Текст книги "Богач, бедняк. Нищий, вор"

Мэри Джордах встала, проковыляла к окну и села в свою качалку – старуха, проводящая все время у окна. Пусть видит.

Машина покатила прочь. Он так и не взглянул наверх.

Они все ее бросают. Все как один. Даже лучший из них.

Машина с ревом вскарабкалась на холм и въехала в знакомые каменные ворота. Даже в этот солнечный июньский день от обрамляющих подъездную аллею тополей падали темные скорбные тени. Окруженный неухоженными цветочными клумбами дом постепенно, но неуклонно ветшал.

– Падение дома Эшеров, – сказал Брэд, разворачивая машину и направляя ее во двор. Рудольф так часто бывал здесь, что у него подобных ассоциаций не возникало. Для него это был просто дом Тедди Бойлена. – Кто здесь живет? Дракула?

– Один хороший знакомый, – ответил Рудольф. Он никогда не рассказывал Брэду о Бойлене. – Друг семьи. Он помог мне получить образование.

– Деньгами? – спросил Брэд, останавливая машину и критически оглядывая каменную громаду дома.

– В известной мере, – сказал Рудольф. – Но и другим.

– А на садовника у него не хватает?

– Его это не интересует. Идем, я познакомлю тебя с ним. Нас ждет шампанское. – И Рудольф вышел из машины.

– Мне застегнуться на все пуговицы? – спросил Брэд.

– Да, – сказал Рудольф.

Он подождал, давая Брэду время застегнуть ворот рубашки и подтянуть галстук. Рудольф впервые заметил, какая у него толстая короткая плебейская шея.

Они пересекли усыпанный гравием двор и подошли к высоким дубовым дверям. Рудольф позвонил. Он был рад, что пришел не один. Ему не хотелось наедине с Тедди Бойленом объявлять о своем решении. Звонок прозвенел в глухой дали, словно вопрос, обращенный к могиле: «Ты еще жив?»

Дверь открыл Перкинс.

– Добрый день, сэр, – поздоровался он.

Из гостиной доносились звуки рояля. Рудольф узнал сонату Шуберта. Тедди Бойлен водил его на концерты в Карнеги-холл и часто давал слушать музыку с проигрывателя: его радовало то, с каким удовольствием Рудольф научился ее распознавать и как быстро мог отличить хорошее исполнение от плохого, среднее – от гениального. «Я собирался забросить музыку, а тут ты появился в моей жизни, – сказал ему как-то Бойлен. – Я не люблю слушать ее в одиночестве и ненавижу слушать с людьми, которые только делают вид, что она их интересует».

Перкинс повел молодых людей в гостиную. Даже сейчас он вел их цепочкой. Брэд перестал сутулиться и шагал выпрямившись – так подействовал на него большой сумрачный холл.

– Мистер Джордах и его друг, – объявил Перкинс, распахивая дверь в гостиную.

Бойлен доиграл пассаж и поднялся с табурета. На столе стояла бутылка шампанского в ведерке со льдом, рядом два высоких узких бокала.

– Добро пожаловать. – Он с улыбкой протянул Рудольфу руку. – Рад тебя видеть.

Бойлен два месяца провел на юге и сильно загорел, волосы и прямые брови его совсем выгорели. На секунду Рудольфу показалось, что в лице его что-то изменилось, но он пока не мог определить, что именно.

– Разрешите представить вам моего друга Брэдфорда Найта, – сказал Рудольф. – Мы учились в одной группе.

– Здравствуйте, мистер Найт. – Бойлен пожал ему руку.

– Рад познакомиться с вами, сэр, – произнес Брэд с более сильным, чем обычно, оклахомским акцентом.

– Насколько я понимаю, вас тоже можно поздравить, – сказал Бойлен.

– Полагаю, да. Во всяком случае, формально, – улыбнулся Брэд.

– Нам нужен еще один бокал, Перкинс, – сказал Бойлен, направляясь к ведерку с шампанским.

– Слушаю, сэр. – И Перкинс удалился с таким видом, словно вел за собой целую процессию.

– Ну как, речь демократа была поучительной? Он упомянул о тяготах богатства?

– Он говорил об атомной бомбе, – ответил Рудольф.

– Изобретение демократов. А он не сказал, на кого мы теперь собираемся ее сбросить?

