Текст книги "Спаси меня"

Глава 15

– В паре миллиметров от позвоночника вошло. Чуть инвалидом девку не сделали.

– Бессонов, чудила, перепрессовал.

– Давно говорю: посади ты его под замок, собаку бешенную. Он только по «стрелкам» ходок. В мирное время такого на улицу выпускать нельзя.

– Не могу. В «поле» работы много. Дни такие, сам понимаешь. Все ресурсы стягиваю.

– Это-то понятно. Напряжение чувствуется.

– А когда было иначе, Петь?

– Да уж. Такова реальность.

– Девчонка как?

– Жить будет. Неделю тут подержишь. Потом домой отвезёшь долечиваться. Я буду приходить на перевязку. Противостолбнячную ей ввёл, посижу ещё часок, посмотрю на реакцию. Родным сообщили?

– Нет. Говорит, одна живёт.

– Вы хоть документы у неё проверили? На вид школьница ещё.

– Рошанского за яйца подвешу, если так.

– Я не школьница, – решаю вмешаться. – И я не сплю, если что.

Я лежу на той самой кровати в комнате наверху. Лежу на животе, потому как на спине у меня дыра размером с замочную скважину. Так сказал доктор, которого Гера зовёт Петей.

Петя похож на профессора мединститута: в костюме, тонких очках, с аккуратной стрижкой и красивыми руками. Я подмечаю это, пока он перевязывает мне колени.

Та ещё была операция!

Мне больно лежать, больно сидеть. На ногах я тоже стоять не могу. Гере пришлось держать меня под мышки, как провинившегося кота.

Пока с помощью Нуркан с моей спины срезали платье и бельё, пока стягивали порванные колготки, я мужественно боролась со слезами. Проиграла, когда перекись проникла в раны.

– Что с твоими коленями? – спрашивает доктор.

– Упала.

– Это я понял. А до этого? Они совсем недавно зажили.

– Значит, и раньше падала. Падучей страдаю.

– Употреблять слова, значения которых не знаешь или не понимаешь до конца – крайне неосмотрительно. Падучая – это эпилепсия. Даже в шутку не желай себе этого.

– Языкастая, – комментирует из-за спины Гера. По голосу слышно, что он улыбается. Мне бы обернуться, посмотреть, на месте ли его щербинка, но я точно не буду этого делать.

Ещё когда летела головой вперёд, поняла, что ни о чём никого здесь просить не стану. Прийти в «Точку» было большой ошибкой. Кто такой Волочков, против этих бандюганов? Мелкий пакостник, только то! И о чём просить? Наказать его? Погрозить пальцем и заставить всё вернуть? Судя по тому, как привыкли действовать эти люди, там никаких разговоров и убеждений быть не может – сразу в расход.

Пойду ли я на это? Смогу ли жить с мыслью, что виновна в гибели пусть даже общеизвестного гада? С чем легче смириться – с собственным малодушием или трусостью? Пришло время решать.

Вот я и решаю. Лёжа в той самой испугавшей меня комнате на той самой, повергшей в шок, кровати.

Поначалу вообще всё равно было, куда меня несут. Да и потом тоже. Спину разрывало от боли так, что даже подташнивало. Или это от ржавчины, забившей носовые пазухи аж до самого горла? Кровь для меня всегда пахнет именно ржавчиой.

Бельё на этот раз тёмно-синее, непривычно прохладное и с запахом ополаскивателя. Значит, стирают, не выкидывают. Аромат «Морозное утро». Мы тоже таким пользуемся, и этот факт немного успокаивает. А, может, это действие одного из уколов, которых мне сделали штук пять, не меньше.

– Значит, поживёшь пока здесь, не школьница. Нуркан за тобой присмотрит.

Нуркан – это хорошо. С Нуркан я договорюсь. Именно её руки натягивают на низ моей спины простынь, прежде чем достать из-под живота обрывки платья. Я достаточно посветила трусами перед малознакомыми мужчинами, так, что до сих пор при воспоминании об этом заливаюсь краской.

