Текст книги "Похищение палача"

26. Шесть планов

Разрыв по времени, образовавшийся между прибытием самолета из Израиля и поимкой Эйхмана, таил в себе известную опасность, наши противники могли догадаться о связи между этими фактами и помешать нам доставить пленника на борт. На всякий случай я решил предусмотреть альтернативные пути переправки Эйхмана. Поэтому наблюдения в порту Буэнос-Айреса и на его причалах возобновились.

Порт аргентинской столицы состоит из двух бухт – Южной и Северной. Южная находится вблизи Риочуэлло – притока реки Ла-Плата. Здесь становятся на якорь главным образом небольшие корабли, плавающие по водам рек Уругвай и Парана. Здесь же находится живописный квартал Ла-Бока: по берегам реки разбросаны многочисленные ресторанчики, и к вечеру тысячи людей стекаются сюда, чтобы вкусно, в уютной обстановке, поужинать.

Между Южной и Северной бухтами тянется аллея Костанера – излюбленное место жителей города. Летом вдоль аллеи выстраиваются сотни тележек-буфетов, где продают горячие деликатесы.

Северная бухта принимает океанские суда, прибывающие за мясом, пшеницей и другими экспортными товарами, поэтому тут круглые сутки не стихает жизнь.

Эту часть порта мы в расчет не принимали. Наши люди интересовались в основном пристанями больших прогулочных катеров и выясняли, есть ли шанс купить лодку, на которой можно было бы уйти в открытое море, чтобы встретиться с каким-либо из наших кораблей.

В те дни в Буэнос-Айрес прилетел Дан Авнер, один из моих уполномоченных в авиакомпании. Аарон Лазар встретил его в аэропорту и ввел в курс наших дел. Они разделили между собой работу, которую я поручил Лазару. Дан должен был находиться на аэродроме днем и ночью, познакомиться с его работниками, приучить охрану к своему присутствию и, прежде всего, изучить правила полицейского контроля и таможенного досмотра.

На следующий день я устроил Дану встречу с Эудом, на которого возложил руководство вторым этапом операции. В сопровождении Дана Эуд побывал во всех уголках аэродрома, изучая систему охраны и контроля.

Получив всю необходимую информацию, я наметил шесть возможных вариантов доставки Эйхмана на самолет. Они были хороши тем, что легко сочетались и переходили один в другой.

Я верил, что мы сумеем воспользоваться одним из трех вариантов – легких и простых. Три других варианта, предусмотренных на случай осложнений, помогут довести дело до конца даже в самых критических обстоятельствах.

Первые три варианта плана исходили из того, что семья Эйхмана и его друзья не станут поднимать шум и не вовлекут полицию в основательные поиски. А если так, то никто не станет связывать прилет израильского самолета с похищением Эйхмана. Более того, пока наш самолет будет стоять в аэропорту Буэнос-Айреса, местным властям и силам безопасности вообще станет не до нас – столько важных делегаций прибывает! Наш самолет наверняка обслужат самым заурядным образом.

На здешнем аэродроме было принято, что готовый к взлету самолет тянут на бетонку к главному зданию и только там передают экипажу. Мы добились разрешения доставить наш самолет на дальнюю стоянку своим ходом, получив таким образом возможность заранее поднять на борт хоть часть экипажа. Исходя из этого, я и построил свой план.

Согласно первому варианту, Эйхман должен прибыть в костюме одного из летчиков вместе с теми членами экипажа, которые поднимутся на борт на дальней стоянке. Пленник будет уже в салоне, когда самолет двинется к главному зданию. Если его захотят осмотреть, мы скажем, что Эйхман, один из подменных механиков, заболел и потому прилег. Если же мы увидим, что грозит более тщательная проверка, то спрячем Эйхмана так, чтобы его никто не увидел.

Если экипажу не разрешат подняться на борт на стоянке или учинят строгий досмотр, то придется воспользоваться вторым вариантом. Представим Эйхмана заболевшим или пострадавшим при автокатастрофе членом экипажа. Он подойдет к самолету вместе с летчиками и пройдет с ними все необходимые формальности.

