Текст книги "Ночи Калигулы. Падение в бездну"

XIV

Вечером император принимал гостей. Привередливую римскую знать обслуживали двести мальчиков-рабов почти одного роста и с одинаково уложенными кудрями. Блюда с жареными фламинго и павлинами торжественно проплывали между обеденными ложами. В узких амфорах пенилось дорогое вино.

Справа от императора возлежала Друзилла, с наигранным равнодушием встречающая любопытные взгляды. Место слева пустовало.

Невий Серторий Макрон задумчиво жевал мягкое павлинье мясо. Не обращая внимания на сотрапезников, он неучтиво отмалчивался в ответ на приветствия и вопросы. Неожиданно решившись, Макрон грузно поднялся сложа и подошёл к императору. За префектом семенил юный раб, неся сосуд с вином.

– Отведай вина, Гай Цезарь! Эта амфора хранилась в подвалах Тиберия почти двадцать лет, – Макрон поднёс Калигуле позолоченный кубок, в котором соблазнительно плескалось фалернское.

Гай снисходительно улыбнулся префекту. Вино действительно было отменным и оставляло во рту вкус терпкой сладости.

– Выпей ещё! – Макрон самолично наполнил вновь кубок императора.

Калигула с нескрываемым удовольствием осушил кубок. Макрон внимательно наблюдал за ним. Пытался уловить момент, когда император будет в меру пьян, чтобы выслушать префекта, понять и не рассердиться. С трезвым Калигулой Макрон уже не решался заговаривать о серьёзных делах. Опасался в очередной раз нарваться на обидную отповедь.

Заискивающе улыбаясь, Макрон размышлял: «С каким удовольствием я спихнул бы этого неразумного юнца с императорского кресла! И сам занял бы его место! Я – да! – сумею достойно править Римом. Но пока живы потомки Августа – кому нужен солдат из безвестного рода Серториев?! А потому лучше мне действовать, стоя в тени императора!»

Заметив пьяный блеск в глазах Калигулы и вялую усталость в его теле, Макрон решился.

– Великий цезарь! Позволь мне поговорить с тобой! – униженно прошептал он.

– Говори, – кивнул Гай.

Макрон предпочёл начать издалека, осторожно нащупывая почву:

– Рим счастлив, что власть над ним принадлежит твоему возвышенному роду. Ты соединил в себе достоинства и опыт предков! И добавил к ним силу цветущей молодости!

Калигула удовлетворённо кивнул головой. Лесть Макрона пришлась ему по вкусу.

– Именно так ты должен говорить со мной, а не поучать, как намедни! – заметил он.

Префект претория покорно склонил голову.

– Но великое счастье порою внушает великую зависть! – сокрушённо заявил он. И пристально всмотрелся в лицо императора: достаточно ли он трезв, чтобы правильно отреагировать?

Калигула недовольно поёрзал на обеденном ложе.

– Пусть завидуют! – наконец небрежно буркнул он.

– «Опасайтесь зависти недоброжелателей!» – поучают счастливых мудрецы! – заявил Макрон, предупреждающе подняв вверх указательный палец.

– Недоброжелателей?! – испуг мелькнул в зелёных глазах Калигулы.

– Успокойся, цезарь! – Макрон поспешно дотронулся до тонкой жилистой руки императора. – Всех, кто осмелится помыслить против тебя, я отыщу. Их ожидает участь Сеяна!

Калигула посерьёзнел. Приподнялся на ложе и сел, спустив ноги на пол, усыпанный увядающими лепестками роз.

– Садись рядом! Говори! – отрывисто велел он.

Макрон присел слева от императора.

– Недостаточно обрести власть! Нужно ещё суметь удержать её! – Многозначительно прошептал он.

Гай окинул префекта намешливым взглядом и презрительно отмахнулся:

– Тиберия ненавидели – а он продержался у власти целых двадцать три года! Меня любят. А потому я буду править полвека!

– Любовь народа переменчива, – умоляюще прошептал Макрон. – Делай все возможное, чтобы она не угасла!

– Я делаю! – Калигула небрежно зевнул и мизинцем почесал затылок. – На днях приказал привезти из Африки полсотни крокодилов. Велю выпустить их в цирке Фламиния на потеху плебсу.

