Текст книги "Дочь фортуны"

– Что ты тут делаешь? Ты ранена? – крикнул мужчина.

– Я потерялась. Можете отвести меня домой?

Джейкоб Тодд своим платком вытер девочке лицо и, наскоро осмотрев, удостоверился, что видимых повреждений нет. Было очевидно, что кровью ее испачкали флагелланты.

– Я отведу тебя в контору к мистеру Соммерсу.

Но девочка умоляла его этого не делать: если дядя Джереми узнает, что она была на процессии, он выгонит нянюшку. Тодд отправился на поиски извозчика, что в этот час было делом непростым, а девочка молча шла рядом, не выпуская его руки. И англичанин впервые почувствовал трепетную нежность к этой маленькой ладошке в своей ладони. Временами он украдкой поглядывал на Элизу, на это милое личико с черными миндалевидными глазами. Наконец им встретилась повозка, запряженная двумя мулами; возница согласился отвезти их наверх за двойную плату сверх обычного. По дороге пассажиры молчали, а уже час спустя Тодд высадил Элизу возле ее дома. Девочка поблагодарила своего спасителя, но войти не пригласила. Тодд смотрел ей вслед: маленькая, хрупкая, с головы до пят укрытая черным платком. И вдруг девочка повернулась, подбежала к Тодду, обвила его шею руками и поцеловала в щеку. «Спасибо», – повторила она. Джейкоб Тодд вернулся в отель на той же повозке. Время от времени он притрагивался к щеке, удивляясь нежному и печальному чувству, которое пробуждала в нем эта девчушка.

Уличные процессии помогли склонить множество прихожан к покаянию, а еще, к удивлению Джейкоба Тодда, они усмирили ливень, заново подтвердив чудотворную репутацию Кристо-де-Майо. Меньше чем за двое суток небо прояснело, и робкое солнце внесло оптимистическую ноту в концерт непрерывных бедствий. Из-за природных катастроф и эпидемий целых девять недель по средам Соммерсы не устраивали званые вечера; и еще несколько недель после возобновления вечеринок Джейкоб Тодд не мог собраться с духом, чтобы намекнуть мисс Розе о своих романтических чувствах. Когда он наконец заговорил, Роза сделала вид, что не расслышала, но настойчивость Тодда заставила ее дать ошеломительный ответ:

– Единственное, что хорошо в замужестве, – это вдовство.

– Даже самый глупый муж всегда к лицу даме, – не растерялся Тодд.

– Только не в моем случае. Мне муж будет только мешать, он не сможет дать мне ничего такого, чего у меня нет без мужа.

– Может быть, детей?

– Ах, мистер Тодд, как вы думаете, сколько мне лет?

– Не больше семнадцати!

– Бросьте насмехаться. По счастью, у меня есть Элиза.

– Я упрямец, мисс Роза, никогда не сдаюсь.

– И я вам благодарна, мистер Тодд. Даме к лицу не муж, а свита ухажеров.