Третий вариант незначительно отличался от второго: здесь Эйхману отводилась роль израильского гражданина, который в связи с болезнью должен срочно вернуться домой. Конечно, в таком случае ему придётся пройти все процедуры, предусмотренные для пассажиров, поэтому для большей убедительности и безопасности Эйхмана будет сопровождать наш врач. Этот вариант мы припасли на тот случай, если аргентинские власти проявят повышенный интерес к самолету.

Во всех трех вариантах придется слегка «отключить» Эйхмана.

Мы не могли предвидеть ход событий, поэтому я разработал все варианты плана с максимальной точностью и отдал указание начать подготовку, в основном – собирать инвентарь и готовить документы.

Долгое ожидание угнетало врача больше, чем остальных обитателей «Тиры». Наблюдение за пленником не занимало много времени, и доктор перечитал уже все книги, какие только можно было найти на вилле, слушал музыку, экспериментировал с магнитофоном Кенета и даже пробовал свои силы, правда без особых успехов, в поварском искусстве. Поэтому врач искренне обрадовался, когда я пригласил его на свидание в город.

Он уже достаточно разбирался в наших делах, чтобы не удивляться никаким просьбам и вопросам. Я расспрашивал его о возможных ранениях и сотрясениях в автокатастрофах, о болезнях сердца, потере сознания и тому подобное. Врач терпеливо разъяснял мне различные способы симуляции болезни. Еще я выяснил, разрешают ли врачи человеку, перенесшему сердечный приступ или сотрясение мозга, летать на самолете и в каком состоянии в этих случаях пациента выписывают из больницы.

Мне не пришлось объяснять ему, куда я клоню. Доктор сам подсказал, какие симптомы сотрясения мозга должен симулировать человек, чтобы невозможно было доказать обман. Я согласился, что сотрясение мозга – то, что нам надо. Такой больной, как правило, нуждается в наблюдении и после выписки из больницы, для полного выздоровления нужна спокойная обстановка, желательно – у себя дома, даже если он может попасть туда только по воздуху. В таком случае полет должен быть без промежуточных посадок или с минимальным их числом.

После беседы с врачом я придумал операцию, получившую название «Дорожное происшествие», и ее продолжение – доставку самолетом домой пострадавшего в этой дорожной катастрофе.

Рафаэль Арнон – уроженец одного из первых кибуцев. Он участвовал в войне за независимость, да и вообще, сколько помнит себя, всегда был готов служить своему народу.

Совершенно случайно Арнон оказался в Аргентине в мае 1960 года. За год до того он, работая на тракторе, получил тяжелое ранение в голову. Несколько месяцев пролежал в больнице, и вышел со шрамами на лице и голове. Он решил, что теперь-то может себе позволить осуществить старую мечту – попутешествовать по дальним странам. Все, кто знал Рафаэля, считали, что он заслужил такой отдых после долгих лет тяжелого труда. Родственники из Южной Америки пригласили Арнона к себе. Так он оказался в дальней стороне.

Гуляя по Буэнос-Айресу, Рафаэль неожиданно встретил давнего знакомого – Менаше Талми. Тот, употребив свои блистательные способности, сумел скрыть от земляка, что он здесь делает и где живет, но сам отметил для себя адрес Арнона и сроки его пребывания в городе. Менаше спешил на встречу со мной, поэтому извинился перед товарищем и договорился о новой встрече – позднее, в одном из кафе поблизости.

Менаше слышал от меня, что нам еще понадобятся люди – израильтяне или евреи – граждане стран Латинской Америки, но не аргентинцы, знающие испанский язык и местные обычаи, поэтому он и не хотел упустить из вида Рафаэля. Как раз он и мог нам помочь.