Макрон замолчал. Как объяснить императору, что величие государственного деятеля не измеряется крокодилами или звериными травлями?

– Роскошь хороша для ублажения патрициев, – кивнув в сторону обжирающихся гостей, заметил Макрон. – Плебеи требуют от правителя иного: доброты, порядочности, соблюдения традиций…

Калигула недовольно поморщился. В глубине души он признавал правоту Макрона, но проповедь префекта навевала на него скуку.

– Когда мы вместе посещали кабаки и лупанары – ты не вспоминал о традициях и порядочности! – Гай насмешливо сверкнул глазами.

– В лупанары ходить можно, – ответил Макрон. – Но незачем выставлять это напоказ! По-моему, тебе нужно жениться. Покажи народу, что ты – порядочный отец семейства, и он убедится в том, что ты достоин называться отцом отечества!

Калигула молчал, внимательно разглядывая дно опустевшего кубка.

– Женись, Гай! – настойчиво советовал Макрон. – Подумай сам: когда у тебя родится сын, Тиберий Гемелл перестанет быть наследником. К тому же, закон Августа о браке велит жениться после трех лет вдовства.

– Или через год после развода! – рассмеялся Калигула. – Не забывай: после смерти Юнии я уже успел жениться и развестись!

Макрон выразительно скривился. История Гая Цезаря с Ливией Орестиллой была столь мимолётна, что о ней было трудно думать, как о браке императора. Неожиданно он заметил взгляд, который Калигула обратил к сестре Друзилле. Взгляд, полный непритворной ласки и мучительного сомнения. «Неужели правдива сплетня, ходящая по Риму? Гай и Друзилла – действительно любовники?! Это о ней он плакал в лупанаре, отказываясь назвать имя!..» – растерянно подумал префект претория.

– Жениться?.. – вслух размышлял император и задумчиво глядел на Друзиллу. Светло-зеленое шёлковое покрывало на её волосах было расшито перламутровым жемчугом. Ожерелье на тонкой шее стоило столько, сколько два дома на Эсквилине. Четыреста рабынь подарил император возлюбленной сестре. Но все подарки казались Калигуле жалкими и ничтожными, по сравнению со счастьем, что давала ему Друзилла.

– Нет, цезарь! – испуганно прошептал Макрон, чутьём угадав мысли императора. – Только не на ней! Сенат непременно оспорит подобный брак и объявит незаконным всякого младенца, рождённого от него!

– На ком тогда? – голос императора прозвучал тускло и устало.

– Возьми себе жену в достойнейшем сенаторском или всадническом семействе! Выбери самую красивую женщину Рима – и она почтёт за честь выйти за тебя!

– Я подумаю, – высокомерно усмехнулся Калигула.

Прерывая разговор, он отвернулся от Макрона. На деревянных подмостках, наскоро выстроенных в углу пиршественного зала, актёры разыгрывали занимательную греческую комедию. Юлия Друзилла смеялась, наблюдая, как престарелые сладострастницы требуют любви молодых мужчин. Калигула неотрывно, не скрывая восхищения, следил за её грациозными движениями.

XV

К полуночи зал наполовину опустел. Некоторые гости убрались сами. Иных, изрядно напившихся, унесли рабы. Кто-то заснул, свалившись на пол с роскошного ложа. Со стороны вомитория, комнаты для блевания, доносился надрывный кашель.

– Идём в опочивальню! – влюблённо шепнул Калигула, коснувшись медовой руки Друзиллы.

– Идём, – прищурив мохнатые ресницы, согласилась она.

Уводя с пиршества Друзиллу, Калигула многозначительно оглянулся на уставших актёров.

В опочивальне горели светильники. Рыжие огни отражались в отполированной поверхности серебрянного зеркала. Калигула притянув к себе Друзиллу, всмотрелся в зеркальное отображение.

– Как мы похожи! – прошептал он. – Как боги – изначально созданы друг для друга!

Прикрыв блестящие глаза, Друзилла млела в объятиях возлюбленного брата.

– У тебя прекрасные волосы! – шептал он, целуя её чуть повыше уха. – А мои уже начинают редеть… – Калигула оторвался от девушки и уставился в зеркало, выискивая проплешины между короткими рыжеватыми прядями. Плеши ещё не было, но кое-где сквозь волосы просвечивала розовая кожа.