– Кажется, ни на кого. – Рудольф сам не понимал почему, но ему захотелось встать на защиту члена правительства. – В общем, в его словах было много здравого смысла.

– Да ну? Может, он скрытый республиканец? – заметил Бойлен, крутя в ведерке со льдом бутылку.

Неожиданно Рудольф понял, что изменилось в лице Бойлена. Под глазами больше не было мешков. Наверное, он как следует отоспался на юге.

– Славное у вас тут место, мистер Бойлен, такой старинный дом, – сказал Брэд. Во время разговора он беззастенчиво разглядывал все вокруг.

– Символ собственности, – небрежно произнес Бойлен. – Моя семья очень ценила его. Вы ведь с Юга, мистер Найт, верно?

– Из Оклахомы.

– Я однажды проезжал через этот штат, – сказал Бойлен. – На меня он произвел гнетущее впечатление. Вы намерены вернуться туда?

– Завтра, – сказал Брэд. – Я попытался уговорить Руди поехать со мной.

– Вот как, и уговорили? – Бойлен повернулся к Рудольфу: – Ты едешь?

Рудольф отрицательно покачал головой.

– Значит, нет, – сказал Бойлен. – Я не представляю тебя в Оклахоме.

Явился Перкинс с третьим бокалом и поставил его на столик.

– Ага, теперь все в порядке! – воскликнул Бойлен.

Он ловко открутил проволочку с пробки. Осторожно покачал пробку, и она выскочила с сухим хлопком. Он начал разливать пенящуюся жидкость. Обычно он поручал Перкинсу открывать бутылки. Рудольф понял, что на этот раз Бойлен открыл шампанское сам.

Он протянул бокал Брэду, затем Рудольфу и поднял свой.

– Итак, за будущее, – сказал он. – За эту опасную и неопределенную временную категорию.

– У этого, пожалуй, вкус иной, чем у кока-колы, – сказал Брэд.

Рудольф слегка нахмурился. Брэд нарочно изображал из себя деревенщину – это была реакция на элегантность и рафинированность Бойлена.

– И в самом деле, верно? – спокойно произнес Бойлен. – А что, если нам пойти в сад и допить бутылку на солнце? В этом всегда есть что-то праздничное – выпить на свежем воздухе.

– Спасибо, но у нас мало времени, – отказался Рудольф.

– Вот как? – удивленно поднял брови Бойлен. – А я полагал, мы вместе поужинаем на «Постоялом дворе». Вы тоже приглашены, мистер Найт.

– Благодарю вас, но все зависит от Руди.

– Нас ждут в Нью-Йорке, – объяснил Рудольф.

– Понимаю. Вечеринка, люди вы молодые…

– Да, нечто в этом роде.

– Вполне естественно, – сказал Бойлен. – В такой день. – Он налил всем еще шампанского. – Ты с сестрой увидишься?

– Да, мы собираемся у нее. – Рудольф не имел обыкновения врать.

– Передай ей от меня привет, – попросил Бойлен. – Надо будет не забыть послать подарок ее ребенку. Повтори мне, кто у нее?

– Мальчик.

Рудольф говорил ему, когда родился ребенок, что это мальчик.

– Значит, нужно послать маленькую серебряную ложечку, – сказал Бойлен, – чтобы крошка ел с нее кашку. В моей семье, – к сведению Брэда сказал Бойлен, – новорожденному мальчику принято было дарить пакет акций. Естественно, они оставались в семье. Это выглядело бы странно, если бы я сделал такой подарок племяннику Рудольфа, хотя я очень люблю Рудольфа. Кстати, я очень привязан и к его сестре. Но в последние годы мы идем каждый своим путем.

– Когда я родился, отец записал на мое имя нефтяную скважину, – сказал Брэд. – Сухую дыру. – И он от души рассмеялся.

– Важно намерение, – в знак утешения из вежливости сказал Бойлен.

– Не в Оклахоме, – сказал Брэд.

– Рудольф, – обратился к нему Бойлен, – я надеялся, что за ужином мы сможем спокойно поговорить обо всем, но раз вы торопитесь… Конечно, в такой вечер вам хочется быть среди своих сверстников. Тем не менее не уделишь ли ты мне сейчас несколько минут?

– Если хотите, я пока погуляю, – сказал Брэд.

