Текст книги "Спаси меня"

Глава 18

На собеседование Юлька надевает единственный в её гардеробе костюм с юбкой ниже колен из тёмно-синего твида под «шанель». В нём она похожа на учительницу младших классов, не хватает только очков и указки. Но так даже лучше: в обычной своей одежке на двадцать два подруга не тянет. И всё же, старческого пучка мы с Марусей ей сделать не даём. Свои тяжёлые волосы Юля скалывает сзади и закрепляет элегантной заколкой. Никаких резинок на собеседовании!

Маруська прыгает вокруг мамы, перетягивая на себя внимание стащенной помадой и флакончиком с духами, которые самым непостижимым образом перекочёвывают из верхней полочки в ванной в цепкие детские ручки.

Юлька уезжает на такси, а я отправляюсь отмывать маленькую непоседу от стойкого размазанного по щекам «блашд роуз».

За шумом воды на кухне стук в дверь слышится не сразу. Звонок у нас работает только у калитки, но она почти всё время открыта, так что гости обходятся стуком. С крутящейся на руках Марусей выхожу в прихожую и открываю дверь.

Я привыкла видеть Нуркан в форменном платье, с убранными под синюю шапочку волосами, не накрашенную. Сейчас же в этой добротно, с претензией на элегантность одетой женщине я с трудом узнаю свою бывшую коллегу.

– Вы пришли! – Воплю так, что Маша на руках начинает беспокоиться. Опускаю её на пол, а сама кидаюсь к женщине и обнимаю, как родную.

Нуркан смеётся.

– Горячий приём, ничего не скажешь! – И дальше, качая головой: – Скачешь уже. А доктор сказал лежать.

– Я и лежу. Это так.

Из своей «шанелистой» сумки Нуркан достаёт упаковку детского пирожного в виде медвежат и протягивает Марусе:

– На вот, держи.

– Ува! Бални! – радуется та и по моему примеру тянет ручки к Нуркан. Она наклоняется, позволяя девочке обнять её за шею.

– Ай, ты, моя хорошая!

Маруся смеётся. Я тоже. Нежданная минутка радости.

Мы пьём чай в большой комнате из бабы Симиного гэдээровского сервиза. Маша смотрит продолжение «Холодного сердца», сидя на полу перед телевизором, а мы с Нуркан тихонечко переговариваемся.

Она рассказывает мне новости последних трёх дней.

– Артём допрос мне устроил, мол, куда ты подевалась. А я говорю, не знаю. Пришла потихоньку, забрала твои вещи. – Нуркан вытаскивает из своей необъятной сумки небольшой свёрток.

– Спасибо.

– Там кто-то приехал, – продолжает она. – Кто–то важный. Герман закрыл весь этаж. Даже мне запрещает подниматься. Охрану поставили, будто для президента какого-нибудь. В прошлом году так же было и как раз в конце августа.

Я знаю, почему именно в это время, но предпочитаю не комментировать.

– Говорят, вы там с самого открытия?

– Да. Как пришла, так и осталась.

– Герман вас ценит.

– Помогаю, как могу.

– Что, и пули вынимаете? – шучу я.

Скрытые тяжёлыми веками глаза Нуркан смотрят на меня поверх чашки, так что я тут же осекаюсь.

Не хочу становиться на эту дорожку. Не хочу ничего знать. Пусть для меня это нетипично, но сейчас я обеими руками за страусовую политику. Незнание – сила и, в данном случае, надеюсь, освобождает от ответственности.

Нуркан имеет на это счет своё мнение.

– Фраза есть такая из сериала про бандитов: «Молодые. Озоруют». Вот они и озоруют. Я не осуждаю, нет. Каждый вертится как может. Тем более, Герман меня не обижает: платит хорошо и вовремя, премии выделяет.

– Но Герман же не хозяин клуба, так? – всё же лезу с вопросом.

– Да, так. Хозяин его друг. Герман его братом называет. Я думаю, это именно он приехал. Охрана на входе проверяет каждого, просто так и мышь не проскочит. Девчонки официантки жалуются, что всех их постоянных клиентов распугали. Всё какие–то важные люди приходят, сидят, едят, на чаевые не больно щедрятся.

– А как зовут того друга вы не знаете?

