Текст книги "Богач, бедняк. Нищий, вор"

1954 год

Он проснулся ровно без четверти семь. Он никогда не заводил будильник. Обходился без него.

Как всегда, член взбунтовался. Забудем об этом. Минуты две он тихо лежал в постели. В соседней комнате храпела мать. В комнате было холодно. На открытом окне ветер шевелил занавески, и сквозь них пробивался бледный свет раннего зимнего утра.

День сегодня должен быть необычным. Вчера перед закрытием он зашел к Колдервуду и положил ему на стол толстый конверт.

– Мне бы хотелось, чтобы вы прочли это, когда у вас будет время.

Колдервуд подозрительно посмотрел на конверт.

– Что это? – спросил он, ткнув в конверт коротким пальцем.

– Штука довольно сложная, – сказал Рудольф. – Я бы не хотел это обсуждать, пока вы не прочтете.

– Очередная сумасбродная идея? – спросил Колдервуд. – Снова хочешь меня на что-то подбить?

– Угу, – улыбнулся Рудольф.

– Знаешь что, молодой человек, с тех пор как ты начал работать в магазине, у меня повысился холестерин. Значительно повысился!

– Миссис Колдервуд все время просит меня убедить вас взять отпуск.

– Вот как? – фыркнул Колдервуд. – Она просто не знает, что я не должен оставлять тебя одного в магазине даже на десять минут. Скажи ей об этом, когда она в следующий раз попросит тебя уговорить меня взять отпуск.

Тем не менее, уходя домой, он захватил с собой конверт. Рудольф был уверен: стоит Колдервуду начать читать то, что лежало в конверте, и он не остановится, пока не дочитает до конца.

Он лежал неподвижно под одеялом в холодной комнате, решив не вставать сразу сегодня утром, а полежать и прикинуть, что сказать старику, когда он войдет в его кабинет. Потом подумал: «Да черт со всем этим, держись спокойно, считай, что сегодня – обычное утро».

Рудольф откинул одеяло, встал, быстро подошел к окну и закрыл его. Стараясь не дрожать от холода, он снял пижаму и надел теплый спортивный костюм, шерстяные носки и теннисные туфли. Потом накинул на плечи клетчатую драповую куртку, осторожно закрыл за собой дверь, чтобы не разбудить мать, и вышел на улицу.

Внизу у подъезда его ждал Квентин Макговерн, тоже в спортивном костюме, поверх которого был надет толстый свитер. На голове шерстяная вязаная шапочка, натянутая на уши. Четырнадцатилетний Квентин был старшим сыном негритянской пары, жившей в доме напротив. Каждое утро Рудольф и Квентин вместе бегали.

– Привет, Квент, – поздоровался Рудольф.

– Привет, Руди, – ответил тот. – Ужас как холодно. Мать считает, что мы оба ненормальные.

– Ничего, она заговорит по-другому, когда ты привезешь ей золотую медаль с Олимпийских игр.

Они быстро зашли за угол. Рудольф открыл дверь гаража, где он арендовал место, и подошел к своему мотоциклу. Из глубин памяти выплыло воспоминание. Другая дверь, другое темное пространство, другое средство передвижения. Байдарка на складе, запах реки, жилистые руки отца.

Потом он снова очутился в Уитби, они с другим парнем в спортивных костюмах, в другом месте, где нет реки. Он вывел мотоцикл, сел и включил мотор. Квентин забрался на заднее сиденье, обхватил Рудольфа за пояс, и они помчались по улице. Холодный ветер бил им в лицо, глаза слезились.

До университетского спортивного поля было всего несколько минут езды – колледж Уитби теперь стал университетом. Поле не было огорожено, но вдоль одной его стороны стояли деревянные барьеры. Рудольф остановил мотоцикл у барьеров, слез, снял куртку и бросил ее поверх сиденья.

– Лучше сними свитер, если не хочешь простудиться на обратном пути, – сказал он Квентину.

Квентин окинул взглядом поле. От травы поднимался легкий ледяной туман. По телу пробежала дрожь.

– Может, моя мать и права, – сказал он.

Тем не менее он стянул свитер, и они медленно побежали по гаревой дорожке.

