Текст книги "Богач, бедняк. Нищий, вор"

I

Спортивный зал начальной школы находился неподалеку от дома Джордахов и, кроме субботы и воскресенья, был открыт до десяти часов вечера. Два-три раза в неделю Том приходил сюда поиграть в баскетбол, или просто поболтать с ребятами, или покидать по маленькой кости в мужском туалете, подальше от глаз тренера.

Том был единственным из своих сверстников, кого парни постарше принимали в игру. Он завоевал это право кулаками. Однажды, войдя в туалет, когда игра в кости шла полным ходом, он протиснулся между двумя игроками и, опустившись на колени, швырнул свой доллар в кучу мелочи. Потом, повернувшись к Сонни Джексону, девятнадцатилетнему парню, заводиле всей этой компании, догуливавшему последние деньки перед призывом в армию, сказал: «Ты устарел, приятель». Сонни, сильный, коренастый задира, был очень обидчив, и Том намеренно выбрал его для своего дебюта. Взглянув на Тома с раздражением, Сонни выкинул его доллар из кучи: «Вали отсюда, молокосос. Здесь играют мужчины».

Ни секунды не раздумывая и даже не вставая с колен, Том наотмашь ударил его. В последовавшей затем драке Том и завоевал свою репутацию рискового парня. Он подбил Сонни глаза, разбил в кровь рот, потом отволок побежденного в душ, открыл кран и целых пять минут держал под холодной водой. После этого, когда бы он ни появлялся в спортивном зале, его всегда принимали в игру.

Сегодня никто не кидал кости. Долговязый двадцатилетний Пайл, добровольно ушедший в армию еще в начале войны, демонстрировал ребятам самурайский меч, якобы захваченный им собственноручно на Соломоновых островах. Пайла отчислили из армии после того, как он трижды перенес малярию и чуть не умер. До сих пор кожа у него была желтоватая.

Том скептически слушал рассказ Пайла о том, как он бросил гранату в пещеру – так, на всякий случай, – и оттуда послышался крик. С пистолетом в руке он подполз к пещере и увидел там убитого японского капитана. Рядом лежал меч. Тому казалось, он слушает рассказ Эррола Флинна в голливудском фильме, а не парня из Порт-Филипа. Но он молчал: у него было миролюбивое настроение, да и не мог же он вздуть за вранье такого больного и желтого парня.

– …а спустя две недели я этим мечом отрубил одному япошке голову, – завершил свой рассказ Пайл.

Кто-то потянул Тома за рукав. Это был Клод, как всегда, в темном костюме, при галстуке и с пузырьками слюны в уголках рта.

– У меня есть для тебя новость, – прошептал он. – Идем отсюда.

– Подожди, – отмахнулся Том, – дай дослушать.

– Остров мы уже взяли, но на нем все еще пряталось много японцев, – продолжал Пайл. – Они выходили по ночам и обстреливали нас. Нашему командиру это действовало на нервы, и он три раза в день высылал группы боевого дозора, чтобы очистить местность от этих гадов.

Однажды, когда я был в таком дозоре, мы заметили япошку, который пытался переправиться через ручей. Он был легко ранен и, выбравшись на берег, сел на землю, держась руками за голову, и чего-то залопотал. Офицера с нами не было, только капрал. «Послушайте, ребята, – сказал я, – не дайте ему уйти, а я сбегаю за мечом, и мы его казним как положено». Капрал малость струсил: приказ был брать их в плен. Но офицера-то рядом не было, а эти гады, между прочим, убивая наших парней, всегда отрубали им головы. В общем, мы проголосовали, парни связали японца, а я принес свой самурайский меч. Мы заставили японца, как принято, встать на колени и опустить голову. Так как меч был мой, мне и пришлось им работать. Я замахнулся и… бац! Башка покатилась по земле, прямо как кокосовый орех, с выпученными глазами. Кровища брызнула, наверное, футов на десять. Говорю тебе, – заключил Пайл, любовно поглаживая меч, – эти штуки не шуточки.

– Брехня, – громко сказал Клод.

– Что? – заморгал глазами Пайл. – Что ты сказал?

