Текст книги "Богач, бедняк. Нищий, вор"

Часть вторая

1949 год

Доминик Джозеф Агостино сидел за маленьким письменным столом в комнатке позади гимнастического зала и читал заметку о себе в спортивной колонке газеты. Он был в очках, что придавало мягкое, ученое выражение его круглому лицу с курносым приплюснутым носом и маленькими черными глазками под испещренным шрамами лбом. Три часа, в зале пусто – самое прекрасное время дня. Члены клуба, в основном пожилые бизнесмены, желающие похудеть, собирались только в пять. После этого он может провести несколько раундов с наиболее амбициозными, стараясь никого не покалечить.

Статью о себе он обнаружил накануне вечером в почтовом ящике, на спортивной странице. Команды «Красные носки» в городе не было, и никто никуда не ехал, а место на спортивной странице заполнить надо было.

Доминик родился в Бостоне и в свое время был известен среди боксеров под кличкой Бостонский Красавчик. Он никогда не владел сильным ударом, и, чтобы остаться в живых, ему приходилось изрядно танцевать. В конце двадцатых и начале тридцатых годов он одержал несколько блестящих побед в легком весе, и сегодня спортивный обозреватель, слишком молодой, чтобы помнить Доминика на ринге, не пожалел красок, расписывая его поединки с Канцонери и Макларнином, чья звезда только еще всходила. Дальше в заметке сообщалось, что Доминик сейчас в хорошей форме – хотя и это не совсем соответствовало действительности, – и цитировалось его шутливое замечание о том, что некоторые молодые члены клуба уже «достают» его на тренировках и он подумывает взять себе помощника или надеть маску, чтобы сохранить красоту. Заметка была выдержана в дружелюбном тоне, и Доминик представал перед читателями ветераном золотого века спорта, за многие годы, проведенные на ринге, научившимся подходить к жизни философски. Еще бы: он потерял все до последнего цента, и ему оставалось только философствовать. Об этом, правда, ничего не сказал автор заметки.

На столе зазвонил телефон. Швейцар сообщал, что какой-то парень хочет видеть мистера Агостино. Доминик велел пропустить его.

Парнишке на вид было лет девятнадцать-двадцать. Линялый голубой свитер, кеды. Блондин с голубыми глазами и детским лицом. Он напомнил Доминику Джимми Макларнина, который чуть не сломал его пополам, когда они дрались в Нью-Йорке. Руки у парня были в пятнах от машинного масла, хотя было видно, что он постарался отмыться. Ясно, что никто из членов клуба не приглашал его поработать или сыграть в сквош.

– Что тебе надо? – спросил Доминик, глядя на него поверх очков.

– Я вчера читал газету.

– Ну и что? – Доминик был приветлив и улыбчив с членами клуба, зато отводил душу на посторонних.

– Там написано, что в вашем возрасте стало трудновато работать с молодыми членами клуба и всякое такое, – сказал парень.

– Ну и что?

– Я подумал, мистер Агостино, может, вам нужен помощник…

– Ты боксер?

– Не совсем. Но мне бы хотелось стать боксером. Я что-то часто дерусь. – Он улыбнулся: – Почему бы не получать за это деньги?

– Идем. – Доминик отвел парня в раздевалку. Там было пусто, если не считать Чарли, который дремал, сидя у двери и положив голову на кипу полотенец.

– У тебя есть во что переодеться? – спросил Доминик парня.

– Нет.

Доминик дал ему старый спортивный костюм и пару туфель и, пока тот переодевался, внимательно рассматривал его. Длинные ноги, широкие, слегка покатые плечи, мощная шея. Вес фунтов сто пятьдесят – сто пятьдесят пять. Хорошие руки. Никакого жира.

В гимнастическом зале, где в углу лежали маты, Доминик бросил пареньку боксерские перчатки. Чарли вышел завязать обоим тесемки на перчатках.

– Посмотрим, на что ты способен, – сказал Доминик и легко поднял руки.

Чарли наблюдал за ним с интересом.

