Текст книги "Шизофрения. Том 2"

Не рискуя объявить во всеуслышание об уходе и сославшись на необходимость срочно пойти в туалет, облокотившись на руку услужливого официанта, он вышел на воздух, где по счастливой случайности, несмотря на поздний час, оказалось припарковано такси. Вопреки стараниям водителя-узбека они весьма быстро добрались до места, которое по выходе из лифта оказалось дверью квартиры Ирины. Заблевав для пущего эффекта холл, страстный любовник каким-то чудом всё-таки проник в желанный дом, непосредственно под душем разделся и, съев, как истый джентльмен, полтюбика зубной пасты, завалился спать, не забыв положить руку на аккуратную грудь любимой.

Неисповедимы пути Господни, – сказал некто, видимо, не знакомый ни с одной женщиной, потому что, проснувшись утром от пищавшего, как оказалось, целый час будильника, Михаил обнаружил ключи от квартиры и полную нежности извинительную записку, извещавшую благородного рыцаря о том, что дама его сердца отправилась в фитнес-клуб и салон красоты, чтобы тем красивее предстать перед ним вечером. Было почти восемь, и, выпив кружку обжигающе горячего чая, новоиспечённый гражданский муж бегом устремился вон, думая лишь о том, как не опоздать на работу и донести до офисного туалета взбудораженное приёмом горячей жидкости содержимое бунтующего желудка. Обе операции, к счастью, ему удались, и, потягивая за закрытой дверью тройной крепости растворимый кофе, он безуспешно старался вспомнить, каким же изощрённым способом очутился в желанной постели. Отчаявшись установить истину, Михаил вернулся к насущным проблемам, то есть, позвонив и, как всегда, разбудив Сергея, уточнил, будет ли тот свободен на выходных, чтобы, съездив в гости за город к общему другу, в спокойной обстановке детально обсудить дальнейшее. Получив утвердительный ответ, он вдруг несказанно обрадовался, но не сговорчивости товарища, а перспективе всего через несколько жалких часов снова увидеть ту, которой уже решил посвятить всё без исключение свободное время до отъезда к Андрею, впервые позволив себе роскошь отложить работу без веской на то причины.

Счастье – штука банальная, каждый их вечер почти целиком повторял сценарий предыдущего: недолгий романтический ужин дома, яростный секс, а потом разговоры, разговоры и разговоры – обо всём, от детских историй до семейных трагедий, политике, истории, хотя последним Ирина, конечно, не больно-таки интересовалась, но тем не менее не без удовольствия выслушивала занимательные экскурсы несостоявшегося филолога, отдавая дань его эрудиции. Чутьём опытной вместительной жилетки для рыданий он понимал, что разыгрывает привычную роль тихой гавани после бурного и, видимо, неокончательного ещё расставания, о чём свидетельствовали регулярные ночные сообщения в телефоне, переговоры на кухне за закрытой дверью, периоды неожиданной задумчивости с сигаретой в руке и ещё много более мелких признаков, которые, собранные вместе, красноречиво свидетельствовали о том, что счастливый влюблённый, по сути, играет в одни ворота. Не успев ещё попрощаться утром, она была уже не с ним, о чём косвенно говорили блуждающий взгляд и лёгкая рассеянность, и уже более прямо – ежедневно сменяемое постельное бельё.

Михаил понимал очевидное, но до последнего заставлял себя не замечать и не верить, дабы не разрушить то немногое, что давала ему она. Раньше он может и не стал бы терпеть столь откровенное унижение, но с некоторых пор его жизнь была подчинена цели, имевшей мало общего с тихой семейной гаванью, а потому, справедливо полагая, что не способен дать женщине то, что составляет венец её земных притязаний, не мешал ей делать выбор откровенно не в пользу временщика. Однако было здесь и другое: опасаясь, как бы неожиданно вторгшееся в его и без того чересчур насыщенное существование новое чувство не стало значить для него слишком много, он видел в её упорно отказывавшемся исчезать бывшем избавление от нараставшей зависимости, тем более притягательное, что не требовало принятия тяжёлого решения лично от него. Михаил упустил здесь лишь один момент: время неустанно работало на него, приближая момент, когда лёгкая удобная привязанность страстной женской натуры перерастёт, а точнее – неожиданно превратится в нечто совсем иное, и тогда начинавшему уже задыхаться от ревности и страдания мужчине окажется чуть сложнее оторвать от сердца внушительную его часть.