– Я сказал – брехня, – повторил Клод. – Никакому япошке голову ты не рубил. А меч, могу поспорить, купил в какой-нибудь сувенирной лавке в Гонолулу. Мой брат Эл знает тебя, он говорит, у тебя кишка тонка даже кролика убить.

– Послушай, детка, – рассердился Пайл, – хоть я и болен, но, если ты не замолчишь и не уберешься отсюда, я так тебя отделаю, что своих не узнаешь. Никто еще не говорил мне: «брехня».

– Валяй, я жду, – ответил Клод. Снял очки и положил их во внутренний карман пиджака. Без очков он выглядел трогательно беззащитным.

Вздохнув, Том поднялся и загородил Клода спиной.

– Всякий, кто тронет моего друга, будет иметь дело со мной, – сказал он.

– Ну что ж, я не возражаю, – ответил Пайл, передавая меч соседу. – Хоть ты и малолетка, новичок.

– Брось, Пайл, он убьет тебя, – заметил парень, беря у него меч.

Пайл неуверенно обвел глазами собравшихся в кружок ребят. На их лицах он прочел явное предостережение.

– Впрочем, я не за тем вернулся домой с Тихого океана, чтобы драться здесь с разной мелюзгой, – громко заявил он. – Давай сюда меч. Мне пора.

И ушел. За ним молча разошлись и остальные, предоставив туалет в полное распоряжение Тома и Клода.

– Чего ты этим хотел добиться? – раздраженно сказал Том. – Он не сделал ничего плохого. К тому же ты знаешь, ребята не дали бы ему со мной схватиться.

– Мне просто хотелось увидеть, какие у них будут морды, только и всего. – Клод стоял потный и улыбался. – Все решает сила! Грубая сила.

– Ты дождешься, когда-нибудь меня убьют с этой твоей грубой силой, – проворчал Том. – Ну ладно, выкладывай, что ты хотел мне сказать?

– Я видел твою сестру, – сообщил Клод.

– Потрясающая новость! Он видел мою сестру! Да я ее вижу каждый день, а иногда и два раза на день.

– Я видел ее перед универмагом Бернстайна. Я проезжал мимо на мотоцикле и решил специально объехать квартал, чтобы вернуться к универмагу и уже не сомневаться, что это именно она садилась в «бьюик» с откидным верхом и мужик держал для нее дверцу. Она явно ждала его перед магазином – это уж точно.

– Подумаешь, – сказал Том. – Значит, кто-то решил прокатить ее на «бьюике».

– И кто, по-твоему, сидел за рулем? – Глаза Клода за стеклами очков так и горели. – Узнаешь – умрешь!

– Не умру, не беспокойся. Говори.

– Мистер Теодор Бойлен, собственной персоной! – сказал Клод. – Вот кто. Одним словом, поднимай выше!

– Когда ты их видел?

– Да с час назад. Я тебя обыскался.

– Он, наверное, отвез ее в госпиталь. Она по рабочим дням вечерами дежурит в госпитале.

– Ни в каком она сегодня не в госпитале, приятель, – сказал Клод. – Я ехал за ними на мотоцикле, пока они не свернули в его поместье. Так что если хочешь повидать сегодня сестренку, ищи ее в поместье Бойлена.

Том был в нерешительности. Вот если б Гретхен была с парнем ее возраста и отправилась в машине к реке немного потискаться – тогда другое дело. Он потом подразнил бы ее. Препротивный мальчишка! Потешил бы душу. Но то, что она связалась с таким, как Бойлен, стариком, заправилой в городе… Он предпочел бы в это дело не вмешиваться. Никогда нельзя сказать заранее, чем это может для тебя кончиться.

– И я вот что тебе скажу, – продолжал Клод, – будь она моей сестрой, я бы выяснил, в чем тут дело. У этого Бойлена плохая слава. Ты бы слышал, что о нем говорят между собой мой отец и дядя, когда не знают, что я подслушиваю. По-моему, у твоей сестры могут быть большие неприятности…

– У тебя мотоцикл здесь? – оборвал его Том.

– Ага. Но нам нужно заправиться.

Мотоцикл принадлежал Элу, старшему брату Клода, две недели назад призванному в армию. Уезжая, он обещал переломать Клоду кости, если тот в его отсутствие будет пользоваться мотоциклом. Но несмотря на предупреждение, как только родители куда-нибудь уезжали, Клод перекачивал в мотоцикл немного бензина из их машины и потом с часок гонял по городу, стараясь не попадаться на глаза полицейским: по возрасту он не мог еще иметь права.