Руки новичка, естественно, двигались медленно, и Доминик дважды достал его левой. Но парень был увертлив.

Он нанес несколько довольно увесистых ударов, но юноша действовал страшно быстро, и ему удалось дважды достать Доминика довольно чувствительно. Без всякого сомнения, парень – боец. Но какой? Этого Доминик пока не знал.

– Ладно, хватит. – Доминик опустил руки, и Чарли стал развязывать тесемки на его перчатках. – А теперь слушай. Это не бар, а клуб джентльменов. Они приходят сюда не для того, чтобы получать синяки. Их цель – держать себя в форме и попутно обучаться мужскому искусству самообороны. Стоит тебе начать молотить их так, как сейчас меня, и через день ты отсюда вылетишь.

– Понимаю, – сказал парень. – Мне просто хотелось показать, на что я способен.

– Пока не на многое. Но у тебя быстрая реакция, и ты хорошо двигаешься. Где ты работаешь?

– В Бруклине. В гараже. Но мне хотелось бы найти работу почище.

– Когда, ты полагаешь, сможешь начать здесь?

– Сейчас. Сегодня. Я на прошлой неделе ушел из гаража.

– Сколько ты там получал?

– Пятьдесят долларов в неделю, – сказал парень.

– Думаю, я смогу платить тебе тридцать пять. Но ты можешь поставить раскладушку в массажном кабинете и спать там. Будешь помогать чистить бассейн, пылесосить маты, проверять оборудование и делать прочую подсобную работу.

– Согласен, – сказал парень.

– В таком случае считай, что ты принят. Как тебя зовут?

– Томас Джордах, – сказал парень.

– Главное, не впутывайся ни в какие истории, Том, – прозорливо заметил Доминик.

Довольно долго он и не впутывался. Работал быстро, был со всеми почтителен и помимо основных обязанностей охотно выполнял мелкие поручения Доминика и членов клуба. Он взял за правило всем улыбаться и быть особенно внимательным к пожилым джентльменам. Дружеская атмосфера в клубе и неброское богатство посетителей нравились ему; он любил проходить по высоким, обшитым темным деревом комнатам – библиотеке и залу для карточной игры, где стояли глубокие кожаные кресла и висели потускневшие от времени пейзажи Бостона тех времен, когда туда заходили парусные суда. Работа у Тома была нетрудной, с большими перерывами днем, когда он сидел и слушал воспоминания Доминика о своих выступлениях на ринге.

Доминик не интересовался прошлым Тома, а тот не считал нужным рассказывать о месяцах, проведенных на дорогах, о ночлежках в Цинциннати, Кливленде и Чикаго, о работе на заправочных станциях или о том времени, когда он был посыльным в гостинице в Сиракузах. Там он неплохо зарабатывал, приводя в номера проституток, пока однажды ему не пришлось вырвать нож из руки сутенера, полагавшего, что его девушки дают смазливому парню с детской физиономией слишком большие комиссионные. Томас ничего не рассказал Доминику и про то, как обирал пьяных клиентов и воровал деньги из номеров; он делал это не ради самих денег – к ним он был в общем-то равнодушен, просто ему нравилось рисковать.

Иногда, когда никого из членов клуба вокруг не было и у Доминика просыпалось честолюбие, он надевал перчатки и отрабатывал с Томасом комбинации, учил его различным приемам: как выбрасывать правую руку, как использовать голову и локти, как балансировать на пятках и избегать ударов, пригибаясь и увертываясь. Доминик все еще не разрешал ему сражаться с членами клуба, так как не был в нем уверен и не хотел неприятностей. А вот тренер по сквошу вывел Тома на корт, и через несколько недель из него получился неплохой игрок, и когда кто-нибудь из менее важных членов клуба оставался без партнера, Томас играл с ним. Проигрывая, он не огорчался, а выигрывать старался не сразу, чтобы не обидеть противника. К концу недели у него набегало долларов двадцать – тридцать чаевых.