В его жизни не встречалась ещё ни одна, способная по-настоящему испытать сильное чувство: без дешёвой истерии показных эмоций, бесконечного смакования мнимых страданий и того удивительного, присущего женщине эгоизма, который даёт ей возможность принимать гротескную, отдающую помешательством самовлюблённость за чистую монету искренней бескорыстной любви. Он знал цену пьяным заверениям в преданности и готовности хоть к самопожертвованию на деле неспособных заставить смазливого автора подняться лишний раз с дивана, не говоря уже о том, чтобы потерпеть малейшее неудобство, если привычно источающий наслаждение и веселье инструмент вдруг ненадолго превратится в требующего минимального ухода больного заразными ОРЗ или гриппом. Богатый опыт общения с теми, кто лишь претендовал на звание Евы, сделал его безоружным перед лицом чего-то и вправду живого, а потому он исправно изображал доверчивую жертву амура, с собачьей преданностью заглядывая в её обманчиво добрые глаза. Неудивительно, что, сев пятничным вечером в машину и растянувшись на удобном сиденье, Михаил испытал по большей части облегчение, когда, пожав Сергею руку, в шутку скомандовал: «Шеф, трогай».

– Вот, кстати, – подхватил Сергей, – ты не замечал, что страсть подчиняться более сильному – нормальное желание и самого образованного человека? Как это может быть приятно говорить кому-либо магическое слово «шеф»…

– Нет, как-то раньше не пробовал, – ответил Михаил и, снова добавив требуемое «шеф», но уже с новым смыслом, как бы слегка посмаковал его на губах, – нет, ты знаешь, Серж, как-то не могу прочувствовать.

– Не то чтобы меня это слишком огорчает. Может, ты у нас прирождённый лидер, но вообще маневр достаточно хитрый: лишний раз подчеркнув свою зависимость и подчинённое сугубо положение, напоминаешь старшему, что власть, как минимум, возлагает на него ответственность за представителя братьев меньших. То есть вроде как ты и барин, но будь любезен позаботиться о том, что мужику твоему пожрать вечером, а ещё – чтобы тепло было и сухо, он это любит. Быть сильным и независимым притягательно, на своей шкуре проверял, как приятно, когда мир вращается лишь вокруг тебя, но вот скажу тебе под подписку о неразглашении, – Сергей понизил голос, – под крылом сильного гораздо приятнее. И пусть тебе придётся жить по законам его желаний и где-то ограничивать себя, впрочем, не так уж и часто, но чувство безопасности, а главное – безошибочности ментора стоит того. У нас с тобой вообще идеальный тандем, потому что мне и ограничивать себя пока ни в чём существенном не приходится, а святых тайн я уже приобщился. Знаешь, мне иногда кажется, что я тебе на самом деле выдумал, плод моего сознания и всё тут, я ведь тоже с Андреем вёл душещипательные беседы под девизом эфемерности всего сущего, так что нечто из того, о чём вы там на балконе секретничаете, усвоил. Я наконец понял, что в тебе и нашей группе сконцентрировано ровно то, чего мне в жизни более всего для гармонии и не хватало: цель, хотя это и не главное, очевидно не опасность, но…

– Конечность, – задумчиво вставил Михаил.

– В каком смысле? Ноги-руки и так на месте, насколько могу судить.

