Текст книги "Я вернусь через тысячу лет. Книга 2"

18. Богатые мы люди!

Возле северных озёр спокойно и безлюдно. Пасмурное небо, серый день, тишина и множество ослепительно белых точек внизу – неподвижных и движущихся, на воде и по берегам. Птицы здесь – любое племя прокормит! Не захотят урумту уходить из этих благословенных мест!.. Несчастья своего они не понимают и очень нескоро поймут. А счастье – вот оно, плавает и бегает. Всем понятное! Гарантированная сытость! Да тёплые пещеры… Да тёплая вода в них… Задал нам этот материк задачку! Не было забот…

Хотя, собственно, не материк задал, а ошибка легендарного Нур-Нура.

Только ошибка ли? Ведь худо-бедно от людоедства он всё-таки целое племя излечил. Пусть и безумной ценой! Так сказать, варварские средства борьбы против варварства. Мне ли, русскому человеку, удивляться?

Какую же цену придётся теперь заплатить нам, чтобы излечить это несчастное племя ещё и от последствий нур-нурова «лечения»?

Ах, как хочется найти где-нибудь реальные, а не мифические следы этого человека! Верится, что был он всё-таки человек, а не плод воображения дикарей.

Обо всём этом думалось, пока шёл я на юг над лесами, речками и пустошами. Людей внизу на этот раз я не видел. Зато над этим тихим зелёным материком, как второе солнце, плыло прекрасное лицо Розиты. Оно нежно улыбалось и согревало бездонными тёмными глазами, и пухлые пылающие губы шептали на весь мир: «Как мне сладко с тобой! Ах, как сладко!»

Что же будет с нами, прекрасная моя, если я уже не могу туда, а ты не хочешь сюда? Что же будет с нами? Неужто любовь наша, едва родившись, уже обречена?

…Всего четыре дня назад летел я над этими местами и не видел серьёзных рек. Самой крупной казалась та, возле которой поставили своё селение купы.

А сейчас таких речек насчитал я два десятка – и сбился. Вчерашние ручьи, порой незаметные под кронами деревьев, сегодня разлились широко, вольготно, заполнили поймы, образовали немало достойных прудов и озёр.

Племя купов теперь жило, по сути, на полуострове. Как и предсказывал Тор, пойма Кривого ручья и болото в его устье стали озёрами, а сама река залила низкий южный берег и расширилась почти втрое. Остров, где всего три дня назад спасались женщины и дети, теперь едва высовывался из воды.

И только к западу от селения, сколько хватало взгляда, тянулись нетронутые водой леса.

Заглянул я и на полянку, где стоял вертолёт. Ничего с ним не случилось – как стоял, так и стоит.

И белые палатки из парашютных куполов у северного края селения – тоже на своём месте. И клейкая плёночка, которой запечатал я вход, не сдёрнута, не подвёрнута, не разрезана.

Значит, меня ждали.

И даже больше – обо мне, оказывается, позаботились. По всему периметру палатки положены в два слоя куски свежего дёрна. И вокруг палатки Тора – то же самое. Такими же слоями дёрна – это я ещё раньше заметил! – «обёрнуты» и все хижины в селении. Ветер не задует, вода не затечёт, змеи не заберутся… Просто и удобно!

И ведь всё это – голыми пальцами, крепкими ногтями! Лопаты для купов ещё не вынуты из вертолёта. Не до них было!

«Тун эм! – сказал я себе. – Отблагодарю! Кого только? Всех?»

Не успел я смотать рулончик клейкой плёнки и открыть вход в палатку, как рядом возникла Лу-у. Мыслеприёмник уже был у неё на голове.

Отрез красного сатина тоже был на ней – прожжённый и зачернённый в нескольких местах, с отчётливыми жировыми пятнами…

Глядя на него, я сообразил, что забыл в Нефти про английские булавки для местных модниц. Придётся им ещё подвязываться лианами, пока снова не полечу на материк. Список, что ли, завести? Память уже подводит. Ладно хоть модницы и не ведают, какого удобства лишились…

Ну, раз уж Лу-у рядом, пришлось и мне, не заходя в палатку, натянуть мыслеприёмник и выудить из кармана бритвенное зеркальце.

– Посмотри сюда, – сказал я Лу-у, – и ты увидишь себя.