Менаше не ошибся. Прошло совсем немного времени, и Рафаэль уже сидел рядом со мной за столиком в одном из кафе. Поговорив о том о сем, я спросил, не хочет ли он участвовать в одном простом, но и неприятном деле. Возможно, наше предложение покажется ему совсем пустяковым, но оно имеет отношение к важной операции о которой я, к сожалению, не могу рассказать.

Рафаэль понятия не имел, с кем говорит и кто просит у него помощи, но, полагаясь на своего друга Менаше, воздержался от расспросов и не колеблясь согласился исполнить любое поручение.

Я даже пожалел, что такому отважному парню придется выполнять столь простую задачу, и пообещал в следующий раз поручить ему что-либо поважнее. Пока что он должен обратиться в больницу и попросить госпитализировать его, поскольку получил сотрясение мозга в дорожной катастрофе. Точные указания он получит от нашего врача и будет знать, что говорить в приемном покое и как вести себя в палате. Арнон заметил, улыбнувшись, что по части больниц он уже достаточно поднаторел, и показал свой шрам.

Я сказал, что в больнице он должен заявить, что приехал в Буэнос-Айрес в надежде попасть на самолет с израильской делегацией, и без конца напоминать, что хочет улететь именно этим самолетом из-за неважного состояния здоровья. Он хочет поскорее попасть домой, а специальный рейс предоставляет ему эту исключительную возможность – лететь без пересадок и долгих странствий. Наш врач будет инструктировать его все время, пока он будет лежать в больнице.

В тот же день Рафаэль встретился с доктором. Врач подробно описал Рафаэлю симптомы сотрясения мозга и посоветовал говорить в больнице, что во время катастрофы он сидел на заднем сиденье и помнит только, как автомобиль внезапно остановился. Потом он очнулся уже в своем номере отеля. С тех пор у него кружится голова, самочувствие скверное. Рафаэль заверил доктора, что все понял, и обещал «болеть» в строгом соответствии с указаниями.

Прямо из кафе, где он беседовал с врачом, Рафаэль, поддерживаемый Менаше, поехал в свой отель. Там они рассказали о «катастрофе» и попросили вызвать врача, который дал указание отвезти пострадавшего в ближайшую больницу. Врач в приемном покое тоже внимательно выслушал историю Рафаэля и сразу же положил его на обследование. В тот же день в палате появился профессор с группой студентов, каждый из которых осмотрел пострадавшего. Вечером у него взяли анализ крови, а на следующий день ему сделали рентгеновские снимки черепа. Рафаэль опасался только одного: как бы эти проверки не вскрыли у него какую-либо настоящую и серьезную болезнь.

27. Эйхман ставит подпись

В то время, как Рафаэль вкушал прелести больничного ухода, Эуд и его группа провели рекогносцировку дорог, выбирая удобный и безопасный маршрут доставки Эйхмана из убежища в аэропорт.

В городе уже ощущалась предпраздничная суета. Полиция и другие службы делали все возможное, чтобы обеспечить в стране порядок, гарантировать покой и безопасность уважаемых гостей, прибывающих на торжества. На всех дорогах появились военные и полицейские патрули. Специальные эскорты сопровождали иностранных гостей и аргентинских представителей, отправлявшихся встречать прибывающих. Время от времени дороги перекрывали заставами и обыскивали машины.

Мы не знали, что именно ищет полиция, и готовились к любым сюрпризам. Наши люди избегали главных магистралей и оживленных перекрестков и предпочитали объездные пути.

Но по мере приближения к аэропорту выбор становился все меньше, и, в конце концов, приходилось двигаться по главной магистрали в одном потоке с машинами гостей, полицейских и военных.

Усиленное движение на дорогах и давка в самом аэропорту осложняли перевозку Эйхмана. Пока что он помогал нашим оперативникам, но в толпе, и тем более при контакте с общественностью, он мог изменить поведение. Решили менять дозы снотворного в зависимости от условий и основательно проконсультировались с врачом.