– Ну что ж, посмотрим, что там происходит, – сказал Том.

У Клода через мотоцикл была переброшена резиновая трубка; приятели заехали за школу, где не было света, открыли бензобак в припаркованном там «шевроле», Клод засунул в бензобак резиновую трубку и, сильно пососав, наполнил бензобак мотоцикла.

Том сел сзади Клода, и они помчались по боковым улицам к выезду из города и по длинной извилистой дороге вверх, к поместью Бойлена.

Подъехав к воротам из кованого железа в каменной стене, которая, казалось, тянулась в обе стороны на много миль, они увидели, что ворота открыты. Ребята спрятали мотоцикл в кустах и дальше пошли пешком, чтобы их не услышали. У ворот стояла сторожка, но, с тех пор как началась война, никто в ней не жил. Эти места были хорошо знакомы мальчишкам: в течение многих лет они не раз перелезали через ограду и охотились здесь на птиц и кроликов. Усадьбой многие годы уже не занимались, и парк, прорезанный лужайками, превратился в джунгли.

Они шли сквозь лес к главному дому. Подойдя ближе, ребята увидели, что перед домом стоит «бьюик». Окна по фасаду были темные, лишь сквозь щель в занавесях на огромном двустворчатом окне, доходившем до земли, пробивался свет.

Они осторожно прокрались к клумбе под окном. Одна створка доходившего до пола окна была открыта, занавеси были небрежно задернуты. Клод опустился на колени, а Том оседлал его – так обоим в этот узкий просвет было видно, что происходит внутри.

В огромной комнате никого не было. Они увидели рояль, длинный диван, большие мягкие кресла, заваленные журналами столики. В камине горел огонь. Вдоль стен – книжные шкафы с множеством книг. Комнату освещало несколько ламп. В распахнутые двойные двери напротив окна виднелись коридор и нижние ступеньки лестницы, ведущей на второй этаж.

– Вот это жизнь, – прошептал Клод. – Будь у меня такой дом, я бы не пропустил ни одну девчонку в городе.

– Заткнись, – сказал Том. – Пошли. Я вижу, нам здесь делать нечего.

– Подожди, не спеши, – запротестовал Клод. – Мы ведь только приехали.

– Интересный вечерок, – сказал Том. – Стоять тут на холоде и смотреть на пустую комнату. Меня это не устраивает.

– Да дождись ты развития событий, ради всего святого. Они, наверное, наверху. Не будут же они торчать там всю ночь.

Тому не хотелось, чтобы кто-нибудь – не важно кто – появился в этой комнате. Он предпочел бы поскорее убраться отсюда, и как можно дальше, но боялся, Клод решит, что он струсил.

– Ну ладно. Подожду пару минут. – И он повернулся спиной к окну, оставив Клода на коленях. – Позовешь, когда увидишь что-нибудь интересное, – сказал он.

Ночь была очень тихая. От земли поднимался туман, и не было звезд. Вдали слабо светились огни Порт-Филипа. Поместье Бойлена широко раскинулось вокруг стоявшего на холме особняка посреди множества могучих старых деревьев; неподалеку виднелся теннисный корт, ярдах в пятидесяти – низкие строения пустовавших конюшен. И все это принадлежит одному человеку. Том с отвращением вспомнил про кровать, где ему приходилось спать вместе с братом. Впрочем, Бойлен сегодня тоже не один в своей постели. Томас сплюнул.

– Эй! – возбужденно позвал его Клод. – Иди сюда, иди сюда.

Том не спеша подошел к окну.

– Он только что спустился вниз. Посмотри на него. Нет, ты только посмотри! – шептал Клод.

Том заглянул в просвет между занавесями. Бойлен стоял спиной к окну в дальнем конце комнаты у столика с бутылками, бокалами и серебряным ведерком для льда. Он был совершенно голый.

– Надо же ходить в таком виде по дому, – сказал Клод.

– Заткнись, – цыкнул на него Том.