– Не беда! – засмеялась Друзилла. – Умелый цирюльник может завить и уложить кудри так, что они покажутся пышными и густыми. Юлий Цезарь прятал залысины под венком!

– Это верно! – с облегчением согласился Гай. Восторженно подхватив Друзиллу, он покружил её по опочивальне. – Ты одна даёшь мне советы, которые приятно слушать!

– А кто-то осмеливается давать иные? – недоуменно спросила она.

– Да! – помрачнел Гай. – Макрон, сенатор Лонгин – родственник твоего Кассия…

– Не слушай их! – решительно заявила Друзилла. – Ведь ты – император!

Калигула скривился с невыразимым презрением:

– Даже не собираюсь!

Гай крепко прижал к себе Друзиллу. И привычно дрогнуло сердце, едва он снова ощутил знакомый жар её тела, сладко-терпкий запах рыжих волос…

– Гай! – испуганно взвизгнула девушка, заметив тёмные тени в углу опочивальни. – Кто-то смотрит на нас!

– Это актёры! – засмеялся Калигула. – Я пригласил их.

– Зачем?

Калигула поцеловал шею Друзиллы. Длинные пальцы, покрытые золотистым пушком, нежно мяли её грудь.

– Они покажут нам любовное представление, – увлекая девушку на ложе, пояснил он. И снисходительно кивнул Мнестеру: – Начинайте!

Повинуясь императору, четверо актёров выбрались из угла, где прятались прежде. Друзилла неподдельно изумилась, увидев, что они – двое мужчин и две женщины – наполовину обнажены. Женщины грациозно плясали, пока мужчины стаскивали с них прозрачные пеплумы. Мгновение спустя две пары сплелись в объятиях на мраморном полу.

Друзилла, онемев от неожиданости, посмотрела на брата. Ждала, что он вот-вот прогонит обнаглевших актёров. Но Гай улыбался, похотливо исказившись в лице. Его рука настойчиво поползла вверх по ноге девушки.

– Я поняла! – возмущённо заявила она. – Ты хочешь, чтобы мы смотрели на них, а они – на нас!

Калигула кивнул:

– Будет любопытно, не правда ли?! – хрипло шепнул он.

– Нет! – воспротивилась Друзилла, вырываясь из объятий брата. – Я не хочу, чтобы мерзкие лицедеи осматривали моё тело!

– Но сама не прочь посмотреть на них?!. – похотливо оскалился Гай. – Завяжите себе глаза! – крикнул он актёрам.

Он послушно прикрыли глаза повязками и наощупь продолжили прерванное представление. Друзилла, негодуя, отвернулась.

– Не буду я смотреть на эти мерзости! – заявила она.

Ухмыльнувшись, Калигула сжал ладонями голову девушки и настойчиво заставил её взглянуть в сторону актёров.

– Не отворачивайся и не опускай глаза… – тихо, почти по-змеиному шептал он.

Друзилла повиновалась. С отвращением смотрела она на чужие любовные забавы. Постепенно отвращение сменялось болезненным любопытством и возрастающим возбуждением. Она томно потянулась к Калигуле и поцеловала его. Отдаваясь брату, девушка искоса поглядывала на актёров. Блестели нехорошим огнём глаза обоих. В глубине души Друзилла сознавала, что делает мерзость. Тем сильнее было охватившее её удовольствие.

Друзилла заснула, лёжа на животе и обхватив медовыми руками подушку. А Гай до рассвета лежал без сна. Бессонные ночи были не редкостью для Калигулы. В детстве он боялся засыпать, потому что ему снился Тиберий. Покойный император и сейчас посещает ночи Калигулы. Стоит Гаю очутиться на грани сна и бессоницы – он видит Тиберия, страшного, костлявого, хрипящего предсмертным хрипом…

Гай вскрикнул. Пугающая тень Тиберия исчезла бесследно. Калигула потянулся к вину. Пил жадно и много, проливая на постель густые красные капли. Пил до тех пор, пока веки не слиплись от хмеля, пока не отяжелела голова. Затем, изнемогая, придвинулся к спящей Друзилле. Прижался горящим лицом к её узкой обнажённой спине. И тихо заплакал:

– Не покидай меня, Друзилла! Без тебя я не выдержу тяжести бессонных ночей!