– Вы очень деликатны, мистер Найт, – в тоне Бойлена на мгновение прозвучала насмешка, – но нам с Рудольфом нечего скрывать. Так, Рудольф?

– Не знаю, – холодно ответил Рудольф. Он не собирался участвовать в затеянной Бойленом непонятной игре.

– Я вот что сделал, – деловым тоном начал Бойлен, – купил тебе билет в круиз вокруг Европы на «Куин Мэри». Отплываешь через две недели, так что у тебя достаточно времени повидать друзей, получить паспорт и закончить все необходимые дела. Я думаю, тебе следует посмотреть Лондон, Париж, Рим и прочее, как полагается. Собственно, настоящее образование начинается после колледжа. Вы согласны, мистер Найт?

– Я не смогу, – ставя бокал на столик, сказал Рудольф.

– Почему? – удивился Бойлен. – Ты всегда мечтал побывать в Европе.

– Когда мне это будет по средствам.

– О, дело только в этом? – снисходительно рассмеялся Бойлен. – Ты неправильно меня понял. Это мой подарок. Мне кажется, путешествие пойдет тебе на пользу. Избавишься от некоторой провинциальности – только не обижайся. Может быть, в августе я присоединюсь к тебе где-нибудь на юге Франции.

– Спасибо, Тедди, но я не могу.

– Жаль, – пожал плечами Бойлен. – Впрочем, умный человек сам знает, когда принять подарок, а когда отказаться. Даже если речь идет о сухой дыре, – заметил он, кивнув в сторону Брэда. – Конечно, если у тебя более интересные планы…

– С завтрашнего дня я начинаю работать у Колдервуда на полной ставке.

– Беднягу ожидает скучное лето, – заметил Бойлен. – Меня удивляют твои вкусы. Ты предпочитаешь продавать кастрюли и сковородки неряшливым домохозяйкам в захолустном городке, вместо того чтобы съездить во Францию. Впрочем, тебе виднее. А что после лета? Ты решил заняться правом, как я тебе советовал, или постараешься попасть на дипломатическую службу?

Вот уже больше года Бойлен уговаривал Рудольфа выбрать одну из этих профессий. Сам Бойлен отдавал предпочтение юриспруденции. «Молодому человеку, наделенному лишь тем, что он – личность и обладает умом, – писал он Рудольфу, – юриспруденция открывает дорогу к власти и богатству. Америка – страна юристов. Часто хороший адвокат держит в руках компанию, которая его наняла, и постепенно становится ее хозяином. Мы живем в сложное время, и чем дальше, тем оно сложнее. Юрист, хороший юрист, – единственный надежный проводник, который помогает нам пробраться сквозь дебри сложностей, и за это он получает соответствующее вознаграждение. Даже в политике… Посмотри, сколько юристов занимают кресла в Сенате. Почему бы и тебе не сделать подобную карьеру? Видит бог, стране выгоднее пользоваться услугами человека с твоим интеллектом и характером, чем содержать на Капитолийском холме некоторых из этих клоунов-проходимцев. Или подумай о службе в Госдепартаменте. Нравится нам или нет, но мы правим миром или должны им править. Мы должны поставить своих лучших людей на посты, дающие им возможность влиять на наши собственные действия и действия наших друзей и наших врагов».

Бойлен был патриотом. Будучи конформистом, он по лености или по утонченности натуры по-прежнему придерживался твердых убеждений относительно того, что в общественной жизни надо быть порядочным человеком. Рудольф слышал от него хвалебные отзывы только об одном вашингтонском деятеле – министре военно-морского флота Джеймсе Форрестоле. «Будь ты моим сыном, – писал далее Бойлен, – я не дал бы тебе другого совета. На дипломатической службе ты не будешь много получать, но будешь вести жизнь джентльмена среди джентльменов, и мы все будем гордиться тобой. Ничто не помешает тебе хорошо жениться и дорасти до посла. Я буду рад оказать тебе любую посильную помощь. Наградой мне будет, если раз в два-три месяца ты пригласишь меня в посольство на обед и я смогу сказать себе, что в известной мере всему этому способствовал».

Вспомнив это, а также то, как Колдервуд в ярости смотрел на фотографию своих трех дочерей, Рудольф с гнетущим чувством подумал, что всем хочется иметь сына. Сына сообразно своему собственному, пристрастному, немыслимому представлению.