Он сдружился с клубным поваром, найдя надежных поставщиков приличной марихуаны, и за это повар бесплатно кормил его.

У него хватало такта не вступать в разговоры с членами клуба. Это были в основном адвокаты, маклеры, банкиры и чиновники судоходных и промышленных компаний. Он научился точно записывать то, что по телефону просили передать их жены и любовницы, делая вид, будто ни о чем не догадывается.

Он не был любителем выпить, и члены клуба, сидя после тренировки за стаканом виски, похвально отзывались и об этом его качестве.

Его поведение не диктовалось какими-то определенными планами, он ни к чему не стремился – просто понимал, что ему же лучше, если солидные люди, посещающие клуб, будут относиться к нему хорошо. И потом ему надоело бродяжничать и попадать в неприятные истории, неизменно кончавшиеся дракой и бегством дальше по бесконечным дорогам Америки. Он радовался покою, надежному крову клуба и благожелательности его посетителей. Карьеры он тут не сделает, говорил себе Том, но год складывается удачно. Он не был честолюбив. Доминик не раз намекал на то, что не мешало бы ему записаться на участие в матчах непрофессионалов, чтобы проверить свои силы, но Том неизменно увиливал.

Когда ему надоедала размеренная жизнь, он отправлялся в центр, подбирал себе проститутку и проводил с ней ночь, честно платя за честно оказанные услуги. И никаких сложностей наутро.

Ему даже нравился Бостон, во всяком случае, не меньше любого другого места, хотя он мало ходил по городу днем, так как был почти уверен, что выдан ордер на его задержание после того, что произошло в последний день его пребывания в бруклинском гараже, когда мастер замахнулся на него гаечным ключом. Тогда он тут же вернулся в свою меблированную комнату, уложил вещи и через десять минут расстался с хозяйкой, сказав, что уезжает во Флориду. Он перебрался в общежитие Ассоциации молодых христиан и неделю сидел там затаясь, пока не увидел в газете статью про Доминика.

Конечно, не все члены клуба нравились ему, но он старался со всеми держаться ровно и приветливо. Не стоило ни с кем связываться – достаточно с него неприятностей в прошлом. Он не интересовался подробностями жизни членов клуба, но, конечно, трудно не составить себе мнение о человеке, когда ты видишь его голым, с раздутым животом, или со спиной, исцарапанной какой-нибудь дамочкой, или замечаешь, как он переживает, проигрывая в дурацкий сквош.

Доминик же одинаково ненавидел всех членов клуба, без исключения, только потому, что у них были деньги, а у него – нет.

Доминик родился и вырос в Бостоне, но в душе был по-прежнему поденщиком, который на Сицилии работает в поле на хозяина, мечтая о том, как бы сжечь хозяйский дворец и перерезать всю его семью. Естественно, он затаил под любезными манерами свои мечты о том, чтобы всех отравить и перебить, – всегда говорил членам клуба, когда они возвращались после отдыха, как хорошо они выглядят и сколько килограммов сбросили, и выражал сочувствие, если у них что-то болело.

– Вон идет самый крупный мошенник в Массачусетсе, – шептал он Томасу, показывая глазами на входившего в раздевалку важного седого джентльмена, и тотчас громко говорил: – Наконец-то, сэр, рады снова вас видеть. Нам вас очень не хватало. Полагаю, вы были слишком заняты.

– Ох уж эта работа, – вздыхал мужчина, покачивая головой.

– Я знаю, сэр, каково это. – И Доминик тоже покачивал головой. – Идите сюда – я взвешу вас, потом сходите в сауну, поплаваете, потом массаж, все напряжение пройдет, и вечером вы будете спать как дитя.

Томас за всем наблюдал, наматывал на ус, учась у Доминика полезному лицемерию. Ему нравился этот в душе жестокий бывший боксер, несмотря на все свои льстивые речи, исповедовавший анархию и насилие.

