Текст книги "Дочь фортуны"

Часть вторая (1848–1849)

Известие

21 сентября, в день начала весны по календарю мисс Розы, в доме проветрили комнаты, вынесли на солнце матрасы и покрывала, завесили деревянную мебель и поменяли шторы в гостиной. Няня Фресия, ничего не заподозрив, выстирала кретоновые занавески в цветочек – она была уверена, что засохшие пятна – это мышиная моча. Она установила во дворе большие емкости с горячей водой, настоянной на корочках мыльного дерева, на целый день поставила занавески отмокать, подкрахмалила рисовой водой и высушила на солнце; затем две служанки их отгладили, занавески стали выглядеть как новые, и их повесили в гостиной – так начинался новый сезон. А между тем Элиза и Хоакин, безразличные к весенним хлопотам мисс Розы, кувыркались на шторах зеленого бархата – и были они нежнее, чем кретоновые. Холода миновали, ночи стояли ясные. Любовь длилась три месяца, и интервалы между письмами Хоакина Андьеты, напичканными поэтическими оборотами и пламенными признаниями, существенно увеличились. Элиза ощущала отсутствие своего любовника; порой она обнимала лишь призрак. Несмотря на тоску неудовлетворенного желания и на изматывающий груз многих тайн, девушка снова выглядела спокойной. Она проводила день все в тех же занятиях, по-прежнему читала свои книги и играла на фортепиано, переходила из кухни в комнату для рукоделия, не проявляя ни малейшего интереса к жизни вне дома, но, если мисс Роза ее просила, охотно выходила с ней, как будто не могла придумать ничего лучше. Элиза ложилась и вставала рано, как и всегда, ела с аппетитом и имела здоровый вид, но вся эта видимость нормальности возбуждала ужасные подозрения у мисс Розы и няни Фресии. Женщины не спускали с нее глаз. Обе сомневались, что любовный дурман мог испариться так быстро, но Элиза на протяжении нескольких недель не выказывала признаков душевного смятения, и мало-помалу они ослабили бдительность. «Может быть, свечи святого Антония на что-то и сгодились», – подумала индианка. «Может быть, это была и не любовь», – размышляла мисс Роза, хотя ей и не слишком в это верилось.

Известие о том, что в Калифорнии нашли золото, добралось до Чили в августе. Вначале это принимали за пьяные бредни матросов в борделях Альмендраля, но через несколько дней капитан шхуны «Аделаида» рассказал, что половина его экипажа дезертировала в Сан-Франциско:

– Золото там повсюду, его можно загребать лопатой, люди видели самородки размером с апельсин! Любой умеющий держать лопату станет миллионером! – У капитана глаза горели от восторга.

В январе этого года рядом с водяной мельницей-лесопилкой на берегу Американ-Ривер некто по фамилии Маршалл нашел крупицу золота. Это желтое зернышко, вызвавшее эпидемию безумия, было найдено через девять дней после окончания войны между Мексикой и Соединенными Штатами и подписания договора Гуадалупе-Идальго[10]10
   По мирному договору Гуадалупе-Идальго 1848 года Мексика отказывалась от огромных владений на севере страны. В обмен на это США простили Мексике небольшие долги и уплатили ничтожную сумму в 15 миллионов долларов.


