на гостей лепестки роз и фиалок. Должно быть, много сестерциев потратил на этот праздник новый император.

Подали закуску – редкие фрукты и медовое печенье. Те из приглашённых, кто был уже не в силах есть, сгребали с блюд остатки угощений и завязывали их в льняные салфетки. Позади пирующих хозяев стояли рабы с нагруженными узелками в руках или на шее.

Звеня мечами, вошли преторианцы. Привели с собой узника – высокого, смуглолицего, черноволосого. Грязную тунику прикрывали отрепья темно-красного плаща. Впавшие щеки поросли всклокоченной чёрной бородой.

– Ирод Агриппа?! – изумился Калигула. – Ты ли это?!

– Славься, Гай Цезарь! – Агриппа тяжело опустился на колени. Тихо звякнула железная цепь, соединяющая наручники. – Счастлив видеть тебя на вершине могущества…

Калигула нагнулся к иудею. С любопытством взглянул в измождённое лицо с длинным крючковатым носом. Взвесил на ладони звенья тяжёлой цепи.

– Нелегко тебе пришлось, Агриппа! – заметил он.

– Увы! – вздохнул узник.

– Всему Риму трудно жилось при Тиберии, – Гай повысил голос, чтобы слова его услышал каждый.

Ирод Агриппа затрясся в нервном плаче. Уткнулся длинным носом в покрывало на императорском ложе и громко всхлипывал. Костлявые лопатки вздрагивали под багряными лохмотьями плаща. Смуглые длинные пальцы Агриппы вцепились в сандалии Гая Цезаря. Калигула подумал: «Некогда и я на коленях рыдал перед Тиберием, умоляя о милосердии. Теперь милосердие в моих руках, и наказание – тоже!»

– Снимите с него цепь! – отрывисто велел он солдатам.

Лицо Агриппы исказилось гримасой облегчения.

– Спасибо, цезарь! – прошептал он.

Освободившись от цепей, иудей долго потирал покрасневшие, стёртые до крови запястья. Калигула с жалостью наблюдал за ним, размышляя: «Вот отпрыск царского рода, внук Ирода Великого. Отца его подло погубили родные братья, а затем жадно разделили Иудейское царство на тетрархии. Сам Агриппа притащился в Рим, чтобы выпросить у Тиберия хоть кусок иудейской земли. А очутился в тюрьме!..»

– Я подарю тебе золотую цепь, по размеру равную железной, которой оковал тебя Тиберий, – пообещал Калигула.

Небывалая щедрость ошеломила Агриппу. Толстая золотая цепь длиною в половину человеческого роста! Сколько тысяч сестерциев будет стоить каждое из многочисленных звеньев?!

– Как оплатить твою доброту, великий цезарь? – восторженно всхлипнул он. – Земля моя издревле славится богатствами. Есть женщины, стройные как газели. Есть редкие благовония, каждая капля которых ценится в одну золотую монету. Есть виссоновые ткани, мягкие, как кожа девственницы. Есть перстни и ожерелья, достойные семисот жён царя Соломона… Скажи, чего желаешь, и я положу это к твоим ногам!

Обезумев от радости, Агриппа приложился губами к сандалии императора. Калигула рассмеялся:

– Когда вернёшься домой – устрой для меня праздник со всей восточной пышностью! – заявил он. И, прищурившись, тихо добавил: – Со всеми восточными соблазнами!

– Твоя воля – священна! – поспешно заверил Агриппа. Не поднимаясь с колен, он перебрался с благодарными поцелуями от ног Калигулы к его лицу. Император поморщился.

– От тебя воняет, как от немытого козла! – заявил он.

– В тюрьме мне не позволяли совершать омовение, – пожаловался иудей. – Теперь придётся очищаться сорок дней!

Калигула поскрёб ногтем подбородок:

– Я пришлю тебе брадобрея.

Агриппа испуганно схватился за чёрную бороду.

– Нет! – округлив небольшие темно-карие глаза, пролепетал он. – Еврей без бороды – все равно, что лысая женщина!

Поначалу Калигула нахмурился, намереваясь рассердиться. Но, представив себе лысую женщину, безудержно захохотал. А засмеявшись, смягчился.

– Ну, твоё дело! – заявил он. – Не хочешь бриться – ходи с целым лесом на лице. Но в термы загляни обязательно!

– Конечно, великий цезарь! Конечно! – не поднимаясь с колен, кланялся Агриппа.

Император с небрежным высокомерием махнул рукой:

– Убирайся. Ты мне весь дворец провонял.

Еврей попятился, не переставая умильно кланяться.

– И не забуть пригласить на обещанный праздник! – крикнул вдогонку Калигула.

* * *

Гай обернулся к Друзилле. Она мимолётно улыбнулась брату уголками бледно-розовых губ.

– Оставь Кассия. Живи со мной, – тихо, лишь одними губами попросил он.

Друзилла испуганно оглянулась на мужа.

– Я боюсь… Что скажут другие?..

– Какое нам дело до других? – ухмыльнулся Калигула. – Теперь я устанавливаю законы. Если захочу – издам закон, по которому брат может жениться на сестре! Бросишь Кассия? Придёшь ко мне? – настаивал он.