Он смотрел, как Бойлен небрежно бросил в два стакана по кубику льда и, плеснув виски, добавил туда содовой из сифона. Затем подошел к камину, подбросил полено, шагнул к столику возле окна, открыл лакированный ящичек, достал из него сигарету и прикурил от серебряной зажигалки длиной по меньшей мере в фут. На губах его играла легкая улыбка.

Он стоял так близко от окна, что при свете ламп ребятам хорошо были видны его взъерошенные светлые волосы, тощая шея, выпуклая, как у голубя, грудь, дряблые руки и немного кривые с торчащими коленями ноги. Его член свисал из гущи длинных рыжеватых волос. Тома охватила дикая ярость, точно его оскорбили, заставив быть свидетелем неслыханного разврата. Будь у него ружье, он не задумываясь застрелил бы этого человека. Эту тонкую жердь, этого улыбающегося самодовольного старика, это бессильное бледное волосатое тело, которое он так спокойно демонстрирует, это длинное толстое орудие, которым он пользует женщин. Зрелище было хуже, много хуже, чем если бы они с Клодом увидели голую Гретхен.

Бойлен прошел по толстому ковру, оставляя за собой дымок от сигареты, в другой конец комнаты и вышел в коридор.

– Гретхен, ты спустишься или тебе принести виски наверх? – крикнул Бойлен.

Ребята не слышали, что ему ответили, но Бойлен кивнул, взял стаканы, вышел из комнаты и стал подниматься по лестнице.

– Ну и видик, – прошептал Клод. – Сложен, как дистрофик. Наверное, когда ты богатый, можешь быть хоть горбатым страшилой вроде Квазимодо, а девки все равно будут на тебя вешаться.

– Идем отсюда, – глухо сказал Том.

– Какого черта? – с удивлением взглянул на него Клод, свет из щели в занавесях сверкнул на его очках. – Представление только начинается.

Том нагнулся, схватил Клода за волосы и резко поставил на ноги.

– Эй, какого черта, думай, что ты делаешь! – воскликнул Клод.

– Я сказал – идем отсюда, – прохрипел Том, ухватив Клода за ворот. – И чтобы никому ни слова о том, что видел.

– А я ничего и не видел, – на слезе произнес Клод. – Ну что я видел? Тощего типа с урыльником, как шланг. Так про что же я должен молчать?

– Просто молчок – и все. – Том придвинулся к Клоду вплотную и, глядя ему в глаза, с яростью добавил: – Начнешь трепаться, я тебя так вздую, на всю жизнь запомнишь. Понял?

– Господи, Том, я же твой друг, – с укором произнес Клод, потирая голову.

– Усек? – не отступался Том.

– Конечно, конечно. Как скажешь. Я только не понимаю, чего ты так раскипятился.

Том отпустил его и пошел прочь через лужайку. Клод зашагал следом.

– Ребята говорят, что ты псих, – пробурчал он, нагнав Тома, – а я всегда отвечал, что это они рехнулись, но теперь я начинаю их понимать, ей-богу. Ну и нрав же у тебя – кипяток!

Том молчал. Он чуть ли не бежал, приближаясь к сторожке. Клод выкатил мотоцикл, Том вскочил на сиденье позади него. Всю дорогу до города они молчали.

II

Закинув руки за голову и уставившись в потолок, Гретхен дремала на широкой мягкой постели. На потолке плясали отсветы огня в камине, который разжег Бойлен, прежде чем стал ее раздевать. Здесь, на холме, обольщение тщательно планировалось и неспешно осуществлялось. В роскошно обставленном доме царила тишина, слуг не было видно, телефон не звонил и не угрожало грубое лапанье. Ничто непредвиденное не нарушало вечернего ритуала.

Внизу часы пробили десять. Сейчас в госпитале раненые на костылях и в колясках разбредаются и разъезжаются по палатам. Последнее время Гретхен ездила в госпиталь не чаще двух-трех раз в неделю. Вся ее жизнь была сосредоточена на одном – на этой постели, в которой она сейчас лежала. Дни проходили в ожидании, ночи – в воспоминаниях. Она потом воздаст раненым то, чего недодала.

