Текст книги "Ошеломленный мозг. Научно-фантастический роман"

– Уважаемый Алексей Иванович! Такова ситуация – мы первые, которые только что решились на такую вот операцию. А в мировой практике были эксперименты, специальные исследования, намерения. Но еще никто в мире не осмеливался эту операцию сделать на человеке. Так что мы первые, у нас появился шанс, и мы не должны упускать его, – констатировал он. – После операции я постараюсь рассказать все о пересадке головного мозга и о результатах исследований, связанных с этой операцией, если вы, конечно, еще захотите послушать, – сказал он, обращаясь ко всей хирургической и анестезиологической бригаде.

– А теперь прошу соблюдать порядок и тишину в операционной, – обратился он ко всем. – Тилек, Саид! Вначале мы должны удалить этот головной мозг. Наша задача, – объяснил профессор, – подготовить череп для размещения пересаживамого головного мозга. Сейчас нам предстоит очень тщательно и нежно выделить магистральные сосуды мозга. Итак, коллеги, за работу. Операция, нет, как ни обидно признавать, эксперимент, начался, – констатировал он. – Ответственность за все беру на себя!

Бригада приступила к операции. Тишина в операционной прерывалась только короткими приказаниями профессора, требовавшего тот или иной хирургический инструмент или шов, а также короткими командами перфузиолога или анестезиолога. Со стороны было видно, что хирурги пустили в ход всю свою блестящую хирургическую технику, соединяя быстроту с необычайной тщательностью и осторожностью. Как и планировалось в начале, изъяли головной мозг у пострадавшего №2, а спустя некоторое время изолированный головной мозг разместили в черепной коробке пострадавшего №1.

Через три часа непрерывной операции Каракулов положил на стол последний инструмент, кивнул хирургам-ассистентам и стянул операционные перчатки. Под стерильными покрывалами и повязкой на голове пациент оставался внешне тем же человеком, как и прежде. Но… это только внешне, – подумалось профессору. – Тот да не тот, тот да не тот, тот да не тот – весь в думах приговаривал Каракулов, размываясь в предоперационной.

– О чем это шеф? – недоумевал не только Тилек, но и вся бригада, которая копошилась вокруг стола, что-то подключая, что, наоборот, отключая, измеряя, поправляя.

– Все. Сказано-сделано, – наконец, сказал Каракулов выпрямляясь, – Итак, что мы имеем? Один из пострадавших приобрел чужой головной мозг или, наоборот, головной мозг приобрел новое тело? Отныне одна большая загадка и надежда – приживется ли головной мозг в новом теле? Кем проснется, если таковое случится, пострадавший, получивший чужой головной мозг? Или наоборот, головной мозг, получивший чужое тело? – как бы говоря сам с собой, – размышлял профессор вслух. Бросив последний взгляд на пациента, он покинул операционную.

Неосведомленный человек ни за чтобы не разобрал, кто из двух пациентов остался жив, а кто умер, – подумал он про себя. – Хотя, если вдуматься, благодаря пересадке головного мозга у его пациента ничего личностного не осталось, разве лишь его тело. То есть он умер?! А тот, у которого три часа тому назад забрали головной мозг, а тело списали как мертвое – жив, как ни странно! – Он жив! Непосвященному такой метаморфоз был бы совершенно непонятным. Об этом не догадывались и его коллеги, которые были заняты необходимыми на тот момент манипуляциями и заботами о пациенте.

Пациента сразу же разместили в барокамере реанимационного отделения. Сейчас пациент, весь опутанный проводами и трубками, находился в барокамере со встроенными электронными приборами слежения за параметрами жизнедеятельности. Барокамера напоминала собой своеобразный кокон и представляла собой биокомплекс – многофункциональное медицинское устройство для лечения и поддержания в оптимальном состоянии человеческого организма, независимо от условий внешней среды. Анестезия, питание, удаление продуктов жизнедеятельности – все автоматизировано. Многочисленные сканеры и датчики регистрируют малейшие изменения в состоянии больного и выводят данные на мониторы.