Как бы то ни было, Роза явилась причиной, по которой Тодд задержался в Чили гораздо дольше, чем на три месяца, отведенные на продажу библий. Знакомство с Соммерсами оказалось весьма удачным: благодаря ему перед Тоддом распахнулись двери всех домов богатой иностранной общины, все были готовы оказать приезжему помощь в грядущей религиозной экспедиции на Огненную Землю. Тодд намеревался побольше узнать о патагонских индейцах, однако, бросив сонный взгляд на книжную полку в библиотеке, он понял, что нет никакой разницы – знать или не знать, потому что неведенье в этом вопросе было всеобщей чертой. Достаточно было говорить то, что люди желали услышать, а язык у Тодда был подвешен хорошо. Чтобы реализовать партию библий среди потенциальных чилийских клиентов, Тодду следовало поработать над своим испанским языком, который оставлял желать лучшего. Благодаря двухмесячному пребыванию в Испании и музыкальному слуху он смог овладеть испанским быстрее и лучше, чем многие британцы, приехавшие в Чили еще двадцать лет назад. Поначалу Тодд скрывал свои чересчур либеральные политические убеждения, но вскоре заметил, что на любом публичном мероприятии его забрасывают вопросами и что вокруг него всегда собирается группа любопытных слушателей. Его проповеди аболиционизма, равенства и демократии выводили этих славных людей из спячки, давали мужчинам повод для продолжительных дискуссий, солидным дамам – для испуганных восклицаний, а девицы всегда слушали его затаив дыхание. В целом за Тоддом утвердилась репутация чокнутого, его зажигательные идеи считались забавными, а вот его шуточки по поводу британской королевской семьи пришлись совсем не по вкусу английской общине, для которой королева Виктория, равно как Бог и Империя, были понятиями неприкосновенными. Источником дохода Тодду служила скромная, но не ничтожная рента – она позволяла ему жить вольготно, никогда всерьез не работая, что придавало ему статус джентльмена. Как только стало известно, что Джейкоб Тодд свободен от брачных уз, немало девушек на выданье пытались его заполучить, но после знакомства с Розой Соммерс он не замечал других женщин. Тодд не переставал задаваться вопросом, почему Роза не замужем, и единственный ответ, приходивший в голову этому агностику-рационалисту, был таков: она предназначена ему небом.

– Как долго вы будете меня мучить, мисс Роза? Не боитесь, что мне наскучит вас преследовать? – шутливо интересовался он.

– Вам не наскучит, мистер Тодд. Гоняться за котом гораздо увлекательнее, чем поймать кота, – отвечала Роза.

Красноречие поддельного миссионера было в новинку для английской общины, и, как только стало известно, что Тодд когда-то изучал Святое Писание, ему предоставили возможность для выступления. В городе был маленький англиканский храм, на который католические власти смотрели неодобрительно, но протестанты устраивали собрания еще и в собственных домах. «Да где ж это видано – церковь без богородиц и чертей? Эти гринго – все как один еретики, они не веруют в папу, не умеют молиться, поют во время службы и вообще не причащаются», – ворчала няня Фресия всякий раз, когда наступала очередь Соммерсов устраивать воскресную службу. Тодд подготовился к выступлению: он собирался начать с Исхода евреев из Египта, а потом быстро перевести речь на состояние иммигрантов, которые, подобно библейским иудеям, вынуждены приспосабливаться к жизни в чужих краях, но Джереми Соммерс в начале собрания представил его как миссионера и попросил рассказать об индейцах с Огненной Земли. Джейкоб Тодд не знал в точности, где находится эта земля, не знал, откуда у нее столь волнующее название, но сумел до слез растрогать слушателей историей о трех дикарях, которых британский капитан изловил, чтобы отвезти в Англию. И вот, меньше чем за три года (рассказывал Тодд), эти несчастные, привыкшие жить голышом среди льдов и питаться человеческим мясом, уже носили пристойную одежду, превратились в добрых христиан и усвоили приличное обхождение; они даже не гнушались английской едой. Правда, Тодд не стал добавлять, что, как только индейцев вернули на родину, они тотчас же вернулись к своим прежним привычкам, как будто в их жизни не было ни Англии, ни Слова Божьего. По предложению Джереми Соммерса тотчас же был организован сбор средств на распространение истинной веры, и дело пошло так успешно, что уже на следующий день Джейкоб Тодд смог открыть счет в филиале лондонского банка в Вальпараисо. Счет еженедельно пополнялся пожертвованиями чилийских протестантов, сумма росла несмотря даже на частые списания по инициативе Тодда, который пользовался счетом для покрытия собственных расходов, когда ему не хватало ренты. Чем больше поступало денег, тем круче громоздились препятствия и предлоги, по которым евангелическая миссия откладывалась. Так прошло два года.