К тому времени в убежище между пленником и Эли, которому была поручена забота о личных нуждах Эйхмана, установились весьма необычные отношения. Вспомнив, что именно Эли первым напал на него, Эйхман тем не менее угадал в нем отзывчивого человека. Между ними завязался диалог, причем один свободно объяснялся на идиш, а второй на австрийском диалекте немецкого. Эти беседы не прерывались, пока Эли находился в комнате пленника, несмотря на мой запрет.

Эйхман, приученный подчиняться силе, видел в человеке, пленившем его, начальника, которому надлежит беспрекословно повиноваться, и не упускал случая похвалить Эли, выразить ему свое восхищение. Без всякого принуждения он то и дело повторял, что не собирается нарушать дисциплину и тем более бежать. Он признался Эли, что беспокоится о семье:

– Я не оставил им денег. Как они будут жить?

– Проживут, – успокаивал Эли. – Как-нибудь перебьются. С ними ничего не случится. Но скажите мне, вы, такой любящий отец, как же вы и вам подобные могли убивать маленьких детей тысячами и сотнями тысяч?

– Сегодня я и сам этого не понимаю! – почти стонал Эйхман. – Я всегда был за евреев, всегда стремился найти приемлемое для них решение. Но я вынужден был делать то же, что и все, – пойти на службу ради карьеры.

Презрение к Эйхману сменялось жалостью. Как ни старался Эли мысленно облачить Эйхмана в форму и увидеть его прежним, ничего не получалось. Пленник оставался для него существом жалким и приниженным. Иногда Эли отзывался на его просьбу и приносил красного вина, хотя Габи страшно ругался по этому поводу.

– Не понимаю, как вы можете так хорошо относиться ко мне, – говорил Эйхман, получая вино.

Однажды пленник упросил Эли принести проигрыватель, и тот выполнил его просьбу. Но тут пришел Ицхак и отобрал проигрыватель и пластинку.

Неудивительно, что Эйхман решил посоветоваться с Эли по поводу его заявления о готовности предстать перед судом о Израиле. Эли посоветовал подписать заявление. Мы предложили ему короткий текст, в котором преступник выражал принципиальное согласие предстать перед судом в Израиле. Но Эйхман настоял на своем тексте, с раскаянием и самооправданием:

«Я, нижеподписавшийся Адольф Эйхман, добровольно заявляю: сейчас, когда стало известно, кто я на самом деле, нет смысла пытаться уйти от суда. Я заявляю о моем согласии поехать в Израиль и предстать там перед компетентным судом. Само собой разумеется, что я получу юридическую защиту и со своей стороны расскажу факты, связанные с последними годами моей службы в Германии, не скрывая ничего, дабы грядущим поколениям была известна истинная картина тех событий. Настоящее заявление подписываю добровольно. Мне ничего не обещали и ничем не угрожали. Я хочу, наконец, обрести душевный покой. Поскольку я уже не могу восстановить в памяти прошлое во всех подробностях и подчас путаю события, то прошу предоставить мне документы и свидетелей, которые помогли бы восстановить картину происшедшего.

Адольф Эйхман. Буэнос-Айрес, май 1960.»

Все это время мы следили за аргентинской прессой, но по-прежнему в ней не было и намека на исчезновение Рикардо Клемента. Менаше просматривал газеты на испанском языке, а остальные читали прессу на английском и немецком. Мы не пропускали даже мельчайшую информацию, но об исчезновении Клемента не было ни слова.

По этому поводу на «Тире» начали беспокоиться. Мы ожидали, что исчезновение немца взбудоражит общественность, что ее попросят помочь в поисках. Это значило бы, что друзья Эйхмана терпят неудачу. Полное же отсутствие публикаций о его похищении или исчезновении как раз настораживало: значит, семья и друзья нашего пленника действуют тайно и не намерены раскрывать свои ходы.

Я же считал иначе. Молчание говорило в пользу моей версии – близкие Эйхмана и его друзья из числа эмигрантов-нацистов не торопятся связываться с полицией и властями. На мой взгляд, молчание прессы лишь подтверждало страх нацистов: они вовсе не собирались ставить себя под удар, чтобы спасти своего.