Вот таким в истории науки и медицины запомнилась первая попытка пересотворить человека путем пересадки к головному мозгу одного человека тела целиком другого человека. Вот так человек замахнулся на проблему пересотворения человека, возомнив себя Богом, вот так человек нахальным образом перешел ту грань невозможного, запрещенного, открыв тем самым проклятый «ящик Пандоры», не ведая к чему это приведет и чего ожидать от такого близорукого поступка.

* * *

Мозг пересажен. Вроде получилось неплохо. Но Каракулов не испытывал того чувства удовлетворения, какое бывало после сложной, но удачной операции. Такое чувство у хирургов бывает, особенно, когда стандартную операцию заканчиваешь не стандартно, то есть творчески, а нестандартную операцию превращаешь в стандартную, – считал он. Такой вот уровень хирургической работы – это уровень «золотые руки», и может служить своего рода критерием, по которому можно судить об искусности хирурга, об его мышлении и умении.

Что-то его сомневало? – Нет. Не сама операция, а то, что произошло, скорее то, что произойдет теперь. С некоторых пор, а точнее когда уже переступил свой пятидесятилетний рубеж, почему-то начал бояться не только публичного выпада, но даже упрека в свой адрес. – Нет, он не считал себя непогрешимым, нет. Видимо возраст и положение обязывало вести более совестно, более требовательно, что любой упрек или даже неодобрение казалось ему чем-то запредельным, воспринимаясь как незаслуженное и обидное. – Возраст и стереотип, черт побери! – подумал он. – Всегда так. Человек сам себе усложняет жизнь. Нет бы даже с возрастом воспринимать критику или упрек как подобает – деловито, справедливо, как это бывало в молодые годы, но нет же.

То, что его будут открыто обвинять, поносить и ругать, а вероятно и накажут и обяжут в связи с сегодняшней, так сказать, несанкционированной сверху операцией, которая относится к категории эксперимента на больном, привело его в унынье. Это тревожило его и раздражало. Потому и не было у него обычного послеоперационного благодушия, того самого, что бывает, когда необычная, но удачная операция завершена, жизнь больного сохранена, а впереди признательность, благодарность и отдых.

Размываясь в предоперационной, Каракулов размышлял: – Ну, скажем, собрал бы перед операцией консилиум врачей для решения вопроса о трансплантации. Во-первых, нужно было бы пригласить, как минимум, руководителя клиники – это раз, нейрореаниматолога – это два, специалиста по эхографии и энцефалографии мозга – это три. Мнения специалистов, конечно же, могли разойтись и разошлись бы, чего скрывать. А ведь ситуация требовала не спора специалистов, каждый из которых пытался бы застраховать свое решение. Уверен, что были бы высказаны разные мнения, возможно даже диаметрально противоречивые. А как быть тогда? Дискуссия обязательно затянулась бы, а время то не ждало, судьбу больного решали мгновения. Потому, ему и пришлось принимать решение на свой страх и риск, – успокаивал он сам себя. – Мозг был размозжен – это раз, а тот, у которого взяли мозг для пересадки, уже умирал от потери крови – это два. В крайнем случае, у меня много свидетелей с их заключениями, – успокаивал себя Каракулов, убеждая самого себя – Я и посчитал не нужным соблюсти заведенные формальности. Тем не менее, он понимал, что порядок есть порядок, что, по сути, он своим решением переступил некий недозволенный порог. От этого в его душе становилось еще не уютнее.