Джейкоб Тодд обустроился в Вальпараисо и в итоге стал чувствовать себя как дома, словно там и родился. У чилийцев и англичан обнаружились кое-какие общие черты: любые дела решались через посредников и доверенных лиц; все были до нелепости привязаны к традициям, национальным символам и привычному ходу вещей; все почитали себя индивидуалистами и врагами показухи, которая считалась уделом выскочек; чилийцы, как и англичане, казались любезными и сдержанными, но были способны на жестокие поступки. Однако, в отличие от англичан, здешние жители чурались эксцентричности и ничего так не боялись, как оказаться в смешном положении. «Если бы я еще и правильно говорил по-испански, здесь был бы мой дом», – думал Джейкоб Тодд. Он проживал на пансионе у английской вдовы, кошатницы и хлебосолки, – ее пирожки славились на весь порт. Тодд спал с четырьмя котами на постели (это была его лучшая компания за всю жизнь) и каждое утро завтракал восхитительными пирожками. Он поддерживал отношения с чилийцами разных званий, от самых бедных, которых встречал, бродя по кварталам, прилегавшим к порту, до представителей высшего общества. Джереми Соммерс представил Тодда в клубе «Уньон», и его приняли в качестве приглашенного члена. Такой привилегией могли гордиться только иностранцы, имеющие особую значимость для чилийского общества: клуб «Уньон» представлял собой союз землевладельцев и консервативных политиков, там входящего оценивали по фамилии. Двери домов открывались перед Тоддом благодаря его ловкому обхождению с картами и костями: англичанин проигрывал до того элегантно, что мало кто мог подсчитать, сколько же он выигрывает. Так он свел дружбу с Агустином дель Валье, владельцем плодородных угодий вокруг Вальпараисо и овечьих пастбищ на юге, где Агустин никогда не бывал, потому что там на него трудились выписанные из Шотландии управляющие. Это новое знакомство позволило Тодду стать гостем в мрачных особняках чилийских аристократических семейств, квадратных темных зданиях с большими полупустыми комнатами, отделанными без изысков, с тяжелой мебелью, похоронными канделябрами, с собранием кровоточивых распятий, гипсовых богородиц и святых, одетых по моде старой испанской аристократии. То были дома, закрытые для улицы и повернутые внутрь, дома с высокими железными решетками, неудобные и грубые, зато с прохладными галереями и внутренними двориками, где росли розы, жасмин и апельсины.

В разгар весны Агустин дель Валье пригласил семейство Соммерс и Джейкоба Тодда в одно из своих поместий. Путешествие превратилось в кошмар: всаднику потребовалось бы на дорогу четыре-пять часов, но караван с семьей и гостями отправился в путь на заре, а до усадьбы добрался уже затемно. Дель Валье разъезжали по стране в запряженных волами повозках, на которые водружали столы и плюшевые диваны. Дальше следовали вереницы мулов с багажом и конные слуги, вооруженные старинными мушкетами для защиты от разбойников, которые поджидали в засаде на склонах холмов. К раздражающей медлительности животных добавлялись рытвины, в которых застревали повозки, и регулярные привалы: слуги разносили еду в корзинах, а над корзинами вились тучи мух. Тодд совершенно не разбирался в земледелии, но хватало и беглого взгляда, чтобы понять, что на этих плодородных землях все произрастает в изобилии: фрукты падали с веток, гнили под деревьями, и никто не утруждался их собирать. Образ жизни в усадьбе ничем не отличался от того, который Тодд наблюдал в Испании: быт многочисленных членов семьи регламентировался запутанными узами кровного родства и жестким кодексом чести. Хозяин дома был владетельный патриарх, феодал, который держал в кулаке судьбы своих потомков, а сам гордился, что может проследить свою родословную вплоть до первых конкистадоров. «Мои прапрадеды, – рассказывал дон Агустин, – прошагали больше тысячи километров, не вылезая из тяжелых железных доспехов, преодолели горы, реки и самую жаркую в мире пустыню, чтобы основать город Сантьяго». В кругу своих близких этот человек почитался символом строгости и добропорядочности, однако за пределами этого круга он был известен как отпетый сукин сын. Он имел целый выводок внебрачных детей и дурную репутацию человека, убившего нескольких пеонов[6]6
   Пеоны – так в Латинской Америке называют батраков.