Еще Томасу нравился мистер Рид, добродушный, веселый президент текстильного концерна, игравший с Томасом в сквош, даже когда вокруг хватало свободных членов клуба, дожидавшихся своей очереди. Риду было лет сорок пять. Уже довольно полный, он тем не менее до сих пор был приличным игроком, и его поединки с Томасом по большей части кончались вничью. Как правило, в первых раундах преимущество бывало на стороне Рида, но к концу он выдыхался и начинал проигрывать. «Молодые ноги, молодые ноги», – смеясь, повторял он, шагая с Томасом в душевую и вытирая полотенцем пот с лица после часа игры на корте. Они играли регулярно три раза в неделю, и Рид после игры всегда угощал Томаса кока-колой и давал пять долларов. У Рида была одна причуда – в правом кармане пиджака он всегда носил аккуратно сложенную стодолларовую бумажку. «Однажды стодолларовая ассигнация спасла мне жизнь», – объяснил он Томасу. Как-то раз, когда Рид был в одном ночном клубе, там случился пожар и погибло много народу. Лежа у дверей под грудой мертвых тел, Рид не мог ни двинуться, ни позвать на помощь. Услышав, что пожарные разгребают тела, он, собрав последние силы, полез в карман брюк, вытащил стодолларовую бумажку, с трудом высвободил руку и слабо помахал ею. Пожарный заметил, взял деньги и вызволил его. Рид две недели пролежал в больнице. Он надолго потерял дар речи, но выжил. Выжил с твердой верой в могущество стодолларовой ассигнации. Томасу он тоже советовал по возможности всегда иметь в кармане стодолларовую бумажку.

А еще он советовал копить деньги и вкладывать их в акции, потому что молодые ноги постепенно перестают быть молодыми.

Неприятность случилась, когда он проработал в клубе всего три месяца. Подойдя к своему шкафчику, чтобы переодеться после игры с Брустером Ридом, он почувствовал что-то неладное. Явных признаков того, что кто-то рылся в его вещах и что-то искал, не было, но Томас чувствовал, что это так. Его бумажник наполовину торчал из заднего кармана брюк, словно его вынимали и поспешно засунули обратно. Томас взял бумажник и открыл его. В нем лежали четыре пятидолларовые бумажки, и они были на месте. Он положил в бумажник пятидолларовую бумажку, которую сунул ему Рид, и вернул бумажник на прежнее место. В боковом кармане брюк до игры было три бумажки по доллару и мелочь – они продолжали там лежать. Журнал, который он читал и помнил, что положил на полку обложкой кверху, сейчас лежал раскрытый.

На мгновение у Томаса мелькнула мысль запереть шкафчик, потом он подумал: «Какого черта, если в клубе есть такой бедняк, который готов красть даже у меня, – что ж, пусть поживится». Он разделся, поставил туфли в шкафчик, завернулся в полотенце и отправился в душевую, где уже весело плескался Брустер Рид.

Войдя после душа в раздевалку и открыв свой шкафчик, Томас увидел приколотую к внутренней стороне дверцы записку, написанную почерком Доминика: «Зайди ко мне после закрытия. Д. Агостино».

Краткость записки и то, что она вообще была написана, тогда как они с Домиником встречались по десять раз на день, сулило неприятности. Было в этом что-то официальное, заранее спланированное. «Опять началось», – подумал Томас и уже готов был одеться и тихонько выскользнуть из клуба, раз и навсегда. Но все-таки решил этого не делать – он поужинал на кухне, а потом поболтал в раздевалке с тренером по сквошу и с Чарли. Ровно в десять вечера, как только клуб закрылся, Томас вошел в кабинет Доминика.

Доминик сидел за столом, просматривая «Лайф», медленно переворачивая страницы. Подняв глаза на Томаса, он закрыл журнал и аккуратно положил его на край стола. Затем встал, выглянул в коридор – проверить, нет ли там кого, и закрыл дверь.

– Садись, малыш, – сказал он.

Томас сел и подождал, пока Доминик сядет за стол.

– Что случилось? – спросил Томас.

– Много всякого, – сказал Доминик. – Куча дерьма. Меня сегодня весь день доили.

