Текст книги "Богач, бедняк. Нищий, вор"

1950 год

В черной мантии и шапочке, взятых напрокат, Рудольф сидел среди других выпускников колледжа.

– Сейчас, в тысяча девятьсот пятидесятом году, в самой середине столетия, мы, американцы, должны задать себе несколько вопросов. Что у нас есть? Чего мы хотим? В чем наша сила и в чем наши слабости? Что ждет нас впереди? – Оратор, член кабинета министров, приехал из Вашингтона в знак уважения к президенту колледжа, с которым они когда-то вместе учились в Корнелле, более знаменитом университете.

«Сейчас, в самой середине столетия, – думал Рудольф, беспокойно ерзая на стуле, – что у меня есть? Чего я хочу? В чем моя сила и в чем мои слабости? Что ждет меня впереди? У меня есть диплом бакалавра, четыре тысячи долга и умирающая мать на руках. Я хочу быть богатым, свободным и любимым. Моя сила? Я могу пробежать двести двадцать ярдов за двадцать три и восемь десятых секунды. Моя слабость? Я честный человек. – Глядя на Большого Человека из Вашингтона, он про себя улыбнулся: – Что ждет меня впереди? А ну скажи мне, приятель».

Деятель из Вашингтона явно принадлежал к пацифистам.

– Во всем мире растет волна милитаризма, – заявил он торжественным голосом. – Единственный оплот мира – это военная мощь Соединенных Штатов. Для предотвращения войны Соединенные Штаты должны увеличить и укрепить свои вооруженные силы настолько, чтобы они, располагая возможностью нанести контрудар, служили фактором, сдерживающим военные устремления других.

Рудольф скользнул взглядом по рядам выпускников. Половина из них участвовала во Второй мировой войне, и поступили они сюда по закону о правах военнослужащих. Многие успели жениться, и их жены, по случаю торжества побывавшие в парикмахерской, сидели в задних рядах, некоторые с младенцами на руках, потому что их не с кем оставить; почти все они жили в автофургонах или снимали тесные комнатенки, пока их мужья боролись за вручаемые сегодня дипломы. Рудольфу было интересно, что они думают о растущей волне милитаризма.

Рядом с Рудольфом сидел Брэдфорд Найт, круглолицый цветущий молодой человек из Талсы. Воевал Найт, в ту пору сержант пехоты, в Европе. Он был лучшим другом Рудольфа в колледже; несмотря на оклахомскую манеру медленно растягивать слова, он был энергичным, общительным парнем, циничным и хитроватым. Он поступил в Уитби, так как его капитан окончил этот университет и дал ему рекомендацию в приемную комиссию. Они с Рудольфом ходили на рыбалку и выпили вместе немало пива. Брэд уговаривал Рудольфа поехать в Талсу и вместе с ним и отцом заняться нефтяным бизнесом. «К двадцати пяти годам ты уже станешь миллионером, сынок, – говорил Брэд. – В тех краях нефть всюду. Будешь менять “кадиллаки” как перчатки». Отец Брэда стал миллионером в двадцать четыре года, но сейчас едва сводил концы с концами. («Временные затруднения», – говорил Брэд.) Отец не смог даже приехать на церемонию вручения дипломов.

Тедди Бойлен тоже не присутствовал на церемонии, хотя Рудольф послал ему приглашение. Мог бы по крайней мере приехать после того, как потратил на это четыре тысячи долларов. Но Бойлен отказался. «Я не расположен катить за пятьдесят миль в чудесный июньский день ради того, чтобы выслушать речь какого-то демократа в захудалом сельскохозяйственном колледже». Уитби был не сельскохозяйственным университетом, хотя имел сильный сельскохозяйственный факультет, но Бойлен до сих пор не мог простить Рудольфу, что тот отказался в сорок шестом году, когда он предложил заплатить за его обучение, даже попытаться поступить в какой-нибудь из старейших университетов Новой Англии. «Однако, – писал Бойлен в своем письме, – в любом случае надо отметить такое событие. Когда все это занудство кончится, приезжай ко мне, выпьем шампанского и поговорим о твоем будущем».