– Вроде, Ярослав. Слышала за пару дней до этого, как Герман по телефону говорил, что Яр приезжает.

– Может, Явр? – вспоминаю я давнее прозвище Тимура.

– Явр? – переспрашивает Нуркан и пожимает плечами. – Может, и Явр. А что это за имя такое?

– Это по фамилии. Яворский.

Женщина отставляет чашку в сторону и складывает руки перед собой, как в школе. Она долго молчит, потом поднимает на меня тяжёлый взгляд.

– Эту фамилию я слышала. Давно, правда. Работала тогда в больнице в Островке, знаешь?

– Да. Это по московской трассе.

– Ага. Там. То был первый год, как я решила в России остаться. Надо было вид на жительство получать, а в городе это дорого. Поехала в Островку, устроилась в хирургическое. У них как раз место освободилось, а у меня опыт был.

Я чувствую необъяснимое беспокойство. Хотя, почему необъяснимое. На мысленных подкорках я уже знаю, о чём пойдёт речь. Как человек, повидавший в жизни достаточно дерьма, истории с трагическим концом я не люблю. Фильмы ужасов не смотрю, сериалы с кровищей и насилием тоже. Книги страшные не читаю. Нет у меня необходимости щекотать нервы.  И всё же сейчас я замираю, во все глаза уставившись на Нуркан.

– Ночью привезли семью. Авария. Мальчик умер ещё в скорой. Отец с матерью стабильно «критичные». В Островке больница маленькая, с одной операционной. Сначала мы занялись женщиной. Она была очень плоха: раздавлена грудная клетка, внутренне кровотечение. Хирург – молодой парень, но смелый отчаянный. По тому, как действовал, я понимала – для этой женщины он сделает всё. Таких, на самом деле, мало. В подобных случаях врачи рисковать не любят. Женщина не жилец–то была, это понятно.

Нуркан замолкает. Её пальцы задумчиво поглаживают золотистый ободок кружки, Видно, что тяжелые воспоминания даются с трудом.

– Её муж был без сознания. Похоже, машина много раз переворачивалась, потому что его руки и ноги были в таком состоянии, будто их нарочно ломали. Мы сутки их оперировали.

Снова небольшая пауза, во время которой Нуркан делает глоток уже остывшего к тому моменту чая. Я кидаюсь подливать, но она качает головой:

– Не надо, спасибо. Стабильно тяжёлое – слышала, небось, когда так говорят? Там всё не так однозначно: человек может как выжить, так и умереть. Но если говорят о стабилизации, то значит всё, что делал доктор, было правильным. К концу первого дня удалось стабилизировать обоих.  По сути, парень их спас. Я тогда думала: а не зря ли? Как они будут жить зная, что их сын умер?

Невидящий взгляд Нуркан останавливается на заснувшей на полу Марусе.

– Давай, я перенесу её на диван.

– Что вы, я сама!

– Сиди, – следует приказ. Женщина встаёт из–за стола и опускается на корточки перед сопящей малышкой. Привычным движением она легко поднимает её на руки и очень осторожно перекладывает на диван. Маруся даже не шевелится, когда Нуркан накрывает её лёгким пледом.

– Моя Асель так же спала. Пушкой не разбудишь.

– Асель – ваша дочь?

– Да.

Нуркан снова садится за стол и подливает себе в чашку чай из заварника. Я понимаю, что сейчас самое время спросить о том, что случилось с её дочерью, но отчего-то медлю. Она это замечает, горько усмехается и сама начинает рассказывать.

– Уехала в большой город. Сначала училась, потом бросила. Работать пошла, с парнем познакомилась хорошим. Жить вместе стали. А потом…  Увезла её домой на третьем месяце беременности. Муж на порог не пустил, позор же. Поехали к моей родне в Оренбург. Те приняли, конечно, но отгородились, как могли. С голоду мы не умирали, я работать пошла. Асель вроде подуспокоилась, ребёнка того хотела, а потом сорвалась. Где, у кого тот шприц купила и за какие деньги – не знаю. Нашла я её на полу, а рядом комок кровавый. Родила ребёнка в угаре и умерла. И мальчик тоже умер.