Во время учебы в колледже у Рудольфа никогда не оставалось времени на спорт. Его немного забавляло то, что теперь он, занятой молодой служащий, находит время шесть раз в неделю бегать утром по полчаса. Он делал это, чтобы держаться в форме, а кроме того, ему доставляли наслаждение тишина раннего утра, запах травы, ощущение перемен в природе, упругость беговой дорожки… Начал он бегать один, но как-то раз, выйдя из дому, увидел Квентина, стоявшего у его подъезда в спортивном костюме.

– Мистер Джордах, – обратился к нему мальчик, – я давно заметил, что вы каждое утро тренируетесь. Не возражаете, если я буду бегать вместе с вами?

Рудольф уже собирался ответить отказом – ему нравилось с утра побыть одному, прежде чем потом на целый день окунуться в людскую толчею в магазине, – но Квентин, точно угадав его мысль, добавил:

– Я выступаю за нашу школу на дистанции четыреста сорок ярдов. Если я буду ежедневно тренироваться всерьез, то непременно улучшу свой результат. Вам совсем не обязательно со мной разговаривать, мистер Джордах, просто разрешите бежать рядом.

Говорил он застенчиво и тихо. Рудольф понимал, каких усилий стоило мальчику собрать всю свою храбрость, чтобы обратиться с такой просьбой к взрослому белому человеку, который до этого всего лишь мимоходом здоровался с ним. Отец Квентина работал в магазине Колдервуда шофером на грузовике. «Связь с рабочим людом, – подумал Рудольф. – Заботься о том, чтобы рабочий человек был счастлив. Все демократы должны быть вместе».

– Хорошо, – сказал Рудольф. – Пошли.

Паренек нервно улыбнулся и зашагал рядом с Рудольфом к гаражу.

Они дважды пробежали по кругу, разогреваясь, потом пробежали стометровку, потом снова побежали не спеша, потом побежали на двести двадцать ярдов, потом сделали два круга и пробежали четыреста сорок на полную катушку. Квентин, долговязый, с длинными худыми ногами, бегал в ровном, подходящем темпе. Рудольф был доволен, что они тренируются вместе: с Квентином он бегал быстрее, чем один. Пробежав напоследок еще два круга, они, разгоряченные и потные, оделись, сели на мотоцикл и поехали домой по просыпающимся улицам.

– Увидимся утром, Квент, – сказал Рудольф, остановив мотоцикл у края тротуара.

– Спасибо, – поблагодарил Квентин. – До завтра.

Рудольфу нравился парнишка, и он решил на время летних каникул подыскать ему какую-нибудь работу в магазине: наверняка семье Квентина не помешают дополнительные деньги.

Когда он вошел в квартиру, мать уже встала.

– Как на улице? – спросила она.

– Холодно, – ответил он. – Ты ничего не потеряешь, если сегодня посидишь дома. – Они оба упорно поддерживали иллюзию, будто мать, как все другие женщины, каждый день выходит из дома.

Он прошел в ванную, принял душ: сначала пустил горячую воду, потом – ледяную. Все тело горело. Вытираясь, он слышал, как мать включила соковыжималку, чтобы приготовить ему стакан апельсинового сока, потом принялась варить кофе, он слышал ее грузные, шаркающие шаги, словно кто-то тащил по полу тяжелый мешок. И вспомнил, как широкими бросками бежал по замершему треку. «Если я когда-нибудь стану таким, – подумал он, – попрошу кого-нибудь меня прикончить».

Рудольф встал в ванной на весы. Сто шестьдесят фунтов. Прилично. Он терпеть не мог толстяков. Не говоря Колдервуду об истинных причинах, он пытался избавиться в магазине от толстых продавцов.