[Закрыть]. Когда новость разнеслась по свету, Калифорния уже не входила в состав Мексики. Прежде чем стало известно, что в недрах этой территории лежат неисчерпаемые богатства, никому до нее не было особого дела; гринго считали ее индейской землей, и пионеры предпочитали осваивать Орегон, потому что считалось, что почвы там плодородней. Мексика воспринимала Калифорнию как разбойничье гнездо и во время войны не удосужилась отправить туда войска. А вскоре Сэм Брэннан, издатель газеты и мормонский проповедник, направленный в эти края для распространения своей веры, выкрикивал новость о золоте на улицах Сан-Франциско. Брэннану могли и не поверить, ведь репутация у него была мутная (поговаривали, что он не по назначению использовал Божьи деньги, а когда Мормонская церковь потребовала их вернуть, проповедник ответил, что так и поступит… в обмен на чек, подписанный Господом), но Брэннан подкреплял свои слова бутылочкой, доверху наполненной золотым песком, – склянка переходила из рук в руки, воспламеняя души. Заслышав крик «Золото! Золото!», трое из каждых четырех мужчин все бросали и отправлялись за легкой жизнью. Пришлось закрыть единственную школу, потому что не осталось даже детей. И в Чили известие о золоте произвело такой же эффект. Средний заработок составлял двадцать сентаво в день, а газеты сообщали, что наконец-то найдено Эльдорадо – страна, о которой мечтали конкистадоры, где улицы вымощены драгоценным металлом. «Богатство тамошних залежей – как в сказках про Синдбада или про лампу Аладдина: без преувеличения можно сказать, что за день там добывают по унции чистого золота» – вот как писали газеты и добавляли к этому, что золота в Калифорнии хватит, чтобы обогащать тысячи людей в течение десятилетий. Пламя алчности тотчас вспыхнуло и среди чилийцев – у них ведь поиски золота в крови, – и следующий месяц положил начало массовому переселению. Ко всему прочему, чилийцы на полпути опережали всех искателей приключений, двигавшихся со стороны атлантического побережья. Путешествие из Европы до Вальпараисо занимало три месяца, и потом требовалось еще два, чтобы добраться до Калифорнии. Расстояние между Вальпараисо и Сан-Франциско – меньше семи тысяч миль, тогда как путь с Восточного побережья Северной Америки, проходящий через мыс Горн, составляет почти двадцать тысяч миль. И это обстоятельство, по расчетам Хоакина Андьеты, давало чилийцам серьезное преимущество, ведь первые прибывшие застолбят самые лучшие жилы.

Фелисиано Родригес де Санта-Крус произвел такой же подсчет и решил не теряя времени отправиться в путь вместе с пятью лучшими, самыми верными работниками, пообещав им хорошую компенсацию, чтобы они оставили свои семьи и присоединились к рискованному делу. Три недели ушло на подготовку снаряжения, ведь им предстояло провести несколько месяцев в этом северном краю, который Фелисиано воображал себе пустынным и диким. Сборы в дорогу выгодно отличали его от тех беспечных путников, что бросались вперед вслепую, очертя голову, поддавшись искушению легкой наживы, но не подумав об опасностях и лишениях старательского дела. Фелисиано не собирался гнуть спину подобно батраку, поэтому брал с собой достаточно денег и надежных работников, – вот что он сказал своей жене, которая в это время ждала второго ребенка, но все равно собиралась ехать вместе с мужем. Паулина намеревалась прихватить с собой двух нянек, собственного повара, корову и кур, чтобы у детей всегда были молоко и яйца, однако на сей раз Фелисиано ответил решительным отказом. Идея пуститься в опасную одиссею с семьей на закорках представляла собой изначально безумный план. Паулина лишилась рассудка.

– Как звали того капитана, друга Джейкоба Тодда? – перебила она посреди его гневной речи, уравновесив чашку шоколада на своем огромном животе и макнув в шоколад кусочек слоеной булочки со сгущенкой – это был рецепт монахинь-клариссинок.

– По-моему, Джон Соммерс?

– Я о том моряке, которому надоело ходить под парусом и он много говорил о паровых судах.

– Да, это он.

Сеньора дель Валье в задумчивости жевала слойки, пропуская мимо ушей долгий перечень опасностей, о которых вещал ее муж. Паулина располнела и мало напоминала хрупкую девушку, когда-то сбежавшую из монастыря с обритой головой.

– Сколько денег на моем лондонском счете? – спросила она наконец.

– Пятьдесят тысяч фунтов. Ты очень богатая дама.

– Этого недостаточно. Можешь одолжить мне вдвое больше под десять процентов на три года?

– О господи, что за мысли у тебя в голове! На кой черт тебе столько денег?

– Я хочу купить паровое судно. Фелисиано, большой куш – это не золото, золото – оно не больше чем желтая какашка. Большой куш – это старатели. В Калифорнии они нуждаются во всем, платить будут наличными или песком. Про пароходы говорят, что они ходят напрямик, не подчиняясь капризам ветров, они больше и быстрее. Парусники – это вчерашний день.