– А я тут при чем?

– Именно это мне и хотелось бы знать, – ответил Доминик. – Ладно, я не буду ходить вокруг да около, малыш. Кто-то таскает деньги из кошельков наших клиентов. Какой-то ловкий малый возьмет тут бумажку, там бумажку – остальное не трогает. Эти жирные сволочи так богаты, что большинство не имеет представления, сколько у них в кармане денег, а если когда и хватятся какой-нибудь десятки или двадцатки, то думают, что потеряли или неправильно сосчитали в прошлый раз. Но есть среди них один тип, который уверен, что не ошибается. Я имею в виду этого гада Грининга. Он заявил, будто вчера вечером, пока он разогревался со мной, кто-то свистнул у него из шкафчика десять долларов. Сегодня он целый день обзванивал других членов клуба, и все вдруг тоже стали утверждать, что последние несколько месяцев их постоянно обворовывают.

– А при чем здесь я? – спросил Том, хотя прекрасно знал, какое это имеет к нему отношение.

– Грининг считает, это началось с того времени, как ты здесь появился.

– Вот дерьмо! – с горечью сказал Томас.

Грининг, человек лет тридцати с холодными глазами, работал в конторе биржевого маклера и боксировал с Домиником. В юности он выступал в полутяжелом весе за какой-то западноамериканский колледж и до сих пор был в хорошей форме. Доминика он безжалостно избивал четыре раза в неделю. Обычно они проводили три двухминутных раунда, и Доминик, не осмеливаясь отвечать на удары Грининга в полную силу, часто сходил с ринга измученным и в синяках.

– Да, он дерьмо, это точно, – согласился Доминик. – Он заставил меня сегодня обыскать твой шкафчик, но, к счастью, у тебя там не оказалось ни одной десятки. Тем не менее он хочет вызвать полицию, чтобы тебя взяли на учет как подозреваемого.

– А вы что на это сказали?

– Я попросил его не делать этого и сказал, что поговорю с тобой.

– Ну вот вы со мной и разговариваете. Дальше что?

– Скажи, это твоя работа?

– Нет. Вы мне верите?

Доминик устало пожал плечами:

– Не знаю. Но кто-то же действительно спер у него деньги.

– За день в раздевалке бывает много народу. Чарли, парень с бассейна, тренер, члены клуба…

– Прекрати, малыш, – сказал Доминик. – Это не шутки.

– Почему надо валить на меня?

– Я объяснил тебе. Это началось с тех пор, как ты здесь появился. О господи, они даже требуют повесить на все шкафчики замки. Здесь сто лет никто ничего не запирал. Они такой подняли шум, точно у нас тут разразилась эпидемия преступности.

– Чего вы от меня хотите? Чтоб я уволился?

– Да нет, – покачал головой Доминик. – Просто будь осторожен. Старайся все время быть у кого-нибудь на виду. Может, обойдется… Ох уж этот чертов Грининг и его проклятая десятка… Пошли, я угощу тебя пивом. – Он устало встал и потянулся. – Ну и денек!

Когда Томас вернулся с почты, куда его посылали с пакетом, в раздевалке было пусто. Все собрались наверху, где проходил межклубный матч по сквошу. Все, кроме одного. Синклера, члена клуба, который входил в команду, но его очередь играть еще не подошла. Он был в белом свитере, уже одетый для игры. Стройный высокий Синклер недавно получил диплом юриста в Гарварде. Он был из очень богатой семьи, часто упоминавшейся в газетах. Молодой Синклер работал в адвокатской конторе своего отца. Томас не раз слышал, как пожилые члены клуба говорили, что Синклер-сын – блестящий адвокат и далеко пойдет.

Но сейчас, когда Томас неслышно вошел в раздевалку в своих теннисных туфлях, Синклер стоял перед открытым шкафчиком и осторожно извлекал из кармана висевшего там пиджака бумажник. Томас не мог определить, чей это шкафчик, но знал точно – не Синклера, потому что шкафчик Синклера был рядом с его собственным, в другом конце комнаты. Обычно приветливое розовощекое лицо Синклера было бледным и напряженным, на лбу выступили капельки пота.