Лифчик мой они тоже разрезали. Не пережил он этой ночи. Очень и очень жаль, хороший был, добротный. Покупала, думала, что сносу не будет. А вот же ж…

– Может, всё же сообщить кому-то? – в который раз интересуется Гера.

– Нет, – твержу я и удивляюсь, почему под таким словом так тяжело ворочается язык.

Всё-таки, лекарства.

Просыпаюсь от ещё одного укола.

Надо мной стоит Нуркан.

– Это антибиотик, – говорит она и аккуратно тянет из меня шприц, зажимая место укола ватным тампоном. – Инъекция два раза в день. Чтобы не было заражения. Порез глубокий.

– Спасибо, – шепчу. – Вы тоже доктор?

– Медсестра. Тридцать лет по операционным.

И вправду: незаменимый сотрудник.

– Как тебя угораздило-то? – спрашивает.

Вместо ответа я тяну жалостливо:

– Мне домой надо.

– Пётр Сергеевич сказал лежать. Можешь на всю жизнь инвалидом остаться.

Верю, что могу. А ещё верю, что Юлька с ума сойдёт от страха, если утром не вернусь. Позвонить не могу: остатки моего обычного кнопочного телефона, раздавленного при падении, покоятся где-то в карманах бывшего платья.

Доверится Нуркан? Да или нет?

Воспоминания, как она гнала меня из комнаты, перевешивают сомнения.

– Сестра будет волноваться, если не вернусь.

– Скажи адрес. Я предупрежу.

– Только не говорите никому, пожалуйста. Не хочу, чтобы они знали.

Очень неудобно смотреть на человека, когда лежишь на животе. В поле зрения только кант платья и ноги, обутые в чёрные пластиковые тапки. Нуркан предана Герману и этому месту. Не переборщила ли я, ненамеренно его очерняя?

Я замираю в ожидании вердикта.

Женщина медлит несколько минут, прежде чем осторожно опуститься на край кровати. Её рука так же осторожно ложится на мою голову.

– Нехорошее это место, Таня. Зря сюда пришла.

– Уйду, – обещаю. – Сегодня бы и ушла, но видите вот…

Я замолкаю, поражённая неожиданной лаской от почти незнакомого человека.

– Герман неплохой парень. Сильный. Справедливый. И люди вокруг него тоже неплохие. Но молодые они ещё. Глупые. Творят дела, за которые спрос обязательно будет. Ответят ли?

– Я за помощью к ним пришла, – неожиданно для себя признаюсь. – Сестру мою обидели, а у неё ребёнок маленький.

– Неужто, сами не справитесь? Молодые. Здоровые.

– Теперь думаю, что да.

– Вот и правильно. В долгу здесь быть нельзя. Я схожу к ней, предупрежу. Вещи тебе принесу. А потом помогу уйти.

Нуркан тяжело поднимается на ноги, а я тяну руку и хватаю её за подол.

– Почему вы мне помогаете? – Не спросить не могу, хотя и не ожидаю честного ответа.

Но он честный настолько, что даже пугает.

– Потому что могу. И потому что моей дочке никто не помог.

Мне остаётся только думать, что случилось с дочерью Нуркан, и молиться, чтобы дни вынужденного затворничества прошли для меня без последствий.

Глава 16

Из-за отсутствия в комнате окон невозможно определить день сейчас или ночь.

Я то проваливаюсь в сон, то выныриваю из него, всякий раз спросонья забывая, где нахожусь, а потому пугаюсь. Темноту разрезает только футуристическая подсветка бара. Стекло и хрусталь выглядят, как уменьшенная копия пространственного тессеракта из «Интерстеллара», а я представляюсь себе летящим наблюдателем, пересекшим невидимую границу горизонта событий.

В роли пассивно плывущей по воде щепки мне неуютно, и я делаю всё, что могу, чтобы поскорее выплыть из несущего вперёд потока.