Фелисиано продолжал следовать своему плану, однако опыт научил его не отмахиваться от финансовых прогнозов жены. Несколько ночей он провел без сна. Бродил полуночником по роскошным комнатам своего особняка, теперь заваленным мешками с продовольствием, ящиками с инструментами, бочонками с порохом и грудами оружия, – Фелисиано обдумывал и взвешивал слова Паулины. Чем больше он думал, тем более удачной представлялась ему идея вложить деньги в транспорт, но, прежде чем принять окончательное решение, Фелисиано решил переговорить со своим братом, партнером во всех коммерческих начинаниях. Брат слушал его с разинутым ртом, а когда Фелисиано закончил рассказ о новом проекте, хлопнул себя по лбу:

– Черт побери, братец! Ну как это нам раньше не пришло в голову!

А Хоакин Андьета тем временем мечтал – как и тысячи чилийцев его возраста из самых разных социальных кругов – о мешках с золотым песком и о разбросанных по земле слитках. В Калифорнию уже отправилось несколько его знакомых, включая и приятеля по магазину «Сантос Торнеро», молодого либерала, выступавшего против богачей и первым возвестившего о губительной сущности денег, – даже он не устоял перед их зовом и уехал, ни с кем не попрощавшись. Калифорния представлялась Хоакину единственной возможностью выбраться из нищеты, вытащить матушку из конвентильо и найти способ излечить ее больные легкие; предстать перед Джереми Соммерсом с высоко поднятой головой, с набитыми карманами и попросить руки Элизы. Золото… доступное золото… Хоакин ясно различал мешочки с золотым песком, корзины с огромными слитками, банкноты по всем карманам, дворец, который он прикажет построить, – шикарнее, чем клуб «Уньон», и мрамора в нем будет больше, и это заткнет рот его родне, унижавшей матушку. А еще Хоакин видел, как выходит из церкви Богоматери под руку с Элизой Соммерс – счастливейшие молодожены на свете. Нужно только решиться. Какое будущее ждет его в Чили? В лучшем случае он состарится, подсчитывая товары, проходящие через контору Британской компании по импорту и экспорту. Ему нечего терять, ведь он и так ничем не владеет. Золотая лихорадка взбаламутила его душу, у Хоакина пропал аппетит и сон, он не находил себе места и безумными глазами вглядывался в океан. Владелец книжного магазина одолжил Андьете карты и книги про Калифорнию и брошюрку о том, как моют драгоценный металл, Хоакин прочел ее в один присест, отчаянно высчитывая, где взять денег на дорогу. Новости в газетах еще больше разжигали его пыл: «В шахтах, именуемых dry diggings[11]11
   Сухая выемка (англ.).


[Закрыть], не требуется никаких инструментов, помимо обыкновенного ножа, чтобы отделять металл от скал. На других участках золото уже отделено и применяются только самые простые приспособления – дощатый лоток с округлым дном длиной в десять футов и шириной в два фута в верхней части. Поскольку начального капитала не требуется, наплыв старателей очень велик, и люди, которые прежде едва сводили концы с концами, теперь заработали на драгоценном металле тысячи песо».