* * *

Получив солидное вознаграждение, актёры покинули Палатинский дворец. Улицы Рима тонули в непроглядной темноте. Тихо переговариваясь, неровным строем проходили охранники-вигилы. Мелкий дождь гасил зажжённые факелы. Приходилось идти наощупь, опасливо прислушиваясь к посторонним звукам.

Свеча, которую держал Мнестер, погасла. Выругавшись, актёр отбросил её в грязно-бурую слякоть.

– Какое великолепное представление мы устроили императору! А он выгнал нас ночью под дождь! – пожаловался актёр.

– Не жалуйся! – отозвался Апеллес, напарник Мнестера, играющий вторые роли. – Гай Цезарь щедро отвалил нам кучу сестерциев.

– Мог бы дать и носилки, чтобы мы не шлёпали по грязи, – недовольно брюзжал Мнестер. – Я простужусь и завтра не смогу петь! – откашлявшись, он затянул первую пришедшую на ум песню.

– Замолчите, бездельники! Дайте спать честным людям! – донёсся крик со стороны ближайшей инсулы. Со скрипом открылась старая деревянная ставня на третьем этаже. Разбуженный ремесленник выплеснул на улицу нечистоты из ночного горшка.

– Ничтожество! – Мнестер едва успел отпрыгнуть в сторону. Театрально закинул на плечо полу плаща, слегка забрызганного содержимым горшка, и заявил: – Что понимаешь ты в высоком искусстве?!

– Носилки?! – усмехнулся Апеллес. – Тебе, греку, жалкому лицедею и негражданину?! Скорее на тебя спустят собак, чтобы заставить добежать быстрее! Сам видишь, как римляне любят греков и актёров. Поливают презрением и дерьмом!

Мнестер насупился. Отёр ладонью лицо, с которого дождь смывал белила и румяна.

– Вот увидишь: через год я буду перемещаться по городу в собственных носилках, – надменно заявил он.

Женщины-актрисы, прячущиеся от непогоды под одним широким плащем, насмешливо захихикали.

– Заткнитесь, лисицы! – грубо прикрикнул на них Мнестер.

На углу квартала показалась четырехэтажная инсула, в которой ютилась труппа Мнестера.

– Правду говорят в Риме: Гай Цезарь соблазнил собственную сестру, – похабно гримасничая заявил актёр и заколотил кулаком в дубовую дверь, закрытую изнутри на засов.

– Пусть так. Нам какое дело? – равнодушно передвинул плечами Апеллес. Он снял тяжёлый шерстяной плащ и старательно отряхнул его.

– Не только соблазнил. Он развратил её! – с мрачным удовлетворением заявил Мнестер.

XVI

В Рим доставили десять клеток с крокодилами, выловленными в Ниле. Животных везли через всю Италию, останавливаясь в небольших городках на неделю. Жители городков дивились страшным зубатым ящерами и приносили им на прокормление куски мяса.

Клетки охраняли невозмутимые преторианцы. Когда заканчивалось мясо, они ловили бродячих собак. Бросали скулящих животных в клетки и наблюдали, как крокодилы рвут их на части и пережёвывают с медлительной ленивостью.

Калигула распорядился залить водой круглую арену Фламиниева цирка и выпустить туда тварей. Крокодилы плескались в воде, устрашающе щёлкали зубами и переворачивались на спину, грея бледные брюшины под нежарким октябрьским солнцем.

– Добрые квириты! – кричали зазывалы у входа в цирк. – Кто желает посмотреть на крокодилов, изловленных в истоках великой египетской реки – вход два сестерция!

Возбуждённые толпы народа стекались к цирку Фламиния. Пешком шёл плебей, ведя с собой малолетних детей и ежеминутно пересчитывая монеты: хватит ли, чтобы показать семье диковинку? Проезжал в носилках изнеженный патриций, лениво размышляя: а не купить ли одного крокодила и подать изжаренным на ближайшей пирушке?

Калигула сидел на складном табурете без спинки. В просторной императорской ложе не было никого, кроме него и Друзиллы. Лишь четыре преторианца статуями застыли у стены, охраняя особу императора.

– Крокодилы окупают сами себя! – радовался Гай, подсчитывая посетителей. Каждая голова, мужская или женская, кудрявая или плешивая, казалась ему серебрянной монетой в два сестерция.