[Закрыть] во время приступов своей легендарной ярости, впрочем эти убийства, как и другие прегрешения главы семейства, никогда не обсуждались на публике. Его супруге было немногим больше сорока, но она выглядела как старуха, тряслась и ходила опустив голову, всегда носила траур по детям, умершим еще во младенчестве, задыхалась под бременем корсета, религии и мужа, который выпал ей на долю. Сыновья делили свое праздное существование между прогулками, мессами, сиестой, игрой и попойками, а дочери загадочными нимфами скользили по комнатам и садам, под шелест нижних юбок и всегда под бдительным надзором дуэний. Их с детства приучали к жизни, исполненной добродетели, веры и самоотречения, их уделом был достойный брак и материнство.

В деревне гости полюбовались на корриду, даже отдаленно не походившую на блистательную драму о мужестве и смерти, которую Джейкоб Тодд видел в Испании; не было ни роскошных костюмов, ни страсти, похвальбы и славы – лишь толкотня пьяных наглецов, донимавших животное пиками и оскорблениями; бычьи рога сшибали их в пыль под дружную брань и хохот. Самый опасный элемент корриды состоял в том, чтобы прогнать с арены разъяренного и израненного, но все-таки живого зверя. Тодд порадовался, что быка не обрекали на самое низкое бесчестье – публичную казнь: его славному английскому сердцу гибель тореро была любезнее, чем гибель быка. Вечерами мужчины играли в тресильо и рокамбор; им, как монаршим особам, прислуживала целая армия покорных смуглокожих слуг, не поднимавших глаз от пола, а голос – выше полушепота. Они не были рабами, но вели себя как рабы. Платой за труд им служило покровительство хозяина, кров над головой и часть урожая; по закону они были свободными людьми, но оставались при хозяине, несмотря на всю его жестокость и на кабальные условия труда, потому что им некуда было уходить. Рабство отменили больше десяти лет назад, после этого почти ничего не изменилось. Завозить в эти края африканцев никогда не было делом рентабельным, поскольку в Чили нет больших плантаций, но никто не вспоминал ни об участи индейцев, изгнанных с земель и доведенных до нищеты, ни о батраках, которых продавали или получали в наследство вместе с землей, точно скот. Не вспоминали и о крупных партиях китайских и полинезийских рабов, которых отправляли на острова Чинча, где имелись богатые залежи гуано. Если эти люди пропадали без вести, никаких проблем не возникало: закон запрещал рабство только на суше, о море не говорилось ни слова. Пока мужчины развлекались игрой в карты, мисс Роза самым достойным образом скучала в компании сеньоры дель Валье и ее многочисленных дочерей. Зато Элиза развлекалась, скача по полям вместе с Паулиной, единственной дочерью Агустина дель Валье, начисто лишенной жеманства, характерного для женщин из этой семьи. Паулина была на несколько лет старше Элизы, но в тот день они веселились на пару, как ровесницы, подставляя лицо солнцу, волосы ветру, подстегивая лошадей.