Она посмотрела и удивилась. Но не зеркальцу!

– Кто это? – спросила она.

– Ты.

– Такая старая?

– Ты совсем молодая.

– Я знаю, что молодая. Но тут, – она показала в зеркальце, – совсем старая.

Я вынул из ранца моток красной ленты, а из кармана – перочинный нож, отсёк кусок ленты, осторожно снял с головы Лу-у мыслеприёмник, связал лентой в пучок на затылке пышные нечёсаные и жёсткие волосы и снова надел поверх них лёгкую пружинящую дугу аппарата.

И подумал: «Расчёску надо было для неё взять!»

Открылись лоб, щёки и шея девушки. И она показалась куда моложе и красивее.

Лу-у не сопротивлялась, не мешала мне, замерла.

– Посмотри теперь, – сказал я.

Она взглянула в зеркало, улыбнулась, одобрила:

– Теперь я молодая. Что это? – Она помахала зеркальцем.

– Мире, – назвал я.

На английском «зеркало» произносится короче, чем на русском. Поэтому именно английское «mirror» вошло в «глобу». А учить купов предстояло прежде всего «глобе».

Лу-у повторила новое слово, но глядела при этом не на зеркальце, а на ножик. Её удивило мгновенное превращение его из предмета непонятного – в понятный и необходимый.

Я отдал ей и зеркальце и ножик, показал, как открывать и закрывать его. Ошиблась Розита: перочинный нож пришёлся девушке по вкусу больше, чем зеркало.

Вокруг стояли голенькие ребятишки и глядели, выпятив животы. От ближнего костра следили за нами две старухи. Знакомый седой старик сидел между хижинами возле знакомого громадного валуна и терпеливо отбивал кремнёвые наконечники. На минутку и он прервал свою работу, взглянул на нас очень пронзительными глазами, усмехнулся и снова застучал камнем по камню. Других мужчин в селении я не видел. Женщины, сновавшие между кострами и хижинами, вроде бы нас не замечали.

– Где Сар? – спросил я.

– На охоте, – ответила Лу-у. – Все мужчины на охоте. Они должны убить ка. Разлив загнал в наши леса много ка.

Лу-у приложила к мыслеприёмнику пальцы рожками. Значит, «ка» что-то вроде оленя.

В палатке моей всё было нетронуто. Как положил, так и лежало. В непокрытое ведро с водой налетела пыль. Для питья вода теперь не годилась.

Сняв ранец, я заглянул в палатку Тора. Голенькие малыши бегали и сидели в ней, кидались друг в друга грязными пластмассовыми мисками из мешка подарков. А сам опустевший мешок серой кучкой валялся у входа. Дальний сегмент палатки был застлан сплетённым из лиан полом. Что-то вроде плетёной корзины, развёрнутой строго горизонтально. Может, палатку начали готовить к заселению?

Подумалось, что в моей палатке пол пока земляной и даже не утоптанный. Хорошо бы застелить его хоть чем-нибудь из «мебельного» контейнера, который дожидается в вертолёте. Четыре контейнера там с цифровыми замками – мебельный, инструментальный, продуктовый и «подарочный» – для купов. Да ещё в карманах по стенкам много чего наложено. И поверх контейнеров насыпаны банки консервов, бутылки с водой и соком, одеяла, пакеты с полотенцами и постельным бельём. А между контейнерами втиснута сложенная геологическая палатка. Бездна добра! Разобраться бы в нём, пока разлив сдерживает агрессивную активность урумту. Ведь спадёт вода – и наверняка бывшие каннибалы снова рванутся в эти места. Обставить бы до их визита своё бунгало, обследовать подступы к племени ту-пу да познакомиться бы с его вождём. Какой уж он там ни есть, мне с ним общаться.

Сколько же спокойных дней разлив мне отвесил?

…А начать, наверное, лучше с транспортировки из вертолёта самого необходимого. Пока светло…

Снова залепил я вход в палатку, взмыл над селением и опустился возле вертолёта. Перешагнул через лесок. Как в старину американские солдаты перешагивали через реки.

И только теперь заметил на самом дальнем краю «вертолётной» полянки относительно свежее кострище. Оно было влажным, как и всё вокруг после вчерашнего ливня, но в то же время явно недавним. Словно жгли здесь костёр буквально перед самым разливом, сразу после моего вылета в Нефть. Сидели, жарили рыбу – вот и головы рыбьи валяются, и хребты, и хвосты! – жевали, глядели на вертолёт и гадали: что это за диво такое? чего от него ждать?