Рудольф выбрал Уитби не случайно, предпочтя его по нескольким причинам Йелю или Гарварду. Во-первых, поступи он в Йельский или Гарвардский университет, его долг Бойлену составил бы гораздо больше четырех тысяч, а во-вторых, происхождение и безденежье вынудили бы его чувствовать себя чужаком среди юных лордов американского общества, чьи отцы и деды аплодировали командам на играх Гарварда с Йелем, танцевали на балах дебютанток и в большинстве своем в жизни не работали ни одного дня. В Уитби же бедность была обычным явлением. Редко кому из студентов не приходилось летом работать, чтобы осенью было чем заплатить за учебники и одежду. Единственным исключением, кроме случайно попавших сюда молодых людей вроде Брэда, были книгочеи, избегавшие всяческого общения, да несколько помешанных на политике молодых людей, распространявших петиции в поддержку Объединенных Наций и против обязательной военной службы.

Рудольф выбрал Уитби еще и потому, что университет находился недалеко от Порт-Филипа и по воскресеньям Рудольф мог навещать мать, которая теперь почти никуда не выходила из своей комнаты. Он не имел права оставлять ее без присмотра – одинокая, подозрительная, полусумасшедшая, она погибла бы без него. Летом после первого курса, начав вечерами и по субботам работать в универмаге Колдервуда, он подыскал себе в Уитби дешевую двухкомнатную квартирку с кухней и перевез туда мать. Там она сейчас и ждала его. Она сказала, что не приедет на церемонию, так как неважно себя чувствует, а кроме того, не хочет позорить его своим видом. Позорить – пожалуй, слишком сильное слово, подумал Рудольф, оглядывая аккуратно одетых серьезных родителей своих сокурсников, но, уж конечно, она никого бы здесь не ослепила своей красотой и туалетом. Одно дело быть хорошим сыном, и совсем другое – не смотреть правде в глаза.

Итак, Мэри Пэйс-Джордах, вытянув распухшие и уже едва двигающиеся ноги, сидела сейчас в качалке у окна их убогой квартирки, курила, осыпая шаль пеплом, и не видела, как ее сыну вручают свернутый в трубочку диплом на искусственном пергаменте. Не было там и единокровной Гретхен, которую удерживала в Нью-Йорке болезнь ребенка; Джули, у которой самой в тот день была выпускная церемония в колледже Барнард; Томаса, тоже единокровного, чей адрес был неизвестен, и Акселя Джордаха, обагрившего кровью руки и канувшего в вечность.

В этот день Рудольф был один – ну и ладно.

– Мощь военной машины устрашающа, – гремел в динамиках голос оратора, – но на нашей стороне одно великое преимущество – стремление всех простых людей земного шара к миру…

Если Рудольф относится к простым людям, то правительственный чиновник, естественно, имел в виду и его. Наслушавшись на дискуссиях в университете о войне, он уже не завидовал предшествующему поколению, которое выстояло под Гвадалканалом, на песчаных холмах Туниса и у реки Рапидо.

Красивый голос интеллигентного, образованного человека продолжал звучать на залитом солнцем дворе, окруженном зданиями в колониальном стиле из красного кирпича. В конце речи оратор, как обычно, восславил Америку – страну великих возможностей. Половине присутствовавших здесь молодых людей недавно представлялась реальная возможность быть убитыми за Америку, но оратор сейчас смотрел не в прошлое, а в будущее и говорил о возможностях в таких областях, как наука, коммунальное обслуживание, помощь тем народам, «которым повезло меньше, чем нам». Наверное, он был неплохим человеком, этот член кабинета министров, но его высказывания о возможностях в Америке на тысяча девятьсот пятидесятый год представлялись несколько выспренними, евангелическими и чисто вашингтонскими. Все это, конечно, вполне подходило для торжественной речи на выпускном вечере, но вряд ли соответствовало земным устремлениям трехсот с лишним сыновей бедняков, сидевших перед ним в черных мантиях; ожидая вручения дипломов об окончании маленького, финансово немощного университета, который славился – если славился вообще – только своим сельскохозяйственным факультетом, они с беспокойством гадали, как с завтрашнего дня начнут зарабатывать себе на жизнь.