С минуту Томас колебался, гадая, сумеет ли улизнуть незамеченным. В это время Синклер достал бумажник, поднял глаза и увидел Тома. Они уставились друг на друга. Уходить было поздно. Томас быстро подошел к нему и схватил за руку. Синклер часто и тяжело дышал, словно пробежал немалое расстояние.

– Лучше положите бумажник обратно, сэр, – шепотом сказал Томас.

– Хорошо, – сказал Синклер. – Положу. – Он тоже говорил шепотом.

Продолжая держать его за руку, Томас лихорадочно соображал: если он разоблачит Синклера, то обязательно потеряет работу. Члены клуба не потерпят присутствия в клубе служащего, который опозорил человека их круга. Если же промолчать… Томас старался выиграть время.

– Вам известно, сэр, что все подозревают меня.

– Извини, – сказал Синклер. Его била дрожь, но он не вырывался.

– Вы сделаете три вещи. Вы положите бумажник обратно и пообещаете никогда больше этого не делать.

– Я обещаю, Том. Я очень благодарен…

– Вы докажете мне, насколько вы благодарны, мистер Синклер, – сказал Том. – Вы сию же минуту напишете мне долговую расписку на пять тысяч долларов и в трехдневный срок передадите их мне наличными.

– Ты с ума сошел, – сказал Синклер, сразу вспотев.

– Ладно, – сказал Томас. – Сейчас закричу.

– Не сомневаюсь, маленький мерзавец, – сказал Синклер.

– Встретимся в четверг в одиннадцать вечера в баре отеля «Турэн». И рассчитаемся, – сказал Томас.

– Я приду, – еле слышно прошептал Синклер.

Томас выпустил его руку, достал из кармана маленький блокнот, где записывал свои мелкие расходы при выполнении различных поручений, открыл его на чистой странице и протянул Синклеру карандаш.

Синклер уставился на раскрытый блокнот. Будь у него нервы покрепче, ему ничего не стоило бы повернуться и уйти, и если Томасу вздумалось бы потом рассказать кому-нибудь об этом случае, Синклер мог бы просто отшутиться. Хотя не вполне. К счастью, нервы у Синклера оставляли желать лучшего. Он взял блокнот и написал расписку.

Томас бросил взгляд на страницу, сложил блокнот, сунул его в карман и взял у Синклера карандаш. Затем он тихо прикрыл дверь раздевалки и поднялся наверх посмотреть, как идет игра в сквош.

Через четверть часа на корте появился Синклер и наголову разбил своего соперника.

Потом в раздевалке Томас поздравил его с победой.

Без пяти одиннадцать в костюме и в галстуке – сегодня ему хотелось выглядеть джентльменом – Томас вошел в бар отеля «Турэн». В баре было темно, и он был заполнен лишь на одну треть. Томас выбрал столик в углу, откуда хорошо просматривался вход в зал. Когда появился официант, Томас заказал бутылку пива. Пять тысяч долларов, думал он, пять тысяч! Ровно столько они взяли у его отца, а теперь он отбирает эти деньги у них. Интересно, пришлось ли Синклеру обращаться к своему отцу и объяснять, зачем ему нужны эти деньги. Скорее всего нет. У Синклера, наверное, столько денег на собственном счету, что он за десять минут может снять пять тысяч. Томас ничего не имел против Синклера. Тот был симпатичным молодым человеком с дружелюбными глазами, тихим голосом и хорошими манерами. Он не раз подсказывал Тому, как делать те или иные удары в сквош. Если бы стало известно, что он страдает клептоманией, его карьера мгновенно кончилась бы. Но тут уж ничего не поделаешь – такова его природа.

Томас потягивал пиво, наблюдая за дверью. В три минуты двенадцатого дверь открылась, и вошел Синклер. Он неуверенно вглядывался в темный зал. Томас поднялся.