– Конечность удовольствий, да и в принципе всего остального. Раньше ты жил в одной нескончаемой феерии, и в результате тебе это порядком надоело, а теперь будь добр отвлекаться и заниматься иногда делом, которое, к тому же, с каждым днём всё рискованнее, отсюда и весь кайф, по-моему, хотя вполне допускаю, что неправ. Последствия общения с тобой же: размышлять и говорить обо всём безапелляционно, как будто иной, кроме родившейся в твоей голове, истины и быть не может, так что не обессудь, если в точку не попал, да и тем более мы ведь так, болтаем.

– Интересно, но у меня есть и другая версия, а именно – ограничение человеческой свободы, не за этим ли создаётся всё – от семьи до целого общества, государства и социума?

Без внешних ограничителей в виде закона, морали и религии мы очень быстро теряем ориентиры и бродим во тьме, готовые броситься на свет любого маяка, лишь бы только он указал нам направление. В нас живёт потребность снять эти барьеры, и то же общество разумно позволяет иногда ненадолго сделать это, когда, к примеру, напиваясь, мы пренебрегаем условностями и нормами приличия, и эта тяга так велика, что мы готовы расплатиться за короткое мгновение эфемерной абсолютной свободы тяжёлым похмельем или даже чем-то посерьёзнее. Те, кто мудрее и могут себе позволить, выбирают в Азии или Турции секс-туризм для мужчин и женщин, соответственно, чтобы забыть все условности и просто получать бесконечно удовольствие без перспективы самобичевания и порицания окружающими.

На протяжении всей истории человечество пыталось безуспешно делегировать кому-то очень мудрому и всезнающему назначать те границы дозволенного, по которым следует жить, но все формы власти и церкви последовательно изживали себя, приведя общество к демократии, этому акту отчаяния, когда ты сам вместе с твоими соседями вынужден решать важнейшие жизненные вопросы, бояться ошибиться и ошибаться без возможности обвинить кого-то в этом, снова пытаться и через густые тернии идти к какой-то неясной цели. Полное неверие и разочарованность во всех без исключения идеалах сопровождают по жизни нынешнего обывателя, и даже трижды материально обеспеченный, он, может, и на самом деле согласится поставить на карту всё, ради хотя бы мгновения истиной веры и надежды. Как говорил известный карточный шулер, каждому человеку хотя бы раз в жизни безумно хочется играть, и задача состоит в том, чтобы оказаться в этот момент рядом и дать ему спустить все до копейки. И получается, что у нас под ногами лежит целая страна, потерявшая все без исключения ориентиры и не имеющая даже призрачной надежды найти новые.

По сути, в России давно ищут новые формы силы и агрессии, перебирая подряд националистические банды скинхедов, преобразованные в группировки футбольных фанатов, казачество и прочие официально патриотичные движения. Человеку нужна свобода передвижения, свобода выбора удовольствий, свобода принятия второстепенных решений, но никогда – свобода мысли. Понятно, что я не собираюсь всерьёз проникнуть на территорию импульсов головного мозга, но подразумеваю здесь возможность самостоятельно определять границы добра и зла. Этот главный вопрос человечества и заставлял его тысячелетиями истреблять друг друга в поисках истины, отблески которой извечно маячили где-то далеко впереди, – он ненадолго умолк, сосредоточившись на рискованном маневре обгона, но как только вернулся на свою полосу, продолжил. – Как видишь, мы все засунули морды в одно корыто и, чавкая от усердия и спешки, заглатываем один и тот же магический состав, разве что только рецепт принадлежит тебе, хотя это и не гарантирует иммунитета от содержимого. Ты не против поболтать немного на эту тему? – Михаил отрицательно покачал головой. – Ведь что всё-таки нас объединяет – неужели банальная жажда деятельности, приложить силы к чему-то стоящему вместо того, чтобы растрачивать их попусту? Но ведь это попусту есть объективно наиболее приятная часть нашей прогулки от рождения до смерти!