Уже покинув операционную, по пути в свой служебный кабинет профессор продолжал мысленно обсуждать с самим собой: – Скажем, в таких случаях нужно было переговорить с родственниками, заручится их согласием на такую операцию. Но где их искать ночью? Нужно было бы не только их найти, но и привести, известить их о ситуации. Как пить дать они бы обязательно начали советоваться с другими родственниками. – Да. От этого никуда не денешься, так как речь идет о жизни родного им человека. Ну а для хирургической бригады все вопросы нужно было бы прояснить в ближайшие полчаса. Так что, куда не прикинь, везде был бы облом, – успокаивал он сам себя.

На что же рассчитывал профессор? Конечно же, на успех и удачу – авось пронесет. Если пациент останется жив, то победителей не судят. Специалисты такого уровня, такого склада ума и характера, когда их обуревает какая-то идея, просто не желают считаться с возможностью срыва и неудачи. В противном случае такие люди не были бы теми самыми первопроходцами в своей области, лидерами, в конце концов. В таком деле всегда кто-то должен быть первым и взять риск на себя. В его решении была логика, он справедливо полагал, что лучше один труп, чем два. Азарт хирурга специфичен. Он основан на честолюбии. Я смогу, я сделаю! Кто, если не я! А потому вряд ли нужно искать особые мотивы поступка в данном случае. Как назвать цепь психических состояний, когда хозяйничает его величество сроки, человеку уже не подвластные, когда они диктуют необходимость сиюминутного решения и выбора, когда не действовать, даже если очень хочется не действовать, нельзя? Уже потом, оглядываясь назад, человек не очень-то представляет ясно, что же это с ним было, в конце концов, что он «натворил» на свою голову.

Зайдя в кабинет и не зажигая света, он в течение получаса просидел в кресле, пытаясь прийти в себя от пережитого, отдохнуть, расслабится, ни о чем не думая. Не получалось. К нему постучались и робко заглянули Алексей Иванович и Бакыт Капаровна.

– Бакирович! Что сидим в темноте? Вот решили доложить, что с больным пока все в порядке. Давление, дыхание, пульс стабильные, – доложила Бакыт.

– Я восхищен, я всегда знал, что вы, Кубат Бакирович, смелый человек, – с ходу высказался Алексей Иванович. – Спать не получится, но расслабиться не только можно, а даже нужно. Так что без пяти граммов нам сейчас с вами не обойтись, – пошутил он, намекая на то, чтобы профессор налил бы им по маленькой, по старой схеме… как в былые времена молодости.

– И в правду, Алексей Иванович. Тут у меня для встречи с иностранными гостями припасен отменный коньяк. Сейчас достану…

Увидев, что в холодильнике есть водка и Алексей Иванович и Бакыт попросили лучше распить ее. – Когда в голову лезут всякие мысли, лучше их заглушить, и в этом водке нет равных.

– Согласен с вами. Черт побери! Да и что можно прояснить на нетрезвую голову, когда и с трезвой-то не очень получится разобраться, на что мы нарвались?

– Наоборот, что бы осмыслить то, что произошло, можно свихнуть трезвую голову, а потому голове требуется защитный ингридиент, – пошутил Алексей Иванович. – Так что давайте доставайте водку, а коньяк разопьем, когда поставим больного на ноги, – предложил он.

Выпили, немного расслабились, чувствовалось, что сомнения и послеоперационное напряжение несколько спали, настроение поднялось, тяжелые думы растворились. Приколы, шутки, анекдоты. А после третей рюмки вообще наступила эйфория.

В это время к ним заглянул Наим Сафарович. Ему предложили кресло, но не стали предлагать рюмку, так как знали его, как человека верующего, побывавшего паломником в Мекке. В клинике его уважительно называли Наим-ажы. Усаживаясь в кресло, Наим Сафарович сказал: – Уважаемые коллеги! Не осуждаю, так как понимаю ваше состояние. Мне бы крепкого кофе.

В это время в кабинет заглянул Тилек с историей болезни оперированного пострадавшего. – Кубат Бакирович. Извините меня, что не во время, но я затрудняюсь, как описать протокол операции, – обратился Тилек.