Барышни

Элиза Соммерс была худенькая и невысокая, с изящным лицом, похожим на рисунок тушью. В 1845 году, когда ей было тринадцать лет и появились первые намеки на грудь и талию, Элиза все равно казалась девчонкой, но движения ее уже были отмечены грацией, и эта черта навсегда определит ее красоту. Под строгим надзором мисс Розы, которая добивалась хорошей осанки, привязывая к спине воспитанницы железную палку во время нескончаемых занятий фортепиано и вышивкой, позвоночник девушки приобрел прямизну копья. Элиза так и не стала высокой и сохранила обманчиво-детский облик, что впоследствии не раз спасало ей жизнь. В глубине души Элиза оставалась совсем еще ребенком, так что и в отроческие годы продолжала спать, свернувшись калачиком в той же детской кроватке, в окружении своих кукол и посасывая палец. Девочка копировала равнодушную манеру Джереми Соммерса, потому что считала ее признаком внутренней силы. С годами Элизе надоело изображать скуку, но воспитание помогало ей обуздывать свой характер. Она участвовала в домашних работах наравне со слугами: в один день готовила хлеб, в другой молола маис, потом выносила матрасы на просушку или кипятила белье. А еще она часами просиживала за занавеской в гостиной, жадно глотая книги из библиотеки Джереми Соммерса, любовные романы мисс Розы, старые газеты и вообще любое чтиво, которое только попадалось, каким бы случайным оно ни было. Элиза уговорила Джейкоба Тодда подарить ей одну из испанских библий и с величайшим терпением старалась в ней разобраться, ведь все ее обучение проходило на английском языке. Девочка погружалась в Ветхий Завет, с болезненным упоением читая о пороках и страстях царей, соблазнявших чужих жен, о пророках, каравших людей ужасными молниями, об отцах, зачинавших детей с собственными дочерями. В каморке, куда сваливали всякую рухлядь, Элиза нашла карты, путевые дневники и навигационные журналы дяди Джона – они помогли ей уточнить границы мира. Наставники, которых нанимала мисс Роза, обучили девочку французскому, Закону Божьему, истории, географии и зачаткам латыни – и это было больше, чем давали в лучших женских школах столицы, где, в сущности, учили только молитвам и хорошим манерам. Беспорядочное чтение и рассказы капитана Соммерса давали простор воображению Элизы. Этот дядя-мореход всегда появлялся в доме с грузом подарков и будоражил фантазию девочки невероятными историями о черных царях на тронах из чистого золота, о малайских пиратах, собирающих человеческие глаза в перламутровые шкатулки, о принцессах, которых сжигают на похоронных кострах их престарелых мужей. Каждый раз, когда Джон снова появлялся в их доме, откладывались любые дела, включая и школьные задания Элизы, и уроки фортепиано. Весь ее год проходил в ожидании Джона за втыканием булавок в карту, в мыслях об океанских широтах, которые бороздил его парусник. Элиза мало общалась с детьми своего возраста, она росла в замкнутом мире, в доме своих приемных родителей, с иллюзорным чувством, будто они живут не в Чили, а где-то в Англии. Джереми Соммерс все заказывал по каталогу, от мыла до туфель, легко одевался зимой и носил пальто летом, потому что жизнью его управлял календарь Северного полушария. Девочка внимательно слушала и наблюдала; нрав у нее был веселый и независимый, она никогда не просила помощи и обладала редким талантом становиться невидимой для окружающих, теряясь на фоне мебели, штор и цветов на обоях. В то утро, когда Элиза проснулась в ночной рубашке, испачканной чем-то красным, она побежала к мисс Розе, чтобы сообщить, что у нее внизу открылась кровавая рана.

– Ни с кем об этом не разговаривай, это сугубо личное дело. Теперь ты женщина и должна вести себя подобающим образом, детские шалости закончились. Тебе пора отправляться в женскую школу мадам Кольбер.

Только в этом и состояло объяснение ее приемной матери; все это мисс Роза произнесла стремительно, не глядя на Элизу, доставая из шкафа салфетки, изготовленные ею собственноручно из полотенца.

– Вот ты и попала, девочка, у тебя все тело переменяется, и в голове у тебя будет туман, и любой мужчина сможет сделать с тобой все, что ему заблагорассудится, – чуть позже предупредила няня Фресия, от которой Элиза не могла утаить такую новость.