В первом ряду, отведенном для преподавателей, профессор Дентон, глава исторического и экономического факультетов, повернувшись на стуле, прошептал что-то на ухо профессору Ллойду с английского факультета, который сидел справа от него. Рудольф улыбнулся, представив себе, как профессор Дентон комментирует ритуальное витийство члена правительства. Дентон, невысокий желчный седеющий человек, разочарованный в жизни, ибо понимал, что уже не сможет подняться выше в академическом мире, был к тому же старомодным популистом со Среднего Запада и на занятиях со студентами немало времени тратил на тирады о том, как, по его словам, крупные финансисты и бизнесмены еще во времена Гражданской войны предали американскую экономическую и политическую систему. «Американская экономика – это шулерская игра в кости, – говорил он в аудитории. – Законы тщательно продуманы таким образом, чтобы богатым выпадали только семерки, а всем остальным – только двойки».

По крайней мере раз в семестр он обязательно напоминал студентам, что в 1932 году Морган не заплатил ни одного цента подоходного налога. «Обратите на это внимание, джентльмены! – с горечью повторял он. – А мне, получавшему обычное преподавательское жалованье, в том же самом году пришлось заплатить федеральному правительству пятьсот двадцать семь долларов и тридцать центов».

Однако, как заметил Рудольф, слова профессора Дентона производили совсем не тот эффект, на который профессор рассчитывал. Вместо того чтобы гореть негодованием и желанием немедленно объединиться в борьбе за преобразования, многие студенты, в том числе и сам Рудольф, мечтали о времени, когда и они достигнут вершин богатства и власти, чтобы, как Морган, избавиться от ярма, или, по выражению профессора Дентона, «узаконенного порабощения избирателей».

А когда Дентон обрушивался на напечатанные в «Уолл-стрит джорнел» сообщения о появлении новых зловредных конгломератов, способных увиливать от налогов, или нефтяных маклеров, утаивающих от федеральной казны миллионы долларов, Рудольф слушал внимательно, восхищаясь методами, которые порицал Дентон, и тщательно все записывал на тот случай, если когда-нибудь и у него возникнут подобные возможности.

Стремясь получать хорошие отметки – не столько из-за самих отметок, сколько из-за того, что это может ему дать впоследствии, – Рудольф никоим образом не раскрывал, что он так старательно внимает тирадам Дентона не из прилежания, а скорее как шпион на вражеской территории. Он прослушал у Дентона три курса и отлично сдал экзамены, после чего тот предложил ему место преподавателя на историческом факультете на ближайший год.

Несмотря на свое внутреннее несогласие с позициями Дентона, которые казались ему наивными, Рудольф уважал его больше всех других преподавателей и считал, что за время пребывания в университете только у него и научился чему-то полезному.

Это свое мнение, как и мнение по другим вопросам, он держал при себе, и преподаватели считали его серьезным студентом и хорошо воспитанным молодым человеком.

Оратор, помянув напоследок Бога, закончил речь. Раздались аплодисменты. Затем выпускники один за другим стали получать дипломы. Президент университета сиял, раздавая свитки, перевязанные лентой. Он был счастлив, что заполучил на церемонию члена кабинета министров. Он ведь не читал письма Бойлена, в котором тот обозвал его университет «сельскохозяйственным колледжем».

Спели гимн, оркестр сыграл благопристойный марш. Черные мантии разбрелись среди родителей и родственников. Они замелькали среди летней листвы, среди дубов, выделяясь черными пятнами среди ярких женских платьев, так что выпускники казались воронами в поле цветов.

Рудольф ограничился несколькими рукопожатиями. Впереди его ждал насыщенный день и вечер. Дентон, маленький, горбатенький, в очках с толстыми стеклами в серебряной оправе, отыскал его и пожал ему руку.

– Джордах, – сказал он, тряся его руку, – вы подумаете о моем предложении, да?