Моя рука ложится на сжатую в кулак руку женщины. Она ледяная и дрожит. Хотя, я уверена, ещё за минуту до этого, держа Машу, она была твёрдая и тёплая.

– Мне так жаль, – шепчу, глотая слёзы.

Хочется сказать что-нибудь хорошее Нуркан, но я молчу, потому что слов таких в мире нет, а те, что есть, сюда не подходят. Банальны они и глупы, не нужны ни ей, ни мне. Потому я молча глажу застывшую руку и тихо плачу.

– Ничего. Двадцать лет уже прошло, а я живу вот.  Жалко дурочек, что в такие места ходят, жизни красивой ищут, развлечений. Мужчин встречают. А те делают с ними, что хотят. Алкоголь, таблетки.

– Зачем же вы там работаете? – спрашиваю. – Это же больно должно быть – каждый день видеть, как люди себя алкоголем и наркотиками убивают.

– А я вот думаю, если хоть одну душу спасу, значит, Аллах о моих родных у себя позаботится.  Но у Германа с наркотиками строго. Если найдёт у кого, сразу выгоняет – гость ли, работник. Встречаются, правда, исключения. Особенно у тех, кто наверх ходит. Потому я девчонок наших туда и не пускаю. Чтобы соблазна не было.

Мы говорим ещё около часа. Нуркан рассказывает о своей жизни, а я слушаю, не перебивая. Бывшая Шанель оказалась интересным собеседником, умным и начитанным. Кроме «Точки» она, оказывается, работает на полставки в частном медицинском центре, где лечатся, в основном, мигранты – те, у кого нет постоянной прописки и страховки. Медицинское прошлое не отпускает.

О Гере и клубе я больше не спрашиваю. Только уже в дверях решаю задать мучавший всё это время вопрос:

– Та история, ну, про аварию. Чем она закончилась?

– А ничем. Когда я пришла на следующее дежурство, оказалось, что их нет – ни той женщины, ни мужа её, ни сына. Вообще нет нигде: ни в реанимации, ни в палате, ни в морге. Они исчезли.

– Как исчезли?

– А вот так! – разводит она руками. – Примерно через неделю тот молодой доктор неожиданно перевёлся в областной госпиталь. Говорят, он давно ждал того перевода, но что–то мне не верится. У него как раз в тот период начались романтические отношения с одной из наших сестричек, а тут раз – и переезд. А в течение следующего месяца все, кто работал в ту смену уволились. В том числе и я.

– Но фамилию вы запомнили.

– Да. Причём случайно вышло. У знакомой была, газеты старые выбрасывала и увидела фотографии на первой странице: мужчина, женщина и мальчик. Я их сразу узнала. Там и прочла, что он каким–то начальником был. Вот только, что меня удивило: к нам они поступили двадцать пятого августа, а в газете написано, что авария произошла двадцать девятого. Я почему запомнила: двадцать пятого – день рождения Асель. Получается, где-то они эти три дня были, прежде чем объявили их умершими. Вот только не у нас в больнице точно. И как их можно было перевозить – таких тяжёлых? – Нуркан качает головой. – Не тронули б, может, жили бы люди. Тем более, как там было написано, у них ещё дети остались.

– И вы никому об этом не рассказывали? – осторожно спрашиваю я, поражённая важностью полученной информации.

– А кому мне рассказывать, Таня? Некому. Вот, ты первая.

Чужое имя режет ухо.

– Меня Тереза зовут, вообще-то.

Извиняющая улыбка мгновенно слетает с моих губ, когда я вижу, как меняется лицо Нуркан.

– Как ты сказала? – переспрашивает она.

– Тереза.

– Значит, это тебя они ищу, – шепчет, хватая за руку и заглядывая мне в глаза. – Тот, кто наверху живёт, ищет. И мне это не нравится.

Глава 19

Говорят, умные люди никогда не говорят о том, чего не знают. Что не пробовали, не испытывали или не видели воочию.

Когда я говорю, что сухой бассейн – это дуристика, я знаю, о чём говорю. Не единожды мне приходилось туда залезать, чтобы достать довольную до одури Марусю. Обычно, через минуту она так же до одури сердита, но иной реакции ждать не приходится.