Стоило Андьете обмолвиться о возможности отправиться на север, его мать повела себя в точности так же, как и Элиза. Обе женщины, никогда друг друга не видевшие, сказали одно и то же: если ты уедешь, Хоакин, я умру. Обе пытались раскрыть ему глаза на бесчисленные опасности этой авантюры, обе поклялись, что для них лучше безысходная бедность рядом с ним, чем возможность разбогатеть, но с риском потерять его навсегда. Мать уверяла, что никогда не покинет конвентильо, даже если сделается миллионершей, потому что здесь все ее друзья и ей в этом мире больше некуда идти. А что до ее легких, тут уж ничего не поделаешь, остается только дожидаться, пока они не лопнут, – вот как она выразилась. А Элиза, в свою очередь, предложила убежать вдвоем, если им запретят пожениться; но Хоакин, заблудившийся в своем бреду, их не слушал: он был уверен, что второго такого шанса у него не будет и упустить его – непростительная трусость. Он служил своей новой одержимости так же пламенно, как прежде ратовал за распространение либеральных идей, вот только средств для реализации проекта у него не было. Молодой человек не мог шагнуть навстречу своей судьбе, не имея определенной суммы для покупки билета и самого необходимого снаряжения. Хоакин пошел в банк просить о небольшом займе, но ему было нечем обеспечить кредит, а выглядел он как последний бедняк и потому получил решительный отказ. Впервые в своей жизни Хоакин задумался, не попросить ли помощи у родственников матушки, с которыми до сих пор не перемолвился ни словом, но для этого он был слишком горд. Картины блистательного будущего не давали ему покоя, Андьета еле справлялся со своей работой, долгие часы за столом превратились в пытку. Он застывал с пером в руке, глядя невидящим взором на чистый лист, а сам перебирал в уме названия кораблей, которые могли доставить его на север. Ночи его проходили в тревожных снах и изнуряющей бессоннице, Хоакин просыпался с истерзанным телом и кипящим воображением. На службе он допускал простейшие ошибки, а между тем возбуждение вокруг него уже принимало масштабы истерии. Все мечтали уехать, а те, кто уехать не мог, передавали свои полномочия специальным конторам, вкладывали средства в компании, созданные на скорую руку, или отправляли вместо себя надежных представителей, оговорив, как будет распределяться прибыль. Первыми снимались с якоря холостяки, а вслед за ними и женатые бросали жен и детей и пускались в путь без оглядки, несмотря на красочные истории о неизвестных болезнях, жутких несчастных случаях и зверских преступлениях. Самые миролюбивые мужчины выказывали готовность подставлять грудь под пули и кинжалы; самые осторожные отказывались от налаженного быта, обретенного путем многолетних трудов, и пускались в авантюру с багажом бредовых фантазий. Одни тратили все свои накопления на билет, другие оплачивали проезд, нанимаясь матросами или закладывая вперед свой будущий труд, но желающих наняться было так много, что Хоакин Андьета не нашел для себя места ни на одном из кораблей, хотя и ходил справляться на пристань каждый день.

В декабре его терпение иссякло. Переписывая реестр доставленных в порт товаров, в чем и состояла его ежедневная рутинная работа, Андьета изменил некоторые цифры, а потом уничтожил оригинал документа о разгрузке. С помощью этого ловкого бухгалтерского фокуса он заставил исчезнуть несколько прибывших из Нью-Йорка ящиков с револьверами и пулями. В течение трех следующих ночей Андьете удавалось обманывать бдительность сторожей, вскрывать замки, проникать на склад Британской компании по импорту и экспорту и похищать содержимое этих ящиков. Пришлось сделать несколько заходов, потому что груз был тяжел. Сначала Хоакин выносил пистолеты в карманах, привязывал к рукам и ногам, пряча под одеждой, затем вынес и пули в мешочках. Несколько раз похититель едва не попался на глаза ночным сторожам, но везение ему сопутствовало, и Хоакину каждый раз удавалось проскользнуть вовремя. Хоакин подсчитал, что в его распоряжении около двух недель, прежде чем кто-нибудь хватится недостающих ящиков и о краже станет известно; он также понимал, что достаточно лишь потянуть за ниточку пропавших документов и подтасованных цифр, чтобы выйти на след виновного, но к тому времени Андьета надеялся оказаться уже в открытом море. А когда он сколотит свое состояние, он возвратит все до последнего сентаво, да еще и с процентами, ведь, как тысячу раз повторял себе Андьета, единственной причиной, толкнувшей его на кражу, было отчаяние. Это был вопрос жизни и смерти: настоящая жизнь, какой ее представлял Хоакин, ждала его в Калифорнии, а оставаться запертым в Чили было равносильно медленной смерти. Он распродал часть своей добычи за бесценок в портовых кварталах, а остальное – своим друзьям из магазина «Сантос Торнеро», с которых взял клятву сохранить его тайну. Эти пламенные идеалисты никогда не держали в руках оружия, но на словах годами готовились к утопическому восстанию против консервативного правительства. Отказ от покупки оружия на черном рынке явился бы изменой их убеждениям, тем более что цена была смехотворная. Хоакин сохранил два пистолета для себя, собираясь с их помощью проложить себе дорогу к золоту, но своим товарищам даже не обмолвился о намерении уехать. Вечером, во время встречи с друзьями в каморке книжной лавки, Хоакин Андьета тоже положил правую руку на грудь и именем родины поклялся отдать жизнь за демократию и справедливость. На следующее утро он купил билет третьего класса на ближайший рейс (шхуна отправлялась через несколько дней), а также разжился мешочками с прожаренной мукой, фасолью, рисом, сахаром, вяленой кониной и ломтями сала – этих припасов при должной экономии должно было хватить на все путешествие. Несколько оставшихся реалов он замотал тугим поясом у себя на животе.