Прежде чем одеваться, он протер дезодорантом подмышки. День предстоял долгий, а в магазине зимой всегда было жарко. Рудольф надел серые шерстяные брюки, тонкую голубую рубашку, темно-красный галстук и коричневый твидовый пиджак. Получив должность помощника управляющего, он первый год ходил в темных строгих костюмах, но теперь, по мере того как его влияние росло, стал одеваться менее строго. Он был молод для занимаемого поста и следил за тем, чтобы не выглядеть нарочито важным. Поэтому он купил себе не машину, а мотоцикл. Когда он с ревом подкатывал к магазину, в любую погоду без шляпы, с разметавшимися на ветру волосами, никто не мог сказать, что молодой помощник управляющего много о себе мнит. Нужно действовать по-умному, чтобы тебе завидовали как можно меньше. Он без труда мог позволить себе машину, но в любом случае предпочитал мотоцикл. Это позволяло ему свежее выглядеть, словно он много времени проводит на воздухе. Загар, особенно в зимнее время, как бы ставил его выше бледных, болезненных с виду окружающих. Теперь он понимал, почему Бойлен всегда пользовался ультрафиолетовой лампой. Сам он никогда не опустится до пользования лампой для загара. Это обман, дешевка, решил он, своего рода мужская косметика – такое сразу распознает всякий, кто знает о существовании солнечных ламп.

Рудольф прошел на кухню, пожелал матери доброго утра и поцеловал ее. Она радостно, по-девичьи, улыбнулась. Когда он забывал поцеловать ее, за завтраком ему приходилось выслушивать длинный монолог о том, что она плохо спала и что лекарства, прописанные врачом, совсем не помогают – выброшенные деньги. Он не говорил матери, сколько зарабатывает. Не говорил и того, что вполне может позволить себе снять квартиру гораздо приличнее, чем эта. Но он не собирался принимать дома гостей, а деньги нужны ему были для других целей.

Он сел за кухонный стол, выпил сок и кофе, съел бутерброд. Мать ограничилась чашкой кофе. Волосы у нее висели прямыми жидкими прядями, под глазами были огромные фиолетовые мешки. И тем не менее Рудольфу казалось, что она выглядит сейчас ничуть не хуже, чем в последние три года, и, вполне возможно, проживет лет до девяноста. Впрочем, он ничего не имел против этого. Благодаря ей он был освобожден от службы в армии: единственный кормилец, на руках мать-инвалид. Последний и самый дорогой материнский подарок – она спасла его от холодных окопов в Корее.

– Ночью видела во сне Томаса, – сказала она. – Он выглядел, как когда ему было восемь лет. Вошел ко мне в комнату и сказал: «Прости меня, прости меня…» – Она задумчиво отпила кофе. – Я никогда раньше не видела его во сне. Ты о нем что-нибудь знаешь?

– Нет.

– А ты ничего от меня не скрываешь? – спросила она.

– Нет. Зачем что-то скрывать?

– Хотелось бы мне взглянуть на него перед смертью. Все-таки он моя плоть и кровь.

– Тебе рано думать о смерти.

– Может быть, – согласилась Мэри. – Весной, мне почему-то кажется, я буду чувствовать себя лучше. Мы снова сможем гулять.

– Вот это другой разговор, – улыбнулся Рудольф, допил кофе и, встав, поцеловал мать на прощание. – Я сегодня сам приготовлю ужин. По дороге домой что-нибудь куплю.

– Только не говори что, – кокетливо сказала она. – Пусть это будет для меня сюрпризом.

– Ладно, сделаю тебе сюрприз.

Ночной сторож все еще сидел у служебного входа в магазин, когда Рудольф подошел к двери с утренними газетами, которые он купил по пути.

– Доброе утро, Сэм, – поздоровался Рудольф.

– Привет, Руди, – откликнулся сторож. Рудольф настаивал на том, чтобы все старые служащие, знавшие его с тех времен, когда он впервые тут появился, обращались к нему по имени. – Ранняя вы пташка. Вот меня в ваши годы в такое утро было не вытащить из постели.

«Потому в твои годы ты и сидишь сторожем, Сэм», – подумал Рудольф, но, конечно, этого не сказал, а лишь улыбнулся и прошел к себе в кабинет по слабо освещенному, еще спящему магазину.