Может, сработала моя просьба Тору: не разжигать костры рядом с хижиной, которую пришлют «сыны неба»? Кострище – не рядом… На полянке вроде и нет более дальнего места… Значит, Тор тут ужинал?

На алюминиевой лесенке в кабину прилип свежий зубчатый, совсем зелёный лист. То ли ветром принесло, то ли отклеился от босой пятки? Неужто кто-то стоял тут, дёргал ручку, пытался открыть дверку, не понимая, разумеется, что она на цифровом запоре?

На минутку вдруг полностью стих ветер, перестали шелестеть листья, и я услышал едва уловимое журчание воды. Оно шло откуда-то из-за кустов, пониже кострища, и я чуть ли не на цыпочках двинулся на тихий, временами ускользающий звук. Именно родничка больше всего тут мне и не хватало! Чтоб не мыться минералкой. Чтоб не пить из реки.

Родничок выбивался из-под небольшого серого утёса, окружённого замшелыми каменными глыбами, и убегал извилистой змейкой по высокой траве к пойме реки. Вода была хрустально прозрачная и холодная. Я помыл в ней руки, попробовал на вкус в горсти… Приятная! Не хуже, чем в уральских родничках близ «Малахита». Как кстати!

Теперь можно открыть вертолёт, разыскать полотенце и мыло, избавиться от пропотевшей нижней рубашки, помыться до пояса, да и ноги помыть… Как хорошо, что вернулся я к вертолёту, не откладывая на завтра!

Вместе с полотенцами, мылом и чистыми носками взял я к родничку и сапёрную лопатку, висевшую в гнезде на стенке машины. А когда помылся и напился – углубил и расширил лопатой ямку под утёсом, в которую стекала с камней вода. Теперь здесь образовался небольшой водоёмчик – вполне достаточный, чтобы и воду по-быстрому зачерпнуть, и ноги помыть, как в тазу.

«Что ж, – подумалось, – так и придётся обрастать бытовыми удобствами. Постепенно!»

Почему-то вспомнилось, как всего четыре дня назад шёл я в эти неведомые места с наивным намерением поскорее сделать «свой народ» морским, вывести его к устью реки, создать там порт, посёлок, а когда-нибудь – город. «Ногою твёрдой стать на море…» – как Пушкин сказал о Петре… Но от первого же столкновения с действительностью мечты эти если и не разлетелись вдребезги, то, по крайней мере, отодвинулись в заоблачные дали. И обступили заботы конкретные, жёсткие, несдвигаемые. Не увернуться теперь от них, не загородиться ничем!

Ладно уже хоть и то, что всего через четыре дня после появления на этом материке сижу я спокойно возле тихого родничка в лесу, безо всяких ЭМЗов и суперЭМЗов. Сижу и не боюсь ни стрелы в глаз, ни копья в спину, ни палицы по голове. В этом ближнем лесу никто, кроме купов, не ходит. А купы, надеюсь, руку на меня уже не поднимут.

И на том спасибо судьбе!

И ещё спасибо ей за Розиту! Если бы не купы да не связанный с ними «Аустерлиц», вряд ли свела бы нас судьба в безлюдной провинциальной гостинице. Так и проходили бы мы в Городе всю жизнь друг возле друга с идиотским представлением о полной взаимной «космической» недоступности.

…Впрочем, хватит таять под журчанье родничка! Время поджимает!

Для первой транспортировки отобрал я надувную раскладушку, складные столик и табуретку из легчайшего сплава, одеяло и простыню, ножовку, топографическую карту и два шампура – на случай, если вдруг угостят олениной. Полусырое мясо жевать не привык, а жарить шашлыки отец научил меня в экскурсиях по Огненной Земле, в мальчишеском моём возрасте.

Укладывая всё в безразмерный баул, я чувствовал радость Робинзона, разбирающего на своём острове драгоценные обломки кораблекрушения, выброшенные морем.

Поверх всего кинул я в баул пяток банок тушёнки и три бутылочки тайпы. Угостят там кхетом или не угостят – дело тёмное…

И осталось только «позвонить» домой: как там Розита?