– Ты не ответил на мой вопрос, Рудольф, – настаивал Бойлен. – Что же ты выбрал?

– Ни то ни другое, – ответил Рудольф. – Я обещал Колдервуду проработать у него по крайней мере год.

– Ясно. Насколько я понимаю, ты не метишь высоко, – разочарованно сказал Бойлен.

– Нет, это не так. Но я иду своим путем.

– Что ж, значит, твоя поездка в Европу отменяется, – сказал Бойлен. – Не смею больше задерживать – вас ждут друзья. Рад был с вами познакомиться, мистер Найт. Если когда-нибудь снова выберетесь из Оклахомы, приезжайте опять ко мне вместе с Рудольфом. – Он допил шампанское и вышел из комнаты в своем твидовом, безупречно сидящем пиджаке с пестрым шелковым платком на шее.

– Ну… – протянул Брэд. – Зачем мы сюда приезжали?

– Когда-то у него что-то было с моей сестрой, – ответил Рудольф. И направился к двери.

– От этого мерзавца мурашки идут по коже, верно?

– Нет, – сказал Рудольф. – Далеко не так. Пошли отсюда.

Брэд заговорил, когда они уже выехали за ворота:

– У этого типа что-то странное с глазами. Не могу понять! Такое впечатление, будто кожу вокруг глаз… – Он замолчал, подбирая подходящее сравнение. – …будто кожу… подтянули, что ли. Ха, знаешь что? Спорим, он только что сделал пластическую операцию.

Точно, подумал Рудольф. Ну конечно. Вовсе он не отсыпался на юге.

– Возможно, – сказал он. – От Тедди Бойлена жди чего угодно.

– Все на кухне, – весело объявила Гретхен вновь прибывшей паре, а сама, оглядывая собственную гостиную, подумала: кто эти люди? Зачем они здесь? Придется подождать, пока вернется Вилли, чтобы узнать их имена. Он отправился в бар на углу за льдом. У них всегда было достаточно виски, бурбона, джина и красного вина в полугаллоновых кувшинах и всегда не хватало льда.

В комнате набилось человек тридцать, и из них она знала только половину. А сколько еще придет? Этого она никогда не могла сказать заранее. Иногда у нее возникало впечатление, что Вилли приглашал первых попавшихся на улице. Мэри-Джейн распоряжалась на кухне, заменяя бармена. У Мэри-Джейн был сейчас трудный период – она оправлялась после второго развода, – и ее надо было приглашать на все сборища. Чувствуя, что ее приглашают из жалости, Мэри-Джейн старалась всячески оправдать свое присутствие: раздавала напитки, мыла стаканы и рюмки, опорожняла пепельницы и забирала к себе в постель одиноких бедолаг. На вечеринке просто необходимы такие, как она.

Гретхен поморщилась, заметив, как какой-то тип в костюме от «Брукс бразерс» стряхнул пепел прямо на ковер, а потом бросил тут же окурок и раздавил его каблуком. Комната выглядела такой красивой, когда в ней никого не было: бледно-розовые стены, книги на полках, накрахмаленные занавески, начищенная каминная решетка, взбитые подушки, полированная мебель.

Она боялась, что Рудольф не одобрит такую вечеринку, хотя ничто в его поведении не указывало на это. Рудольф, как всегда, забился с Джонни Хитом в угол, и они о чем-то оживленно беседовали. Говорил в основном Джонни, а Рудольф слушал. Двадцатипятилетний Хит уже был партнером в одной из маклерских контор на Уолл-стрит и, по слухам, успел сколотить себе на бирже целое состояние. Он был обаятельным молодым человеком, скромным, уравновешенным, с живыми глазами и тихим голосом. Гретхен знала, что, приезжая в Нью-Йорк, Рудольф часто ужинает с ним и ходит на бейсбол. Когда бы ей ни доводилось случайно услышать их разговор, они говорили об одном и том же: биржевые сделки, слияние компаний, создание новых фирм, прибыли, способы избежать налогов. Ей все это представлялось ужасно скучным, но Рудольфа, кажется, увлекало, хотя он, безусловно, не мог ни играть на бирже, ни с кем-либо сливаться, ни создать свою компанию.