Даже когда она, распечатав конверт, обнаружила в нем восемьсот долларов, она все равно знала, что вернется в эту постель. Если Бойлену доставляло удовольствие унижать ее – пускай. Когда-нибудь она заставит его заплатить за это. Ни она, ни Бойлен никогда не говорили о том конверте на ее столе. Во вторник после работы Бойлен ждал ее в «бьюике». Ни слова не говоря, он открыл ей дверцу, и они поехали к нему. Они занялись любовью, затем поехали ужинать на «Постоялый двор», потом вернулись к нему и снова предались любви. Около полуночи он отвез ее обратно в город, высадив за два квартала от ее дома.

Тедди все превосходно устроил. Он соблюдал осторожность – ему нравилась атмосфера таинственности, это было необходимо и Гретхен. Никто про них не знал. Будучи человеком сведущим в таких делах, он свозил ее в Нью-Йорк к доктору, чтобы ей вставили спираль и она не волновалась насчет этого. В ту же поездку в Нью-Йорк он купил ей, как обещал, красное платье. Это платье висело в шкафу у Тедди. Придет время, и Гретхен наденет его.

Тедди все превосходно устроил, но Гретхен не испытывала к нему никакой привязанности, не говоря уже о любви. Тело у него было худое, неказистое. Только в своих элегантных костюмах он выглядел в какой-то мере импозантным. Тедди Бойлен был человеком без порывов, циником, идущим на поводу у своих желаний, неудачником, расписавшимся в собственной несостоятельности, человеком без друзей, сосланным могущественной семьей в ветшающий викторианский замок, где большинство комнат было всегда закрыто. Опустошенный человек в пустом доме. И было вполне понятно, почему женщина, портрет которой до сих пор стоял на рояле, развелась с ним и ушла к другому.

Он не вызывал ни любви, ни восхищения, но у него были свои достоинства. Отказавшись от того, чем обычно занимаются люди его класса – от работы, от участия в войне, от друзей, он посвятил себя одному – искусству соития, которому предавался со всей силой и мастерством. Он ничего от Гретхен не требовал – только чтобы она была тут, служа податливой глиной в его руках. Победы он одерживал собственным мастерством. Здесь, в постели, он выигрывал свои битвы и покорял свои вершины. Стоны и вздохи Гретхен заменяли ему победные звуки фанфар. А Гретхен нисколько не волновали ни его триумфы, ни поражения. Она отдавалась ему, не испытывая никаких чувств, кроме чисто физического наслаждения. Для нее он был никто – просто самец, олицетворение мужчины, которого, сама того не ведая, она ждала всю жизнь. Он был орудием ее удовольствий, открывшим ранее ею неизведанное.

И она даже не была ему благодарна.

Восемьсот долларов лежали в томике Шекспира, заложенные между вторым и третьим актом «Как вам это понравится».

Где-то прозвонили часы, и снизу донесся его голос:

– Гретхен, ты спустишься или тебе принести виски наверх?

– Принеси сюда, – крикнула она.

Голос ее стал более низким, более хриплым. Она заметила, что в нем появились новые, еле уловимые оттенки: если бы слух матери не притупился от случившейся с ней беды, она по одной фразе, произнесенной дочерью, поняла бы, что та пустилась в счастливое плавание по тому опасному морю, в котором сама она потерпела крах и утонула.

Бойлен вошел в комнату, держа в руках два стакана. Свет из камина освещал его нагое тело. Гретхен приподнялась на подушках, а он сел рядом на край кровати и стряхнул в пепельницу на ночном столике наросший на сигарете столбик пепла.

Они выпили. Гретхен пристрастилась к виски. Бойлен нагнулся и поцеловал ее грудь.

– Хочу попробовать, как целуется, когда во рту виски, – сказал он. И поцеловал другую грудь.

Она сделала глоток из стакана.

– Я не владею собой, – сказал он. – Не владею тобой. Я могу поверить, что ты моя, только когда я в тебе и ты кончаешь. А все остальное время, даже когда ты лежишь рядом голая и я ласкаю тебя, ты мне не принадлежишь. Так принадлежишь или нет?

– Нет, – сказала она.

– Господи! – вырвалось у него. – В девятнадцать-то лет. Какой же ты станешь в тридцать?

Она улыбнулась. К тому времени он будет давно забыт. А может быть, и раньше. Много раньше.

– О чем ты думала, пока я был внизу? – спросил он.