Вечером 22 декабря Хоакин Андьета простился с Элизой и матерью, а на следующий день отправился в Калифорнию.

Няня Фресия обнаружила любовные письма случайно: она собирала луковицы в своем огородике и тяпка задела жестяную коробку. Индианка не умела читать, но с первого взгляда поняла, что это такое. У нее возникло искушение передать письма мисс Розе; едва подержав их в руке, женщина почувствовала угрозу, она могла поклясться, что эта перевязанная лентой пачка бьется, как живое сердце, однако любовь к Элизе взяла верх над осторожностью, и, вместо того чтобы бежать к хозяйке, няня Фресия сложила письма обратно в коробку из-под печенья, спрятала под свою широкую черную юбку и, тяжко вздыхая, отправилась в комнату Элизы.

Она застала девушку сидящей на стуле с прямой спиной и руками на коленях, как во время мессы; взгляд был устремлен на море за окном, и было в этом взгляде столько скорби, что воздух вокруг неподвижной фигуры сгустился и наполнился дурными предчувствиями. Няня Фресия положила коробку Элизе на колени и застыла, дожидаясь объяснений. Но объяснений не последовало.

– Этот мужчина – дьявол. Он принесет тебе одни несчастья, – в конце концов сказала индианка.

– Несчастья уже начались. Полтора месяца назад он уехал в Калифорнию, а у меня не было месячных.

Няня Фресия села на пол, скрестив ноги, – так она поступала, когда больше не могла носить свои кости. И начала раскачиваться вперед-назад, тихонько подвывая.

– Замолчи, нянюшка, не то мисс Роза услышит, – взмолилась Элиза.

– Дите из канавы! Безотцовщина! Что же нам делать, девочка моя? Что нам делать? – причитала няня Фресия.

– Я выйду за него замуж.

– Но как, ведь он-то уехал?

– Мне придется его найти.

– Уй, господь всемогущий! С ума ты сошла? Я заварю тебе лекарство, и через несколько дней будешь как новенькая.

Индеанка приготовила отвар из огуречной травы и настойку из куриного помета на черном пиве и трижды в день давала пить Элизе; кроме того, она заставляла девочку сидеть в серных ванных и накладывала на живот горчичные компрессы. В результате этих процедур Элиза вся пожелтела и ходила липкая от пота, источая запах подгнивших гардений, но следующая неделя не принесла никаких признаков выкидыша. Няня Фресия решила, что ребенок – мальчик, да еще и, очевидно, проклятый, вот почему он так цепляется за материнскую утробу. Они столкнулись с кознями дьявола – такой противник был ей не по силам, и только мачи, учительница Фресии, сумеет совладать с этой напастью. В тот же вечер няня Фресия отпросилась у хозяев, еще раз пешком преодолела тяжелую дорогу до расщелины и со склоненной головой предстала перед слепой колдуньей. В подарок она принесла два ломтя айвового мармелада и утку, тушенную с эстрагоном.

Мачи выслушала рассказ о последних событиях, кивая со скучающим видом, как будто заранее знала, что все так и произойдет.

– Я тебе говорила: упорство – очень сильная хворь, она вцепляется в мозг и разрывает сердце. Упорств разных много, но худшее из них – любовное.