У нас был еще один источник информации – аэропорт, но он продолжал жить своей обыденной жизнью, самолеты взлетали, как всегда, без дополнительных осмотров. Никого не искали.

28. Операция Менгеле

Перед тем, как выехать в Аргентину, в сумбурные дни сборов, я просмотрел дела военных преступников, которые по нашим сведениям укрылись в Южной Америке. С особым вниманием я изучил дело Иозефа Менгеле – врача из концлагеря Освенцим, о котором все спасшиеся узники рассказывали страшные вещи. Он был неимоверно свиреп. Менгеле руководил «селекцией», сортировал прибывающих в лагерь, одних – в газовые камеры, других – на каторжный труд, медленную смерть. Но кроме того, врач Освенцима ставил опыты на узниках, издевался над детьми и женщинами, был изувером номер один среди прочих участников кровавой бойни.

По непроверенным сведениям, этот врач-убийца жил на ферме где-то в Аргентине.

С самого начала охоты за Эйхманом я сказал себе, что если только представится случай, не упущу возможности разыскать и этого оберпалача. Когда же Нахум Амир посетовал, что специальный рейс самолета в Аргентину обойдется нам в чудовищную сумму, а весь полет для того только и нужен, чтобы доставить... Эйхмана, я ответил:

– Хорошо, чтобы полет оказался более рентабельным, постараемся привезти с собой и Менгеле.

Все данные о Менгеле были зашифрованы в моем блокноте, причем прочитать запись не мог никто, кроме меня, да и сам я разбирался в ней с трудом.

Теперь, когда Эйхман был в наших руках, а самолет еще не прибыл, я решил, что настало время заняться Менгеле. Нельзя сказать, что условия располагали: большинство моих подчиненных были достаточно загружены, я же проводил по семнадцать-восемнадцать часов в разных кафе города, встречаясь с обитателями виллы и выслушивая отчеты наблюдателей в аэропорту. Однако сознание того, что Менгеле живет где-то поблизости, не давало покоя.

Но как мне ни хотелось изловить доктора-палача, я не имел права ставить под угрозу главное – операцию доставки Эйхмана в Израиль. Поэтому придется действовать, соблюдая этот принцип. Я попросил Кенета допросить Эйхмана о Менгеле, потребовать его точный адрес.

Ответ Эйхмана содержал косвенную улику. Он не стал заверять нас, что не знает никакого Менгеле и где тот прячется. Просто ему не хотелось выдавать бывшего коллегу. Зато теперь мы не сомневались, что Менгеле находится где-то рядом.

Кенет настаивал, тогда Эйхман сказал, что не хочет ставить под удар свою жену и детей: дескать, если мы схватим Менгеле, нацисты отомстят семье Эйхмана. И тогда некому будет заботиться о его семье.

Мы пообещали взять на себя заботу о семье Эйхмана, если он сообщит нам адрес Менгеле. Но и это не помогло. Казалось, его охватил страх.

Мы не стали давить на него, а пустили в ход разные методы убеждения и материального стимулирования. В конце концов Эйхман признался, что до недавних пор Менгеле жил в Буэнос-Айресе в пансионате некой фрау Йорман.

Кто займется Менгеле? Из оперативников можно было рассчитывать только на Менаше, который сумеет выкроить хоть сколько-нибудь времени для дополнительного задания, но Шалом Дани сам потребовал подключить его к новому делу. Однако двоих явно было недостаточно, нужны еще помощники, желательно говорящие по-испански.

Через Менаше я пригласил на встречу Меира Лави, который в ночь захвата Эйхмана был нашим связным, не ведая, в каком деле участвует. Меир родился в Северной Африке, в 1955 году он с женой отправился в Израиль. Они вступили в кибуц, а кибуц отправил Меира в Еврейский университет в Иерусалиме, где он получил степень бакалавра за работы в области литературы и истории. В 1958 году супруги Лави приехали в одну из соседних с Аргентиной стран по приглашению еврейской общины. Менаше знал Меира по прежним визитам в Буэнос-Айрес и предложил мне поручить Меиру роль связного в операции по захвату Эйхмана. А потом Меира уговорили остаться на некоторое время в городе, чтобы быть у нас в резерве. Теперь такой случай представился.