Однажды она спросила его, почему из всех людей, бывающих в ее доме, он выбрал в друзья именно Джонни. Рудольф совершенно серьезно ответил: «Он единственный из твоих приятелей, кто может чему-то меня научить».

Кто способен понять собственного брата? Тем не менее Гретхен не собиралась устраивать в честь брата такую, как сегодня, вечеринку. Но почему-то все вечеринки в их доме оказывались именно такими. Состав гостей периодически менялся: актеры, актрисы, молодые режиссеры, журналисты, манекенщицы, девушки из журнала «Тайм», продюсеры с радио, кто-то из рекламного агентства, женщины вроде Мэри-Джейн, которые, едва разведясь, рассказывали всем, что их бывшие мужья – гомосексуалисты; преподаватели из Нью-Йоркского или Колумбийского университета, пишущие романы; молодые люди с Уолл-стрит, похожие на мошенников; потрясающе сексуальная секретарша, после третьей рюмки начинавшая флиртовать с Вилли; бывший пилот из эскадрильи Вилли, неизменно затевавший с Гретхен разговор о Лондоне; чей-то неудовлетворенный муж, который в конце вечера всегда пытался поухаживать за ней, а потом наверняка уходил с Мэри-Джейн…

Да, состав гостей периодически менялся, но разговоры велись все те же. Спорили о России, об Алджере Хиссе и о сенаторе Маккарти, девушки-интеллектуалки с челками превозносили Троцкого… («Напитки в кухне», – весело объявила она вновь прибывшей загорелой паре, явно проведшей день на пляже)… кто-то только что открыл для себя Кьеркегора, а еще кто-то встречался с Сартром и непременно хотел об этом рассказать, а еще кто-то только что вернулся из Танжера или из Израиля и тоже хотел об этом рассказать. Устраивать такой вечер раз в месяц еще куда ни шло. Даже два раза в месяц, если бы они не засыпали пеплом всю комнату. В общем-то, это были красивые, образованные молодые люди, у всех откуда-то были деньги, и все хорошо одевались. В Порт-Филипе Гретхен мечтала как раз о таких друзьях. Но они окружали ее уже почти пять лет. Толчея на кухне. Бесконечные вечеринки.

С решительным видом она прошла сквозь толпу к лестнице и поднялась в комнату на чердаке, где спал Билли. После рождения Билли они перебрались на верхний этаж старого кирпичного дома на Западной Двенадцатой улице и сделали из чердака большую комнату со слуховым окном. Кроме кроватки Билли и его игрушек, здесь был еще большой стол, за которым Гретхен работала. На столе стояла пишущая машинка, высились кипы книг, газет и журналов. Гретхен любила работать рядом с сыном, а тому нисколько не мешал стрекот машинки, наоборот, как бы убаюкивал его. Дитя машинного века, он спал под музыку «ремингтона».

Она включила настольную лампу и увидела, что сын не спит. Он лежал в пижаме на своей кроватке – рядом на подушке тряпичный жираф, – медленно водил руками по воздуху, точно рисовал какие-то узоры в сигаретном дыму, плывшем сюда снизу. Гретхен почувствовала себя виноватой, но не запретишь же людям курить только потому, что наверху спит четырехлетний ребенок, которому это может не нравиться. Она нагнулась и поцеловала сына в лоб. После ванны от малыша пахло мылом и чистой детской кожей.

– Когда я вырасту, – сказал он, – не буду никого приглашать в гости.

Не в отца пошел, подумала Гретхен. Хотя и точная его копия: светловолосый, на щеках ямочки. Ничего от Джордахов. Впрочем… Наверное, Томас в детстве был таким же.

– Спи, Билли. – Гретхен склонилась над кроваткой и поцеловала его еще раз. Потом подошла к столу и села, радуясь тому, что не слышит больше гула голосов, уверенная, что никто ее не хватится, просиди она тут хоть всю ночь. Она взяла лежавшую на столе книгу – «Основы психологии». Две страницы посвящены тесту Роршаха. Познай себя. Познай своего врага. Она ходила на вечерние курсы при Нью-Йоркском университете. Если она их не бросит, то через два года получит диплом. Ее угнетало ощущение своей необразованности, и она стеснялась просвещенных друзей Вилли, а порой и его самого. А кроме того, ей нравилось сидеть в аудитории, быть среди людей, которых интересуют не только деньги, или положение в обществе, или пребывание на публике.