– Во-первых, это не так уж и мало, во-вторых, и главных, ни черта приятного в ограниченном наборе телесных удовольствий нет и быть не может. На самом деле это всего лишь зависимость, и то, какую часть себя отдаём мы на поклонение древнегреческим жизнелюбивым богам, и определяет, становится ли это привычкой или развивается в настоящую страсть. Чего уж тут проще: раньше ты был красивым успешным мужчиной, а теперь ты, прежде всего, боец, причём не оболваненное убогой пропагандой пушечное мясо, а стоящий у истоков движения, один из его столпов, и кто тебе мешает, отдав положенное группе, с удесятерённым наслаждением впиться изголодавшимися зубами в плоть очередной жертвы обаяния концентрированной мужественности? Так ведь намного приятнее, а свобода выбора, на мой взгляд, здесь ни при чём.

– Предположим, но ведь лавочка рискует в любой момент закрыться.

– Тем лучше, это будет означать лишь то, что затея была стоящей, а если и провалилась, то исключительно по вине не больно как способных исполнителей. Ты бы, правда, болтал иногда с Андреем, это лучше всякой психотерапии, он бы тебе непременно как-нибудь завернул бы так, что поражение ещё лучше победы бы вышло, ещё тот иезуит.

– Слушай, а тебе иногда не кажется, что он над нами смеётся? – вдруг пришла Сергею новая мысль.

– Какая, по сути, разница. Он ведь дело говорит, а там – пусть хоть помешанным окажется. Отчего бояться выглядеть дураком в чьих-то глазах, когда это всего лишь субъективное мнение одного или группы людей, не больше, обращать на такое внимание есть банальная слабость.

– А если это субъективное мнение абсолютно всех?

– Может, как раз в этом случае тебе несказанно повезло, потому что нашёл-таки свою, личную, собственную уникальную мысль: истину, хотя бы и под маской веры.

– Признайся, вы ведь на этом деревенском балконе не один чай пьёте? – то ли в шутку, то ли всерьёз поинтересовался Сергей.

– Куда там, с ним и на трезвую-то голову разговаривать опасно, неровен час, от усердия внутри черепной коробки сбой произойдёт, а если чего добавить, так вообще можно там с ним и остаться: в предбаннике у него поселиться, вериги одеть, а как потеплеет – вперёд пешедралом по городам и весям прославлять носителя единственно верного учения, благо, годы и будка у него подходящие для философа. Малость отрихтовать, и будет вообще старец. Так что я предпочитаю не рисковать, у меня уже есть один бог, не хватало на собственной шкуре ощутить значение модного слова тандем.

– Вот ты от него заимел эту чертову привычку: не разберёшь – шутишь ты или всерьёз говоришь.

– Именно от него и научился сам этого не понимать, разговоры о призрачности материи без последствий не проходят. Да шучу, конечно, – успокоил Михаил, – нам вполне достаточно собственного бурного помешательства, чтобы ещё у других занимать, сами поделиться можем.

– Кстати, о поделиться: как там насчёт пятого? У нас всё-таки пятёрка!

– Пока что никак. Вдохновение иссякло, да и нет уже такой срочности, тем более что базовый комплект полный и не хватает только ещё одного практика.

– Двух, – поправил Сергей.

– Это в каком смысле?

– Ты из меня дурака-то не делай, мне, по-твоему, не понятно, зачем Лёха с нами увязался? У него взгляд потухший, и маска прямо-таки посмертная на лице: хоть я и не физиономист, а кое-что понимаю. Ему бы на войну какую-нибудь, чтобы, если повезёт, сначала дыхание смерти ощутить, а потом уже выводы окончательные делать, ведь у нас-то, может статься, закрутится всё очень быстро и станет не до сомнений.

– А давай ты с ним об этом и поговоришь, глубокоуважаемый начинающий психоаналитик, – Михаила не слишком обрадовала подобная исключительная, на его взгляд, прозорливость, которая запросто могла сделаться и орудием против него самого, – он тебе и расскажет о переживаниях юности, только если кишки при этом как-то невзначай выпустит, ты уж не обессудь, случается, знаешь, всякое: жизнь вообще штука суровая.