Кабинет у Рудольфа был чистый и пустой – в нем стояло лишь два письменных стола, за вторым сидела мисс Джайлс, его секретарша, энергичная старая дева. Вдоль стен на широких полках высились симметрично расположенные стопки журналов: «Вог», «Севентин», «Глеймур», «Харперс базар», «Эсквайр», «Хаус энд гарден». Из них Рудольф черпал идеи для совершенствования универмага. Уитби менялся на глазах: люди, приезжавшие сюда из Нью-Йорка, были состоятельными и тратили деньги не задумываясь. Коренные обитатели городка жили теперь гораздо лучше и постепенно перенимали изощренные вкусы приезжих. Колдервуд упорно вел арьергардные бои против превращения своего магазина из солидного предприятия, рассчитанного на вкусы слоев среднего класса, в то, что он называл «ограбиловкой», торгующей модными глупостями и безделушками, но после того как Рудольф проводил одно нововведение за другим, трудно было спорить с кассовыми показателями, и Рудольфу с каждым месяцем становилось все легче осуществлять свои идеи. Колдервуд даже согласился, поартачившись целый год, отделить часть помещения от излишне просторного бюро заказов на дом и устроить там винный отдел с хорошими французскими винами, к которым приобщил Рудольфа Бойлен и которые Рудольф готов был с удовольствием сам подбирать.

Он не видел Бойлена с Актового дня. В течение лета Рудольф дважды звонил ему, приглашая поужинать, и всякий раз Бойлен категорически отказывался. Каждый месяц Рудольф посылал Бойлену чек на сто долларов в счет своего долга в четыре тысячи. Бойлен ни разу не предъявил чеки к оплате, но Рудольф следил за тем, чтобы на его счету всегда было достаточно денег для расплаты с Бойленом, если он предъявит все чеки сразу. Рудольф не часто вспоминал Бойлена, но когда это случалось, думал о нем со смесью презрения и благодарности. Имея такие деньги, такую свободу, думал Рудольф, Бойлен не должен чувствовать себя несчастным. Это говорило о слабости Бойлена, а Рудольф, борясь с любым проявлением слабости у себя, не терпел ее у других. Вилли Эббот и Тедди Бойлен, думал Рудольф, – неплохая компания.

Рудольф разложил на своем столе газеты. У него были уитбийский «Рекорд» и пришедшая с первым утренним поездом «Нью-Йорк таймс». На первой полосе этой газеты сообщалось о тяжелых боях на 38-й параллели и о новых обвинениях в измене и предательстве, предъявленных сенатором Маккарти в Вашингтоне. А на первой полосе «Рекорд» сообщались результаты голосования по новому налогу с университетского совета (не прошел), а также сколько лыжников побывало с начала сезона в открытом поблизости новом лыжном курорте. У каждого города свои интересы.

Рудольф обратился к внутренним полосам «Рекорд». Двухцветная реклама в полполосы новой серии шерстяных платьев и свитеров была плохо напечатана, краски растеклись, и Рудольф сделал пометку в блокноте позвонить об этом в газету.

Затем он открыл биржевой раздел в «Нью-Йорк таймс» и минут пятнадцать изучал цифры. Скопив первую тысячу долларов, он отправился к Джонни Хиту и попросил в порядке одолжения вложить их во что-нибудь. Джонни, занимавшийся счетами с миллионами долларов, согласился и следил за операциями с вкладом Рудольфа так, точно это был самый важный клиент его компании. Состояние Рудольфа было все еще незначительным, но оно неуклонно росло. Просматривая сейчас биржевую страницу, Рудольф с радостью обнаружил, что стал почти на триста долларов богаче, чем накануне. Он мысленно возблагодарил своего друга Джонни Хита и, достав перо, занялся кроссвордом. Это был один из самых приятных моментов дня. Если ему удавалось решить кроссворд до девяти, когда открывался магазин, он начинал рабочий день с чувством одержанной победы.

Он почти закончил кроссворд, когда зазвонил телефон. Рудольф взглянул на часы. Телефонистки рано приступили к работе, удовлетворенно отметил он. И левой рукой снял трубку.

– Джордах? Это вы?

– Да! Кто это? – спросил он, продолжая решать кроссворд.

– Это профессор Дентон.

– О-о, как поживаете, сэр, – сказал он, мучаясь над словом из пяти букв.