Он и его жена знали испанский язык и могли выдавать себя за местных жителей. Я намеревался поселить их на время в пансионате госпожи Йорман.

Но во время беседы с Меиром выяснилось, что ни он, ни его жена не знают испанский в той мере, какая позволила бы им выдавать себя за уроженцев Латинской Америки. А я-то хотел с их помощью выяснить обстановку в пансионате, в котором, по-видимому, скрывались нацисты, и выяснить, бывает ли там Менгеле. Для опознания я прихватил фотографии этого «врача».

Я спросил Меира, не знает ли он супружескую пару, которая производила бы впечатление истинных аргентинцев и могла бы поселиться у фрау Йорман. Он рассказал о супругах из Израиля, тоже кибуцниках, Аде и Беньямине Эфрат. Они получили отпуск в кибуце, чтобы Беньямин мог заняться своим семейным имуществом в соседней с Аргентиной стране, где он родился. Ада и вовсе была родом из Буэнос-Айреса, после женитьбы и до отъезда в Израиль они жили в этом городе.

Меир заверил меня, что можно всецело полагаться на Эфратов, и по моей просьбе тут же поехал за ними.

На следующий день Беньямин Эфрат уже сидел за моим столиком в очередном кафе. Внешне он подходил нам как нельзя лучше, ничем не отличался от любого типичного аргентинца. Он слышал о Менгеле и сразу же согласился взять на себя любое задание, связанное с поимкой врача-изувера. Тогда я устроил ему встречу с Шаломом Дани, от которого он должен был получить подробные указания.

Шалом в тот день наблюдал за пансионатом фрау Йорман. С помощью карты он нашел в богатом районе Висенте-Лопес подходящий дом-особняк, расположенный в тупике, с ухоженным палисадником. Сквозь деревья с одной стороны просматривался въезд для машин, а с другой – ступеньки для пешеходов.

Вечером Шалом привел чету Эфратов к пансионату мадам Йорман. Они должны были покрутиться вокруг особняка и осторожно порасспросить, кто здесь живет.

Ада и Беньямин быстро составили для себя подходящую «легенду» и пошли на соседнюю виллу узнать, не здесь ли пансионат, о котором они столько слышали. Им рассказали, что пансионат расположен в конце тупика и живут там американцы.

Вскоре мне доложили об итогах этого первого визита. Несомненно, соседи говорили правду. Но разве Менгеле не может жить там, выдавая себя за американца? Я попросил Шалома понаблюдать за виллой, чтобы по внешнему виду жильцов попытаться определить, немцы они или американцы, и нет ли среди них человека, похожего по описаниям на Менгеле. Шалом, желая придать своему визиту в незнакомый район большую достоверность, пригласил в спутницы Аду. Они гуляли вокруг пансионата с шести до десяти утра, и все это время Ада на отличном испанском языке пересказывала Шалому содержание фильма, который смотрела вчера. Шалом же знал по-испански лишь несколько слов, но делал вид, что все понимает и время от времени восклицал: «О! Си, си!»

Наблюдение нас разочаровало: из пансионата не вышел никто, хоть отдаленно походивший на Менгеле.

На другой день в дозор отправились Меир и Беньямин. На этот раз Шалом вручил Меиру микрофотоаппарат и научил, как с ним обращаться. Беньямин и Меир должны были фотографировать всех, кто выйдет из пансионата. Но и в этот раз они увидели только двоих детей, которые по-видимому, шли в школу. Меир сфотографировал их, но снимок не получился.

Наблюдения ничего не дали, и я решил действовать иначе. Я попросил Беньямина поговорить с почтальоном и узнать, живет ли сейчас на вилле некий сеньор Мендже или Менхе, Если мы на верном пути, то почтальон исправит ошибку и переспросит: «Менгеле?»