– Ладно, что ты взъелся-то на меня сразу, мы же просто так – языками чешем.

– Просто так, чтобы вам было понятнее, дорогой коллега, лично я ничего не делаю с того исторического субботнего вечера в подмосковном борделе, когда Вы в ответ на моё предложение руки и сердца ответили явно положительно. Оставь ты в покое Алексея, ему и без того порядочно тошно, а тут ещё ты, скучающий лорд Байрон, полезешь к нему в душе поковыряться на досуге, так он не дай бог, раньше времени с катушек съедет.

– Так уж всё и серьёзно?

– Более чем. Не лезь, в общем: если хочешь, считай это официальным запретом от меня как лидера группы. Первым, кстати, за всё долгое время совместной жизни, так уж будь любезен, прояви такт, дисциплинированность, идейность, духовность и ещё чего-нибудь там на свой вкус до кучи.

– Мне следует ответить – есть, шеф?

– Как Вам будет угодно, коллега. Я выпью и поглазею в окно, ты не против? Настроение что-то поганое.

– Неразделённая любовь? – пошутил Сергей.

– Именно. Я люблю виски, а он с меня за это требует денег, – и, открыв припасённую бутылку, Михаил, сделав порядочный глоток, показательно сосредоточился на незамысловатом пейзаже за окном. Не имея представления о том, что творилось в голове каждого из них, они, тем не менее, думали если не об одном и том же, то находились в похожем состоянии неожиданно свалившейся на их вроде бы трезвые головы влюблённости. Всё, от времени года до накопленного годами ленивого цинизма, должно было предостеречь от сползания в банальность эдакой типично юношеской страсти, но вкусивший опасности мозг, видимо, упорно искал отдушину.

Вернувшийся с фронта на побывку офицер падает жертвой страсти почти мгновенно, успевая за два коротких дня, знакомство и поход в кино с последующим трепетным поцелуем отдать своё сердце если не первой, то второй попавшейся на пути привлекательной женской улыбке по той единственно причине, что в аду кошмарной мясорубки его сознание предпочитает не зацикливаться на мыслях о ходящей вокруг смерти, а думать о чём-то другом, прекрасном и далёком. Волноваться не о перспективе лишиться ног, но о невозможности скорого свидания, бояться не врага, а её чересчур долгого молчания в ответ на давно отправленное письмо. Чувство не может появиться случайно, помимо воли им поражённого, оно провоцируется самим человеком, чьё серое вещество методично настраивает соответствующие рецепторы, если видит в том необходимость. Мощнейший стимул неустанно добиваться большего для только вступившего на дорогу жизни, светлый образ для наркомана, решившего начать почти в буквальном смысле с чистого листа, но, прежде всего, это последняя соломинка для утопающего в коварном болоте разочарования, которое, если вовремя не озадачиться подходящей терапией, может принять форму болезни, стремительно распространяющейся по ослабленному организму, чья иммунная система в любую минуту рискует выкинуть белый флаг. Чистая онкология, с той лишь разницей, что развивается на территории сознания, а не тела, но в остальном повторяет хорошо известный путь раковых клеток, когда не успеешь оглянуться – и тебя уже ждет химиотерапия. Это не хандра от одиночества, которую можно развеять выходом в свет или свиданием с девушкой, тут недуг с организмом один на один проверяет, стоит ли тянуть дальше наскучившую волынку, и если пациент действительно хочет и заслуживает будущего, он получает разом причину и цель, боль и наслаждение, дьявола и бога в одном милом, ещё вчера казалось, столь обычном смазливом личике. И всё лишь для того, чтобы дать тебе, идиоту, понять, как на самом деле хорошо обстояли дела раньше, попутно научив ценить то, что имеешь, – закончил невеселую мысль порядком опьяневший пассажир, когда из темноты зимней ночи они въехали под свет фонаря над воротами Андреева пристанища.