– О блуде, – ответила она.

– Ты не могла бы сказать это как-нибудь иначе?

Сам он выражался на редкость деликатно, словно в нем еще сидел страх перед строгой няней, которая живо схватит хозяйственное мыло и вымоет рот маленькому мальчику, употребившему нехорошие слова.

– До встречи с тобой я так не говорила. – Гретхен сделала большой глоток из стакана.

– Но я ведь так не говорю, – возразил Бойлен.

– Просто ты ханжа. А я если что-то делаю, то могу это и назвать.

– Да не так уж много ты и делаешь. – Он был явно уязвлен.

– Я бедная, неопытная, провинциальная девчонка, – сказала Гретхен. – И если бы добрый человек в «бьюике» не попался мне в тот день на дороге и не напоил меня допьяна, возможно, я так и умерла бы облезшей и усохшей старой девой.

– Как бы не так! – сказал он. – Не будь меня, ты бы развлеклась с теми двумя неграми.

Она многозначительно улыбнулась:

– Ну, сейчас этого уже знать не дано, верно?

Бойлен задумчиво смотрел на нее, потом сказал:

– Пожалуй, настало время тебя просветить. – И потушил сигарету, словно приняв решение. – Извини, мне надо позвонить. – Он встал и, накинув халат, спустился вниз.

Гретхен сидела, облокотясь на подушки, и медленно потягивала виски. Она отплатила ему. За то мгновение, когда безраздельно ему отдалась. И так она будет поступать каждый раз.

Вскоре он вернулся.

– Одевайся, – сказал он.

Гретхен удивилась. Обычно они оставались в спальне до полуночи. Но ничего не сказала. Молча встала с кровати и оделась.

– Мы идем куда-нибудь? – спросила она наконец. – Как я должна выглядеть?

– Не имеет значения, – небрежно бросил он.

В костюме он снова был респектабельным человеком из высшего общества. А она в одежде сразу становилась незначительной. Он критиковал то, как она одевалась, – не резко, но со знанием дела и уверенностью в своей правоте. Не бойся Гретхен расспросов матери, она вынула бы восемьсот долларов из книги «Как вам это понравится» и купила бы себе новый гардероб.

Они вышли из тихого дома, сели в машину и поехали. Гретхен больше не задавала вопросов. Они миновали Порт-Филип и помчались на юг. Оба молчали. Не доставит она ему удовольствия и не спросит, куда они едут. В уме она вела подсчет, сколько пунктов он выиграл и сколько она.

Они приехали в Нью-Йорк. Даже если они сейчас повернут назад, она не вернется домой до зари. Мать наверняка закатит истерику. Но Гретхен не стала устраивать Бойлену сцену. Она не хотела ему показывать, что ее волнуют подобные вещи.

Бойлен затормозил перед темным четырехэтажным домом, стоявшим на улице, застроенной такими же домами. Гретхен была в Нью-Йорке всего два-три раза в жизни, при этом дважды с Бойленом за последние три недели, и понятия не имела, в каком они находятся районе. Бойлен, как всегда, вышел из машины и открыл ей дверцу. Они спустились по ступенькам в цементированный дворик с железной оградой, и Тедди позвонил в дверь. Ждать пришлось долго. Гретхен показалось, что за ними кто-то наблюдает. Наконец дверь открылась. На пороге стояла крупная женщина в белом вечернем платье с высоко взбитыми крашеными волосами.

– Добрый вечер, дорогой, – приветствовала она Бойлена сиплым голосом.

В передней царил полумрак, и во всем доме была такая тишина, будто все полы были покрыты тяжелыми коврами, а стены обиты тканью, заглушающей звуки. В то же время будто где-то рядом неслышно и осторожно двигались люди.

– Добрый вечер, Нелли, – ответил Бойлен.

– Я тебя целую вечность не видела, – заметила женщина, вводя их в маленькую, освещенную розовым светом гостиную на первом этаже.

– Я был занят, – сказал Бойлен.

– Ясно, – понимающе кивнула Нелли, окинув Гретхен оценивающим взглядом, в котором сквозило восхищение. – Сколько тебе лет, милочка?

– Сто восемь, – ответил за нее Бойлен, и они с женщиной рассмеялись.