– Простите, что я вас беспокою, но не могли бы вы уделить мне сегодня несколько минут? – Голос Дентона звучал как-то странно. Казалось, он пытался говорить шепотом, словно боялся, что его подслушивают.

– Что за вопрос, профессор, разумеется, – ответил Рудольф. Он виделся с Дентоном довольно часто, когда заходил в библиотеку колледжа за книгами по делопроизводству и экономике. – Я в магазине весь день.

– Я бы предпочел встретиться где-нибудь на нейтральной территории, не в магазине. Вы могли бы со мной пообедать? – каким-то странным сдавленным голосом попросил Дентон.

– У меня на обед всего сорок пять минут…

– Этого вполне достаточно. Встретимся где-нибудь поблизости от магазина, – чуть не задыхаясь, торопливо предложил Дентон. В аудитории он всегда говорил медленно и отчетливо. – Может быть, «У Рипли»? Это за углом от вас.

– Хорошо, – согласился Рудольф, удивленный его выбором. «У Рипли» был скорее пивной, чем рестораном. Туда в основном приходили рабочие, и не поесть, а выпить. Совсем неподходящее место для пожилого профессора истории и экономики. – Вас устроит в четверть первого?

– Вполне. Спасибо, Джордах, большое спасибо. Это очень любезно с вашей стороны. В четверть первого я буду там, – поспешно сказал Дентон. – Я даже не могу выразить, как я благодарен… – И повесил трубку, не закончив фразы.

Рудольф сдвинул брови, недоумевая, что могло так взволновать Дентона, затем положил трубку на рычаг. Взглянул на часы. Девять утра. Двери магазина уже открыты. В кабинет вошла секретарша.

– Доброе утро, мистер Джордах, – поздоровалась она.

– Доброе утро, мисс Джайлс, – отозвался он и в раздражении бросил «Нью-Йорк таймс» в корзину для бумаг. Из-за этого Дентона он не успел до девяти закончить кроссворд.

Он отправился в первый за день обход магазина. Шел медленно, улыбаясь продавцам; замечая какие-либо упущения, не останавливался и делал вид, что не обратил внимания. Позднее, вернувшись в кабинет, он продиктует секретарше вежливые служебные записки заведующим соответствующими отделами: галстуки по сниженным ценам разложены на прилавке недостаточно аккуратно, мисс Кейл в парфюмерном отделе слишком накрашена, в кафетерии душно, следует улучшить вентиляцию.

Особое внимание он уделял отделам, открывшимся в универмаге совсем недавно по его инициативе, в частности маленькой секции, торговавшей дешевой бижутерией, итальянскими свитерами, французскими шарфами и шляпами с перьями, – секция приносила удивительно большую прибыль; кафетерию, который не только давал доход, но стал излюбленным местом встреч многих домохозяек, не уходивших после этого из магазина с пустыми руками; и лыжной секции в отделе спортивных товаров, где царил молодой атлет по имени Ларсен, который зимой по воскресеньям сводил с ума местных девиц на близлежащих спусках и которому преступно мало платили, не учитывая, сколько покупательниц он завлекал в магазин одним своим появлением на лыжне раз в неделю. Молодой человек предлагал поучить Рудольфа кататься на лыжах, но Рудольф с улыбкой отказался. Он не может позволить себе сломать ногу, пояснил он.

Отдел пластинок тоже был затеей Рудольфа и привлек в магазин юнцов, соривших родительскими деньгами. Колдервуд, не переносивший шума и крайне недоброжелательно относившийся к поведению большинства молодых людей (его собственные три дочери – две уже взрослые, а третья, бледная, худосочная девица, еще школьница – отличались застенчивой викторианской чопорностью), очень противился созданию этого отдела. «Не желаю я устраивать тут Содом, – заявлял он. – Превращать американскую молодежь в идиотов этими варварскими звуками, которые нынче именуют музыкой. Оставь меня в покое, Джордах, оставь бедного старомодного торговца в покое».