Хозяин, казалось, вполне искренне обрадовался приезду гостей и подобно взрослой, умудрённой опытом сводне радовался при виде удачно помирившихся любовников. Самовара на этот раз не было, равно как и ярко выраженной попытки оставить бренное тело одного из посетителей навеки лежать под какой-нибудь особенно живописной яблоней, и может быть оттого желанная беседа, как ни странно, не очень-то и клеилась. Нельзя сказать, чтобы это сильно огорчило Михаила, который после нескольких почти бессонных ночей предпочитал для начала хорошенько набраться исключительно телесных сил, а уж потом переходить к духовному. Сергей вообще равнодушно относился к любым инициативам внутри заснеженной, богом забытой избушки, заранее предупредив, что на следующий день непременно поедет развеяться в ближайший город, и если удача будет ему сопутствовать, то останется там ночевать. Таким образом, оба они оказались на втором этаже, и благородно уступив отзывчивому водителю кровать, ставший в результате окончательно наступившего опьянения закономерно безразличным к удобствам Михаил тут же лёг спать, наполнив комнату весьма мелодичным храпом. Предусмотрительный хозяин, впрочем, снабдил обоих берушами, так что дискомфорта никто не испытал. Сам Андрей, не изменяя любимой привычке, поколдовал недолго на кухне и раскрыв какой-то фолиант, просидел за ним далеко за полночь, изредка доливая в опустевший бокал. Утро последнего, тем не менее, наступило довольно рано, и, разделив обильный завтрак c Сергеем, он благословил того не стесняться привычных желаний и отправиться на покорение столицы области, оставив товарища наслаждаться природой.

Таким образом, к тому времени, как Михаил с трудом раскрыл слипшиеся от пятнадцатичасового сна глаза, солнце уже вовсю приветливо светило в окна и в опустевшем, скованном тишиной доме гулко отдавался буквально каждый шорох. Воспользовавшись одиночеством, он решил исследовать обитель одинокого затворника, движимый не столько любопытством, сколько желанием хоть немного приоткрыть тайну его личности. Книг оказалось на удивление немного, но на дворе как-никак был двадцать первый век, и тон задавали информационные технологии, а потому на полке в груде фолиантов лежал и привычный e-book. Те, что были, пестрели фамилиями от Голсуорси до Конан Дойла, и совершенно неожиданно тут же оказалось с десяток современных дебиловатых романов в мягкой обложке о героических похождениях русских офицеров новой формации, по большей части десантников и морпехов. Названия не отличались оригинальностью: «Мстительный волк», «Победа любой ценой», «Честь мундира» и прочая ахинея, которой место на кассете для туалетной бумаги, но уж никак не на книжной полке.

Исследование фильмотеки лишь добавило загадок образу, так как наряду с признанными шедеврами удивляли и даже пугали исследователя многочисленными второсортными историями любви, которые исправно, на радость весьма, как видимо, нетребовательной публики штампует Голливуд. Если бы к картине всё-таки добавился исчезнувший самовар, наполненный для разнообразия красным вином, то, пожалуй, многообещающего философа можно было бы смело изолировать от общества с весьма тривиальным диагнозом, но без этой незначительной детали всё это пока что тянуло лишь на исключительную оригинальность мировосприятия.

Боясь, как бы новые открытия не пошатнули его и без того ослабленную веру во вменяемость проживавшего здесь индивидуума, Михаил вышел в поисках местонахождения последнего на улицу, где и обнаружил хозяина за процессом рубки дров. Оперируя топором не слишком умело, тому однако удалось покорить уже добрую половину лежавшей кучи, и, решив не беспокоить стоявшего к нему спиной дровосека, с типично московской брезгливостью окинув взглядом картину физического вопиюще низкоквалифицированного труда, он решил перейти к анализу содержимого холодильника. Плотный завтрак после крепкого продолжительного сна вселяет в мужчину особенную уверенность и силу, которая, если не дать ей тут же уложить себя обратно в кровать, заряжает хорошим настроением на весь долгий и часто продуктивный день.