Не скулю, когда Пётр меняет мне повязки. Не кривлюсь при виде шприца. Ем всё, что носит Нуркан – это чаще всего мясо и мясные бульоны – и очень, очень много сплю. Отсыпаюсь за месяц ночной работы.

– Дисциплинированный ты пациент, Таня. Быстро поправишься.

Пётр пытается меня разговорить, но я мужественно держу оборону и никак не реагирую на его ободрение. В конце концов он сдаётся, молча делает свою работу и уходит.

Нуркан приносит не только вещи, но и новый телефон – мамину неубиваемую «нокию». Я сразу звоню Юльке.

Она отвечает после первого гудка и сразу начинает плакать:

– Тессочка, с тобой всё хорошо? Они ничего тебе не сделали?

Второй вопрос вводит меня в ступор, и я отвечаю с некоторой задержкой и очень неуверенно.

– Со мной всё хорошо.

– Правда хорошо? – вопит Юлька.

– В очередной раз неудачно упала.

– В какой ты больнице? Та женщина ничего не сказала.

– Я в «Точке». Обошлись без больницы.

– Тогда почему не едешь домой?

– Потому что я упала на спину. Нельзя двигаться. Здесь есть доктор, он за мной наблюдает.

– Доктор в ночном клубе? – удивляется Юлька, и я понимаю, что сболтнула лишнего.

– Юль, не переживай. Со мной всё хорошо. Скоро буду дома.

У нас настолько крепкая связь, что она моментально понимает, что больше я ничего не скажу.

– Хорошо. Я буду звонить.

– Не надо. Я сама. Спасибо за телефон.

– Тессочка… – начинает Юлька снова и замолкает на полуслове.

– Что?

– Тебе правда ничего не сделали?

– Мне правда ничего не сделали. И меня пугает, что ты спрашиваешь об этом во второй раз.

Я буквально вижу, как на том конце трубки Юлька тушуется, открывает и закрывает рот, выпучивает глаза и мотает головой, подбирая подходящий ответ.

– Я просто за тебя переживаю, – в конце концов выдавливает она, и я обещаю себе, что к этому разговору мы ещё вернёмся.

Звукоизоляция здесь хорошая. В том смысле, что звуки клуба почти до меня не доносятся. Только иногда по вечерам под бит сабвуферов вибрирует пол, что для меня является временным контуром. Так я отсчитываю сутки.

В один из вечеров приходит Рошанский и сразу начинает с претензии.

– В отделе кадров нет твоих документов.

– Знаю.

Как только решила, что ухожу из «Точки», сразу перестала испытывать беспокойство и волнение, которые всякий раз чувствовала при разговоре с главным администратором.

– Это нарушение. При приёме на работу наличие паспорта и медкнижки обязательно.

– У меня её нет.

– Значит, надо сделать. Или ищи другое место.

– Хорошо, – соглашаюсь я, чем ставлю начальника в тупик.

– Герман Александрович велел выплатить тебе денежную компенсацию, – сообщает Рошанский после небольшой паузы. – Как по мне, не за что. Ты сама виновата.

– Хорошо, – опять соглашаюсь, чтобы поскорее его выпроводить.

Он медлит. Не уходит. Стоит, переминаясь с пятки на носок. Я вижу его мягкие синие мокасины, которые он по обыкновению носит, и хорошо отглаженные брюки.

– Эта компенсация может быть несколько больше, если ты напишешь объяснительную, что травмировалась по собственной глупости.

Не скажу, что данное предложение стало для меня неожиданным, но вот услышать его оказалось намного больнее, чем я предполагала.

Девочка, что ещё жила во мне, хранившая в сердце трепетные воспоминания о команде Мстителей, машет призрачной ручкой и медленно растворяется в воздухе.

Цинизм в словах отравляет настолько, что даже говорить тяжело.

– Хорошо, – говорю я третий раз. – Я напишу. – Ничего писать не собираясь.

– Вот и славно!

Голос довольный, и Рошанский наконец-то уходит. А я с нетерпением ожидаю прихода Нуркан.

С меня хватит.