– Слушай Тилек. Ты бы нас лучше кофе или чаем угостил, чем сходу задавать такие вопросы, – упрекнула его Бакыт. – А то сразу же объясни-поясни. Успеешь разобраться, дай нам самим вначале разобраться! Так что мигом давай заваривай и неси кофе. Пока распивали кофе, жевали печенье, раза десять в кабинет заглядывали то дежурный реаниматолог, то функционалист, то медсестры-анестезистки с различными вопросами.

Несмотря на усталость дежурной бригады, Каракулов все же решил собрать всех у себя. Поблагодарив каждого из них за работу, он обратился к бригаде. – Я вас понимаю, у вас возникло много вопросов. Давайте внимательно рассмотрим суть проблемы, которая перед нами возникла. Первое, на что должны обратить внимание, это кто же из пациентов остался живым, а кто умер? Всем это будет очень интересно. Давайте начнем с молодежи. Ну, скажем, с тебя, – обратился он к Тилеку. – На чем выстроена твоя логика?

– Ну, так… это… он – живой! То есть тот пациент кому пересадили головной мозг, – робко ответил он.

– Допустим, – не давал ему опомниться Каракулов. – Но разве живет человек без своего головного мозга? Как известно, у этого пациента мы вычерпали его головной мозг, так как он был практически расплющен в лепешку. Говоря научным языком, наступила полная деперсонализация его личности из-за смерти мозга, а, как вам известно, коллеги, смерть мозга – есть конечная смерть человека. Как по-твоему, Саид?

– Трудно сказать, но я склонен думать так же – неуверенно начал Саид. – Нужно считать живым того, кого мы сейчас прооперировали. Тот же пациент, у которого забрали головной мозг, так и остался лежать на операционном столе трупом, – с уверенностью в голосе сказал он.

– Совершенно верно! Если мы сейчас хотим убедиться в этом, то, безусловно, найдем массу доказательств, заканчивая трупным окоченением. Ну, а ты как думаешь? – Бакыт Капаровна обратилась к Айдару.

– Я как все, – нашелся Айдар. – Мы только, что сняли со стола и перевели в реанимационное отделение пациента. Он жив, и вряд ли кто будет сомневаться в этом, – ответил он запальчиво.

– Тилек. Завари нам и себе еще по чашечке кофе. Когда Тилек разлил всем кофе и сам разместился в углу, Каракулов, обращаясь к нему, заявил: – Тилек. Начни с того, что ты должен полностью переделать истории болезни.

– Почему? – задался вопросом Тилек. Наим Сафарович рассмеялся: Касательно документации мы сейчас должны решить настоящий ребус. Если позволите, Кубат Бакирович, проверю на знание нашу молодежь. Вот тебе Тилек, вопрос на засыпку: К нам привезли двух пострадавших. Из-за того, что мы так и не выяснили до операции их личности, историю болезни оформили на них, обозначив их как «неизвестный №1» и «неизвестный №2». Неизвестного №1 оперировал Кубат Бакирович, а второго пострадавшего – моя бригада. Так обстоит дело? В ответ Тилек согласно кивнул головой. – Пострадавший, которого мы оперировали, остался на столе, то есть умер во время операции из-за несовместимых повреждений органов груди и живота, – продолжил Наим Сафарович. – Его мозг забрала ваша бригада и пересадила в черепную коробку пострадавшему, которого оперировал Кубат Бакировича. Так обстоит дело? – вновь задал он вопрос Тилеку.

– Да-а. Так и было.

– Теперь слушай дальше. Час тому назад вы сняли своего больного с операционного стола, и сейчас он находится в реанимационной палате. Обращаясь к анестезиологу, он переспросил ее: – Бакыт Капаровна. Этот ваш больной сейчас жив?

– Тфу, тфу… Не сглазить бы. Пока он жив, сердечная деятельность стабилизировалась, за него дышит сейчас аппарат искусственного дыхания, – ответила она, не понимая, что сама же допускает оплошность.