Оказаться погребённой под тонной легчайших шариков – о, да, теперь я представляю, что чувствуют мухи в желе. Не на что опереться, не за что уцепиться. Ты можешь только встать на ноги, ценой невероятных усилий, разумеется, а дальше остаётся только мечтать о детском аналоге Моисея, который липкими от шоколада ладошками раздвинул бы Шариковое море аккурат до плещущейся в его волнах отдельно взятой трёхлетки.

– Маша, выходи!

– Неть!

– Выходи! Иначе больше сюда не приведу.

– Пивидёшь! Пивидёшь! Исчо!

Смотрительница – седовласая дородная дама, подменяющая обычно дежурившего здесь молоденького парнишку, недовольно цедит сквозь зубы:

– Полчаса бесплатно. Десять минут – сто рублей.

Я делаю ей самую заискивающую из моего арсенала мину.

– Пожалуйста. Видите, как малышке нравится.

– Вижу. Вопит, будто режут.

– Это от радости. Слышали бы вы, когда ей что-то не нравится.

Когда кто-то настроен против тебя, сделай его своим союзником – найди общего врага, и начните дружить против вместе.

Я предлагаю тётке дружить против Маруси, но она не ведётся.

– Будешь забирать, наслушаюсь.

– Маша! Бегом из бассейна!

– Неть!

– Тогда останешься без «киндера».

Гадство, конечно, но либо «киндер», либо десять минут в басике. Оба – «сотка». Больше у меня нет.

Маленькая душа – к компромиссам не привыкшая. И подольше бы так, если честно. Поэтому я предлагаю альтернативу. Любовь к сладкому берёт верх над любовью к игре в пластиковых шариках, но проходит ещё не меньше пяти минут, прежде чем Маруська подгребает к борту, откуда я за руки её вытаскиваю. Орёт она при этом так, что тётка моментально забывает о сотне и машет на меня руками: забирай, мол, своё сокровище. Я и забираю, держа в одной руке вопящую девочку, а в другой её одежду и ботиночки. То, что она увела из бассейна зелёный шарик, замечаю не сразу.

Одевается мы на скамейке перед кассами. Маруся болтает ногами и громко поёт песню из «Барбоскиных».

– Ты и я, ты и я, мы с тобой друзья.

– Друзья, – подтверждаю я, завязывая ей ботинки и натягивая на них резинку болоньевых брючек.

– Ну, что, домой?

– А «киндей»? – Маленький демон справедлив, но безжалостен.

– Купим возле дома, ок?

– Ок, – соглашается Маша и беспечно спрыгивает со скамейки.

– Поможешь мне забрать сумку из камеры хранения?

– Да! – начинает подпрыгивать от радости. Любит подносить квиточек к считывателю и замирать на ту пару секунд, что нужны для срабатывания электронного замка. Визжит Маруся при этом так же, по-сиреньи. На нас привычно начинают оборачиваться, и я спешу достать из ящика пакет с продуктами и побыстрей уйти из супермаркета.

Рядом с домом есть сетевой магазин, он меньше и цены дешевле. Маруся любит приветливых тётушек-продавщиц, которые её знают и каждый раз здороваются, и низко расположенные стеллажи перед кассами со всякой неполезной всячиной. «Киндеры» там часто продаются по акции, потому заходит она туда всегда охотно. Но вот басика там нет. За басиком мы едем шесть остановок.

Я вижу, что нужный нам автобус стоит на светофоре.

– Маш, бегом!

Тяну девочку за собой, поправляя рукой с пакетом сумку на плече. Бегать Маша тоже любит, потому без проблем слушается.

Мы летим через стоянку. Я сосредоточена на стоящей перед светофором «девятке» и не сразу замечаю, как из правого ряда задом начинает выезжать машина.

Инстинкт срабатывает молниеносно. Машу дёргаю на себя и по инерции выбрасываю руку с пакетом вперёд, ударяя им по бамперу машины.

Пакет молока, литр подсолнечного масла и моющего средства – удар получается увесистым. Водитель машинально даёт по тормозам, и небольшой седан, дёрнувшись вперёд, становится как вкопанный.

Моё замешательство длится не дольше секунды. Я снова беру низкий старт и лечу вперёд, таща за собой упирающуюся девочку.