Утром Беньямин поехал в Висенте-Лопес побродил по улицам часа два и наконец увидел почтальона.

– Не можете ли вы помочь мне, уважаемый? Я ищу моего дядю, с которым разминулся вот уже несколько лет. Я знаю, что он живет где-то тут, но точного адреса у меня нет.

– Как его зовут?

– Доктор Мендже.

– Да, конечно! Был у нас такой. Он жил там (почтальон указал на особняк в конце тупика) еще с месяц назад или даже меньше.

– Вот не везет! – сказал Беньямин. – Опоздал я. Он случайно не оставил нового адреса? Куда пересылают письма, которые приходят на его имя?

– Не знаю. У меня нет никаких указаний.

– Может, жильцы знают? Кто там живет?

– Новый жилец – инженер из Южной Африки. Расспросите его.

– Большое спасибо!

Почтальон развел руками.

– Извините, что не смог помочь вам.

Тот факт, что доктор не оставил адреса, лишь укрепил мою уверенность: мы напали на след Менгеле. Возможно, что-то вспугнуло его, и он решил переменить место жительства. Покинул Буэнос-Айрес и Аргентину или нашел новое прибежище в городе? Не исключено, что он велел почтальону никому не давать его новый адрес. Это можно было узнать на местной почте, и я отправил туда Беньямина. Главное, говорил я ему, не натолкнуться на того же почтальона.

На другое утро, когда почтальоны расходятся с корреспонденцией, Беньямин зашел в почтовое отделение Висенте-Лопес, примерно в четырехстах метрах от пансионата Йорман, и спросил у служащего за окошком, не оставил ли доктор Менгеле свой новый адрес. Служащий подтвердил, что Менгеле жил здесь еще месяц назад. Но он не оставил нового адреса, все письма на его имя возвращаются отправителям.

В моих записях была еще одна обнадеживающая подробность: Менгеле выдавал себя за делового человека и сдавал напрокат токарные станки авторемонтным мастерским. Мастерская, о которой мы имели сведения, находилась там же, в Висенте-Лопес. Оставалось надеяться что, покидая особняк, Менгеле не успел порвать связи с мастерской.

Наверняка в мастерской знали, кто владелец этих станков, который всякий раз пользуется разными именами, тем более, что в последнее время он жил в том же квартале под своим настоящим именем.

Мы решили, что Беньямин придет в мастерскую заказывать большую партию гаек с левой резьбой. Для надежности он заручался визитной карточкой одного из крупных гаражей города, чтобы сойти за его представителя.

В мастерской в Висенте-Лопес его приняла секретарша. Беньямин представился и объяснил, что ему нужно и почему он хочет поговорить с владельцем станков.

Девушка попросила клиента подождать несколько минут. Из-за двери доносился разговор, но слов нельзя было разобрать. Вскоре секретарша вернулась, внимательно посмотрела на Беньямина и молча вышла. А еще через несколько минут она холодно объяснила сеньору, что здесь не занимаются токарным делом, и тем более не знают господина, который владеет этими станками.

Когда Беньямин рассказал мне о странном приеме в мастерской, я уже не сомневался: мы на верном пути. Ведь совершенно ясно, что секретарше не надо ни с кем советоваться, если клиент ошибся адресом. А кроме того, тот, с кем она совещалась, явно послал ее разглядеть посетителя. Было абсолютно ясно, что с незнакомыми людьми здесь дела не имеют.

Если бы за это взялись профессионалы, то работники мастерской вывели бы нас на Менгеле. Но в моем распоряжении были всего лишь несколько добровольцев, неопытных в разведке, да и оставалось всего несколько дней. Пришлось отказаться от мысли выйти на след Менгеле таким путем. Но был еще один шанс – обследовать виллу. Ведь могли же соседи и почтальон по ошибке или по сговору дать нам ложную информацию?

Я хотел сделать в Аргентине все возможное.