– Ничего не понимаю. Вы утверждаете, что погиб «Неизвестный №1»? Но ведь именно он сейчас лежит в реанимационной палате и как вы услышали из уст Бакыт Капаровны, пока жив, – недоумевал Тилек.

– Извиняюсь, запуталась, – спохватилась Бакыт Капаровна. – Все так погиб «неизвестный №1».

Каракулов внутренне тихо торжествовал, предвидя победное завершение той логической цепочки умозаключений, которую он плел для своих коллег. Он не без пафоса заявил: – Уважаемый Наим Сафарович! Позвольте поздравить вас и вашу бригаду с тем, что ваш больной остался живым. – Взглянув на Тилека, который не совсем понимал к чему все клонят, а потому сидел растерянным, заглядывая в рот то Наим Сафаровичу, то на своего шефа, рассмеялся. – В этом и заключается ребус, – сказал профессор.

– Тилек. Надеюсь ты понял, какой из двух неизвестных действительно остался жив. – На что Тилек без всякого раздумья и вполне уверенно сказал, что погиб «неизвестный №2», а тот которого оперировала наша бригада, то есть речь идет о «неизвестном №1», как видно остался жив.

Все рассмеялись. Тилек сконфузился. У него не укладывалось в голове, почему все, как будто сговорились, полагают, что все же живым остался второй пострадавший…. Если второй больной остался на столе, то есть погиб во время операции, а первый, над которым колдовала их бригада, был снят со стола и переведен в реанимацию живым, почему утверждается обратное…, – откровенно не понимал Тилек.

В это время пришла медсестра. – Кубат Бакирович, Бакыт Капаровна. Вас вызывают в реанимационную, к больному. – Кубат Бакирович, собираясь, поблагодарил всех за то, что хоть как-то развеялись. – Сожалею о том, что наша дискуссия прервалась на самом интересном месте. А Тилека я попрошу, чтобы проработал соответствующую литературу и сделал на днях сообщение.

«Все же как недостаточно мы знаем свой эмоциональный мир, то есть свою подкорку, в которой спрессованы жизнь и опыт тысяч поколений наших предков», – подумал Каракулов, проходя в реанимационную вместе с Тилеком и Саидом.

– Знаете. Если признаться, я ни о чем не жалею, хотя понимаю, что толчком к выполнению такой операции послужили все же не насущная необходимость, не раздумья о целесообразности такого вмешательства, граничащего с экспериментом на человеке, а просто несдержанный эмоциональный порыв. – А про себя он отметил – именно тот самый, против которого всегда боролся в самом себе и предостерегал своих детей, так как зачастую из-за него оказывался в неловком или даже откровенно смешном положении, а потому приходилось очень часто жалеть о случившемся. Что ж, иногда интуиция и порывы оказываются сильней и мудрей раздумий и прикидок, – успокаивал сам себя.

Вечер. Идет обычная вечерняя пересменка. Дневной дежурный персонал передает документы ночному персоналу. На сестринском посту разговаривают медсестры. – Сегодня заставили переписать историю болезни пострадавшего. Как ни странно, доктора сами не могут разобраться: кто из двух пострадавших остался жив, а кто умер?

– Это как? – вопрошает одна из них.

– «Пострадавшего №2», ну того самого, у которого забрали головной мозг, мы оформили как умершего и историю болезни с посмертным эпикризом передали, как и следовало, в патологоанатомическое отделение. – Представляешь. До утра врачи вносили запись в историю болезни «пострадавшего №1», то есть того пациента, которому пересадили головной мозг, – сказала Айша.

– Ну да! Все правильно. Он то благодаря тому, что ему пересадили головной мозг, остался живым и весь день ты ими и занималась. Правильно? – ответила Гуля. – А в чем загвоздка?