– Он дувак! – кричит за меня разгневанная Маруся. Я предпочитаю согласиться, и всё же на мгновение поворачиваю голову, замечая, как открывает водительская дверь, и оттуда выглядывает бледный как смерть…

… Сашка?

Автобус едет медленно, собирая все светофоры и пробки. Привычно для семи вечера буднего дня.

С ребёнком кататься – милое дело. Всегда уступают место. Мы устраиваемся, и Маруся быстро засыпает, прислонившись к моему плечу раскрасневшимися от бега щеками. Я стараюсь сидеть ровно, чтобы её головка не соскользнула вниз, в чём пакет с продуктами, стоящий на моих коленях, не очень помогают. Но я не замечаю ни его тяжести, ни того, что Маше гораздо удобнее лежать на мягком молочном пакете, чем на моей руке. Всего на мгновение я задумываюсь о том, что придётся пройти через капризы, когда начну её будить, а в остальном думаю о том, что увидела.

Вернее, кого.

Это точно был Сашка, или мне показалось?

А даже если и Сашка, сможет ли он соотнести уборщицу Таню с Терезой, которую ищет таинственный гость со второго этажа? И так ли он таинственен для сотрудника службы охраны.

Все эти мысли крепко связаны с одной, не дающей мне покоя вот уже второй день подряд: зачем меня ищут? И как, при всех тех условиях и возможностях, вот уже почитай что неделю не могут найти.

Если бы я себя искала, откуда бы начала?

С больницы – вот откуда! С той, где я лежала десять лет назад. Найти врачей, поднять записи, узнать фамилию пациентки и адрес родителей.

На этом поиски можно закончить, потому как забирала меня мама Надя, а она вовсе не Новак, а Петрашова. Прописана я на тот момент была по адресу родителей, а жила фактически в другом месте. Квартира давно продана, а вот куда я выписалась – неизвестно.

Мы с Юлькой и правда так и не дошли до паспортного стола, чтобы меня прописать. Раньше было некогда, а сейчас боюсь штрафа, который, как я узнавала, грозит за невынужденное бомжевание. В колледж я поступала ещё с пропиской, а дальше она и не была важна. Работали мы на себя, болела я, слава богу, мало, чтобы быть прикреплённой к какой-либо поликлинике. В официальных бланках место жительства всегда указывала фактическое.

Собственно, всё.

Конечно, имя у меня редкое. Можно поспрашивать людей. Но в миллионнике затеряться проще простого, что, в принципе, мне удаётся.

И дай-то бог, чтобы удавалось и дальше. А Сашке тоже может показаться, что я – не я. Тем более, с ребёнком.

Так я успокаиваю себя, попутно стараясь не будоражить фантазию мыслями, зачем я всё-таки понадобилась Тимуру. А она уходит очень далеко и не в ту степь. Отрезвляет только воспоминания о предупреждении Нуркан, чтобы я держалась подальше от «Точки».

Я и держусь. Но вечером следующего дня «Точка» находит меня сама..

Глава 20

В притче про двух лягушек в кувшине одна взбивает лапками молоко в масло, другая, смирившись с судьбой, в этом молоке тонет.

Окажись в том кувшине мы с Юлькой – потонули бы обе. Но не из-за смиренности перед неизбежным, а из-за того, что двоих активных взбивательниц кувшин не выдержит: расколется, погребая нас под осколками.

Да, мы обе – бойцы. В той или иной степени, в зависимости от настроения и погоды, но обе привыкли действовать. Приучены к этому делу. Обе понимаем, что никто за нас нашу работу не сделает. Хочешь чаю с плюшками – достань из буфета плюшки, поставь чайник, вытряхни старую заварку из заварника, помой его и засыпь новый. Но для начала заработай на плюшки, заварку и ещё чтобы хватило на электричество и воду.

Подобная необходимость мобилизует. Расслабляться некогда, но сейчас я вынуждена болтаться в молоке, тогда как Юлька активно работает лапками – бегает по собеседованиям из одного конца города в другой, выторговывая для себя лучшие условия.

– Сутки через трое – в принципе, удобно.

– Юля, это заправка в двадцати километрах от города. Ночные смены. Одна. В поле. Соображай!

– Но зато они предлагают выйти хоть завтра.

– Ещё бы! Туда никого калачом не заманишь.