– Да, сэр, – сказал Рудольф. – Вы очень добры. – Уважай старших. Академическая жизнь спокойна, скромно вознаграждаема. Через год можно стать кандидатом, еще через несколько лет – доктором, лет в сорок пять, возможно, получить кафедру. – Это, бесспорно, соблазнительно, сэр. – Но его это ничуть не соблазняло.

Они с Брэдом расстались, чтобы вернуть взятые напрокат мантии, а затем встретиться, как договорились, на автостоянке. У Брэда был старый, довоенного выпуска, «шевроле» со складным верхом. Брэд уже готов был мчаться в Оклахому – край, переполненный нефтью.

Они первыми выехали со стоянки. И даже не оглянулись. Их альма-матер исчезла за поворотом дороги. Четыре года… Сантименты появятся потом. Лет через двадцать.

– Давай проедем мимо магазина, – сказал Рудольф. – Я обещал Колдервуду заглянуть.

– Есть сэр, – сказал сидевший за рулем Брэд. – Я говорю как образованный?

– Как представитель правящего класса, – сказал Рудольф.

– Я зря времени не терял, – заметил Брэд. – Как ты думаешь, сколько имеет в год член кабинета министров?

– Пятнадцать-шестнадцать тысяч, – предположил Рудольф.

– Курам на смех, – сказал Брэд.

– Зато почет.

– Это приносит по крайней мере еще тридцать зеленых в год, – сказал Брэд. – Без обложения налогом. Думаешь, он сам писал эту речь?

– Наверное.

– В таком случае ему переплачивают. – И Брэд стал напевать «Все современно в Канзас-Сити». – А сегодня вечером будут шлюхи?

Гретхен пригласила обоих к себе на вечеринку по поводу окончания. Джули тоже обещала прийти, если сумеет избавиться от родителей.

– Наверное, – сказал Рудольф. – Обычно одна-две девчонки всегда там болтаются.

– Я читал в газетах о том, как современная молодежь стала интересоваться собаками и как после войны рухнули моральные устои, но меня этим дохлым, старым морализированием не проймешь. Когда я в следующий раз переступлю порог колледжа, будет уже современное обучение. Так что перед тобой чистокровный, изголодавшийся по сексу кандидат искусств, и это не брехня. – И он замурлыкал какой-то веселый мотивчик.

Они поехали через город. После войны здесь немало всего понастроили: маленькие фабрички с лужайками и клумбами якобы для отдыха и красоты, магазинчики, переделанные таким образом, чтобы казалось, будто вы идете по деревенской улице восемнадцатого века в одном из английских графств; белое дощатое здание, которое раньше служило городской ратушей, стало летним театром. Жители Нью-Йорка стали покупать фермы в округе и приезжали сюда на уик-энды и праздники. За четыре года, что Рудольф провел тут, городок стал заметно богаче: на поле для гольфа появилось девять новых ямок, а в кооперативе, именуемом «Поместья в Зеленом лесу», надо было приобретать по крайней мере два акра земли, если вы хотели построить там дом. В городе существовала даже небольшая колония художников, и когда президент университета пытался сманить кого-нибудь из другого учебного заведения, он неизменно подчеркивал, что университет Уитби находится в городе на подъеме, где все время наравне с размерами расширяются масштабы жизни и присутствует культурная атмосфера.

Небольшой универмаг Колдервуда находился на самом бойком углу главной торговой улицы Уитби. Он стоял здесь еще с девяностых годов прошлого века. Сначала это была просто лавка, удовлетворяющая немудреные запросы жителей сонного городка, студентов и зажиточных фермеров из округи. Городок рос и менялся, вместе с ним расширялся и менял свой облик магазин. Сейчас на витринах двухэтажного универсама красовалось немало разнообразных товаров. Рудольф вначале работал тут кладовщиком в те месяцы, когда торговля шла особенно оживленно, но он так добросовестно относился к своим обязанностям и внес столько разумных, дельных предложений, что Дункан Колдервуд, потомок первого владельца магазина, повысил его в должности. Однако магазин по-прежнему оставался сравнительно небольшим, и один человек мог управляться здесь за нескольких. Теперь Рудольф выполнял работу продавца, декоратора витрин, автора реклам, консультанта по закупке новых товаров, по найму и увольнению персонала. Летом, когда он работал полный день, Колдервуд платил ему пятьдесят долларов в неделю.