Когда родился Билли, Гретхен ушла из театра. «Вернусь туда позже, когда он подрастет и я не буду нужна ему целый день», – убеждала она себя тогда. Но теперь уже твердо знала, что никогда не будет актрисой. Не велика потеря. Ей пришлось подыскивать работу, которой можно было бы заниматься дома, и, к счастью, она нашла ее без труда. Стала помогать Вилли: когда ему надоедало или он был занят другими делами, писала за него рецензии на радиопостановки, а затем и на телепрограммы. Поначалу он подписывался под ее статьями, но вскоре ему в редакции предложили административную работу с повышением жалованья, и с этих пор она ставила под рецензиями свою подпись. Редактор с глазу на глаз сказал ей, что она пишет гораздо лучше Вилли, но она к тому времени уже сама поняла, чего стоит литературное дарование мужа. Однажды, разбирая старый чемодан, она наткнулась на первый акт его пьесы. Полное убожество. То, что казалось умным и смешным, когда Вилли рассказывал, на бумаге превращалось в пошлость. Конечно, она не сказала ему о своем впечатлении, как не сказала, что вообще прочла его пьесу, но стала настойчиво склонять перейти на административную работу.

Она взглянула на лист желтоватой бумаги, вставленный в машинку. Сверху карандашом был выведен вариант заголовка: «Песенка коммерсанта», и Гретхен скользнула глазами по странице. «Наивный вид, – писала она, – который считается отличительной чертой американцев, с выгодой используется коммерсантами, обманом или упорством навязывающими нам свои товары независимо от того, полезны они нам, нужны или, наоборот, опасны. Нас смешат, чтобы мы покупали суповые концентраты, пугают, чтобы всучить джем для завтрака, цитируют “Гамлета”, предлагая автомобили, несут околесицу, чтобы мы приобретали слабительное…»

Гретхен поморщилась. Недотянуто. К тому же бесполезно. Кто будет ее слушать и тем более что-то предпринимать? Американцам кажется, что они покупают то, что хотят. Большинство ее гостей там, внизу, в той или иной мере наживаются именно на том, что их хозяйка осуждает здесь, наверху. Напитки, которые они пьют, куплены на деньги, заработанные с помощью «Песенки коммерсанта». Она вытащила лист из машинки и бросила в мусорную корзинку – все равно эту статью никто никогда не напечатает. Об этом позаботится даже сам Вилли.

Она снова подошла к кроватке мальчика. Он заснул, крепко прижав к себе жирафа, и спал на удивление спокойно. Что ты будешь покупать, что будешь продавать в моем возрасте? Каких наделаешь ошибок? Сколько понапрасну растратишь любви?

На лестнице послышались шаги, и Гретхен быстро нагнулась, делая вид, что заправляет одеяло на кроватке. Вилли открыл дверь.

– А я-то думал, куда ты девалась.

– Я пыталась прийти в себя.

– Гретхен, – укоризненно сказал он. Лицо его слегка покраснело от выпитого, а на верхней губе выступили капельки пота. Он начал лысеть – лоб стал почти как у Бетховена, тем не менее выглядел он по-прежнему мальчишкой. – Они не только мои друзья, но и твои.

– Ничьи они не друзья, – отрезала Гретхен. – Просто любят выпить, вот и все.

Она чувствовала, что ведет себя как стерва. Перечитав начало своей статьи, Гретхен еще больше разозлилась, а ведь именно поэтому она ушла наверх. И ей вдруг стало досадно, что сын так похож на Вилли. «Я ведь тоже там была», – хотела она сказать.

– Что же, по-твоему, я должен делать? Выгнать их?

– Да, выгнать.

– Ты же знаешь, что это невозможно. Пошли вниз, дорогая. А то они бог знает что начнут о тебе думать.

– Скажи, что у меня вдруг возникла необходимость покормить ребенка грудью. В некоторых племенах женщины кормят детей грудью до семи лет. Они там, внизу, все знают. Посмотрим, знают ли и это.

– Родная… – Вилли подошел и обнял ее. На нее пахнуло джином. – Успокойся, прошу тебя. Ты стала ужасно нервной.

– О, так ты это заметил?