Индианка знала травки, способные навсегда прекратить менструальные кровотечения, но остерегалась их использовать из страха перед хозяевами. Элиза восприняла ее слова всерьез и решила держаться начеку, чтобы не дать предсказаниям осуществиться. Девушка туго перебинтовала верхнюю часть туловища шелковым поясом, посчитав, что раз уж этот метод китаянки веками использовали для уменьшения ступней (об этом рассказывал дядя Джон), то и ей он поможет, чтобы грудь не выросла. А еще Элиза приняла решение писать: она много лет видела, как мисс Роза что-то записывает в своих тетрадях, и теперь поняла, что это такой способ бороться с туманом в голове. Что же до последней части пророчества – любой мужчина теперь волен делать с ней все, что ни пожелает, – на нее Элиза обратила куда меньше внимания просто потому, что не могла представить, что в будущем ее ожидают какие-то мужчины. Ведь ее окружали люди старые, как минимум двадцати лет от роду; в мире начисто отсутствовали существа мужского пола, принадлежащие к одному с ней поколению. Двое мужчин, которые могли бы ей понравиться в роли супруга, капитан Джон Соммерс и Джейкоб Тодд, были вне пределов досягаемости, поскольку первый приходился ей дядей, а второй был влюблен в мисс Розу, и об этом было известно всему Вальпараисо.

Много лет спустя, вспоминая свое детство и юность, Элиза думала, что мисс Роза и мистер Тодд могли бы составить хорошую пару: она бы сгладила его резкость, а он избавил бы ее от скуки; но дела приняли совсем иной оборот. По прошествии долгого времени, когда оба уже поседеют и многолетнее одиночество станет для них привычным, они при странных обстоятельствах снова встретятся в Калифорнии, и тогда он снова примется отчаянно за ней ухаживать, а она все так же решительно будет его отвергать. Но все это случится гораздо позднее.

Джейкоб Тодд не упускал ни единой возможности пообщаться с Соммерсами: на званых вечерах не было гостя более пунктуального и постоянного, более внимательного, когда мисс Роза выводила свои звонкие трели, более смешливого в ответ на ее шуточки – не исключая и довольно жестокие шпильки в адрес самого Тодда. Роза была натура противоречивая – но разве и он не таков? Разве он сам не атеист, продающий библии и дурачащий людей сказочкой о евангелической миссии? Тодд до сих пор недоумевал, отчего такая привлекательная женщина не вышла замуж, ведь одинокая дама в ее возрасте не имеет ни будущего, ни места в обществе. Среди иностранцев ходили слухи о какой-то скандальной истории, случившейся в Англии много лет назад, – это могло объяснить появление Розы в Чили в роли экономки брата, – но Тодд не желал выяснять подробности, предпочитая загадку истине, которую, возможно, он бы не смог вынести. «Прошлое – это не так уж и важно», – повторял себе Тодд. Одна маленькая ошибка, одно незначительное прегрешение против благопристойности – и этого было достаточно, чтобы запятнать репутацию женщины и помешать ей заключить достойный брак. Тодд отдал бы годы своей будущей жизни в обмен на взаимность, но Роза не уступала его осаде и в то же время не лишала надежды: ей доставляло удовольствие то потакать ему и приближать к себе, то неожиданно отталкивать.

– У этого мистера Тодда странные идеи, лошадиные зубы и потные руки, он того и гляди накличет на нас беду. Я никогда за него не выйду, даже окажись он последним холостяком на земле, – со смехом признавалась мисс Роза Элизе.

Девушке такая характеристика пришлась совсем не по вкусу. Она чувствовала себя в долгу перед Джейкобом Тоддом, и не только за спасение во время религиозной процессии, но и за то, что он ни словом не обмолвился о том происшествии, как будто ничего и не было. Ей нравился этот странный чужеземец: от него пахло большим псом, как и от дяди Джона. Это приятное ощущение превратилось в неподдельную нежность, когда Элиза, спрятавшись в гостиной за тяжелой портьерой зеленого бархата, подслушала разговор Тодда с Джереми Соммерсом.

– Джейкоб, я должен принять решение касательно Элизы. Она не имеет ни малейшего представления о своем положении в обществе. Люди начинают задавать вопросы, а Элиза определенно воображает себе такое будущее, какого у нее не может быть. Нет ничего опаснее, чем демон фантазии, затаившийся в женской душе.