Но Рудольф, познакомив его со статистическими данными ежегодных расходов американской молодежи на пластинки, пообещал установить в зале звуконепроницаемые кабины, и Колдервуд уступил. Он часто сердился на Рудольфа, но тот неизменно был со стариком вежлив и терпелив и в большинстве ситуаций знал, как им вертеть. В кругу друзей Колдервуд хвастался своим мальчишкой-помощником и тем, что вовремя сообразил выбрать из толпы именно его. Он даже удвоил ему жалованье, хотя Рудольф никак не побуждал его к этому, а на Рождество вручил премию – три тысячи долларов. «Он не только осовременивает магазин, – говорил Колдервуд, когда Рудольфа не было поблизости. – Этот сукин сын осовременивает и меня. Впрочем, если на то пошло, я для этого и нанимал молодого».

Раз в месяц он приглашал Рудольфа к себе домой на скучный пуританский ужин, за которым дочери Колдервуда разговаривали, только когда к ним обращались, а самым крепким напитком был яблочный сок. Пруденс, старшая и самая хорошенькая из дочерей, не раз просила Рудольфа сходить с ней на танцы в загородный клуб, и Рудольф сопровождал ее. Вдали от родительского дома Пруденс забывала о викторианских приличиях, но Рудольф не позволял себе с ней никаких вольностей. В его планы не входила такая опасная банальность, как женитьба на дочери босса.

Он пока вообще не собирался жениться. С этим можно подождать. Три месяца назад он получил приглашение на свадьбу Джули. Она выходила замуж в Нью-Йорке за некоего Фицджеральда. Рудольф на свадьбу не поехал, но, когда составлял поздравительную телеграмму, на глаза навернулись слезы. Он презирал себя за эту слабость и, с головой окунувшись в работу, умудрился почти выкинуть Джули из памяти.

Всех других девушек он сторонился. Проходя по универмагу, он ловил на себе кокетливые взгляды тех, кто был бы счастлив завязать с ним роман. Мисс Салливан, знойная брюнетка в бутике; мисс Брэндивайн, высокая и стройная, в секции для молодежи; мисс Сомс, маленькая полногрудая блондинка, приплясывающая под музыку в секции пластинок, – все они улыбались ему, когда он проходил мимо, как и остальные шесть-семь девушек-продавщиц. Конечно, это не оставляло его равнодушным, но он подавлял в себе искушение и со всеми держался одинаково любезно и бесстрастно. У Колдервуда не устраивали вечеринок, поэтому ни повода поухаживать за кем-либо под предлогом выпитого, ни шальных мыслей не было.

Ночь, проведенная с Мэри-Джейн, и безответный звонок по телефону из пустого холла отеля «Сент-Мориц» поставили стальной барьер его желанию.

В одном Рудольф был убежден: в следующий раз он станет делать девушке предложение, только если будет совершенно уверен, что она скажет «да».

Проходя мимо прилавка в секции пластинок, он мысленно сделал себе пометку: надо будет попросить кого-нибудь из продавщиц постарше намекнуть мисс Сомс, что надо носить под свитером бюстгальтер.

Он проглядывал новые эскизы с Бергсоном, молодым человеком, который оформлял витрины, когда зазвонил телефон.

– Руди, зайди ко мне на минутку. – Голос Колдервуда звучал сдержанно и не выдавал никаких эмоций.

– Сейчас иду, мистер Колдервуд, – сказал Рудольф. И повесил трубку. – Боюсь, с этим придется немного подождать, – сказал он Бергсону.

Бергсон был настоящей находкой. Он создал декорации для летнего театра в Уитби. Рудольфу они понравились, и он предложил Бергсону зимой стать декоратором витрин для Колдервуда. До появления Бергсона витрины оформлялись бессистемно, секции дрались друг с другом за пространство, а получив его, оформляли витрину, не считаясь с тем, что выставлено в соседних. Бергсон положил этому конец. Это был маленький печальный молодой человек, не попавший в нью-йоркский союз дизайнеров. Он был благодарен за то, что у него появилась работа зимой, и вкладывал в дело весь свой немалый талант. Привыкнув заниматься дешевыми летними театральными постановками, он использовал разные немыслимые недорогие материалы и сам делал эскизы.