Гретхен молча спокойно оглядывала задрапированную комнату. На стенах висели написанные маслом картины – обнаженные женщины. Она твердо решила не показывать своих чувств, ни на что не реагировать. Ей было страшно, но она старалась подавить в себе страх, не выказывать его. Она заметила, что все абажуры на лампах были с кистями. Белое платье на женщине оканчивалось кистями, и на груди тоже висели кисточки. Тут есть какая-то связь? Гретхен заставила себя разгадывать эту загадку, чтобы не сбежать из этого тихого дома, обитатели которого прятались, неслышно передвигаясь по комнатам на верхнем этаже. Она понятия не имела, что ее ожидает и что с ней будут делать. Бойлен выглядел благодушным и чувствовал себя здесь как дома.

– Почти все готово, дорогой, – сказала женщина. – Придется подождать всего несколько минут. Может, хотите пока что-нибудь выпить?

– Детка? – повернулся Бойлен к Гретхен.

– Как скажешь, – с трудом выдавила она из себя.

– Пожалуй, по бокалу шампанского не помешает, – согласился Бойлен.

– Я велю отнести вам наверх бутылку, – сказала женщина. – Шампанское холодное – я держу его на льду. Пойдемте.

Она вывела их в переднюю, а оттуда Гретхен с Бойленом следом за ней поднялись по устланной ковром лестнице в полутемный холл на втором этаже. Платье на женщине шуршало, как фольга, – страшновато и громко. Бойлен нес на руке свое пальто. А Гретхен пальто не снимала.

Женщина открыла одну из дверей в коридоре и включила настольную лампу. Они вошли в комнату, где стояли двуспальная кровать под шелковым балдахином, большущее мягкое кресло, обитое темно-бордовым бархатом, и три маленьких золоченых стула. Большой букет тюльпанов на столе выделялся ярким желтым пятном. Окна были зашторены – глухо донесся шум проезжавшей мимо машины. Огромное зеркало на всю стену. Комната напоминала номер в старомодном, некогда роскошном, а теперь слегка обветшавшем отеле.

– Сейчас горничная принесет шампанское. – Женщина, шурша платьем, вышла, прикрыв за собой дверь без стука, но плотно.

– Славная старушка Нелли, – сказал Бойлен, бросая пальто на банкетку у двери. – Всегда готова услужить. Она этим славится. – Он не уточнил, чем именно. – А ты не хочешь снять пальто, детка?

– А требуется его снять?

Бойлен пожал плечами:

– От тебя ничего не требуется.

Гретхен не сняла пальто, хотя в комнате было тепло. Потом подошла и присела на краешек кровати. Бойлен, закинув ногу на ногу, удобно устроился в кресле и закурил. Вид у него был довольный, он глядел на нее, слегка улыбаясь.

– Это публичный дом, если ты еще не догадалась, – сообщил он невозмутимо. – Ты когда-нибудь бывала в борделе?

Она понимала, что он дразнит ее, и ничего не ответила. Боялась, что скажет не то.

– Наверное, нет, – продолжал Бойлен. – А каждой даме хоть раз надо побывать в таком заведении. Чтобы знать, к чему приводит конкуренция.

В дверь тихо постучали. Бойлен подошел и открыл дверь. В комнату вошла горничная, тщедушная женщина средних лет в коротком черном платье и белом фартуке. В руках она держала серебряный поднос с двумя бокалами. Из ведерка со льдом торчала бутылка шампанского. Горничная молча поставила поднос на стол рядом с тюльпанами. Лицо ее ничего не выражало. Ее обязанностью было все делать незаметно. Она стала открывать бутылку. Гретхен заметила, что на ногах у нее войлочные шлепанцы.

Горничная принялась сражаться с пробкой – лицо ее покраснело от усилий, прядь седеющих волос упала на глаза. Она стала похожа на пожилых, еле двигающихся женщин с варикозными ногами, которые до начала рабочего дня успевают к ранней мессе.

– Я сам открою, – сказал Бойлен и взял бутылку из ее рук.

– Извините, сэр, – проговорила горничная, не сумев выполнить свои обязанности и обратив тем самым на себя внимание.