– Так-то оно так! Но Каракулов распорядился по-другому. Заставил нас вернуть историю болезни «пострадавшего №2», и все записи наблюдений за прошедший день перенести в его историю болезни, а в историю болезни «пострадавшего №1» внести посмертный эпикриз и сдать в патологоанатомическое бюро. Вот такая чехарда, подружка! – призналась Айша.

– Ничего не пойму, – призналась Гуля. – Вот ты мне ответь Айша – с кем из двоих тебе пришлось всю ночь возиться? Правильно! С «пострадавшим №1». Ты хочешь сказать, что все это время ты занималась с умершим? – рассмеялась она.

– Ну, а я что? Нет же, потребовали переписать обе истории болезни. Ведь толком и не объяснили, что и почему? А мне то что, как сказали, так и сделала. Но Каракулову я сказала, что бы он сам созвонился с дежурным патологоанатомом и сам им объяснил.

– А что они сказали?

– Видимо Каракулов объяснил им что и как. Они молча отдали историю болезни, а когда я им вернула другую историю, тоже промолчали. И анестезиолог промолчала. Молчаливый заговор какой-то, – недоумевала Айша.

– Странно. Получается, умер тот, кого спасал Каракулов или, наоборот, остался жив, кого не смогла заштопать бригада Наим Сафаровича. Очень странно! Рассуждая так, каким местом думают доктора? – возмущалась Гуля.

– Да ладно, подружка. Утро вечера мудренее. Авось разберутся. Я побежала, а то опять опоздаю к дочке в садик. До завтра!

– Ну, пока! Пойду заниматься с вашим «умершим» пациентом, – пошутила Гуля и пошла в сторону реанимационного зала.

Вот таким образом шла разгадка клинической задачки – кто мертв, а кто жив, шла выверка на знание, смекалку, опыт в приложении к только что выполненной операции по пересотворению личности. Всем предстояло впредь много понять и осмыслить, многое узнать и обдумать. А пока в операционной, в реанимационной, в рабочих кабинетах и лабораториях царило сомнение и тревога: выживет ли больной? Восстановится ли его сознание? Что станет с его памятью?

* * *

И на третью ночь он остался в клинике. Все равно дома бы он не смог ни уснуть, ни отдохнуть. У себя в кабинете ему удалось вздремнуть часа два-три. Уже светало. Из окна доносился азан (призыв на молитву). Мечеть стояла прямо во дворе клиники. Сотрудники уже давно привыкли к этому мелодичному арабскому песнопению. Их уже не раздражало, как это было впервые месяцы, когда муэдзин припевал азан на рассвете, когда на часах еще нет и шести. Каракулов прислушался. «Вообще арабское песнопение по-своему мелодично», – отметил он.

До утренней конференции оставалось уйма времени. Каракулов неспешно прошелся по территории клиники, обошел мечеть, построенную по его же проекту лет десять тому назад. Вспомнилось, как пришла к нему идея простроить мечеть прямо внутри больничной территории. Нет, тогда его не обуревали благочестивые религиозные мысли, нет. Было совсем иначе. Много лет исследуя проблему морального кризиса общества и роль религии в сохранении общества в нравственно-цивилизованных рамках, в какой-то момент в мозгу засела доминанта – только с помощью религии можно еще удержать от дальнейшего упадка мораль и нравственность. Про себя иронично подумал – какая наивность!

Но, в то время ему казалось, что рост числа людей, обратившихся в религию, увеличение количества мечетей в стране – это в какой-то мере признак самосохранения общества, некий гарант сохранения нравственности. Он не предполагал, что обращение к религии пройдет в обществе с таким темпом и масштабом, с такой страстностью и напором. Скоро может многое измениться под таким напором. И это, по-моему, будет ой какой головной болью для общества.

«Нарочно не придумаешь!» – была такая телепередача, основанная на подборке реальных совпадений или гротескного проявления тех или иных событий, явлений, случаев, происшествий. Ситуация, именно такого порядка возникла у них три дня тому назад. Тот пострадавший, которого пришлось ему оперировать в тот вечер, оказался имамом одной из сельских мечетей.