Чтобы сходить в туалет, с кровати в эти дни я буквально сползаю.

Забинтованные ноги почти не гнутся, потому при ходьбе я напоминаю себе навалившего в штаны робота. Ещё и спина ровная из-за стягивающей кожу повязки. Такой королевской осанки у меня сроду не было, а моя маленькая грудь теперь тянет на приличную двойку.

Я ношу короткие шорты и укороченную майку, которую удобно поднимать при перевязке. Напоминаю себе Лилу Даллас из «Пятого элемента» – вся в белых бинтах. Да и волосы такие же сваляные после почти пяти дней лежания в кровати. Только белые.

Смотрю на себя в зеркало и вспоминаю детство. Как ждала и боялась, что мои Мстители увидят меня такой страшной. Сейчас же переживания в прошлом. Покривлю душой, если скажу, что самим её краешком не надеялась, что Гера меня навестит, но этого не происходит. Кроме Петра и Нуркан за эти дни я никого не вижу. Ну, и Рошанского, визит которого гонит меня в ванную. За пять дней я достаточно окрепла, чтобы уйти домой, потому быстро привожу себя в порядок, умывшись и почистив зубы намыленным указательным пальцем.

Зубной пасты в этой ванной нет. В шкафчике у зеркала только пачки презервативов и несколько бутылочек с мирамистином. Мыло для рук в дозаторе пахнет спиртовым раствором.

Ни геля для душа, ни шампуня. Ни, разумеется, расчески. Я распутываю свалявшиеся волосы пятернёй. Они выглядят неопрятно и лезут в глаза. Быстро заплетаю их в косу и перекидываю её за спину. Теперь из зеркала на меня смотрит почти что я, только излишне бледная.

Здесь же в ванной под большой стопкой полотенец лежит моя одежда – джинсы и свитер, которые передала Юлька, но надеть их без помощи я не в состоянии. В ожидании Нуркан иду назад в спальню и застываю на пороге…

Сколько меня не было? Минут пять, от силы? Этого времени оказалось достаточно, чтобы двое неистово целующихся посреди комнаты, перешли к активным действиям.

Мужчина, одетый в чёрный костюм и черную же рубашку, падает на край кровати и увлекает за собой девушку. Она опускается перед ним на колени и тянет руки к его паху. Он сам распахивает пиджак, а затем откидывается на локтях назад, запрокидывает голову и закрывает глаза.

Слышится звук разъезжающейся молнии.

Бёдра мужчины дёргаются вверх. Девушка перед ним издаёт низкий довольный смешок.

– М-мм, а ты бо-ооольшой…

– Заткнись и займись делом.

Приказ чёткий, сделан хриплым, но твёрдым голосом.

Голова девушки опускается ниже. Мужчина же, наоборот, приподнимается и смотрит туда же.

Для меня время замирает.

В желании слиться со стеной пусть не сразу, но я терплю фиаско. Звук ли, движение ли, сердце, пытающееся пробить грудную клетку – что-то меня выдаёт.

Мужчина на кровати вскидывается и смотрит в мою сторону.

Вот и второй маркер, что не одну ночь будет являться мне во сне – красивое, мужественное лицо в предэкстазе.

Пойманная в ловушку неловкостью ситуации, я оказываюсь неспособной оторвать взгляд от этого лица – с заострившимися чертами, с горящими, превращёнными в два угля глазами, с приподнятой в оскале верхней губой, открывающей идеально белые зубы. Никогда я не видела ничего более впечатляющего, более величественного и пугающего.

Пугает не лицо, нет! Страшит то, что, обнаружив моё присутствие, меня никто не торопится уличить в подглядывании. Наоборот, с каждой минутой меня всё крепче привязывают к себе два тёмных зрачка, заполнивших всю ореховую радужку. Гипнотизируют, затягивают. Завлекают. Делают соучастницей. Третьей.

Ноги прирастают к полу. Дыхание останавливается. Сердце перестаёт биться.

Как тогда в больнице, когда я наблюдала, как он уходит.