– Какие они гадкие! – восторженно отозвалась Друзилла, с лёгкой брезгливостью рассматривая чешуйчатую кожу и жёлтые выпученные глаза животных.

– Император Август тоже показывал римлянам крокодилов. Но только тридцать шесть штук. Я же велел привезти пятьдесят! – хвастался Калигула.

Быстро склонившись, он поцеловал колено сестры, обтянутое синим шёлком. Затем поднялся во весь рост, выровнялся и величественным жестом протянул правую руку. Замер в позе статуи, которую ставят героям на Капитолии.

– Пусть кормят крокодилов! – торжественно провозгласил он.

По проходу между каменными скамьями невозмутимо прошли вооружённые преторианцы. Солдаты гнали перед собой десять стреноженных коров. Публика восхищённо хлопала императору.

Подведя мычащих коров к воде, преторианцы приступили к кормлению. Мощный плечистый кремонец по имени Галерий тяжёлым молотом оглушил первую. Чтобы бросить тяжёлую тушу крокодилам, понадобились усилия четырех солдат.

Крокодилы лениво плавали по искусственному, почти прозрачному пруду. Едва шевелили короткими лапками, вытыкающимися с обеих сторон неповоротливых тел. И вдруг: резкий всплеск; длинные челюсти, взметнувшиеся в нападении; коровья туша, распадающаяся на части; копыта, исчезающие в страшной пасти. После этого – снова спокойствие. Толстые зеленовато-коричневые твари неспешно заскользили в воде, но уже не прозрачной, а окрашенной кровью.

Калигула вздрогнул, зачарованно глядя на крокодилов. Его рука сжала вялую ладонь Друзиллы так сильно, что побелели суставы пальцев.

– Тебе нравится?

– Да! – шепнула она.

– Это – как сон моего детства! – говорил Калигула. Выражение его лица по-прежнему оставалось зачарованно восхищённым. – Помнишь плаванье в Антиохию? Ночами я бродил по палубе триремы и воображал морских тварей, вылезающих из пучины и пожирающих легионеров… Крокодилы и есть те твари!

Друзилла улыбнулась брату. Между губами сверкнули зубы, делая улыбку девушки хищной.

– Бросьте корову живой! – перегнувшись через мраморные перила, приказал император преторианцам.

Солдаты послушались, сохраняя на лицах привычную невозмутимость. Но бросить корову в пруд оказалось трудно. Загнать её, как в реку, плетью и уколами мечей – невозможно. Между каменными сиденьями и водой возвышалась широкая каменная ограда, доходящая до груди рослому мужчине. Преторианцы скопом набросились на корову. Попытались поднять её и перетащить через ограду, как только что сделали с оглушённой. Животное испуганно мычало, сопротивляясь. От резких движений развязалась конопляная верёвка, опутывающая коровьи ноги. Упал один солдат, которому копыто попало в нос. Стошнило другого, уткнувшегося лицом в бледное склизкое вымя.

Наконец легионеры сумели перебросить корову на ту сторону. Она отчаянно била по воде передними копытами и смотрела вокруг невозможными от ужаса глазами. То на людей, затаивших дыхание; то на крокодилов, подкрадывающихся к жертве осторожными кругами.

Мычали остальные восемь коров, испуганно таращась и сбиваясь в кучу. Их, как неприятеля, окружали уставшие, вспотевшие преторианцы. С какам удовольствием они пустили бы в ход мечи и разрубили бы рогатых пятнистых животных на части. Но император велел бросать их в воду живыми!

Троим коровам удалось удрать. Они неуклюже скакали по каменным скамьям, спотыкались и падали. Зрители, опасаясь быть раздавленными неповоротливыми животными, испуганно подскакивали с мест и убегали из цирка. Визжали женщины, испуганно плакали дети. Хрипел старик, затоптанный убегающей толпой. А в мраморной ложе, потешаясь, хохотал молодой император…

– Ловите коров! – кричал он запыхавшимся преторианцам.

Сильные худощавые руки сжимали хрупкую талию Друзиллы. Глядя на суматоху, Гай чувствовал неповторимый жар близкого до боли женского тела.

– Жаль, что никто из плебеев не свалился в воду на прокорм крокодилам! – посерьёзнев, заявил он.