Вошёл Андрей, картинно, будто с полотна шедевра Брюллова, отряхнул с куртки снег и, почти освещая себе путь здоровым морозным румянцем, принялся заваривать в термосе чай. Дальнейшая последовательность действий сомнений не вызывала, поэтому не оставалось ничего, кроме как покорно уточнить, что именно из многочисленной зимней одежды, висевшей в прихожей, следует надеть.

– Что хочешь. Ты ведь уже поел?

– Да, спасибо. Мне чем-нибудь помочь? – в свою очередь проявил заботу Михаил.

– Нет, справлюсь. Во мне, думаю, умер хороший официант. Одевайся и жди меня наверху.

– Привычнее в таком сочетании звучит «раздевайся».

– Это вы уж как-нибудь с Сержем без меня. Я исключительно по части разговоров и прочих сугубо платонических удовольствий, – традиционно невозможно было понять, шутит он или говорит всерьёз.

Не поленившись натянуть на себя ватник и штаны из того же комплекта, отяжелевший гость почти на четвереньках забрался по крутой лестнице, вышел на балкон и, лишь ступив на холодные доски, со своевременной прозорливостью городского жителя вспомнил о существовании ещё и тёплых носков. Предыдущий опыт, однако, обещал ему плед, хотя кто знает, может, таковой полагался лишь осуждённым накануне на смерть и затем помилованным, но в любом случае вниз ползти было лень и оставалось надеяться на хозяйскую предусмотрительность. Последняя, к счастью, не подвела, и, водрузив укутанные ноги на стул, Михаил почувствовал себя более, чем комфортно. До первой чашки, по-видимому, не принято было начинать беседы, поскольку Андрей упорно молчал, уставившись куда-то за линию горизонта, и лицо его отчего-то приняло весьма глупое выражение, какое бывает прохладным летним вечером у накачавшихся на детской площадке дешёвым пивом местных алкашей: сочетание неподдельной тихой радости и сознания исторического значения собственной персоны. Втайне гордясь выставленными на бортике песочницы в ряд опорожнёнными бутылками, приятно в очередной раз почувствовать себя эдаким интеллигентным жителем столицы, наслаждающимся пикником на свежем воздухе и вступившим в глубокомысленный занимательный разговор с соседом по подъезду:

– А Натаха-то из сто шестнадцатой, видать, совсем стыд потеряла. Шляется с кем попало; хоть бы постеснялась, – поднимает он давно известную, но всё ещё актуальную тему.

– Не говори. Одно слово – блядь, – вторит ему сосед по лавочке, и, почти синхронно отхлебнув ещё по глотку, друзья продолжают обсуждение прохожих.

– Глянь на узбека, опять, похоже, на работу побежал. Выходной же, дурень, а он всё корячится. Что тут скажешь: неполноценный народ.

– Не говори. Одно слово – азиат, – нежащийся в теньке, обычно ярый оппонент отчего-то не проявляет надлежащей активности.

– Да ты сам-то, – многозначительная пауза удачно позволяет, избегая прямых оскорблений и возможной потасовки, тем не менее, пробудить ото сна продолжающего халявить собутыльника.

– Не говори. Одно слово – выпиваю, – и эта третья, уже показательно замирительная позиция, убеждает, наконец, отказаться от попыток открыть волнующую дискуссию, благо сама природа располагает к покою и довольству.

Воспроизведя в памяти однажды слышанную им беседу, Михаил должен был признать, что и сегодняшняя с претензией на глубокомысленность посиделка в главном ничем не отличается от чесания языком парочкой обладателей изрядно подточенных неумеренным пьянством мозгов. Одни слушают дешёвую попсу, другие Моцарта, но все получают при этом удовольствие, так же как и читать можно Бальзака, а можно ура-патриотичную бодягу, выставленную на полке рядом с классикой.