На столе Рудольфа лежали его рисунки на тему весны, и Рудольф уже сказал Бергсону, что, по его мнению, таких витрин у Колдервуда еще не было. Хотя Бергсон был человеком мрачным, Рудольф предпочитал работать с ним, а не сидеть часами с заведующими секциями или шефом отдела ценообразования и отчетности. В идеальной ситуации, думал он, ему никогда не придется просматривать балансовые отчеты или проверять ежемесячные инвентарные описи.

Как всегда, дверь в кабинет Колдервуда была открыта.

– Входи, Руди, и закрой за собой дверь. – Перед ним на столе лежали бумаги, врученные ему Рудольфом прошлым вечером.

Рудольф сел напротив старика и стал ждать.

– Должен признаться, – мягко продолжал Колдервуд, – ты самый удивительный молодой человек из всех, кого мне приходилось встречать на своем веку.

Рудольф молчал.

– Кто еще читал это? – спросил Колдервуд, показывая на бумаги.

– Никто.

– А кто печатал? Мисс Джайлс?

– Нет, я сам, дома.

– Ты обо всем подумал, верно? – Это не было упреком, но и не походило на комплимент.

Рудольф молчал.

– Откуда тебе известно, что мне принадлежат тридцать акров земли рядом с озером? – спросил Колдервуд, переходя к делу.

Официально участок числился за некой нью-йоркской корпорацией. Джонни Хиту пришлось пустить в ход всю свою изворотливость, чтобы установить, что подлинный владелец земли – Дункан Колдервуд.

– К сожалению, я не могу сказать это, сэр, – ответил Рудольф.

– Не можешь сказать, не можешь сказать, – нетерпеливо произнес, не настаивая, однако, Колдервуд. – Молодой человек «не может сказать». «Поколение молчальников», как любят писать в журнале «Тайм». Руди, у меня до сих пор ни разу не было повода подозревать тебя во лжи, и мне бы не хотелось, чтобы ты солгал мне сейчас.

– Я и не собираюсь лгать, сэр.

Колдервуд ткнул пальцем в бумаги на столе:

– Что это? Хитрый ход, чтобы прибрать меня к рукам?

– Нет, сэр. Это просто рекомендация – как вам с максимальной выгодой использовать ваше положение и вашу собственность. Как приноровиться к росту города, расширить круг ваших коммерческих интересов. Как не ссориться с налоговым законом и при этом оставить после себя крупное состояние жене и детям.

– Сколько тут страниц? – спросил Колдервуд. – Пятьдесят? Шестьдесят?

– Пятьдесят три.

– Ничего себе рекомендация, – фыркнул Колдервуд. – Ты все это сам придумал?

– Да. – Рудольф не собирался рассказывать, как в течение многих месяцев методически консультировался с Джонни Хитом, благодаря которому внес в свой проект наиболее сложные разделы.

– Хорошо, хорошо, – буркнул Колдервуд, – я все это просмотрю.

– Но если позволите, сэр, я вам дам совет. Мне кажется, вам не мешает съездить в Нью-Йорк и обсудить это с вашими юристами и банкирами.

– Откуда тебе известно, что у меня есть юристы в Нью-Йорке? – с явным подозрением спросил Колдервуд.

– Мистер Колдервуд, – ответил Рудольф, – я слишком давно у вас работаю.

– Хорошо, предположим, изучив все это более тщательно, я соглашусь и затею эту кутерьму, как ты предлагаешь: организую акционерную компанию, выпущу акции, возьму займы в банках и как идиот построю на берегу озера этот проклятый торговый центр, да еще и театр в придачу. Допустим, я все это сделаю. Но какая от этого выгода тебе?

– Мне хотелось бы стать председателем правления компании, президентом которой будете вы, и, естественно, получать соответствующее этому положению вознаграждение, а также иметь возможность приобрести часть пакета акций в последующие пять лет. – «Славный старина Джонни Хит. Не мелочись. Задумывай по большому счету. Я взял бы себе заместителя, чтобы он командовал здесь, когда я буду занят другими делами». Он уже написал в Оклахому Брэду Найту о возможной вакансии.

– Ты, я вижу, все предусмотрел, Руди. – Теперь в голосе Колдервуда уже звучала откровенная враждебность.