– Не преувеличивайте, мой друг. Элиза пока еще девчоночка, но умная, и, я уверен, она отыщет свое место.

– Ум для женщины – только помеха. Роза собралась отправить ее в женскую школу мадам Кольбер, но я не сторонник излишнего образования для девушек, от этого они становятся неуправляемыми. Каждый на своем месте – вот мой девиз.

– Мир меняется, Джереми. В Соединенных Штатах свободные люди равны перед законом. Деление на классы отменено.

– Мы говорим о женщинах, а не о мужчинах. К тому же Соединенные Штаты – это страна торговцев и переселенцев, без традиций, без исторической памяти. Равенства в принципе не существует, даже среди животных, а уж тем более в Чили.

– Джереми, мы здесь иностранцы, хоть и научились болтать по-испански. Какое нам дело до классов испанского общества? Нам никогда не стать частью этой страны…

– Мы должны подавать хороший пример. Если мы, британцы, не сможем поддерживать порядок в собственном доме, чего же ждать от остальных?

– Элиза выросла в этой семье. Не думаю, что мисс Роза захочет ломать этот порядок лишь потому, что девочка подрастает.

И так все и вышло. Роза ополчилась на брата полным набором своих заболеваний. Сначала пришли колики, затем появилась отчаянная мигрень, от которой Роза в одночасье ослепла. На несколько дней дом погрузился в оцепенение: шторы задернули, все ходили на цыпочках и говорили шепотом. На кухне перестали готовить, потому что запах еды ухудшал состояние больной. Джереми Соммерс обедал в клубе и возвращался домой с растерянным и робким видом посетителя больницы. Необъяснимая слепота и всевозможные недомогания сестры вкупе с угрюмым молчанием слуг подтачивали его непреклонность. А в довершение всего няня Фресия, загадочным образом узнавшая о спорах брата и сестры, превратилась в вернейшую союзницу своей хозяйки. Джереми Соммерс считал себя человеком образованным и прагматичным и полагал, что уж его-то не запугать суевериями какой-то старой индейской ведьмы, но, когда няня Фресия начала жечь черные свечи и шалфей под предлогом борьбы с москитами и по всему дому пошли клубы дыма, он в страхе и негодовании заперся у себя в библиотеке. Ночами Джереми слышал, как старуха шаркает босыми ногами под дверью его спальни, вполголоса выпевая заговоры и проклятья. В среду, когда Джереми обнаружил в бутылке бренди мертвую ящерицу, он понял, что наступила пора решительных действий. Он впервые постучал в комнату своей сестры и был допущен в это святилище женских тайн, о существовании которого он ранее догадывался, но предпочитал там не появляться. Ему равным образом были неведомы комната для рукоделия, кухня, прачечная, темные мансардные каморки, где спали слуги, и хижина няни Фресии в глубине двора; мир Джереми Соммерса составляли гостиные, библиотека с полками из полированного черного дерева и его коллекцией охотничьих гравюр, бильярдная с роскошным резным столом, его спальня, оборудованная со спартанской неприхотливостью, и маленькая комнатка с итальянским кафелем, служившая Джереми личной уборной, – он мечтал когда-нибудь там все переоборудовать, установив современный унитаз, как на картинках американских каталогов, поскольку вычитал, что система тазиков и ведер для сбора человеческих экскрементов с целью дальнейшего их использования в качестве удобрений является источником эпидемий. Глаза Соммерса не привыкли к полумраку, а голова туманилась от смешанного запаха лекарств и вездесущей ванили. Очертания Розы едва угадывались в сумраке постели: поблекшая и страдающая, она лежала на спине без подушки, сложив руки на груди, точно репетируя близкую смерть. Стоящая рядом Элиза отжимала платок, смоченный зеленым чаем, чтобы положить Розе компресс на глаза.

– Оставь нас вдвоем, девочка, – велел Джереми, садясь на стул возле кровати.

Элиза изящно поклонилась и вышла; она знала наперечет все слабые места этого дома, поэтому, приложив ухо к тонкой перегородке между комнатами, смогла подслушать весь разговор, а затем пересказать его няне и записать в дневнике.