– Пошла вон.

Два слова сказаны одними губами, но в моих ушах они звучат набатом.

Связь разорвана. Морок спал.

Я дёргаюсь, как марионетка, и пытаюсь спасти остатки своей души и тела, на негнущихся ногах двигаясь к выходу.

У самой двери в спину прилетает приказ.

– Стой!

Замираю и чуть поворачиваю голову.

– Я тебя знаю?

За спиной невнятное бормотание той, чей рот сейчас занят кое-чем другим.

Я мотаю головой.

– Врёшь. – И через мгновение: – Ты же Тереза.

Глава 17

– Ты же Тереза.

– Нет. Извините.

Марусина голова лежит на моем животе. Я тихонько перебираю шелковистые волосики, пока мы обе в сто тридцатый раз пересматриваем «Холодное сердце».

Обычно к середине мультика малышка засыпает, но сегодня она намерена досмотреть историю Эльзы и Анны до конца. Пока её любимый герой – снеговик Олаф. Мне же он категорически не нравится. По сути, не нравится не сам снеговик – он реально прикольный – а манерная озвучка. Потому всякий раз, когда Олаф появляется на экране, я морщусь и стараюсь отвлечь себя другими мыслями.

Делаю это напрасно, потому что мысль в эти дни у меня всего одна.

– Врёшь. Ты же Тереза.

– Нет. Извините.

Поверить в то, что Тимур меня помнит, оказывается так же трудно, как и соотнести воспоминания о нём с тем, кем он стал и свидетельницей чего стала я.

Паззл не складывался, доминошки не выстраивались в одну линию. Картина мира рушилась на глазах – как в «Шреке навсегда», когда поцелуй срабатывал, и ураган разбирал по стёклышку дворец Румпельштильцхена. Я и дворец, и Румпелем одновременно. Разрушаюсь и лью на себя литры суперклея.

Мне кажется, в какие-то моменты я близка к психическому расстройству, потому цепляюсь за всё привычное: мультики с Марусей, мытьё головы по утрам, опара для хлеба вечером, стакан молока на ночь для всех нас. Но что бы я ни делала, куда бы ни шла и что бы ни смотрела или ни слушала, перед глазами всегда одна картина и один голос в голове.

– Врёшь. Ты же Тереза.

– Нет. Извините.

Юлька из-за всего этого очень переживает, но теперь и у меня есть секрет, открыть который я не тороплюсь.

Моё появление на пороге дома той ночью было эпичным. Перепуганная, всклокоченная, в чьей-то старой куртке, едва прикрывающей мой зад и кроксах на босу ногу – в том, что смогла раздобыть для меня Нуркан – не удивительно, что при виде меня у подруги случился нервный срыв. Она плакала, хватала меня за руки, притягивала к себе и жарко, со всхлипами успокаивала, всё время повторяя, что всё пройдёт и всё будет хорошо.

Всё должно пройти, но не проходит. Розовые очки разбились стёклами внутрь, и теперь мои глаза нещадно кровоточат. Больше всего я боюсь, что превращусь в грёбанного Кая с ледышкой вместо сердца, потому у меня в жизни теперь и Эльза с Анной, и утренние оладьи со смородиновым вареньем и сгребание жухлых листьев в саду под жгущий в наушниках старый добрый «Рамштайн».  Юлька меня не торопит, и я даю себе неделю на складывания из осколков моей жизни слова «вечность», где «мягкий знак» – мультики на диване в обнимку с трёхлеткой.

Её мама сидит в кресле, но по глазам вижу, что за сюжетом она не следит.

– В ресторан на Московской требуется управляющий. Я звонила утром, вакансия ещё открыта. Приглашают на собеседование, но нужны рекомендации. Как думаешь, где взять?

– Покажи нашу страничку в Инстаграме. Ни одного плохого отзыва.

– Да, можно и так, – тянет Юлька, пока тролли на экране поют про неполадки. Что называется, актуалити.

– Хорошее место?