– Добрый вечер, сэр, – поздоровался он, когда тот подошел к его столику.

– Добрый вечер, Том, – спокойно поздоровался Синклер и сел на банкетку, не снимая пальто.

– Что будете пить? – спросил Томас, когда подошел официант.

– Виски с водой, пожалуйста, – по-гарвардски вежливо ответил Синклер.

– А мне еще пива, – сказал Томас.

С минуту они сидели молча рядом на банкетке. Синклер побарабанил пальцами по столику, оглядывая зал.

– Ты часто сюда заглядываешь? – спросил он.

– Иногда.

– Встречаешь здесь кого-нибудь из клуба?

– Нет.

Официант принес им напитки. Синклер жадно глотнул из своего стакана.

– К твоему сведению, я брал эти деньги не потому, что они мне нужны.

– Я знаю.

– Я болен, – сказал Синклер. – Это болезнь. Я хожу к психиатру.

– И правильно делаете.

– Тебе не стыдно, что ты так поступаешь с больным человеком?

– Нет, сэр.

– А ты, сукин сын, не промах.

– Надеюсь, что так, сэр, – сказал Томас.

Синклер расстегнул пиджак, вытащил из кармана толстый длинный конверт и положил его на банкетку между собой и Томасом.

– Вот. Здесь полная сумма. Можешь не пересчитывать.

– Я в этом уверен, сэр. – Томас сунул конверт в боковой карман пиджака.

– Я жду, – сказал Синклер.

Томас вынул расписку и положил ее на стол. Синклер взглянул на нее, разорвал и бросил в пепельницу.

– Спасибо за виски, – поблагодарил он, встал и вышел из бара, красивый молодой человек, хорошо воспитанный, образованный, со счастливой судьбой.

Томас проследил за ним взглядом и медленно допил пиво. Расплатился, потом прошел в вестибюль отеля и снял номер на одну ночь. В номере, заперев дверь и опустив жалюзи, он пересчитал деньги. Стодолларовые банкноты, все новенькие. Он подумал, что они ведь могут быть помечены, но быть в этом уверенным не мог.

Он отлично выспался на двуспальной кровати, а утром позвонил Доминику и сказал, что по семейным делам вынужден поехать в Нью-Йорк и вернется только в понедельник к вечеру. За три месяца работы в клубе Том не брал ни одного выходного, и Доминику пришлось согласиться, но он велел Тому в понедельник утром обязательно быть на работе.

Когда он вышел из поезда, моросил мелкий осенний дождь, что отнюдь не делало Порт-Филип более привлекательным. Том не взял с собой пальто, поэтому он поднял воротник пиджака, чтобы дождь не заливал за шиворот.

Привокзальная площадь выглядела почти как прежде. Бар заново покрасили, в большом магазине радио– и телетоваров, открытом в новом желтом кирпичном здании, висело объявление о распродаже портативных приемников. Все так же пахло рекой – Том сразу узнал этот запах.

Он мог бы взять такси, но после стольких лет отсутствия предпочел пройтись пешком. Улицы родного города исподволь подготовят его… к чему? Это было ему не совсем ясно.

Он миновал автобусную станцию, откуда уезжал с Рудольфом. «От тебя пахнет, как от зверя».

Он миновал универмаг Бернстайна, место встречи сестры с Теодором Бойленом. Голый мужчина в гостиной, пылающий крест. Счастливые воспоминания детства.

Он миновал школу. Больной малярией солдат, вернувшийся с фронта; меч самурая; голова японца, залитая кровью.

По дороге он не встретил ни одного знакомого, никто с ним не поздоровался. Люди с чужими, замкнутыми лицами торопливо шагали под дождем. Вот оно – триумфальное возвращение, восторженная встреча…

Он миновал церковь Святого Ансельма, где служил дядя Клода Тинкера. Слава богу, никто его не видел.