Бойлену тоже никак не удавалось открыть бутылку. Зажав ее между ног, он пальцами стал раскачивать пробку. И тоже покраснел, как горничная, которая с виноватым видом смотрела на него. Руки у Бойлена были тонкие, привыкшие к более легкой работе.

Гретхен поднялась и взяла у него бутылку.

– Я открою, – сказала она.

– Ты часто открываешь бутылки шампанского на кирпичном заводе? – спросил Бойлен.

Гретхен сделала вид, что не слышит его. Она крепко ухватила пробку. Сильными руками быстро крутанула ее. Пробка выскочила и ударилась в потолок. Пена от шампанского залила ей руки. Она передала бутылку Бойлену. Еще одна зарубка в ее пользу.

– А рабочий класс бывает полезен, – со смехом заметил Бойлен.

Он стал разливать шампанское, горничная протянула Гретхен полотенце, чтобы вытереть руки. И тихо, неслышно, как мышка, выскользнула в своих войлочных шлепанцах из комнаты.

Передавая Гретхен бокал с шампанским, Бойлен сказал:

– Вино теперь постоянно поступает из Франции, хотя, говорят, немцы существенно в этом деле преуспели. Правда, прошлый год, насколько я понимаю, был не очень удачным с точки зрения качества вина.

Он был явно взбешен своей неудачей и тем, что Гретхен удалось открыть бутылку.

Они потягивали шампанское. На этикетке по диагонали пролегала красная полоса. Бойлен одобрительно взглянул на бутылку.

– У Нелли всегда можно получить самое лучшее, – сказал он. – Она была бы оскорблена, если б узнала, что я назвал ее заведение борделем. По-моему, она считает это своего рода салоном, где она может проявить безграничное гостеприимство многочисленным друзьям-джентльменам. Не думай, что все бордели такие, как этот, детка, а то тебя ждет разочарование. – Он все еще был зол по поводу своей неудачи с бутылкой и сейчас отыгрывался. – Нелли – одна из реликвий более изысканного времени, до того как век заурядного человека и заурядного секса поглотил нас всех. Если у тебя появится интерес к публичным домам, спроси моего совета: я дам нужные адреса. Иначе ты можешь оказаться в ужасном месте, а нам бы не хотелось этого, не так ли? Тебе нравится шампанское?

– Ничего, – ответила Гретхен. Она снова села на кровать, держась очень прямо, и застыла.

Вдруг, без всякого предупреждения, зеркальная стена засветилась – в соседней комнате зажгли люстру. Стена стала совершенно прозрачной, и Бойлен с Гретхен могли видеть, что происходит в соседней комнате. Свет там исходил от лампы под толстым шелковым абажуром, свисавшей с потолка.

Бойлен бросил взгляд на стену.

– А-а, оркестр настраивает свои инструменты, – сказал он. Вынул бутылку шампанского из ведерка и сел на кровать возле Гретхен, а бутылку поставил рядом с собой на пол.

За стеклянной стеной появилась высокая молодая женщина с длинными светлыми волосами. У нее было довольно хорошенькое личико, которое портило слегка надутое алчное выражение избалованного ребенка. Но тело ее, когда она скинула розовый воздушный пеньюар, оказалось роскошным, длинноногим. Она ни разу не взглянула в их сторону, но, без всякого сомнения, знала о существовании хитрого зеркала и знала, что за ней наблюдают. Отогнув покрывало на широкой кровати, женщина изящно легла на нее. Она лежала и ждала, готовая провести в истоме часы и дни – любуйтесь, если угодно. Все это происходило в полнейшей тишине. Из-за стены не доносилось ни звука.

– Еще шампанского, детка? – спросил Бойлен и приподнял с пола бутылку.

– Нет, спасибо, – с трудом выдавила Гретхен.

Тут дверь открылась, и в комнату за стеклом вошел молодой негр.

«Ах негодяй, больной, мстительный негодяй», – подумала Гретхен о Бойлене, но не двинулась с места.

Молодой негр сказал что-то девушке, лежавшей на кровати. Она слегка взмахнула в знак приветствия рукой и улыбнулась, как ребенок, участвующий в детском конкурсе красоты. И началась пантомима – две фигуры в той комнате казались нереальными существами другой породы. И впечатление было обманчивое – словно ничего серьезного не может там произойти.