В зелёных глазах Гая Цезаря сияла любовь. Безумная, ненормальная, но все же – любовь! Он нежно дотронулся до тонкой, медовой руки девушки.

– Прийду! – не глядя на Кассия, пообещала она.

В самом дальнем углу зала томные гречанки, подыгрывая на арфах, пели песню о любви.

III

Агриппина вернулась домой уставшая, измученная. Её тошнило. Болела голова. Агенобарб игриво обхватил жену за талию.

– Хорошо плясали девки на празднике твоего брата! – с удовлетворением заметил он. – Идём в опочивальню. Спляшешь для меня так же.

– Не буду я плясать, подобно рабыне! – устало возмутилась Агриппина.

– Если я велю – будешь! – Агенобарб угрожающе повысил тон. И, протирая слипающиеся от обильной еды и выпивки глаза, уставился на жену: опять смеет противиться!

– Заставь меня! – вызывающе глядя на мужа, заявила Агриппина.

– Заставлю! Не сомневайся! – оскорблённо заревел он.

Агриппина ловко проскользнула меж двух тяжёлых кулаков, направленных на неё. Вбежала в триклиний и затаилась за трехместным обеденным ложем. Агенобарб, выкрикивая ругательства, тяжело поплёлся за ней. Зацепил краем шерстяной тоги греческую вазу, стоящую у стены на мраморной подставке. Ваза покачнулась и, упав на пол, разбилась вдребезги. Агенобарб в бешенстве растоптал ногой черепки.

– Где ты? Выходи или убью! – озираясь по сторонам, орал он.

Разыскивая жену, Агенобарб рывком перевернул ближайшее ложе. Подошёл к следующему – тому, за которым скорчилась дрожащая Агриппина. Девушка не стала ждать, пока муж её обнаружит. Или ещё хуже – придавит тяжёлым ложем. Она схватила с низкого обеденного стола медный кувшин и запустила его в Агенобарба.

Кувшин угодил в грудь Гнею Домицию и с гулким звоном покатился по мраморному полу. Агенобарб хрипло рассмеялся:

– Вот ты где, бесстыжая!

– Сам бесстыжий! – немедленно отозвалась Агриппина.

– Нет! Ты – бесстыжая! – возразил Агенобарб, пытаясь дотянуться до ускользающей жены. – Таскаешься по ночам, когда я ухожу из дома!

– А ты где проводишь ночи?! – Агриппина раскраснелась. Каштановые волосы в беспорядке разметались по плечам.

В дверной проем испуганно заглянули две рабыни. И поспешно убежали, злорадствуя: хозяин учит супругу! Так ей и надо! Стерва изрядная!

Наконец Агенобарб словил Агриппину. Притянул к себе хрупкое худощавое тело и занёс ладонь для пощёчины.

– Не смей меня бить! – с ненавистью прошептала Агриппина. – Я – сестра императора!

– А мне плевать! – сквозь зубы процедил Агенобарб.

– Я беременна! – злобно выкрикнула она и бессильно заплакала. – На это тебе тоже наплевать?..

Тяжело дыша, Гней Домиций отпустил Агриппину.

– От кого? – поинтересовался злорадно.

Агриппина дёрнулась, словно получила пощёчину.

– К несчастью, от тебя! – презрительно ответила она.

Это была правда. Милый, добрый Пассиен Крисп… Так близок и, одновременно, так далёк! С тех пор, как он женился на Домиции, Агриппина часто встречалась с ним. Но ни разу – наедине. Жадными, голодными взглядами обменивались любовники, мечтая сплестись в тайном объятии.

– Иди спать, – махнув рукой, угрюмо буркнул Агенобарб.

Войдя в опочивальню, Агриппина повалилась на широкое ложе из кедрового дерева. Поднесла ко рту дрожащую ладонь и с силой вцепилась в неё зубами – чтобы заглушить сердечную боль. «Я сама выбрала мою судьбу! – обречённо думала она. – Но больше нет сил терпеть! Доколе ещё?..»

IV

Лето в Риме – убийственно жаркое. Узкие кривые улочки полны удушающей пыли. Солнце нагревает мраморные стены храмов и дворцов до такой степени, что невозможно дотронуться, не получив ожога. Летом римская знать покидает Вечный город и перебирается на виллы, запутанным ожерельем рассыпанные на берегу Тирренского моря, близ Неаполя.

С наступлением первых дней июня уехал и Калигула. Лошади медленным шагом тащили громоздкие носилки, в которых путешествовал император. Сотня вооружённых преторианцев сопровождала его. Лёжа среди подушек, Гай Цезарь грыз фазаньи ножки и выбрасывал кости на дорогу. Проголодавшиеся солдаты невозмутимо топтали объедки императора.

На окрестных полях работали поселянки. Чёрная жирная земля облепила босые женские ноги. Для удобства они заткнули за пояса подолы длинных туник, сверкая обнажёнными коленями, которые у большинства женщин огрубели и потрескались. Лишь одна была красива – молодая поселянка лет семнадцати. Она ползала по вспаханной борозде, выпалывая бурьян. Чёрные волосы спутанными прядями свисали до земли. Золотисто-смуглая грудь колыхалась в свободном вырезе серой туники. Скучающему Калигуле девушка показалась свежим овощем, только сорванным с огорода. Даже землю не успели отряхнуть.