Дункан Колдервуд, худощавый немногословный мужчина лет пятидесяти, женился поздно, но успел обзавестись тремя дочерьми. Кроме магазина, ему принадлежало много земли в самом городе и за его пределами. Сколько именно – это уж его дело. Он не любил болтать языком и знал цену деньгам. Накануне он велел Рудольфу заехать после церемонии – возможно, он предложит ему кое-что интересное.

Брэд остановил машину перед входом в магазин.

– Я на минутку, – сказал Рудольф, выходя.

– Не спеши, – сказал Брэд. – У меня вся жизнь впереди. – Он расстегнул воротник и ослабил узел галстука – наконец-то он был волен делать, что хочет. Крыша машины была убрана, он развалился на сиденье и закрыл глаза, наслаждаясь солнцем.

Входя в магазин, Рудольф окинул одобрительным взглядом одну из витрин, которую он оформил три вечера назад. Тут были выставлены столярные инструменты, и Рудольф так распределил их, что получился сверкающий абстрактный рисунок. Время от времени Рудольф ездил в Нью-Йорк и изучал витрины больших магазинов на Пятой авеню, черпая идеи для магазина Колдервуда.

Главный торговый зал уютно гудел женскими голосами, слегка пахло одеждой, кожей, духами – все это всегда нравилось Рудольфу. Он шел через магазин в кабинет Колдервуда, продавцы улыбались ему, дружелюбно махали рукой. Кто-то даже сказал «поздравляю», и он помахал в ответ. Все его любили, особенно пожилые. Они не знали, что именно с ним советуются, кого увольнять или принимать на работу.

Дверь в кабинет Колдервуда, как всегда, была открыта. Колдервуд любил быть в курсе того, что происходит в магазине. Он сидел за столом и писал какое-то письмо. У него была секретарша – ее комната находилась рядом с его кабинетом, – но некоторые дела он не доверял даже ей. Каждый день он писал от руки четыре-пять писем, сам наклеивал марки и сам бросал письма в почтовый ящик. Дверь в комнату секретарши всегда была закрыта.

Рудольф стоял на пороге и ждал. Несмотря на открытую дверь, Колдервуд не любил, когда его отвлекали от дел.

Колдервуд дописал предложение, перечитал его, потом поднял глаза. У него были бледное, гладко выбритое лицо с длинным острым носом, лоб с большими залысинами и большие руки фермера, которым трудно было управляться с такой непрочной материей, как бумага. Он положил письмо чистой стороной кверху. У Рудольфа же руки были тонкие, с длинными пальцами, – он гордился ими, считая это признаком аристократизма.

– Входи, Руди. – Голос у Колдервуда был сухой и бесстрастный.

– Добрый день, мистер Колдервуд.

Рудольф вошел в пустую комнату в своем хорошем, купленном для выпуска синем костюме. На стене висел календарь с цветной фотографией магазина, который Колдервуд дарил клиентам. Помимо календаря, единственным украшением комнаты была фотография дочерей Колдервуда в детском возрасте, стоявшая у него на столе.

Неожиданно для Рудольфа Колдервуд встал, обошел стол и пожал ему руку.

– Ну как все прошло? – спросил он.

– Без неожиданностей.

– Ты рад, что пошел туда?

– Вы хотите сказать – в колледж?

– Да. Присаживайся. – Колдервуд снова сел за стол на деревянный стул, а Рудольф устроился на таком же стуле справа от стола. На втором этаже магазина, в мебельном отделе, стояли десятки удобных, обитых кожей стульев, но они были для продажи.

– Думаю, что да, – сказал Рудольф. – Рад.

– В Америке большинство людей, сумевших сколотить состояние или делающих деньги сейчас, обошлись без образования. Тебе это известно?

– Да.

– Они нанимают себе ученых, – чуть ли не с угрозой сказал Колдервуд. Сам он не окончил даже средней школы.

– Я постараюсь, чтобы образование не помешало мне разбогатеть, – сказал Рудольф.