– Откуда у тебя эта макулатура про героев-беретов? Как-то не похоже, чтобы ты это читал.

– Почему же, очень даже полезно для сравнительного анализа, – живо отреагировал Андрей, – это, конечно, развлекательная дрянь, но было интересно прочувствовать, к чему обращаются такие вот, с позволения сказать, авторы. Весьма, скажу тебе, ценный опыт, позволяющий на примере яркого контраста лучше понять, что же отличает литературу от её более упрощенного массового варианта, – здесь он снова замолк и вернулся к исследованию горизонта.

– Мне, так понимаю, надлежит поинтересоваться, что именно?

– Да, конечно, – спохватился выведенный из задумчивости оратор и, разлив горячее зелье, продолжил, – в современном мире повсеместно увлечение литературой содержания, в то время как истинная, или, если хочешь, высшая литература – это литература формы. Литература содержания рождает простые контрастные эмоции: ужас, если это Шаламов, ненависть у Аксенова и смех у Веллера. Вершина такой литературы – Довлатов, который смог максимально передать атмосферу своей жизни, смешанной из непрекращающейся тоски и неистребимого юмора. Литература формы – это, прежде всего, Достоевский: простой до безобразия сюжет и множество интересных характеров. Менее талантливый, но более показательный здесь Голсуорси: содержание «Саги о Форсайтах» и «Современной комедии» уложились бы на одном листе А4, в то время как это эпос уровня «Войны и мира». Хотя во многом, конечно, результат определяется мотивацией автора. Тебе всё ещё интересно?

– А ты как думаешь, иначе на кой ляд сюда припёрся? И вообще – с каких пор ты стал таким щепетильным? В прошлый раз я этого не заметил.

– Мне слегка неудобно, всё-таки я пытался тебя убить, от этого появляется некая, знаешь, натянутость. Впрочем, скоро пройдёт. Литература для меня – это больше половины всего искусства, единственное, что проникает в мозг напрямую, минуя органы восприятия, то есть по большей части зрение и слух: поэтому образ рождается, а не навязывается. Ты можешь отвернуться от непонравившейся картины, но чтобы, к примеру, почувствовать отвращение от описанной сцены, тебе нужно сначала её воссоздать и хотя бы лишь в собственном воображении, но пережить. Сила воздействия здесь очевидно выше, к тому же написанное на бумаге и изданное невольно приобретает характер непогрешимости: легко уверенной рукой чиркать красной ручкой в тетради студента, но то же самое на полях книги будет смотреться гораздо менее убедительно, а то и просто смешно. Деятельность пишущего может преследовать несколько целей, как то:

– утилитарную, если писательство – не призвание, а средство существования или способ получить желанную известность, а вместе с ней и дивиденды для тщеславия. Когда имеет место оплата за знак, подобно переводчикам, и новоявленный Шекспир насмерть бьётся с издателем, чтобы оплачивались и пробелы. Такая литература призвана развлекать читателя и оправдывать потраченные рекламодателем суммы;

– романтическую, когда блёклой жизни автора недостаёт романтизма, который он встречал на страницах любимых авторов, но который, очевидно, редко встречается в реальной жизни. Так у Толстого князь Андрей на каждом повороте необъятной России встречает то брата своей будущей невесты, то любовника уже почти состоявшейся жены, рядом с которым он страдает в лазарете под Бородиным;

– справедливческую, так сказать, а именно – если жизнь своими наиболее приятным проявлениями обходила и обходит автора стороной, раздавая все прелести недостойным конкурентам, и тогда на страницах будущего фолианта его герой будет всегда побеждать, а конкуренты прозябать на обочине жизненного пути. Один из наиболее востребованных литературных продуктов, потому как общество большей частью состоит из неудачников, страстно желающих найти себя в образе героя-победителя и реализоваться хотя бы в мечтах и на страницах любимого романа;