Друзилла, соглашаясь, кивнула:

– Было бы забавно!..

Гай прищурился. Сузившиеся глаза загорелись странным огнём. Он понял, что, став императором, может осуществить детскую фантазию, какой бы нереальной она ни казалась. Он, Гай Цезарь Калигула, может все!

– Херея! – позвал он преторианского трибуна голосом, хриплым от волнения.

Кассий Херея поспешил к императору. Калигула, возбуждённо переплетая пальцы, спросил:

– Харикл, бывший лекарь Тиберия, сейчас находится в Мамертинской тюрьме?

– Да, цезарь, – подтвердил трибун. – Согласно твоему приказу.

– Ещё не сдох? – пренебрежительно скривился Гай. И шепнул, склонившись к уху Друзиллы: – Подлый грек отказался лечить меня на вилле Тиберия! Теперь он пожалеет об этом!

Калигула скрипнул зубами. Обида горячей волной подступила к груди. В памяти всплыла картина: он корчится в припадке эпилепсии; растерянный Макрон поддерживает его; лекарь, равнодушно пробегая мимо Гая, спешит к Тиберию… Наконец пришёл сладкий час мести! Тюрьма – недостаточное наказание для Харикла. Лёгкая, быстрая смерть – тоже!

– Приведи Харикла! – мстительно улыбаясь, велел преторианскому трибуну Гай.

– Слушаюсь, Гай Цезарь, – кивнул Кассий Херея. – Я сейчас пошлю отряд преторианцев в Мамертинскую тюрьму.

Херея отдал солдатам приказ, безрезультатно стараясь придать хриплость тонкому голосу. Гай ухмыльнулся, кивком указав Друзилле на трибуна:

– Он говорит, как старая баба!

– Гай! – девушка встревоженно коснулась плеча брата. – Ты хочешь бросить Харикла крокодилам?

– Да, – злорадно подтвердил он.

Друзилла побледнела. Нервным жестом прижала к груди узкие ладони.

– Тебе страшно? – Гай вопросительно вздёрнул бровь.

Вместо ответа она молча кивнула. Гай схватил сестру за плечи и грубо встряхнул.

– Не только Хариклу – всем, презиравшим меня, я собираюсь отомстить! – прошипел он сквозь зубы. – Разве ты не одобряешь меня?!

– Одобряю, Гай, – Друзилла, спрятав испуг под неловкой улыбкой, коснулась щеки Калигулы.

Нежное прикосновение и милая улыбка Друзиллы смягчили его. Он поцеловал ладонь, погладившую его по щеке.

– Ведь тебе понравились гладиаторские бои! – с лёгким недоумением заметил он.

Друзилла слабо передёрнула плечами:

– Это другое дело. Гладиаторы рождены для смерти.

– Все мы рождены для смерти! – насмешливо перебил её Гай. – Разве ты видела людей, живущих вечно?

Друзилла, смутившись, закусила нижнюю губу. Порою в глазах возлюбленного брата она замечала нечто, пугающее её.

– Ты могла бы убить человека? – Калигула настойчиво притянул к себе девушку. Его мрачное лицо, окружённое короткими рыжеватыми прядями, нависало над ней подобно грозовой туче.

– Да, – немного подумав, ответила она. – Я могла бы отдать приказ о смерти. Но видеть мучения приговорённого – выше моих сил!

Калигула хрипло рассмеялся:

– Это очень по-женски: пролить человеческую кровь и возмущённо отвернуться, говоря: «Ах! Зрелище смерти не для женских глаз!» Говорят, наша прабабка Ливия так и поступала. Но я, убив кого-нибудь, не побоюсь окунуть руки в свежепролитую кровь!

Неприятный разговор пугал Друзиллу. Калигула был страшен, когда рассуждал о смерти. Она зажмурилась, стараясь вызвать в памяти другого Гая – семнадцатилетнего, приносящего ей душистые ветки жасмина; испуганного, но дерзкого мальчишку, соединившего своё одиночество с одиночеством Друзиллы.

Девушка вздохнула спокойнее, когда прервался мучительный для неё разговор. Преторианцы привели Харикла. Бросили его, связанного и измученного, перед императором.

Гай презрительно осмотрел грека. Тёмная, короткая борода Харикла отросла и поседела за месяцы, проведённые в заключении. В карих глазах появилось выражение затравленности.