– Хороший же калач!

– Никакой калач не заменят Марусе живую и здоровую мать.

– Там есть охрана.

– Юля! – Терпение лопается, и я повышаю голос. – Иди тогда уж нянечкой в садик на Рылеева. Марусю туда заберёшь. На проезде сэкономишь и дочь под присмотром будет.

– Потом техничкой в школу, да?

– Потом посмотрим.

На самом деле Юлька всё ещё ждёт ответа от того ресторана, куда ездила на собеседование в первый раз. Понравилось и место, и условия, но звонка из отдела кадров так и нет. Должность управляющего требует опыта, но сложно увидеть его в молоденькой девчонке, пусть даже она не один год заведовала собственным делом. Именно потому красным фломастером в газете вакансий уже обводятся объявления о найме продавцов в круглосуточных супермаркетах и на заправках.

Фолом последней надежды для Юльки становится запланированная встреча с нашей бывшей сотрудницей Катей, которая устроилась в «ресторан мечты». Прозондировать почву, так сказать. Попросить замолвить словечко.

С Катей мы проработали два года и расстались, пусть и вынуждено, но хорошо, как и со всеми. То, что должны, сотрудникам отдали, никого не обидели. Может, именно поэтому, Катерина на встречу соглашается, и Юлька уносится к ней одухотворённая.

В пять я готовлю Маше полдник: тосты с яблочным пюре и чай. Не каждый год, но наша старая яблоня всё ещё плодоносит. Яблоки кривенькие, плохенькие, но всё так же сладкие. По рецепту бабы Симы мы готовим из них пюре – не отличишь от баночного для детского питания. Сладкое, но не приторно, тягучей консистенции и без комочков. Убиться, сколько времени уходит на взбивание яблок погружным блендером, но дело того стоит. Иной раз не заметишь, как за чаем и интересным кино можно пятисотграммовую банку умять. Марусе я поджариваю белый хлеб на сухой сковородке, мажу его маслом и кладу хорошую порцию этого пюре. Вкусно!

Сначала я думаю, что это вернулась Юлька. Потом соображаю, с чего ей звонить от калитки. Пока снимаю хлеб со сковороды, пока мою руки, пока иду к выходу, пока возвращаюсь, чтобы снять забытую сковороду с огня, проходит несколько минут, и вот уже стучат в дверь.

– Иду! – кричу в сторону коридора, попутно отмечая, что Маруси на кухне нет и до сковороды она не дотянется.

– Тося, стусят!

– Слышу, – отвечаю, проходя мимо своей комнаты, где за столом под бабы Симиным абажуром Маруся усердно размалёвывает раскраску.

На Юлькин манер она пытается звать меня Тессой, но получается только Тося. Мне смешно. Всякий раз вспоминается Тося Кислицына из незабвенных «Девчат», у которой «по щам пятёрки», а я, к сожалению, из первого ничего акромя куриного бульона сварить не смогу. Не дано. Но остальная философия поварихи из уральского посёлка мне близка. И в отношении халвы, и по пряникам.

Улыбаясь, я открываю дверь, и улыбка моментально сходит с моего лица.

– Артём Николаевич?

– Здравствуй, Татьяна. Разрешишь войти?

Значит, всё же то был Сашка. Однако, визита Рошанского я ждала меньше всего, скорее, Германа или самого Тимура.

Отступаю в дом и открываю дверь пошире.

– Проходите.

Любопытная мордочка высовывается из комнаты. Машу на Марусю рукой.

– Иди в комнату. Всё в порядке.

Рошанский замечает девочку и неожиданно тепло улыбается.

– Твоя?

– Ага. – Отчего-то решаю соврать.

– Похожа. Тем легче пройдёт наш разговор.

– Что вы имеете в виду?

– Может, пригласишь в комнату или так и оставишь в дверях?

Честно говоря, в иной ситуации я бы его и на порог не пустила, но сейчас уже поздно. Да и не вежливо это. Тем более, что для бывшего начальника я до сих пор Татьяна.

– Мне надо приготовить полдник. Хотите чаю?

– Хочу.