– Ну полно, Роза. Мы не можем продолжать эту войну. Давай договариваться. Чего ты хочешь? – спросил Джереми, заранее обрекая себя на поражение.

– Я ничего не хочу, Джереми… – чуть слышно прошептала Роза.

– Элизу никогда не примут в школу мадам Кольбер. Туда поступают только барышни из высшего общества, из известных домов. Все знают, что Элиза подкидыш.

– Ее возьмут, это я беру на себя! – выкрикнула Роза с неожиданной для умирающего человека страстью.

– Ну послушай, сестра, Элиза не нуждается в дальнейшем развитии. Она должна обучиться какому-нибудь ремеслу, чтобы зарабатывать на жизнь. Что с нею будет, когда мы с тобой больше не сможем о ней заботиться?

– Имея образование, она легко выйдет замуж, – ответила Роза, сбрасывая на пол чайный компресс и усаживаясь на постели.

– Элиза не такая уж красавица, Роза.

– Джереми, ты просто не присматривался. Девочка хорошеет день ото дня, она будет прелестна, можешь мне поверить. В претендентах недостатка не будет!

– У сироты и бесприданницы?

– У нее будет приданое! – воскликнула Роза, на ощупь выбираясь из постели и делая первые шаги – слепая, босоногая, непричесанная.

– Как это – приданое? Мы никогда это не обсуждали…

– Потому что момент еще не настал, Джереми. Девушке на выданье требуются драгоценности, запас разнообразного белья на несколько лет вперед и все необходимое для ее будущего дома, а еще немалая сумма денег, которая позволит молодоженам начать какое-нибудь дело.

– А могу я узнать, каков будет вклад жениха?

– За женихом – дом и обязанность содержать супругу до скончания дней. Как бы то ни было, Элиза станет девушкой на выданье только через несколько лет, и к этому времени у нее будет приданое. Об этом позаботимся мы с Джоном, у тебя не попросим ни реала, но сейчас не стоит терять время на разговоры о будущем. Ты должен относиться к Элизе как к своей дочери.

– Она не моя дочь, Роза.

– Тогда относись к ней как к моей дочери. По крайней мере на это ты согласен?

– Да, согласен, – уступил Джереми.

Чайные компрессы оказались чудотворными. Больная полностью исцелилась, через двое суток она вновь обрела и зрение, и цветущий вид. Роза окружила своего брата самой нежной заботой: никогда еще сестра не была с ним так обходительна и улыбчива. Дом вернулся к нормальному ритму жизни, из кухни в столовую снова стали поступать знаменитые креольские кушанья няни Фресии, замешенные Элизой душистые хлебцы и изысканные пирожные, которыми так славился гостеприимный дом Соммерсов. С этого момента мисс Роза решительным образом исправила все ошибки, допущенные ею в обхождении с Элизой, и с материнской заботливостью, никогда доселе не проявлявшейся, принялась готовить девушку к школе, одновременно разрабатывая планы долгосрочной осады мадам Кольбер. Роза решила, что Элиза получит хорошее образование, приданое и репутацию красавицы, пускай даже не являясь таковой, ибо считала, что красота – это вопрос стиля. Любая женщина, которая будет подавать себя с горделивой уверенностью в своей красоте, в конце концов всех заставит поверить, что она на самом деле прекрасна, утверждала мисс Роза. А первым шагом к обретению независимости для Элизы станет хороший брак, ведь у девушки, в отличие от самой мисс Розы, нет старшего брата, за которым можно спрятаться как за стеной. Для себя Роза не видела в замужестве никаких преимуществ и считала, что жена является собственностью мужа и у нее куда меньше прав, чем у слуги или ребенка; однако, с другой стороны, одинокая женщина без средств подвергается куда более страшным опасностям. Замужняя женщина, обладая хитростью, по крайней мере способна управлять своим мужем, а при известном везении может еще и рано овдоветь…