– Вы сможете как-нибудь помочь моей девочке избавиться от ублюдка?

– Смочь-то я смогу. Да только ей это впрок не пойдет. Ей все одно придется идти за своим мужчиной.

– Он ушел далеко, золото искать.

– А после любви самое тяжкое упорство – то, что от золота, – растолковала мачи.

Няня Фресия понимала, что невозможно вывести Элизу из дому, проводить в хижину мачи, сделать аборт и вернуться домой так, чтобы мисс Роза ничего не узнала. Колдунье было лет сто, и пятьдесят из них она не покидала своего убогого жилища, так что она тоже не сможет появиться в доме Соммерсов и вылечить девушку. Другого способа нет, няня Фресия должна все сделать сама. Мачи передала нянюшке тонкую тростинку и темную терпкую мазь, а потом подробно объяснила, как следует смазать тростинку, как вводить ее в Элизу. И научила Фресию заговору – словам, которые уничтожат сатанинское дитя и в то же время защитят жизнь матери. Операцию предстояло провести ночью в пятницу, единственный день недели, пригодный для таких дел, добавила колдунья. Няня Фресия вернулась домой без сил, очень поздно; тростинку и мазь она прятала под черным покрывалом.

– Молись, девочка, через две ночи я избавлю тебя от напасти, – предупредила она Элизу, принеся ей в постель чашку шоколада на завтрак.

Капитан Джон Соммерс сошел с корабля в Вальпараисо в день, назначенный колдуньей для аборта. Это была вторая пятница февраля, стояло знойное лето. В бухте кипела работа: полсотни кораблей бросили якорь, остальные дожидались своей очереди в открытом море. Джереми, Роза и Элиза, как всегда, поспешили в порт встречать своего замечательного родственника, прибывшего с грузом подарков и новостей. Коммерсанты, пришедшие в порт за контрабандными товарами, толпились на причалах вместе с моряками, путешественниками, лоцманами и таможенными чиновниками; проститутки держались чуть в стороне и прикидывали в уме возможные барыши. В последние месяцы, с тех пор как известие о золоте подстегивало мужскую алчность на всех побережьях мира, суда прибывали и уходили в лихорадочном темпе и в борделях было не протолкнуться. И все-таки самые бесстрашные женщины не хотели довольствоваться большими заработками в Вальпараисо и подсчитывали, насколько больше они могли бы заработать в Калифорнии, где, как они слышали, на двести мужчин приходится всего одна женщина. Люди в порту то и дело натыкались на телеги, животных и грузы; здесь говорили на нескольких языках, гудели корабельные сирены, не умолкали полицейские свистки. Мисс Роза, держа у носа надушенный ванилью платочек, рассматривала сходящих на берег, стараясь не пропустить любимого брата; Элиза, наоборот, вдыхала воздух по глоточку, стремясь выделить и опознать запахи. Под жарким солнцем зловоние больших корзин с рыбой смешивалось с экскрементами вьючных животных и человеческим потом. Именно Элиза первой заметила капитана Соммерса и так обрадовалась, что едва не разревелась. Она ждала Джона долгие месяцы, потому что только он мог понять тоску ее безутешной любви. Элиза не рассказывала о Хоакине Андьете своей приемной матери и уж тем более дяде Джереми, но она была уверена, что дядя-мореплаватель, которого сложно испугать или удивить, сумеет ей помочь.

Как только капитан ступил на твердую землю, на нем повисли ликующие Роза и Элиза; Джон своими корсарскими ручищами подхватил обеих за талию, оторвал от земли и стал крутиться на месте как волчок; мисс Роза вопила от восторга, а Элиза от отчаянного желания остановить дядю – девушку едва не стошнило. Джереми Соммерс приветствовал брата пожатием руки, удивляясь, что моряк совершенно не переменился за последние двадцать лет: как был шалопай, так и остался.

– Да что с тобой, мелюзга? – спросил Джон, вглядываясь в лицо Элизы. – Выглядишь совсем скверно.