– Я работал над этим проектом больше года и старался предугадать все разнообразие проблем, – спокойно сказал Рудольф.

– А если я скажу «нет», если я положу все эти бумаги в папку и забуду о них, что ты тогда будешь делать?

– Боюсь, что в таком случае к концу года мне придется подыскать для себя более перспективную работу, мистер Колдервуд, – жестко ответил Рудольф.

– Я долгое время обходился без тебя, – сказал Колдервуд, – смогу обойтись и теперь.

– Конечно, сможете, – сказал Рудольф.

Колдервуд угрюмо уставился на свой стол, вытащил какую-то бумагу из пачки, с неприязнью посмотрел на нее.

– Театр, – распаляясь, произнес он. – У нас в городе уже есть один театр.

– В будущем году его сносят, – сказал Рудольф.

– Я смотрю, ты хорошо поработал, верно? – заметил Колдервуд. – Об этом не собираются объявлять до июля.

– Всегда находятся люди, которые проговариваются.

– Похоже, что так. И кто-то всегда их услышит, верно, Руди?

– Да, сэр, – улыбнулся Руди.

Тут улыбнулся наконец и Колдервуд.

– Какая тайная пружина тобой движет, а, Руди? – спросил он.

– Я не живу по таким правилам, – ровным тоном произнес Рудольф. – Вы это знаете.

– Да, знаю, – признал Колдервуд. – Извини, что так сказал. Хорошо, можешь идти. Я сообщу тебе о своем решении.

Выходя из кабинета, Рудольф заметил, что старик уставился на его бумаги. Рудольф не спеша пошел мимо прилавков, молодой и, как всегда, благожелательный.

Проект Рудольфа был очень сложен и продуман до мелочей. Город расширялся, постепенно подступая к озеру. Росло население и в Сидартоне, городке, расположенном в десяти милях от Уитби и недавно соединенном с ним автострадой. По всей Америке возникали загородные торговые центры, и люди уже привыкли делать там основные покупки. Тридцать акров Колдервуда были идеально удобным местом для будущего торгового центра, который мог бы полностью обеспечить нужды этих городков и жителей среднего класса, расположенных по берегам озера. Если Колдервуд сам не воспользуется такой возможностью, через год-два инициативу, несомненно, перехватят предприимчивые бизнесмены или какая-нибудь корпорация, в результате чего резко снизятся прибыли Колдервуда и его универмага в Уитби.

В своем проекте Рудольф настаивал также на постройке хорошего ресторана и театра, чтобы привлекать покупателей к торговому центру и в вечернее время. После закрытия летнего сезона в театре можно показывать кинофильмы. Он предлагал также построить на озере недорогие дома и использовать для предприятий легкой промышленности заболоченные земли, примыкавшие к владениям Колдервуда.

Рудольф, наученный Джонни Хитом, подробно перечислил льготы, которые предоставляет налоговый закон подобным предприятиям.

Он был уверен, что его доводы – сделать новую ассоциацию Колдервуда открытым обществом – понравятся старику. Первоначальный капитал и доходы сначала от магазина, потом от центра обеспечат высокую стоимость акций. После смерти Колдервуда его наследники – жена и три дочери – смогут не продавать компанию по грошовой цене, чтобы заплатить налог на наследство, а продадут пакеты акций, оставив за собой контроль над корпорацией.

Рудольф, работая целый год над этим планом, проштудировал законы, управляющие корпорациями, налогами и недвижимостью, и немало позабавился, видя, как прочно деньги защищены в Америке законом. Он не собирался использовать закон к своей выгоде – это было бы аморально. В этой игре тоже есть правила. Выучи их и следуй им. Появятся новые – будешь им следовать.

Профессор Дентон ждал Рудольфа в баре, чувствуя себя явно не в своей тарелке: судя по виду здешних завсегдатаев, ни один из них никогда в жизни даже близко не подходил к колледжу.

– Спасибо, спасибо, что вы пришли, Джордах, – торопливым шепотом сказал он. – Себе я взял виски. А вам заказать что-нибудь?

– Я днем не пью, – отказался Рудольф и тотчас пожалел о сказанном: его слова можно было истолковать как упрек Дентону.