Колдервуд рассмеялся, коротко и сухо.

– Уверен, это тебе удастся, Руди, – дружелюбно сказал он, открыл ящик стола, вынул оттуда бархатную коробочку с написанным на крышке золотом названием магазина и положил перед Рудольфом. – Это тебе.

Рудольф открыл коробочку: красивые стальные швейцарские часы на замшевом ремешке.

– Это очень любезно с вашей стороны, сэр, – поблагодарил Рудольф, стараясь скрыть удивление.

– Ты заслужил их. – Колдервуд смущенно поправил узкий галстук: щедрость давалась ему нелегко. – Ты много сделал для магазина, – продолжал он. – У тебя хорошая голова и настоящий талант к торговле.

– Спасибо, мистер Колдервуд. – Вот это настоящая речь, не то что вашингтонские разглагольствования насчет растущей волны милитаризма и помощи нашим менее удачливым братьям.

– Я говорил, что у меня есть к тебе предложение, да?

– Да, сэр.

Колдервуд в раздумье откашлялся, встал и подошел к висевшему на стене календарю, словно перед рискованным предприятием решил в последний раз уточнить число. Он, как всегда, был в черном костюме с жилетом и в черных высоких ботинках.

– Руди, что ты скажешь, если я предложу тебе работать у меня на полной ставке?

– Это зависит от рода работы, – осторожно ответил Рудольф. Он ожидал этого предложения и для себя уже решил, на каких условиях согласится.

– Работа та же, что и раньше, только ее будет больше. Будешь заниматься всем понемногу. Тебе что – нужна определенная должность?

– Это зависит от должности.

– Зависит, зависит… – передразнил Колдервуд, но все же рассмеялся: – Тебя устроит должность помощника управляющего? Это для тебя достаточно?

– Для начала – да.

– Наверное, мне следует вышвырнуть тебя из кабинета, – сказал Колдервуд. Его светлые глаза мгновенно превратились в льдинки.

– Мне не хочется казаться неблагодарным, – сказал Рудольф, – но я не хочу соглашаться на тупиковый вариант. У меня есть и другие предложения, и…

– По-видимому, тебя, как и всех других дураков, подмывает нестись в Нью-Йорк, немедленно покорить его и шататься с вечеринки на вечеринку.

– Это не совсем так, – сказал Рудольф. Он пока не чувствовал себя готовым для Нью-Йорка. – Мне нравится жить в этом городе.

– И полагаю, не без оснований, – снова садясь, почти со вздохом облегчения сказал Колдервуд. – Послушай, Руди, я уже далеко не молод. Доктор считает, мне надо поменьше работать. Сбросить с себя лишнюю ответственность, как он выражается, больше отдыхать – это продлит мне жизнь. Доктора всегда так говорят. У меня повышенный холестерин. Они теперь всех пугают этим холестерином. Так или иначе, в этом что-то есть. У меня нет сыновей… – Он посмотрел со злостью на фотографию трех девочек на письменном столе. – С тех пор как умер мой отец, все здесь делалось моими руками. Кто-то должен мне помочь. И я вовсе не хочу, чтобы какой-нибудь молодой зазнайка из школы бизнеса менял тут все и уже через первые две недели требовал долю в прибылях. – Он наклонил голову и пытливо посмотрел на Рудольфа из-под густых черных бровей. – Поначалу будешь получать сто долларов в неделю, а через год посмотрим. По-твоему, это справедливо?

– Вполне, – ответил Рудольф. Он рассчитывал на семьдесят пять.

– У тебя будет свой кабинет. Переоборудуем под него отдел упаковок на втором этаже. На дверь повесим табличку «Помощник управляющего». Но в рабочее время ты должен быть в торговом зале. Если согласен – по рукам.

Рудольф протянул руку, и Колдервуд с силой пожал ее, чего нельзя было ожидать от человека с высоким уровнем холестерина.

– Но сначала, наверное, тебе захочется немного отдохнуть. Я понимаю. Сколько времени тебе надо? Две недели? Месяц?

– Завтра в девять утра я буду на работе, – вставая, ответил Рудольф.