– Поела неспелых фруктов, дядюшка, – объяснила Элиза, опираясь на его плечо, чтобы не упасть.

– Я-то знаю, вы заявились в порт не для того, чтобы встречать меня. Что вам надо – так это духов купить, верно? Я вам расскажу, у кого взять самые лучшие, из самого сердца Парижа.

В этот момент проходивший мимо незнакомец случайно задел капитана чемоданом, который нес на плече. Джон Соммерс сердито обернулся, но, узнав толкнувшего, изрыгнул одно из своих веселых ругательств и придержал его за руку.

– Погоди, китаеза, дай я тебя познакомлю с семьей, – добродушно позвал капитан.

Элиза смотрела на незнакомца во все глаза, потому что прежде ей не доводилось видеть вблизи азиата, и вот наконец перед ней человек из Китая, загадочной страны, о которой так много рассказывал дядя Джон. Это был мужчина совершенно непонятного возраста, по китайским меркам скорее высокий, однако рядом с корпулентным английским капитаном он казался ребенком. Походка его не отличалась изяществом, лицо было плоское, тело как у подростка, в раскосых глазах застыла мудрость веков. Его докторская степенность плохо сочеталась с детским смехом, который родился в его груди, когда Соммерс его подозвал. На китайце были штаны до щиколоток, просторная рубаха из грубого полотна, на широком поясе висел большой нож; обут он был в легкие тапочки, на голове красовалась соломенная шляпа самого жалкого вида, на спину свисала длинная коса. Китаец приветствовал их чередой мелких поклонов, не опуская чемодана и никому не глядя в лицо. Мисс Роза и Джереми Соммерс растерялись от фамильярности, с которой их брат обращался с человеком, очевидно, низкого звания, – они не знали, как себя повести и ограничились короткими сухими кивками. К ужасу мисс Розы, Элиза протянула китайцу руку, но тот притворился, что не заметил этого движения.

– Это Тао Цянь, худший повар из всех, что у меня были, зато он умеет лечить почти все болезни, поэтому я до сих пор и не выкинул его за борт, – веселился капитан.

Тао Цянь ответил новой серией поклонов, еще раз рассмеялся без видимой причины и отошел от семьи, пятясь спиной вперед. Элиза задумалась, понимал ли он по-английски. Потихоньку от женщин Джон Соммерс прошептал брату на ухо, что этот китаец может достать опиум самого лучшего качества и порошок из носорожьего рога, помогающий при импотенции, если братец однажды решится покончить со своим унылым целибатом. Элиза, прячась за веером, внимательно выслушала эти подробности.

В тот вечер за чаем капитан раздавал припасенные подарки: английский крем для бритья, набор толедских ножниц и гаванских сигар для старшего брата; гребни из панциря черепахи, и шаль из Манилы для сестры, и, как всегда, украшение в приданое Элизе. В этот раз он привез жемчужное ожерелье; Элиза горячо поблагодарила дядюшку и положила подарок в свою шкатулку к другим драгоценностям. Благодаря упорству мисс Розы и щедрости дяди Джона сундучок с сокровищами продолжал наполняться.

– Обычай собирать приданое – это, по-моему, глупость, особенно когда под рукой нет жениха, – улыбнулся капитан. – Или кто-нибудь уже появился на горизонте?

Девушка бросила полный отчаяния взгляд на няню Фресию, вносившую в столовую поднос с чаем. Капитан ничего не сказал, только удивился, как это Роза до сих пор не заметила перемен в приемной дочери. Судя по всему, от женской интуиции проку немного.