Ответил Омар. И прежде всего поинтересовался моими новостями. Но у меня их не было – кроме самого разлива.

– Вот разлив-то нас и волнует, – сообщил Омар. – Собери как можно больше его примет. По всем параметрам! Вплоть до суточных колебаний температуры.

– А термометр в вертолёт положен? – уточнил я.

– Термометры являются деталью вертолёта. – Омар рассмеялся. – Наружный и внутренний. Разгляди пульт!

Попал я пальцем в небо! Вертолётов на этой планете ведь ещё не изучал…

– Как добралась Розита? – наконец спросил я.

– Нормально. Заглянула в Совет, уехала на космодром, – доложил Омар. – Отсыпаться… Говорит, устала. Завтра здесь будет.

Я попрощался, отключился, закрыл на минутку глаза и представил себе длинную, как пенал, каюту нашего почти пустого звездолёта, и прелестную Розиту, спящую на узенькой койке, где провела она сорок космических лет путевого анабиоза.

Теперь эта каюта – единственный её личный дом на целой планете. Пока не подойдёт снова очередь на квартиру… А у меня уже три дома: такой же мой «пенал» на том же звёздном корабле, да затвердевший купол парашюта в селении купов, да этот вертолёт, где при острой необходимости тоже можно отоспаться в пилотском кресле, которое откидывается как зубоврачебное.

Богатые мы всё-таки люди!

19. Пещерный город племени ту-пу

Охотники, ушедшие за оленями, явно не спешили домой. Видно полагали, что селение, окружённое большой водой, в полной безопасности. Пройти к нему по суше теперь можно только с запада. Но там-то они и охотились!

Селение купов тем временем питалось рыбой и кхетами. Женщины вытаскивали и ставили сети. Рыбу здесь, как я заметил, жарили на костре чаще всего завёрнутой в большие листья, похожие на наши лопухи. Когда лопухи разворачивали, рыбья чешуя отходила вместе с кожей, открывая нежную мякоть. Получалось что-то вроде парового леща. Вкуснятина!

На реке я пока не был, как ставили и вытаскивали сети, не видел, но рыба в селении не переводилась, и запах её плыл от всех костров.

И ещё стойко держалась над селением вонь от плохо выделанных мокрых шкур, которые сушились на нижних ветвях деревьев. Видимо, местные дамы ходили в шкурах под двухдневным ливнем, а теперь решили посушить, сменив на другие, сухие шкуры. Иметь запасную шкуру для оборачивания талии, по моим спартанским понятиям, было признаком определённой зажиточности. По крайней мере история первобытного общества, которую изучали мы в «Малахите», молчаливо предполагала, что «смены белья» у земных дикарей не было. Обходились одной шкурой.

Между шкурами болтались на деревьях и три отреза красного сатина – мокрые, грязные и неразвёрнутые. И думалось: когда дойдут у меня руки до того, чтобы научить купов кроить и резать ткань, оборачиваться всего одним слоем и хоть изредка стирать?

Но пока день затишья я решил использовать не для курсов кройки и шитья, а для рекогносцировки – посмотреть, где и как живут ту-пу, которых вскоре наверняка придётся защищать от тех же бывших каннибалов.

Карта, составленная спутником, показала вверх по реке известняковые холмы, перепиленные течением, как ножовкой. Полсотни километров на запад… С одного берега реки на другой была перекинута ровненькая тёмная чёрточка. Что она могла означать, кроме мостика, непонятно. А уж способно ли первобытное племя соорудить ровненький мостик над рекою, тоже загадка. Однако пещеры стоит искать именно тут. Сравнительно мягкий известняк – самая подходящая для них порода.

Перепилить известняковые холмы река, разумеется, самостоятельно не смогла бы. Разлом тут, видимо, произошёл тектонический. А река лишь устремилась в него и проложила себе новое русло – пониже и покороче прежнего. И, значит, рано или поздно обнаружим мы русло более древнее. И, значит, землетрясения в этих краях вполне возможны и в дальнейшем.

К этим перепиленным холмам и понёс меня ранец на следующий день после возвращения из Нефти. По пути завернул я в вертолёт, плотно позавтракал и прихватил фотоаппарат. Разведка так разведка…

Шёл я всё время над речной поймой, а сейчас практически над водой. Пойма была широка и, судя по всему, отлично приспособилась к регулярным разливам. Почти нигде вода не заходила в зону кустарников, не заливала опушки. Ничего общего с необузданными весенними разливами российских рек, когда целые рощи неделями стоят «по колено» в ледяной воде.