Еще тогда во время операции он обратил внимание на аккуратную бородку, этакий внешний атрибут мусульманина, который так широко распространился в среде молодых верующих людей. Ему тогда подумалось, что этот молодой человек либо художник, либо поэт или один из них. Оказался имамом. Но самым интересным, а на первый взгляд даже кощунственным является другое. Этому пострадавшему тогда мы пересадили головной мозг его старшего брата, который, как оказалось, только что освободился с мест заключений. Лишь потом из милицейских протоколов стало известно, что в автомашине, которая попала в аварию, находились два брата. Младший брат, имам, вез домой старшего брата, который в тот злополучный день вышел из тюрьмы. Потом Каракулов узнает, что старший был закоренелым преступником, в общей сложности просидевший в разных тюрьмах почти два десятка лет. Обстоятельством автокрушения он не интересовался, да и зачем ему знать подробности.

Так вот, его головной мозг был пересажен в тело священника. Теперь возникает законный вопрос: кем проснется этот пострадавший? Человеком с преступными наклонностями или же останется набожным человеком? Вот казус! Прямо закрученный детектив, не иначе – подумал Каракулов.

Интересно то, что с некоторых философских позиций, тело – это иллюзия, порожденная сознанием (идеалисты) или же сознание – это не что иное, как способ проявления тела (материалисты). Как бы воспринял такое утверждение наш имам? Вот это парадокс и ирония судьбы. Кем проснется пострадавший, которому мы пересадили чужой головной мозг? Что-либо прогнозировать рано, – решил он и вновь погрузился в размышлении о роли религии в вопросах продвижения интересов трансплантологической практики.

В его памяти еще были свежи мнения сторон на круглом столе «Трансплантология и религия». Одним из ярких выступлений была речь профессора Табакова из России, который утверждал, что религия является оплотом и гарантом гуманизма, и это уже давно выразили многие прогрессивные люди и великие гуманисты мира. Но, сложность сегодняшнего дня заключается в том, что все мировые религии достаточно позитивно продвинулись в понимании запросов трансплантационной практики, но они так и не смогли окончательно договориться о целостности тела в момент погребения.

Тогда Каракулову понравилась такая постановка вопроса. Действительно, его, как трансплантолога, удручало то, что религия, признавая и поддерживая трансплантологию, в то же время высказывается достаточно жестко против дальнейшего развития системы органного донорства. То есть говорит одно, а предпринимает другое. Тому много примеров. Вот один из них: религия считает, что человек – это «божий дар», то есть существо, не имеющее аналогов в природе, не подлежащее изменению и обладающее надприродными свойствами. В таком качестве это существо недоступно для изучения и воспроизведения в рамках науки и технологии.

На этом круглом столе он познакомился с Абдилатипом-ажы. При первых же словах он притянул к себе внимание участников. «Вот человек умер, его душа отлетела, мозг остался в теле. Разве его мозг без души не мертв, а потому разве его можно пересаживать? Нельзя отождествлять мозг с душой, ибо он хоть и связан с ней таинственным образом, тем не менее, мозг лишь орудие высшей нервной деятельности. А вот как душа проявляет себя через высшую нервную деятельность, нам неизвестно – это божественная тайна. Но она себя совершенно четко проявляет, а разум помогает нам облекать в слова то, что дает душа – разве я не прав?» – обратился он к сидящим в зале.

Каракулов про себя отметил интересную логику этого человека. Придраться к логике его высказываний было невозможно. «Никто не знает где хранится память о тех или иных событиях. Это – тайна, это область для нас непостижимая, и мы должны здесь остановиться» – уверенно и четко сказал он. Почему говорят, что память милосердна? Ведь человек зачастую забывает плохое, а помнит хорошее, светлое. Это все проявление нашей души, которая по сути своей – божественная. Разве я не прав?