Затем он свернул на Вандерхоф-стрит. Дождь пошел сильнее. Том провел рукой по выпуклости на груди пиджака, где лежал конверт с деньгами. За эти годы улица очень изменилась. На ней появилось новое огромное здание, похожее на тюрьму. В нем помещалась какая-то фабрика. Многие старые магазины были заколочены, а на тех, что были открыты, висели вывески с незнакомыми фамилиями.

Томас шел, опустив голову, чтобы дождь не лил в глаза, и, когда наконец поднял ее, остолбенел: на месте, где стояла булочная, где был дом, в котором он родился, построили большой супермаркет с тремя этажами для жилья над ним. Он стал читать объявления в витринах: «Сегодня – ребрышки для жарки, бараньи лопатки». Женщины с продуктовыми сумками входили и выходили из дверей, которые, будь здесь по-прежнему дом Джордахов, вели бы в переднюю.

Томас заглянул в витрины. За кассами сидели девушки. Он не знал ни одной из них. Заходить туда не имело смысла. Он не собирался покупать ребрышки или бараньи лопатки.

Томас неуверенно двинулся дальше. Гараж, находившийся когда-то возле булочной, был перестроен, и на вывеске красовалось имя нового владельца. Но, подходя к углу, он увидел, что «Зеленная лавка Джардино» осталась на прежнем месте. Он вошел и стоял, дожидаясь, пока миссис Джардино кончит торговаться с какой-то старухой, желавшей купить горох подешевле.

Наконец старуха ушла, и миссис Джардино повернулась к нему. У этой маленькой бесформенной женщины был хищный крючковатый нос, а на верхней губе торчала бородавка, из которой росли два длинных жестких черных волоса.

– Что вам угодно? – спросила миссис Джардино.

– Миссис Джардино, – Томас опустил воротник пиджака, чтобы выглядеть пореспектабельнее, – вы, вероятно, меня не помните, но я был… ну, можно сказать, вашим соседом. У нас тут была булочная… Моя фамилия Джордах!

– Вы который из них? – спросила миссис Джардино, вглядываясь в него близорукими глазами.

– Младший.

– А, помню. Маленький гангстер.

Томас попытался ответить улыбкой на грубость миссис Джардино, но она не улыбнулась в ответ.

– Ну и чего тебе надо?

– Я давно здесь не был. Приехал вот навестить родных, а булочной уже нет.

– Ее несколько лет как нет, – раздраженно пожала плечами миссис Джардино, перекладывая яблоки так, чтобы не было видно пятен гнили. – Тебе что, родственники об этом не сообщали?

– Я о них уже довольно давно ничего не слышал. Вы не знаете, где они сейчас?

– Откуда мне знать? Они никогда не разговаривали с грязными итальяшками. – Она демонстративно отвернулась от него и стала перебирать пучки сельдерея.

– Ну что ж, и на том спасибо. – И Томас направился к двери.

– Подожди-ка, – окликнула его миссис Джардино. – Когда ты уезжал, твой отец был еще жив?

– Да.

– Так вот, он умер. – В голосе ее звучало явное удовлетворение. – Утонул. В реке. После этого твоя мать уехала, а дом, где вы жили, снесли, и сейчас… сейчас на его месте построили этот супермаркет, который разоряет нас, – с горечью закончила она.

Тут вошел покупатель, и миссис Джардино стала отвешивать ему пять фунтов картофеля, а Томас вышел из лавки.

Он немного постоял перед супермаркетом, но никаких идей у него не появилось. Подумал было спуститься к реке, но и река едва ли ему что-либо подскажет. И он пошел назад, на вокзал. По дороге он увидел банк и зашел в него, арендовал сейф и положил туда четыре тысячи девятьсот долларов, оставив сотню себе. В конце концов, не все ли равно, где оставить деньги – в Порт-Филипе или где-то еще. Или выбросить их в реку, в которой утонул отец.

Он подумал, что можно заглянуть на почту, и там, вероятно, ему дадут новый адрес матери и брата, но потом решил не делать этого. Он приезжал сюда не к ним, а к отцу. Чтобы расплатиться.