– Конечно, заметил. – Он поцеловал ее в щеку. Пустой поцелуй, подумала Гретхен. Он не спал с ней две недели. – Я знаю, в чем причина. Ты себя совсем не жалеешь. Ребенок, работа, занятия… – Вилли все время пытался уговорить ее бросить курсы. – Что ты хочешь этим доказать? Я и так знаю, что ты самая умная женщина в Нью-Йорке.

– Я не делаю и половины того, что следует. Мне, пожалуй, стоит спуститься и подцепить подходящего кандидата в любовники. Чтобы успокоить нервы.

Вилли разжал объятия и отступил, сразу протрезвев.

– Забавно. Ха-ха, – холодно произнес он.

– Пошли на командный пункт, – сказала она, выключая лампу на столе. – Напитки в кухне.

Он схватил в темноте ее за руку.

– Что я сделал не так? – спросил он.

– Ничего, – сказала она. – Просто безупречная хозяйка и ее супруг присоединятся сейчас к красивому и благородному обществу, собравшемуся на Западной Двенадцатой улице.

Она вырвала у него руку и спустилась по лестнице. Минутой позже спустился и Вилли. Он задержался, чтобы поцеловать пахнущими джином губами сына в лоб.

Гретхен увидела, что Рудольф, наговорившись с Джонни Хитом, стоит в углу и увлеченно беседует с Джули, которая, видимо, приехала, пока Гретхен была наверху. Приятель Рудольфа, парень из Оклахомы, чересчур громко хохотал над чем-то, сказанным одним из управляющих. Джули была с высокой прической, в свободном черном бархатном платье. «Я все время борюсь с тем, чтобы не выглядеть школьной мажореткой», – призналась ей как-то Джули. Сегодня она сумела этого достичь. Для такой молоденькой девушки она выглядела слишком уж уверенной в себе. Гретхен была убеждена, что Джули еще не спала с Рудольфом. После пяти лет дружбы! Это просто не по-человечески. Что-то явно не так с этой девушкой, или с Рудольфом, или с обоими.

Гретхен помахала Рудольфу, но не сумела привлечь его внимание. Она уже шла к нему и Джули, когда ее остановил коммерческий директор одного рекламного агентства, слишком хорошо одетый и слишком красиво причесанный.

– Дражайшая хозяйка, – сказал этот человек, похожий на английского актера. Его звали Алек Листер. Он начал свою карьеру посыльным в радиокомпании Си-би-эс, но это было давным-давно. – Разрешите вас поздравить. Вечер удался на славу.

– Вы предлагаете себя в кандидаты? – глядя ему в глаза, спросила Гретхен.

– Что? – Листер от растерянности переложил стакан из одной руки в другую. Он не привык, чтобы с ним говорили загадками.

– Ничего, – ответила Гретхен. – Поток сознания. Рада, что вам нравится мой зверинец.

– Очень нравится, – без колебаний подтвердил он. – Очень. А еще мне нравятся ваши статьи.

– Я скоро стану так же известна, как Сэмюел Тейлор Колридж с радио и телевидения, – сказала она. Листер принадлежал к числу гостей, которых не следовало оскорблять, но она сегодня готова была снять скальп с любого.

– Что я такого сказал? – На секунду он опять озадачился и слегка нахмурился. – О да, понял. – Но это едва ли доставило ему удовольствие. – Если вы позволите мне высказать свое мнение, – продолжал он, зная, что может спокойно высказывать свое мнение по любому поводу в любом доме между Уолл-стрит и Шестидесятой улицей, – статьи прекрасные, но… на мой взгляд, излишне колючие. В них чувствуется некоторая враждебность – должен признать, это придает им приятную остроту, однако возникает такое чувство, что они направлены против всего рекламного бизнеса…

– О, значит, вы это заметили? – невозмутимо сказала Гретхен.

– Да, заметил, – сухо кивнул Листер, глядя на нее. Вся сердечность его исчезла, и лицо мягкого английского актера в одну секунду стало официальным, холодным. – И не только я. В наши дни, когда действия почти каждого расследуются и рекламодатели чертовски осторожничают, чтобы не заплатить деньги людям, чьи позиции могут оказаться неприемлемыми…

– Вы меня предостерегаете?

– Можете считать, да, – сказал он. – По дружбе.