Колдервуд улыбнулся, ощерив явно искусственные зубы:

– Надеюсь, я в тебе не ошибся. До завтра.

Рудольф вышел из кабинета, а он перевернул недописанное письмо и взял своей большой медвежьей лапой «вечное» перо.

Рудольф медленно шел по магазину, оглядывая новым, по-хозяйски оценивающим взглядом прилавки, продавцов, покупателей. У дверей он приостановился, снял свои дешевые часы и надел новые.

Брэд дремал на солнышке за рулем. Он выпрямился, когда Рудольф сел в машину.

– Есть новости? – спросил он, заводя мотор.

– Старик сделал мне подарок. – И Рудольф показал ему часы.

– У него доброе сердце, – заметил Брэд, отъезжая от тротуара.

– Я видел такие в магазине, стоят сто пятнадцать долларов, – сказал Рудольф. – Пятьдесят – для оптовиков.

Он ничего не сказал о том, что завтра в девять должен быть на работе. Товары Колдервуда пока не завоевали весь край.

Мэри Пэйс-Джордах сидела у окна и глядела вниз на улицу, поджидая Рудольфа. Он обещал приехать сразу после церемонии и показать ей свой диплом. Конечно, было бы неплохо устроить для него что-нибудь вроде вечеринки, но у нее не было на это сил. Кроме того, она не знала никого из его друзей. И не потому, что их у него не было. Телефон часто звонил, и молодые голоса говорили: «Это Чарли» или «Это Брэд, Руди дома?». Но почему-то он никогда не приглашал никого домой. Впрочем, оно и лучше. Разве это дом? Две темные комнаты над магазином тканей на улице без единого дерева. Видно, она обречена всю жизнь жить над магазинами. Через улицу прямо напротив них жила негритянская семья, и из окна на нее все время глазели черные лица. Похотливые дикари. В приюте она узнала о них все.

Она закурила и дрожащей рукой стряхнула с шали пепел от предыдущих сигарет. Был теплый июньский день, но она ее не снимала никогда.

Итак, несмотря ни на что, Рудольф добился своего. Окончил колледж и может высоко держать голову, быть ровней кому угодно. Дай бог здоровья Теодору Бойлену. Она никогда не встречалась с ним, но Рудольф рассказывал, какой он умный и щедрый. Во всяком случае, ее сын заслуживал этого. С его манерами и умом… Людям было приятно помогать ему. Что ж, теперь он встал на ноги. И хотя не говорил ей о своих планах, она знала, они у него есть. У него всегда были планы. Конечно, если его не зацапает и не женит на себе какая-нибудь девчонка. Мэри Пэйс поежилась. Рудольф – хороший мальчик, другого такого заботливого сына не найдешь. Если бы не он, бог знает, что бы с нею стало после того, как Аксель исчез в ту ночь. Но стоит на горизонте появиться девчонке, и парни точно с цепи срываются, даже лучшие из них жертвуют всем: домом, родителями, карьерой… Мэри Пэйс-Джордах никогда не видела Джули, но знала, что та учится в Барнардском колледже, как и то, что Рудольф каждое воскресенье ездит к ней в Нью-Йорк – столько миль в оба конца, возвращается чуть ли не среди ночи, бледный, под глазами синяки, взвинченный, замкнутый. И тем не менее он встречается с Джули уже пять лет! Пора ему завести себе другую. Надо поговорить с ним. Сейчас еще самое время пожить для себя. Сотни девушек будут счастливы броситься ему на шею.

Все-таки надо было что-то сделать для него. Испечь торт, спуститься и купить бутылку вина. Но спуститься, а потом подняться по лестнице, привести себя в порядок для соседей требовало таких усилий… Рудольф поймет. Все равно он ведь уедет в Нью-Йорк с друзьями. Старуха пусть посидит у окошка одна, с неожиданной горечью подумала она. Даже лучшие так поступают.