– Иди сюда, – император, высунувшись из носилок, поманил девушку указательным пальцем.

Поселянка, удивлённо открыв рот, продолжала стоять на коленях. В правой руке она крепко сжимала пучок свежевыполотой травы.

– Иди, не бойся, – холодно улыбнулся Гай.

Молодой центурион, увязая сандалиями в рыхлой почве, подошёл к девушке и цепко ухватил её за предплечье.

– Давай, шевелись! Тебя зовёт сам император! – грубо заявил он.

Поселянка испуганно подбежала к роскошным носилкам. Остальные женщины провели её взглядом и ещё ниже склонились над прополкой.

– Поднимайся! – велел Калигула.

Девушка неловко забралась в носилки. Полупрозрачные занавески сомкнулись за ней.

– Раздевайся, – сверху вниз повёл рукою император.

Она покорно стянула с себя грязную тунику и скорчилась в углу носилок, стараясь прикрыть наготу тонкими исцарапанными руками. Калигула удовлетворённо улыбнулся.

– Приблизься и ложись, – велел он.

Девушка не посмела ослушаться веления императора. Легла рядом с ним, послушно раздвинула ноги и отвернула в сторону лицо, на котором застыло выражение затравленного зверя.

Калигула овладел ею быстро: без нежности, без поцелуев. Колыхались тонкие занавески. Каждое движение случайно сплетённой пары угадывалось преторианцами, сопровождающими носилки. Они ухмылялись и подмигивали друг другу.

Отдышавшись, Гай повнимательнее рассмотрел безмолвную поселянку. Теперь она уже не выглядела соблазнительной, как свежий плод. Обыкновенная девчонка, грубая, грязная, вульгарная, с облупленным от жаркого солнца носом. Годится на удовлетворение похоти, а больше – ни на что!

– Пошла вон! – прикрикнул на неё Калигула.

Девушка поспешно подхватила тунику и принялась натягивать её через голову. Император презрительно подтолкнул её:

– Убирайся, не докучай мне. Снаружи оденешься!

Под дикий хохот солдат поселянка вывалилась из носилок. Тунику она успела натянуть лишь до половины. Нижняя часть смуглого девичьего тела ещё оставалась на виду. Пытаясь подняться, она отчаянно путалась в узком полотнище ткани, наскоро сшитом с двух сторон. Преторианцы оскорбительно смеялись, свистели, делали похабные замечания. Поселянка бессильно заплакала. Калигула равнодушно наблюдал за ней.

– Подойди сюда! – улыбаясь, крикнул он.

Девушка наконец сумела подняться. Взглянула на императора, оправляя тунику и размазывая слезы грязным кулаком.

– Вот тебе за услуги! – Калигула швырнул на землю монету. Девушка нагнулась за ней. Это был медный асс – самая мелкая, самая незначительная римская монета.

Мимо застывшей поселянки проплыли, покачиваясь, императорские носилки; прошли, поднимая пыль, преторианцы; пронёсся серебрянный римский орёл на высоком шесте. Всхлипывая, она побрела к недополотой борозде.

* * *

Макрон, пришпорив коня, обогнал отряд преторианцев. Спешился около императорских носилок и засунул внутрь ухмыляющееся лицо.

– Хорошо позабавился? – по-дружески полюбопытствовал он.

Гай скривился:

– Ничего особенного! Грязная свинья перепачкала мне покрывала, но не доставила особого удовольствия! Никогда больше не буду спать с вонючими поселянками.

– И не надо! Гетеры Неаполя ждут тебя с нетерпением! – подбодрил Калигулу Макрон.

Гай молча зевнул.

– А спинтрии Тиберия? – неожиданно припомнил префект претория. – Что прикажешь делать с ними?

Калигула искоса взглянул на Макрона. И впрямь: что делать с наложниками Тиберия, оставшимися без присмотра? Они по-прежнему жили на зачарованном острове наслаждений – Капри. Может, сесть на трирему и поплыть на порочную виллу?! Отдаться томным, пьянящим наслаждениям, подобно покойному Тиберию?! «Нет! – вовремя опомнился он. – Иначе и меня возненавидят!»

– Утопить негодяев в море! – хмуро заявил он.

Макрон опешил:

– Ты шутишь?

– Как ты смеешь так разговаривать со мной?! – взорвался Калигула. – Не спрашивая позволения, всунул свою мерзкую рожу в носилки! Лезешь с назойливыми вопросами, советами!.. Или ты забыл, что я – император?! Помнишь, что случилось с Сеяном, когда он стал позволять себе лишнее? – угрожающе прищурился он. – Убирайся в конец колонны, следить за преторианцами!

«Глупый сопляк! – оскорблённо размышлял Макрон, остановившись на обочине дороги и пропуская вперёд когорту преторианцев. – Неужели он позабыл, кому обязан императорским венцом?! Я ему напомню…»