– Очень мило с вашей стороны, дорогой, – легко коснувшись его локтя и нежно улыбаясь, сказала Гретхен, – но боюсь, уже немного поздно. Я воинствующая коммунистка на содержании у Москвы и плету нити заговора против Эн-би-си и Эм-джи-эм, а также хочу зарыть в землю «Каши Рэлстона».

– Не обращай на нее внимания, Алек, – сказал Вилли, подойдя к ним, и крепко взял Гретхен за локоть. – Она сегодня на всех бросается. Идем на кухню, выпьем чего-нибудь.

– Спасибо, Вилли, – ответил Листер, – но мне пора идти. Я обещал заглянуть еще в два дома сегодня. – Он поцеловал Гретхен в щеку почти воздушным поцелуем. – До свидания, дорогая. Надеюсь, вы запомнили, что я вам сказал.

– Я ваши слова высеку на мраморе, – сказала она.

Невозмутимый и бесстрастный, он пошел к выходу, по пути поставив свой стакан на книжную полку. Потом на полировке останется пятно.

– В чем дело? – тихо спросил Вилли. – Ты ненавидишь деньги?

– Я ненавижу его. – Гретхен отошла от мужа и, сияя улыбкой, стала проталкиваться в угол, где Рудольф разговаривал с Джули. Они говорили почти шепотом. Напряжение, владевшее ими, отделяло их невидимой стеной от остальных, от смеха и всех этих разговоров. Казалось, Джули вот-вот заплачет, а у Рудольфа был сосредоточенный, упрямый вид.

– По-моему, это ужасно, – говорила Джули. – Да, я так считаю.

– Ты сегодня изумительно выглядишь, Джули. Просто роковая женщина, – прервала ее Гретхен.

– Во всяком случае, я себя такой не чувствую. – Голос Джули дрожал.

– А что произошло? – спросила Гретхен.

– Скажи ей, – повернулась Джули к Рудольфу.

– В другой раз, – произнес Рудольф, еле раздвигая губы. – На вечеринке не стоит.

– Он собирается постоянно работать у Колдервуда. С завтрашнего дня.

– Ничто не постоянно, – сказал Рудольф.

– Хочет на всю жизнь застрять за прилавком в захолустном городишке, – не слушая его, продолжала Джули. – Стоило ли ради этого кончать колледж?!

– Я говорил тебе, что нигде не собираюсь застревать на всю жизнь, – возразил Рудольф.

– Нет, ты уж расскажи сестре все, – не унималась Джули.

– А что еще? – спросила Гретхен. Признаться, ее тоже разочаровал выбор Рудольфа. В то же время она в душе вздохнула с облегчением: работая у Колдервуда, он будет продолжать заботиться о матери, и ей не придется думать об этом самой или просить помощи у Вилли. Чувство облегчения было недостойным, но оно существовало – тут уж ничего не поделаешь.

– Мне хотели сделать подарок. Лето в Европе, – ровным голосом произнес Рудольф.

– Кто это тебе предложил? – спросила Гретхен, хотя знала ответ.

– Тедди Бойлен.

– Я уверена, родители разрешили бы мне с тобой поехать, – сказала Джули. – Это было бы самое замечательное лето в нашей жизни.

– У меня нет времени на самое замечательное лето в нашей жизни, – отчеканивая каждое слово, заявил Рудольф.

– Да поговорите же с ним, Гретхен! – взмолилась Джули.

– Руди, по-моему, ты заслужил отдых после такой напряженной работы, – сказала Гретхен.

– Европа никуда не денется. Я поеду туда, когда почувствую, что созрел для этого.

– Тедди Бойлен, наверное, был не очень доволен, когда ты отказался от его подарка, – сказала Гретхен.

– Ничего, переживет.

– Хотела бы я, чтобы кто-нибудь предложил мне съездить в Европу, – сказала Гретхен, – я бы мигом примчалась на пароход…

– Гретхен, – подошел к ней молодой человек, – мы хотели поставить пластинку, но, похоже, проигрывателю капут.

– Мы позже еще поговорим, – сказала Гретхен Рудольфу и Джули. – Что-нибудь придумаем. – И вместе с молодым человеком направилась к проигрывателю.

Она нагнулась, проверяя штепсель. Днем приходила цветная горничная убираться и всегда забывала снова вставить вилку в штепсель. Когда Гретхен сделала ей выговор, она сказала: «Я и так без конца нагибаюсь».