Остаток вечера Соммерсы, затаив дыхание, слушали невероятные рассказы дяди Джона о Калифорнии, хотя он и не бывал в тех краях после чудесного открытия и отзывался о Сан-Франциско как о скопище жалких лачуг, расположенных в прекраснейшем месте на свете. Золотая лихорадка была единственной темой для разговоров в Европе и Соединенных Штатах, известие достигло даже далеких берегов Азии. Корабль Джона был битком набит пассажирами, спешащими в Калифорнию; большинство не имело ни малейшего представления о добыче металла, многие за всю жизнь не видели золота даже во вставном зубе. Не существует удобного и быстрого способа добраться до Калифорнии, плавание длится несколько месяцев, условия самые скверные, рассказывал капитан, а путешествие по суше через Американский континент продлится еще дольше, и сражения с безбрежными просторами и воинственно настроенными индейцами не добавляют шансов выжить. Те, кто выбирает путь морем до Панамы, должны перебраться через перешеек по рекам, кишащим всякими вредными тварями, потом на мулах через сельву, потом, оказавшись на берегу Тихого океана, нужно снова садиться на корабль, идущий на север. На этом пути их поджидают адская жара, москиты, ядовитые гады, холера и желтая лихорадка, а сверх того – еще и неслыханная человеческая жестокость. Путники, которые останутся живы после обрывистых горных троп и болотных топей, на другом берегу попадают в лапы разбойников, которые грабят до нитки, или перекупщиков, которые отбирают последние деньги за доставку в Сан-Франциско на утлых посудинах, куда пассажиров грузят, как скотину.

– А Калифорния – она очень большая? – спросила Элиза, стараясь, чтобы голос не выдал тревогу ее сердца.

– Принеси-ка мне карту, я покажу. Калифорния куда больше, чем Чили.

– А как добираются до золота?

– Говорят, оно там повсюду…

– Но если кто-то, к примеру, захочет разыскать кого-нибудь в Калифорнии…

– Вот это уж точно будет сложновато, – ответил капитан, изучающе глядя на племянницу.

– Дядюшка, ты теперь как раз туда и отправишься?

– Я получил заманчивое предложение и думаю его принять. Группа чилийских пайщиков хочет организовать регулярные грузовые и пассажирские рейсы в Калифорнию. На их пароход нужен капитан.

– Значит, мы будем видеться чаще, Джон! – воскликнула мисс Роза.

– Ты никогда не имел дела с пароходами, – заметил Джереми.

– Это верно, зато я лучше всех знаю море.

В назначенную пятничную ночь Элиза дожидалась, пока весь дом погрузится в тишину, чтобы прокрасться в последний двор, в хижину няни Фресии. Девушка встала с постели и тихонько сошла вниз, одетая только в батистовую ночную рубашку. Элиза не знала, какое средство припасла для нее нянюшка, но понимала, что придется нелегко; она на своем опыте убедилась, что все лекарства неприятны, а снадобья няни Фресии еще и противны. «Не волнуйся, дочка, я столько водки в тебя волью, что, когда ты придешь в себя, о боли и не вспомнишь. И нам уж точно понадобится много тряпок, чтобы кровь остановить», – предупредила индианка. Элиза часто проходила тем же путем через дом в полной темноте, когда встречалась со своим любовником, поэтому ей не требовалась излишняя осторожность, но в ту ночь она шла очень медленно, с остановками, надеясь, что случится землетрясение из тех, что сотрясают земли Чили и разрушают все до основания, и тогда она с чистой совестью может не ходить в домик няни Фресии. Внезапно ее босые ступни заледенели, по спине пробежали мурашки. Элиза не знала, что это было: ночной холод, страх перед предстоящей процедурой или последнее предупреждение совести. Как только девушка заподозрила, что беременна, она начала слышать голос. Это был голос ребенка внутри ее чрева, и он заявлял о своем праве на жизнь – в этом Элиза была уверена. Она старалась не слушать и не думать, она попала в ловушку, скоро ее положение станет заметно, и тогда не будет для нее ни прощения, ни надежды. И понимания ждать не от кого: потерянной чести не вернуть. Ни молитвы, ни свечи няни Фресии беды не поправят; ее возлюбленный не вернется с полдороги, чтобы стремительно жениться, пока беременность не стала очевидной. Теперь уже поздно. Элиза боялась повторить судьбу матери Хоакина: эта женщина отмечена позорным клеймом, изгнана из семьи и жила с незаконнорожденным сыном в бедности и одиночестве; такого позора Элиза не вынесет, уж лучше сразу взять и умереть. А умереть она может в эту самую ночь от руки доброй женщины, которая ее вырастила и любит больше всех на свете.