– Говорят, ничего. Туда Катя устроилась кондитером.

– Две свободных вакансии в одно время? Тенденция не очень. Зарплату задержат или начальник самодур, – предполагаю я.

– Думаешь, есть подвох? – волнуется подруга.

– Съезди. Посмотри. У тебя чуйка лучше, чем у меня.

– Что есть то есть, – соглашается Юлька и тут же с чувством добавляет: – Как же я не хотела, чтобы ты работала в «Точке»!

– Мой уход с самим клубом никак не связан.

– А с чем тогда?

– С призраками прошлого, – говорю я, не задумываясь.

Марусина рука тянется к моему лицу и с размаху ударяет по носу.

– Ай, ты чего?

– Мисяите!

– Да ты этот мультик наизусть знаешь! – возмущаюсь и тихонько дёргаю её за хвостик.

– Ни мисяй!

– Всё же я съезжу, – говорит Юлька, разумно не заостряя внимание на моей фразе о призраках.

И это правильно. Что мертво, умереть не может.

Лестница не кончается. Длится и длится. Я бегу по ней и почему-то думаю о том, что завтра очень будут болеть ноги. Всегда, когда бежишь на спуск, ноги болят сильнее, чем на подъём. Я уже знаю, что внизу никого нет, как и наверху. Это удивительно, потому что обычно здесь всегда много народу. Для «Точки» два часа ночи – время пик. И всё же, мне везёт. Впервые, пожалуй, за всё это время: я действительно никого не встречаю и ужом проскальзываю в ближайшую к лестнице дверь.

Это наша подсобка. Она же гардеробная и комната отдыха. И ещё столовая, и именно как столовую её сейчас использует Нуркан – пьёт чай.

Кажется, эта фраза тоже из какого-то мультика: «Знаешь, чем хорошо оказаться на дне? Оттуда один путь – наверх». Сейчас у меня такое чувство, что для меня этот путь начался. Вот буквально – оттолкнулась от дна ногами и всплываю. Поток меня несёт сам, и его я не боюсь. Он добрый, потому что второй раз проносит меня мимо коряг и противных водорослей.

Чашка звонко стучит о блюдце, выплёскивая на него красноватое содержимое.

– Таня, что? – Нуркан подрывается ко мне, и я падаю в её раскрытые объятия и начинаю плакать.

Как же горько я плачу. Очень горько. До головной боли и икоты. Меня усаживают на стул. В меня пытаются влить горьковатый чай. Меня снова обнимают и гладят по голове, а я плачу навзрыд. Рыдаю. Рву себе лёгкие, капилляры в глазах и душу.

Что я сейчас увидела? Как мне жить с тем, что я сейчас увидела? А главное, как можно верить тому, что я сейчас услышала?

– Врёшь. Ты же Тереза.

– Нет. Извините.

Оказывается, из клуба есть ещё один выход – через грузовые ворота кухни. Они выходят в другой проулок, что ведёт к параллельной улице. Это удобно, потому что Авиаторов – односторонняя. Именно туда Нуркан меня отводит и там же вызывает мне такси. Мы прошли мимо всех камер, а те, кто в это время работает на кухне, в такой запарке, что не обращают на нас внимания.

У меня нет сил даже сказать спасибо, но я точно не хочу прощаться с этой женщиной.

– Помните мой адрес?

– Найду.

– Приходите. Пожалуйста.

– Хорошо, Таня. Не плачь. Всё закончилось.

Но я плачу. Всю дорогу до дома я плачу, а потом смеюсь. Смеюсь и плачу.

–  Врёшь. Ты же Тереза.

Как он смог меня узнать? Как он решился меня узнать?

– Ни пакай, Тося, – маленькое тельце распластывается по груди и берёт в ладошки моё заплаканное лицо. – Аня не умийла. Не бося.

– Я и не боюсь, котенька. Просто мне всё равно её очень жалко.

– Это муйтик. Туть не жайко.

Ты права, малышка. В мультфильмах жалко не бывает. Чего не скажешь о жизни.