– Хорошо тебе жилось в тюрьме? – спросил Калигула, вытаскивая из ножен кинжал и брезгливо приподнимая лезвием коричневые лохмотья, в которые превратилась длинная широкая туника лекаря.

– Прости меня, цезарь! – жалобно всхлипнул Харикл. Он слабо дёрнулся, намереваясь высвободить руки и умоляющим жестом протянуть их к императору. Не получилось. Верёвка крепко связывала запястья.

Калигула молчал. Его лицо было невозмутимым, словно высеченным из камня. Не выражало ничего: ни гнева, ни злорадства, ни ненависти. Эти чувства бушевали внутри, но Гай умышленно подавил их, не позволил вырваться наружу. Он решил отомстить хладнокровно.

– Я лечил тебя, когда ты был маленьким… – хныкал Харикл, стараясь разжалобить Гая. – Цезарь Тиберий возложил на меня заботу о твоём здоровье…

– Помню, – кивнул Калигула. – Ты всегда составлял снадобья согласно указаниям Тиберия. Одних больных исцелял, других – залечивал до смерти! Не ты ли приготовил отраву, которую Гней Пизон подсыпал моему отцу?!

Услышав об отце, Друзилла вздрогнула. Теперь она уже не жалела Харикла. Негодный лекарь заслуживал, чтобы его бросили крокодилам!

– Нет, Гай Цезарь! – отчаянно крикнул Харикл. – Я не виноват в смерти Германика!

Крупные слезы катились по смуглому, покрытому сеточкой тонких морщин лицу грека. Калигула поднёс кинжал к щеке Харикла и, сосредоточенно улыбаясь, подобрал лезвием одну слезинку. Лекарь хрипло застонал, увидев блеск отточенного железа почти около глаз.

– Не лги. Это безполезно, – холодно проговорил Гай. – Ты желал и моей смерти.

Харикл затряс головой, испуганно косясь на лезвие, застывшее у его лица.

– Да! – Калигула наслаждался испугом грека. – Помнишь припадок, случившийся со мной на острове Капри? Ты отказался помочь мне!

– Я спешил к цезарю Тиберию, – оправдывался лекарь. – Если бы императором тогда был ты – я в первую очередь помог бы тебе.

Гай криво усмехнулся:

– Ты проиграл! Как на ипподроме: поставил не на ту колесницу, не на того возницу! Но на ипподроме проигравший теряет несколько монет. А ты, Харикл, проиграл жизнь!

Лекарь молчал, глотая слезы.

– Ты даже не можешь умереть с достоинством! Плачешь, как баба! – издевался Калигула. – Знаешь, какая страшная смерть ждёт тебя?

Гай шевельнул кистью руки. Отточенный кинжал вонзился в мертвенно-бледную щеку Харикла, оставляя кровавую полосу. Лекарь застонал.

– Я могу распять тебя на кресте! – шептал Калигула, лезвием рисуя на щеке грека крест, орудие обещанной казни. – Такое наказание предназначено для разбойников, рабов и черни, не имеющей римского гражданства…

– Я не раб! – теряя силы, прохрипел Харикл. – Тиберий в последнем завещании отпустил меня на волю!

– В каком завещании? – зловеще прижмурился Гай. – В том самом, где он назначил наследником Гемелла? В котором ты поставил свидетельскую подпись? И после насмехался надо мною, говоря, что мне никогда не бывать императором? Это завещание недействительно! Ты был рабом Тиберия! А теперь стал моим рабом! Я могу сделать с тобой, что угодно!

Харикл молчал. Его тёмные зрачки метались, задавая немой вопрос: «Что будем со мной? Какая смерть ждёт меня?» Гай вдоволь насладился его испугом, затягивая паузу, невыносимо тяжёлую для лекаря.

– Бросить его крокодилам! – звонко выкрикнул он.

Отвернувшись от лекаря, он склонился к Друзилле. Нашёптывал в изящное розовое ухо нежные слова, свойственные для влюблённых: о том, как она прекрасна именно сегодня; о том, как свеж и прозрачен октябрьский воздух; о том, как утончённо пахнут осенние цветы; о том, как занимательно крокодилы рвут на части живую человеческую плоть…