Природа тут как бы жёстко разграничила зоны воды и леса. И по чёткости, с которой соблюдали это разграничение две неизменно агрессивные стихии, можно было догадаться о строгой периодичности разливов и постоянстве их масштабов.

Сказывалась неизменность положения планетной оси относительно местного Солнышка. На Земле ось вращения блуждает, описывая в пространстве небольшой конус – как затухающий волчок. Происходит такое, разумеется, только под влиянием внешних сил, прежде всего Луны, и называется прецессия. Известна она страшно давно, и на неё охотно списывают самые нелепые и неожиданные капризы земной погоды, непредсказуемые повороты циклонов, антициклонов, тайфунов и ураганов. А ось вращения Риты прецессии не имеет. Ибо нет здесь Луны. Не вихляет здешняя планетная ось. И оттого климат куда постояннее, чем на Земле.

Всё как в песенке Розиты:

На планету,

Где нет зимы,

Где весной

Не журчат ручьи,

Где леса и луга –

Ничьи,

Навсегда

Прилетели мы…

И как это она умеет всё лаконично сформулировать – и в песенках, и в будничных словах?.. «Мы в конце концов уже взрослые люди, а не мальчик с девочкой…»

Где-то на полпути до известняковых холмов уходил к югу приток реки. Место слияния казалось сейчас громадным озером. На далёком южном его берегу виднелись высокие широколистные пальмы, каких на северном берегу не было. Вот, значит, откуда таскали купы массивные пальмовые листья для хижин! А я-то всё высматривал пальмы в окрестных лесах…

Полюбовавшись далёкими пальмами в бинокль, я двинул дальше на запад.

Пещеры ту-пу сверху были почти незаметны. Но хорошо просматривались площадки перед ними на разных уровнях в двух противоположных обрывах над бурлящей и стремительной здесь рекой, а также и ступенчатые тропки между площадками. На четырёх площадках, самых просторных, горели костры. Возле них сидели, стояли и ходили люди – как и купы, смуглые, полуголые, в шкурах. Кто-то поднял голову, услыхав треск моего движка. Но я не дал им возможности разглядывать себя, резко свернул на вершину холма, вырубил ранец и скрылся с чужих глаз в кустах. Надо самому спокойно оглядеть окрестности.

Из кустарника я увидел вблизи, на самом краю обрыва, два корявых полусгнивших пенька, образованных явно не железной пилой, а каменными топорами. Казалось, деревья тут не пилили, а перегрызали.

На противоположном берегу, тоже на самой вершине, торчали у края такие же два растрёпанных полусгнивших пенька. Я разглядел их в бинокль и поразился сходству. Будто один человек рубил тут деревья своей особой, только ему свойственной методой. Рубил невероятно долго, терпеливо, расчётливо, примериваясь так, чтобы деревья упали строго поперёк реки, навстречу друг другу вершинами – и никак иначе. Уроки валки деревьев, полученные в «Малахите», впервые пригодились мне – хотя бы для анализа того, что сделано другими людьми.

Теперь можно глянуть и вниз. И как раз подо мною обнаружился отмеченный спутником на карте мостик – похоже, из тех самых четырёх деревьев, что были срублены на вершинах.

Остались на противоположном обрыве даже глубокие царапины от корявых комлей, которые когда-то скользили вниз по мягкому белёсому известняку, перерезанному косыми полосами светлого песчаника. И остановились падающие деревья точно на заданной широкой площадке. А с этой стороны реки на ту же самую площадку легли вершины двух деревьев, срубленных некогда рядом со мною.

Потом были обломаны с поваленных стволов сучья, глядящие вверх. Потом стволы, наполовину оголённые, были оплетены и связаны лианами, образовавшими вполне приемлемый для перехода настил. Потом лианы, как перила, были протянуты по оставленным сбоку сучьям. И получился мост. Будто инженерами рассчитанный. Но срубленный без железных топоров и пил, скреплённый без единого гвоздя.