Из-за угла на большой скорости, скрипя тормозами, вылетела машина. Мэри увидела Рудольфа: черные волосы разметались на ветру, ну прямо юный принц! Она хорошо видела вдаль, а вот вблизи – не очень. Она перестала читать, так как приходилось чересчур напрягаться, зрение у нее все время менялось, очки помогали лишь на несколько недель, – словом, старые глаза. Ей еще и пятидесяти не исполнилось, а глаза уже умирали. Она не стала сдерживать слезы.

Машина остановилась под окном, и Рудольф выпрыгнул из нее. Ловкий, изящный. В отличном синем костюме. С его фигурой можно красиво одеваться: стройный, широкоплечий, с длинными ногами. Мэри Джордах отодвинулась от окна. Рудольф никогда не говорил ей об этом, но она знала: ему не нравится, что она целыми днями сидит у окна, глядя на улицу.

С трудом поднявшись, она вытерла глаза уголком шали и проковыляла к обеденному столу. На лестнице послышались его шаги, и она быстро ткнула сигарету в пепельницу.

– Вот, полюбуйся, – сказал Рудольф, входя в комнату, и развернул перед ней на столе пергаментный свиток. – Это на латыни.

Мэри разобрала его фамилию, написанную готическим шрифтом, и на глаза у нее снова навернулись слезы.

– Если бы я знала адрес твоего отца… Ему бы стоило увидеть, чего ты достиг без всякой его помощи.

– Мам, – мягко сказал Рудольф, – отец умер.

– Это ему хочется, чтобы люди так думали. Но я-то знаю его лучше. Он не умер, а сбежал.

– Мам… – взмолился Рудольф.

– И сейчас, в эту самую минуту, смеется над всеми. Ведь тело так и не нашли, правда?

– Думай как хочешь, – вздохнул Рудольф. – Мне надо собрать сумку. Я останусь ночевать в Нью-Йорке. – Он прошел к себе в комнату и бросил в сумку бритву, кисточку, пижаму и чистую рубашку. – Тебе что-нибудь надо? – крикнул он матери. – Как у тебя с ужином?

– Открою консервы, – ответила Мэри и, кивнув в сторону улицы, спросила: – Ты поедешь с этим парнем?

– Да, с Брэдом.

– Это тот, что из Оклахомы? С Запада?

– Да.

– Мне не нравится, как он водит. Лихач. Не доверяю я этим жителям Запада. Почему ты не поедешь на поезде?

– Какой же смысл тратить деньги на поезд?

– К чему тебе будут деньги, если ты погибнешь в машине?

– Мам…

– К тому же теперь у тебя полно будет денег. У такого-то, как ты, мальчика. При таком-то дипломе. – Она разгладила бумагу с латинским текстом. – Ты хоть иногда думаешь, что я буду делать, если с тобой что-нибудь случится?

– Ничего со мной не случится. – Рудольф защелкнул сумку. Он торопился.

Она увидела, что он весь – нетерпение. Спешит оставить ее у окна.

– Меня выбросят на помойку как собаку, – сказала она.

– Мам, у нас ведь сегодня праздник. Надо радоваться.

– Я закажу рамку для твоего диплома. Что ж, развлекайся. Ты это заслужил. Только не слишком задерживайся. Где ты остановишься? Дай мне телефон на всякий случай.

– Ничего не случится.

– И все-таки.

– Я буду у Гретхен, – сказал он.

– Блудница! – Они никогда не говорили о Гретхен, но Мэри знала, что Рудольф с ней видится.

– О господи, – вздохнул Рудольф.

Мэри, конечно, перегнула палку и сама это знала, но не хотела сдавать позиций.

Он нагнулся и поцеловал ее на прощание, а также в знак извинения за вырвавшееся восклицание. Она прижала его к себе. Она опрыскала себя туалетной водой, которую он купил ей ко дню рождения. Мэри не хотела, чтобы от нее пахло как от старухи.

– Ты ничего не сказал о своих планах, – заметила она. – Теперь ведь у тебя начинается настоящая жизнь. Я думала, ты найдешь минутку, посидишь со мной, расскажешь… Хочешь, я приготовлю чай…

– Завтра, мам. Завтра я обо всем тебе расскажу, не беспокойся. – Он еще раз поцеловал ее и исчез, легко сбежав по лестнице.