Каракулов поймал себя на мысли: – Вот-вот. Именно поэтому нужно признать иллюзией то, что в вопросах гуманизма религия обладает исключительной компетентностью. Слушая выступления участников круглого стала, – он сделал такой вывод: – В целом, мнение религиозных конфессий заключается в том, что для человека пересадка донорского головного мозга неприемлема. К тому же чужой мозг – это чужие знания, ощущения, память. Память относится к области души. Мозг состоит из многих-многих миллионов микропроводников, которые напоминают сложную компьютерную систему. Безусловно, там есть какие-то накопители памяти. Но область памяти связана неразрывно с нашей душой, которая проявляет себя через высшую нервную деятельность.

– Да-а. Пересадка головного мозга – это бездна философии, – протянул он вслух. По мнению ученых, пересадив голову одного человека к телу другого, мы получаем своеобразную новую личность. Каковы ожидаемые при этом социальные последствия? Последствия…. Последствия…. Этот вопрос целый день не выходил из его головы. Действительно, что ожидать от такого эксперимента? Выйдет ли такая операция из стадии эксперимента или нужно закрыть эту тему для клиники навсегда? – задавался он вопросом.

Каракулов понимал, что для философской рефлексии над вопросами пересадки мозга важно избавиться от воззрений, целиком зависящих от настоящих обстоятельств, условий, окружения, времени, пространства, то есть выполнить своеобразный философский эксперимент, то есть экстраполировать последствия. Как это сделать? С какой позиции рассматривать их?

Вспомнилось выступление философа Талькова из онкологического института на конференции, посвященной автономности больных с раком. Он не стал отрицать, как многие участники, роль и значимость трансгуманизма. «В трудных ситуациях, когда возникают сложнейшие моральные коллизии, нужен симбиоз гуманизма и трансгуманизма, – сказал он, – так как это способствует „дозированному“ умозаключению по решающим вопросам с полярных точек зрения».

С такой точкой зрения Каракулов был согласен. Про себе отметил, что упорствовать в своих взглядах и гуманистам, и трансгуманистам, видимо, не следует. Все же нужно признать необходимость установления вынужденного компромисса – подумал он. – Надо же такому случится, – удивлялся он. – Гуманизм, которого мы всю сознательную жизнь придерживались, в нынешнее время сдает свои позиции. Видите ли, он проявляет свою несостоятельность, то есть ограниченность в осмыслении некоторых новых феноменов. «Век – живи, век – учись». Нужно учиться мыслить, как с позиции гуманизма, так и с позиции трансгуманизма, учиться прислушиваться к доводам ученых, социологов, психологов, религиоведов, учиться выслушивать мнения и парапсихологов, медиумов, эзотериков, в особенности, когда вопрос касается рассмотрения такой философской проблемы, как взаимосвязь души и тела, – убеждал он самого себя.

С высоты своих познаний Каракулов был уверен в том, что такая операция по пересадке головного мозга или головы целиком призвана спасти жизнь обреченного на смерть реципиента. Но были и сомнения. Скажем с юридической точки зрения, смерть человека наступает тогда, когда перестаёт функционировать его мозг, тогда, следовательно, имам, которого они оперировали, пересадив ему головной мозг старшего брата, считается умершим, а вот старший брат имама, у которого забрали головной мозг и пересадили его в тело имама – остался жив? Интересный расклад, – хмыкнул он.

Размышления прервал звонок по сотовому телефону. Звонила Бакыт Капаровна с отделения реанимации.

– Кубат Бакирович! Извините за беспокойство, приглашаю посмотреть энцефалограмму вашего больного.

Начиная с первых дней послеоперационного периода шла непрерывная запись энцефалограммы. До сегодняшнего утра кривые, вычерчиваемые энцефалографом, были похожи на беспорядочные линии с отдельными всплесками.