Наверное, недооцениваем мы людей каменного века. Если такой мостик смастерили…

Впрочем, в «Малахите» нам рассказывали о ещё более удивительном факте. В двадцатом веке был найден череп, которому все точнейшие анализы установили возраст в семь тысяч лет. А на черепе – следы двух явно профессиональных трепанаций, сделанных каменными резцами. Не иначе тогдашние колдуны орудовали. Мне таким колдуном никогда не стать!

…Зажатая в узком ущелье река сейчас наверняка поднялась намного выше обычного уровня. Прямо в воду уходили ступени и хорошо протоптанные тропки. Похоже, разлив затопил и часть лестниц и удобные площадки у самой воды – на постоянном уровне.

Двенадцать пещерных входов насчитал я в противоположном обрыве. И сфотографировал их все вместе и каждый по отдельности. Перед всеми входами были площадки, ограждённые глыбами песчаника. Видимо, их кантовали из глубины пещер, когда расширяли там жилые помещения. Одна из площадок нависла над рекой балконом. И не боятся люди, что она обрушится! На балконе пылает костёр, сушатся на «перилах» шкуры, и людей больше, чем где-либо.

Осторожно пододвинулся я к самому краю обрыва, высунул из куста голову, глянул вертикально вниз. Входы в пещеры подо мною не были видны. Хотелось хотя бы сосчитать площадки. Но и этого не успел – рядом просвистела стрела. Может, и попала бы в глаз, да куст помешал.

Пришлось отпрянуть за край обрыва, надеть защитные очки, выбраться из кустов и включить ЭМЗ. Теперь я мог встать на краю в полный рост – стреляйте, сколько хотите!

И в самом деле, несколько стрел полетели в меня с противоположного берега, будто магнитом притянутые. Но – ткнулись в круговые волны электромагнитной защиты, отскочили, как от резины, посыпались вниз, в реку.

Всё это оказалось настолько убедительно, что больше не стреляли. То ли осмысливали увиденное, то ли всё поняли с первого раза. В любом случае это говорило о сообразительности аборигенов.

Включив ранец, я перешагнул на другой берег и тоже остановился на краю, уже не скрываясь от взглядов людей. Отсюда я насчитал и сфотографировал в противоположном обрыве ещё полтора десятка входов в пещеры.

Двадцать семь входов! Это слишком много для племени с групповым браком. Ему столько не требовалось. И этого вполне достаточно для маленького племени, вроде купов, которое жило парными семьями, вырубая в известково-песчаниковой круче «отдельные квартиры». Если в каждой хотя бы по пять жителей, то племя получается чуть побольше, чем у купов.

О техническом уровне красноречиво говорили и удобный мостик над бурлящей рекой, и «балконные» площадки, и луки со стрелами, и ступеньки на самых крутых спусках тропинок, которые отлично просматривались в бинокль.

Терпеливые и работящие люди живут тут! Любимые мои купы, пожалуй, многому могут поучиться у соседей, о коих Тор говорил довольно пренебрежительно. Этому бы племени – да пилы с топорами, да каёлки с геологическими молотками, да тачки с носилками, да лопаты совковые и штыковые! Они и без этого инструмента целый пещерный город отгрохали. А что соорудили бы с инструментом?

Придёт ещё их время! Будет у них инструмент! Надо только вначале их защитить, спасти от разорения, от крови и от рабства… Потом уже всё остальное…

В общем-то схема местного «Аустерлица» теперь была ясна. Опять же ночь, неожиданность и захват женщин прежде всего из пещер на северном берегу. Так проще, быстрее и безопаснее для налётчиков. Авось усложнять себе задачу они не станут. И, если вовремя предупредить это мирное племя, увести всех на южный берег, то защитить один лишь мостик – не проблема. Племя наверняка разожжёт перед ним костры. От них и можно погнать налётчиков вниз по тропкам и дальше – в родные леса. Наглядно, убедительно и, может, достаточно для подписания ещё одного договора о дружбе с «сынами небе», скреплённого кровью.

Где вот только подписывать его? В пещере вождя? И ещё закавыка: как при этом очень удобном варианте избежать тучи стрел, которые наверняка полетят в бывших каннибалов с противоположного берега? Ведь расстреливать их можно почти в упор! Многие урумту при этом попадают в реку и погибнут. Кто сможет убедить обиженное преследуемое племя не пускать в ход оружие?