Я веду Рошанского на кухню, попутно отмечая, каким взглядом он окидывает дом. Заинтересованно, но не брезгливо. Это мне нравится. Приходит в голову мысль, что я совершенно не знаю его, как человека: чем живёт Артём Николаевич, где, есть ли у него семья. Те намёки, что я слышала от Германа относительно его половой ориентации, совершенно меня не занимают, и всё же сейчас я с большим интересом его разглядываю – так сказать, в бытовой, а не рабочей обстановке.

Одет он, как обычно, в костюм и белую рубашку, на ногах мягкие мокасины. Видно, заехал ко мне перед работой. Выглядит более расслабленным, чем обычно, и менее пугающим. Особенно, за нашим покрытым клетчатой клеенкой столом и с большой кружкой дымящегося чая. Обычно Артём пьёт кофе из напёрстков, что готовят для него бармены, а сейчас…

– Помню, вы не любите сладкое, но это пюре исключительно вкусное. Попробуете?

Предлагаю просто из вежливости, и стараюсь скрыть удивление, когда Рошанский соглашается.

– Да. Спасибо.

Ставлю перед ним небольшую розеточку и кладу рядом чайную ложку. Сама же иду заниматься Марусиными тостами.

– Ты неправильно сделала, что так ушла, – начинает Артём, и я сразу ощетиниваюсь.

– Не буду я никакой объяснительной писать. И деньги мне ваши не нужны. На своих двоих ушла, и слава богу.

– То, что на своих двоих – хорошо. Иначе и быть не могло. Но вот относительно денег ты кривишь душой. Нужны они тебе, Таня. И ты не в том положении, чтобы играть в благородство.

– Вы их принесли?  Деньги. – Спрашиваю просто так, чтобы отвлечь внимание от причины ухода, если вдруг он захочет поинтересоваться.

– Принёс, – говорит Рошанский и вытаскивает из кармана простой белый конверт. – Вот, – подталкивает его ко мне. – Здесь всё. Но будет больше, если согласишься вернуться.

Я застываю с недомазанным тостом в руках.

– Вернуться? Но зачем?

– Считай это личным приглашением директора.

– Германа Александровича?

– Да.

– А ему какое до меня дело?

– Ну, скажем, карму себе не хочет портить. Ну, и мне физиономию, – усмехается.

– Правда? – улыбаюсь, а у самой сердце стынет. Так я и поверила в карму, ага!

– Почти. – Рошанский улыбается в ответ, но глаза серьёзные. – Тяжело найти надёжного человека в наше время. Все так и норовят залезть в чужой карман, подать в суд на начальство, взять не своё. Ты здесь как белая ворона. Герман это оценил. Приказал найти и взять назад на приличную должность. Что умеешь, кроме того, чтобы шваброй елозить?

– Вообще-то, по образованию я товаровед.

– На закупки посадим, значит. Будешь Рите помощником.

Рита – незаменимый человек в клубе: бухгалтер, экономист и завскладом одновременно.  По возрасту она ближе к Нуркан, но выглядит куда более молодо. Лично я с ней никогда не общалась, но её кабинет убирала регулярно. Меня впечатлил порядок на её столе, несмотря на хаос, который царил вокруг со счетами, документами и почтой.

– Мне надо подумать, – отвечаю на автомате, понимая, что уже, собственно, начинаю это делать.

– Подумай, – соглашается Рошанский и поднимается из-за стола. – И на этот раз принеси документы. Спасибо за чай.

Ни к чаю, ни к варенью он так и не притронулся.

Оставив тосты, я иду провожать Артёма. Любопытная Маруся маячит в дверях моей комнаты.

– На тебя похожа, – снова кивает Рошанский в сторону девочки, но я оставляю это без комментариев. Похожа, так похожа.

– Артём Николаевич.

– Да?

– Это вам Саша про меня сказал, да?

– Да. Первышин. Если хочешь поздороваться, он в машине.

Проследил, значит. Зачем только? Неужели, действительно всем клубом искали?

– Нет. Не хочу.

– Хорошо. Думай, Татьяна. Только недолго. И приходи. Иди сразу ко мне. Твой пропуск всё ещё действителен.

Я думаю. День. Другой. Ровно до звонка Катерины, которая говорит Юльке, что их план не сработал, и на место управляющего взяли кого-то другого.

Плюшка. Заварка. Электричество. Вода.